Текст книги "В Маньчжурских степях и дебрях"

Автор книги: Иоасаф Любич-Кошуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Лазутчик

I

Смирнов осторожно приподнялся на локте, просунул голову между двумя лежавшими близко один подле другого, и посмотрел вперед.

Эти камни издали, когда он подползал к ним, показались ему в темноте сначала одним камнем. Затем он разглядел посредине камня трещину, и, наконец, уже когда был совсем близко, камень словно раскололся и разъехался на две стороны.

Открывалось отверстие, длинное и узкое…

Впереди была тьма…

На совсем почти черном небе на горизонте мигала одинокая звезда.

Откуда-то пахло свежей землей, откуда-то тянуло гарью.

Смутно вдали обозначалась ни то скала, ни то башня, ни то дерево… И трудно было сказать, далеко ли до той башни или скалы, или дерева…

Смирнов прополз мимо камня, и сейчас же перед ним из темноты выплыло опять что-то мутное, белое, как тогда, когда он еще неясно различил в первый раз те два оставшихся теперь позади камня.

Еще камень…

Он глянул в сторону. Там тоже маячило неопределенно, как в темном погребе, что-то белесое.

Всю дорогу ему попадались камни.

Казалось, кто-то и когда-то давно, давно, так что тяжелые песчаные глыбы успели врасти наполовину в землю, закидал сверху всю страну камнями.

А тут камней было особенно много.

Будто тут именно они грохнулись сразу кучей и потом уже раскатились во все стороны, по всей стране.

Кругом по-прежнему было и темно, и тихо-тихо…

Чувствовалась сырость. Чувствовалось, как садилась роса.

Камни осклизли. Мундир на Смирнове тоже отволг, и к нему неприятно было прикоснуться: пальцы липли, будто это не роса осела на руках и на мундире, а выступило что-то из сукна и из пальцев…

Все дальше пробирается Смирнов между камнями.

В тишине прогудел жук и сейчас же оборвал свое гуденье, как только пролетел мимо, словно провалился в темноту позади Смирнова.

Смирнов остановился, поднял голову…

О чтоб тебя!

И двинулся дальше. Но через секунду остановился опять.

За голенищем у него был кинжал. Он дрыгнул ногой раз, потом еще раз… Казалось, за голенищем нет ничего. Раньше кинжал его беспокоил. Теперь кинжал совсем не ощущался.

Будто одна портянка обмотана вокруг ноги…

Он подтянул ногу, пощупал.

«Нет, цел кинжал».

Он опять пополз…

Еще камень, еще… Направо невысокая скала…

При каждом движении теперь он чувствует за голенищем твердый предмет… Кинжал опять беспокоит ногу, раздражает кожу сквозь портянку…

Будто к самим нервам прикасается… Нервный зуд бежит дальше по всему телу, по спине, в пояснице… Будто какая-то неприятная изморозь проступает сквозь кровь…

Глубокая рытвина.

Смирнов не заметил, как подполз к ней.

Только у самого края он рассмотрел ее. Дна не видно, ни противоположного берега рытвины. Земля словно тут провалилась. Рытвина полна мрака.

Он ползет берегом рытвины влево.

Под руками и коленями чувствуется песок, мелкие острые камешки.

Он ополз рытвину кругом, взял опять прямое направление.

Впереди все та же тьма…

Башня или скала вдали пропала… Только звезда мигает.

Все время он полз прямо на эту скалу или башню.

И он даже дышать перестал и вытянул шею и, не мигая, вперил взгляд вперед…

Где эта скала?

Тускло блеснула ему в глава звезда.

Но он не сразу сообразил, что это значить, что он не сбился с пути, когда звезда все там же, где была раньше.

Потом в нем мелькнула мысль.

Стало-быть, он не заблудился…

Стало-быть, скала – так и есть скала… Он только сейчас прополз мимо неё, перед этой рытвиной.

Скала осталась позади.

Далеко ли? Близко ли?

Скала казалась совсем далеко, там же, где звезда, на самом горизонте.

Он оглянулся назад…

Вон она…

И опять не разберешь, дерево ли это, башня ли, скала ли! Опять она так же далеко, на самом, кажется, горизонте, как была раньше.

А может-быть это не та скала, которую он миновал только что? Может, это другая скала или какое-нибудь дерево, которого он раньше не заметил?..

Тихо кругом.

И в нем все затихло.

Мрак повсюду… И не знаешь, что притаилось в этом мраке и что сейчас будет…

Далеко-далеко мигает звезда.

Он оглядывается кругом.

Темный высокий предмет маячит вдали – это скала или башня, или Бог ее знает что…

Жутко и смутно на душе… Словно мрак, объявший все вокруг, захлестнул душу…

Раньше он прямо полз на эту скалу… А теперь скала, если это только скала, вон она – назади, спряталась в темноте… А если и звезда эта другая, на другой стороне? Или одна звезда закатилась, а другая взошла?

Он останавливает глаза на звезде.

Та ли?.. Разве узнаешь!..

О, Господи!..

II

Он все-таки пополз дальше, держась прежнего направления.

Вокруг все так же было тихо…

Но каждую секунду мог вспыхнуть где-нибудь неподалеку, из какой-нибудь рытвины или из-за скалы огонь выстрела… Мог раздаться оклик из неприятельской заставы.

Может-быть, неприятель от него не дальше той скалы, что осталась позади.

Нет, нужно подвигаться вперед еще осторожней, чем раньше. Каждый шаг приближает его к неприятелю, а каждое неверное, неловкое движение – к смерти.

Снова мелькает мысль: «Цел ли кинжал?».

Снова он ощупывает сапог… Пока он соображал, не заблудился ли, а кругом была тьма и тишина; эта тьма и тишина подавляли его, захватили всего, словно пришибли… Он не только перестал ощущать, как за несколько минут перед тем, кинжал за голенищем, – он не мог даже сказать, что сейчас у него под руками – песок ли, земля ли или камень.

«Нет, тут кинжал»…

Опять он пополз…

Иногда, когда он сворачивал за камень или спускался в какую-нибудь неглубокую рытвинку или впадину, мерцавшая впереди звезда пропадала за углом камня или за краем рытвины.

Он выбирался на ровное место, а звезда словно выплывала откуда-то снизу… Точно она вместе с ним и скрывалась в рытвинах, пряталась за камни, точно следила за ним, за каждым его шагом.

– А, ты вот она!..

Тускло блестит она ему издали.

И это – что звезда то пропадала, то вспыхивала опять почти через равные промежутки – начинало мало-помалу раздражать его… Тот же болезненный зуд, какой испытывал он от ощущения постороннего тела в сапоге, дергал нервно раз за разом, минуту за минутой, давая нервам отдых только на мгновенье, чтобы снова загореться в них.

Словно глаз какой-то блестит ему из темноты.

Сверкнет, потухнет и опять блеснет…

«Ага, ты вот где!.. Ты опять выполз на чистое место».

Он нарочно стал задерживаться подольше за камнями и в рытвинах…

Тут ему было спокойней…

Тут даже звезда его не видит…

Иногда свет звезды казался ему необыкновенно ярким. Словно она разгоралась…

И ему было больно смотреть на нее.

Её короткие лучи словно впивались ему в глаза, словно слепили глаза. Словно смотрел он не на звезду, а на близко стоящую свечку.

Попробуйте пристально долго смотреть на свечу, даже на самую маленькую свечку, даже на огонек лампадки… Получится то же.

Даже слезиться начинали у него глаза с болью, с резью под веками.

Красные круги выплывали и потухали перед глазами.

И потом, когда он отводил глаза в сторону, мрак казался еще более глубоким, будто он забирался куда-то все глубже-глубже книзу, в какую-то пропасть.

Вдруг он остановился…

В эту минуту он только что выбрался из-за невысокого пригорка. Совсем близко, тут же за пригорком, чуть теплился небольшой костерчик, кучечка поломанных тоненьких веток…

Пламя было слабое… Видно, кучечку веток только что подожгли… Синеватая снизу, извивающаяся лента пламени волновалась между ветками, обвивала ветки… Курился легкий дымок.

В первое мгновенье ему бросился в глаза только этот костер. Потом он различил фигуру, сидевшую около костра на корточках боком к нему.

Фигура была неподвижна…

Отблеск пламени искрился слабо на синем мундире и на чем-то блестящем на земле с боку фигуры.

Один он, или тут их несколько?

Он долго, так что костер успел разгореться как следует, подгибал и подтягивал правую ногу, где за голенищем у него был спрятан кинжал…

Он видел, как разгорается костер… Светлое пятно вокруг костра, сначала трепетное, дрожащее, будто умирающее, расплывалось по земле теперь, захватывая быстро все больше и больше пространства.

Около пригорка была трава.

Будто жидкое зеленоватое пламя разливалось вокруг костра.

Ветки, из которых был сложен костер, были сухие и загорелись дружно, как-то все сразу.

Зеленоватое пламя, казалось, торопилось разлиться во все стороны, захватить возможно большее пространство.

Будто оно подкатывалось ему под колени.

Когда он подался немного вперед, подбирая ногу, от его головы на освещенное пространство легла резкая черная тень, круглое черное пятно.

Он увидал эту тень и быстро, задержав на мгновенье ногу, всем корпусом сразу подался назад.

Словно он обжегся.

Наконец, он подтянул ногу настолько, что мог достать кинжал.

Так же долго и так же осторожно вынимал он кинжал из ножен…

За все это время он не спускал глаз с японца.

И ему это было трудно – одновременно и следить за японцем и следить за тем, чтобы клинком кинжала как-нибудь не царапнуло по ножнам…

Внимание раздвоилось…

Будто он косил глазами в разные стороны, не зная откуда ждать нападенья…

Когда он вынул кинжал, стало легче.

Теперь он немного подвинулся назад…

Что делать?

Один он или нет?.. Он бросил взгляд вверх по пригорку… Нет ли там кого?

Нет, никого, кажется…

А не может быть, чтобы никого… Что он тут один делает?..

Он опять перевел глаза на сидящего перед костром.

Теперь костер освещал японца ярко и полно…

«Подожду пока станет погасать», – решил он.

III

Притаившись, весь съежившись, почти припав к земле, он ждал, пока погаснет костер…

Ждать пришлось недолго.

Светлый круг на земле около костра стал суживаться. Пламя стало трепетное, неровное, дрожащее. Опять со всех сторон надвигалась темнота.

В темноте ярко блестели угли.

Ветки уж не трещали больше… Языки пламени укорачивались, уходя вниз, в угли… От времени до времени языки пламени забирали силу, вырывались вверх, но сейчас же опять прятались в угли…

Теперь или обождать?

Каждую секунду он готов был вскочить и броситься.

Он понимал, что действовать нужно быстро, ловко и наверняка…

Чтоб японец не крикнул, не застонал.

Прямо в сердце…

Японец сидел к нему боком. Надо вскочить, схватить его левой рукой за руку в локте, а правой рукой ударить в бок. Сердце – там.

Или за горло схватить?..

Или оглушить ударом ручки кинжала в темя?..

Он положил кинжал, расправил пальцы.

А если, действительно, схватить сразу обеими руками за горло и удушить?

Ему не один раз приходилось видеть смерть, участвовать в рукопашных схватках… Но он никогда не соображал, как лучше бить, и никогда не помнил, как он убивал.

Он колол штыком или разбивал черепа прикладом, как придется…

Если и то схватить за шею и задавить?..

Захрипит…

Костер погас почти совсем.

Теперь пора…

Но он все еще медлил… Он слышал, как кровь стучит у него в висках… Будто это не кровь, а самые мысли, горевшие в мозгу, били и колотились в виски…

За шею или в бок? В бок или за шею?

Но чувствовал, что он все равно не может решить, как он поступит, т. е. как убьет.

О том, что японец тоже может его убить, он не думал почему-то в эту минуту.

За шею или в сердце?

И вдруг он вскочил.

Его будто что подбросило.

Японец не успел подняться. Каблуком сапога Смирнов ударил его в висок, потом, не давая опомниться, схватил за воротник, повалил на спину и ударил кинжалом под сердце.

Японец так и остался лежать.

Он только чуть-чуть потянулся, словно оборвалась в нем какая-то сдерживающая пружина, точно распустилось что-то, и члены приходили из состояния напряженности в состояние покоя…

Еле-еле освещали угли, уже покрывавшиеся темным налетом, фигуру японца.

Смирнов быстро скользнул назад и спрятался за камнем.

Опять в висках застучала кровь.

Нужно было уходить как можно скорей отсюда, не теряя минуты, но у него мелькнула мысль:

– А, может-быть, нужно обождать?

И опять заколотились мысли: уходить или обождать?.. Если тут поблизости есть кто-нибудь – могут прибежать на шум… Тогда будет слышно, откуда бегут, и, стало-быть, можно будет определить, в какую сторону спасаться…

А, может-быть, и шума не было никакого?..

Разве он знает, был шум или не было…

Он прислушался.

Нет, все тихо…

Прислушался опять повернув голову в другую сторону… И вздрогнул…

Не то хрипенье, не то стон пронеслись в тишине, там, где лежал японец.

Значит, жив еще… Значит, не убит…

А он думал, что уж все кончено… Страшное состояние охватило его. Словно он шел, шел по скверной дороге, долго шел, измучился в конец, и оказывается, что не нужно возвращаться назад опять по той же скверной дороге, опять мучиться…

Да может, это только почудилось, послышалось.

О, как тяжело идти по раз пройденному пути.

Нет, стонет…

Стонет – значит могут услышать, могут прибежать.

Снова он пополз…

Слабо тлели угли… Розоватый отблеск лежал на лице японца… На губах чернела кровь или тень – нельзя было разобрать.

Японец зашевелился…

Голова перекатилась на сторону ближе к плечу… Зрачки глаз медленно перекатились в сторону Смирнова.

Смирнов перестал ползти. Нечаянно он задел кинжалом о камень. Кинжал звякнул.

Теперь глаза японца остановились уж прямо на Смирнове.

Он быстро спрятал голову за камень.

О, Господи, да когда же все это кончится? Ведь японец же видит его и, значить, знает, зачем он к нему подбирается.

Может, он и кинжал видел?

Кинжал словно самому Смирнову царапнул лезвием по пальцам…

Он высунул голову из-за камня.

Прямо в глаза ему блеснул блестящий взгляд.

Опять кинжал, казалось, хватил Смирнову по сердцу. Он спрятал голову, прижался весь к земле и пополз, стараясь не шуметь, в сторону.

Все равно, добить его нужно.

Только не может, не может он его бить, когда он на него смотрит…

А добить нужно. Еще услышат, прибегут…

Нужно заползти с другой стороны и тогда ударить… Чтобы японец не видел, не ожидал…

Пока он полз, японец простонал только раз, тихо, чуть слышно и потом затих.

Смирнов выглянул из-за камня.

Теперь уж японец не мог его видеть… Он осторожно встал и нагнулся к нему.

Он сам не слышал своих шагов.

Он подходил к японцу, как кошка.

И вдруг японец опять завозился… Смирнов увидел сверху, что теперь японец смотрит на его тень, смутно при слабом блеске углей обозначавшуюся на траве возле него.

Значит, японец опять его заметил… по тени.

Он остановился.

Но нужно добить, добить!.. В ушах у него звенело… Ноги отказывались идти дальше… Добить… Он хотел двинуться и не мог…

Секунду он оставался неподвижен, потом схватился обеими руками за голову, при чем кинжал у него выскользнул из пальцев, повернулся и исчез в темноте.

Чемодан с деньгами

– Есть свободные номера?

Василий Никитич встал со скамейки, стряхивая с красной с белыми городками рубашки скорлупу от семечек и в то же время вглядываясь пристально прищуренными глазами в лица двух молодых людей, в резиновых плащах с поднятыми капюшонами, и ответил с заминкой:

– Нумера?.. Нумера есть…

Глаза его совсем сузились; зрачки почти скрылись под веками и блестели между ресницами, как две маленькие-маленькие искорки.

Вдруг он словно опомнился.

– Как же, есть! Пожалуйте.

И, повернувшись, подошел к двустворчатой двери, ведшей в номера.

Взявшись рукой за скобку двери, он помедлил секунду, словно раздумывая о чем-то, потом потянул скобку к себе. Одна половина двери отворилась с пронзительным визгом; что-то забултыхало и застукало внутри притолоки. На мгновенье из номеров, должно быть, из поварской, донесся дробный стук ножа по доске или по столу.

– Входите.

Василий Никитич посторонился, придерживая дверь спиной и руками.

Теперь он глядел во все глаза на новых своих квартирантов. Они взбирались мимо него вверх по ступенькам, придерживая плащи. У одного Василий Никитич заметил под плащом ручной чемодан.

Лестница в номерах была крутая и узкая с перилами, выкрашенными в черную краску, с темно-красным половиком, прибитым к ступенькам наглухо. На нижних ступеньках, от нанесенной на сапогах с улицы грязи, половик был, как мокрая кожа, склизкий и липкий. Всюду по лестнице валялись папиросные окурки, обгорелые спички. Какие-то жирные, темные пятна проступали по половику. На одной из верхних ступенек прилип кружочек лимона, и тут же лежала раздавленная пустая папиросная коробка и пустой разорванный конверт с грязным следом каблука.

Пропустив молодых людей вперед ступеньки на три, Василий Никитич отслонился от двери и пошел вслед за ними.

Опять заскрипела дверь, опять забултыхало и застукало внутри притолоки; слышно было, как визжит блок; потом что-то глухо и отрывисто громыхнуло об пол внизу притолоки.

Теперь по лестнице раздавался только скрип сапог Василия Никитича да шуршанье резиновых плащей. Вверху на площадке, молодые люди остановились. Один откинул капюшон. Тот, у которого был чемодан, поставил чемодан на пол и повернулся к Василию Никитичу. Его взгляд прямо встретился со взглядом Василия Никитича.

– Направо! – крикнул Василий Никитич немного запыхавшимся голосом.

Он торопливо поднимался по лестнице, опираясь правой рукой о перила и показывая из-под рубахи попеременно то правую, то левую коленку. Он был в синих штанах; на коленках штаны выцвели, стали из синих почти белыми, и когда он, откинувшись корпусом назад, переставлял по ступенькам ноги, выворачивая их как-то странно, точно ноги спешили сами собой вверх, а грузное короткое туловище оттягивало назад вниз, – эти белые пятна выделялись резко на его темной фигуре и на общем темном фоне лестницы. Голова Василия Никитича была поднята, густая рыжая борода выставлялась вперед. Сверху из-за бороды видны были только его ноздри, брови да лоб.

О площадки направо вела дверь с мутными стёклами, защищенными переплетом из медных прутьев. Молодой человек, не имевший с собой никаких вещей, отворил дверь. Его товарищ опять взял чемодан, теперь уже не в правую, а в левую руку, и оба они взошли в коридор, длинный и мрачный, освещенный только одним окном в самом конце.

Тут они снова остановились.

В коридоре было совсем тихо. Но через секунду откуда-то донеслось тиканье больших стенных часов и вслед за тем их протяжное хрипенье. Потом часы стали бить. Ударили раз, дребезжа на весь коридор, затихли на мгновенье, захрипели опять… Долго хрипели. Второй удар… Точно тонкие железные полосы одну на другую бросали в железной лавке.

Коридорная дверь скрипнула.

– Пожалуйте-с… Номер двадцать восьмой… Позвольте-с.

Василий Никитич протискался между молодыми людьми и пошел по коридору, все так же выворачивая ноги.

Громко заскрипели его сапоги, – еще громче, чем на лестнице. Этот скрип раздавался во всех углах коридора. И если закрыть глаза, то трудно было бы сказать, где именно родится этот скрип и где он родит эхо. Точно весь коридор заскрипел.

А часы все били.

– Это ваши номера?

Василий Никитич остановился и круто повернулся назад. Его словно кто дёрнул сзади.

Широко открыв глаза, он прямо устремил их в лицо очутившемуся теперь всего в расстоянии шага перед ним человека в резиновом плаще.

– Чего-с?..

И он приложил ладонь к уху, чуть-чуть повернув голову в бок. Закусив слегка нижнюю губу, он стоял неподвижно и смотрел теперь не на своего постояльца, и вниз.

Потом он сказал тихо:

– Ну-те?..

И еще больше повернул голову в сторону и совсем оттопырил ухо ладонью.

– Хозяин этих номеров вы?..

Василий Никитич ответил не сразу. Отняв руку от уха, он медленно опустил ее вдоль тела, наклонил голову, и на лице его на мгновенье застыло такое выражение, будто он разгадал что-то сразу и неожиданно, что также неожиданно пришло ему на ум.

Брови поднялись, глаза стали неподвижны, губы полуоткрылись, и между губами, словно облизывая губы и зубы, мелькнул и опять моментально спрятался кончик языка.

– Я, – произнес он наконец и встряхнув плечами, пошел по коридору дальше.

* * *

Василий Никитич беседовал у себя в «конторке» с своим номерным Жмуркиным.

Жмуркин был невысокого роста, тщедушный человек, с узкой грудью и острыми, немного приподнятыми плечами.

Василий Никитич сидел за столом, а Жмуркин стоял у притолоки. Он держался довольно свободно с Василием Никитичем. Голову он запрокинул назад, так что затылок как раз упирался в край притолоки, руки скрестив на груди, выпятив вперед локти и точно нарочно выставляя на показ темно оранжевые пятна на пиджаке под мышками, выгоревшем в этих местах от пота.

Одну ногу, согнув ее в коленке, он прожимал ступней и каблуком к притолоке, а другою упирался в пол.

На нем были очень короткие, сразу видно, что подшитые снизу, брюки из какой-то необыкновенно толстой материи одного цвета с пиджаком, все в пятнах. Жилетка, измятая и морщинистая, приподнялась, наползла кверху по животу и из-под жилетки белела рубашка.

Смотрел Жмуркин не на Василия Никитича, а в потолок, от времени до времени почесывая о притолоку голову то в том, то в другом месте, для чего извивался всем своим жидким сухим телом.

– Жмуркин, я тебя спрашиваю, видел ты их?

Почесывая о притолоку голову, Жмуркин ответил:

– Известно, видел.

На секунду только он скользнул глазами сверху вниз из полуоткрытых век, потом опять уставился в потолок и продолжал:

– Я думаю так. Василий Никитич: подам я прошение в главный штаб к его высокопревосходительству… Ей Богу-с… Они, конечно, примут…

Тут зрачки его глаз словно выплыли из-под век и остановились на Василии Никитиче.

Вы полагаете, я не могу состоять при них в должности переводчика?..

Василий Никитич нахмурился и стукнул пальцем по краю стола. На пальце у него было кольцо, и звук вышел короткий и громкий, словно стол треснул.

– Будет молоть!..

Жмуркин все так же, из-под век, поглядел на стол и на палец Василия Никитича.

Потом он выпрямился и тряхнул головой.

– Чиво-с?

– Ведь ты знаешь по-японски?

Жмуркин присвистнул, мотнув головой снизу-вверх.

– Фью!..

Затем прищурил глаза.

– А вы спросите, по-каковски я не знаю… Например…

И, сдвинув брови, он отвернул голову в сторону и пристально поглядел в окно.

– Гм, – сказал он и еще больше сдвинул брови.

– Стало, понимаешь?..

Жмуркин отвел глаза от окна и остановил их на Василии Никитиче.

– Например, – произнёс он глупо, – мутер… Или опять…

Брови его снова сдвинулись. Лицо приняло сосредоточенное выражение.

– Жмуркин!..

Жмуркин встрепенулся.

– А по-японскому…

И тут он взял свой указательный палец левой руку большим и указательным правой и, поднеся обе руки ко рту, вздернул с уголка верхнюю губу, обнажив желтый клык, и погрыз этим клыком кончик указательного пальца на левой руке.

– Вот как-с… До тонкости. Можно сказать, собаку съел.

– Ну и что же ты скажешь?

– А то я скажу, что это японцы… Вот эти.

Он качнул головой в сторону двери и пояснил:

– Которые в резинах.

Василий Никитич внимательно поглядел ему в лицо.

– Подслушивал?..

Лицо у Жмуркина стало как деревянное.

Каким-то скрипучим голосом он сказал:

– А вы изволили слыхать про лазутчиков? Так я вроде лазутчика.

Он снова запрокинул голову, уперся затылком в притолоку и уставился в потолок.

Значит, под дверью стоял?

– Не под дверью, – ответил Жмуркин, все глядя в потолок, – а как бы и засаде.

– Ну, а дальше…

– А дальше, про вас говорили…

– Про меня?..

Василий Никитич даже чуть-чуть приподнялся в кресле, положив обе руки ладонями на край стола. Глаза у него округлились; зрачки стали прямо посредине белков.

– Как про меня? – выговорил он глухо.

– Про вашу, значит, наружность и про нумера…

Жмуркин крякнул.

– Говорят, вот, мол… Один говорить: «Можно на него положиться?» А другой: «Я такого не в первый раз вижу. Если, – говорит, – он при часах и сапоги лаковые и притом номера держит, то можно».

Он умолк.

Молчал и Василий Никитич. Глаза у пего стали как стеклянные, без всякой мысли. Весь он словно оцепенел.

Жмуркин заговорил снова:

– И потом, говорит это другой, говорит: «а кроме того, я навел справки, что он торговал водкой потихоньку». По-нашему, значит, из-под полы – пояснил он от себя и кашлянул в руку.

– По-японски говорил? – крикнул Василий Никитич, блуждая по комнате глазами и на мгновенье даже остановив их на потолке, на том месте, куда смотрит Жмуркин.

– Я же вам сказал, – ответил тот.

Василий Никитич встал из-за стола и заходил по комнате.

– Мне и то казалось, – бормотал он, разводя руками, – чего они на меня так смотрят… И опять же по выговору слышу… Гм…

Вдруг он остановился перед Жмуркиным.

– Жмуркин!.. А ты не врешь?

– Вот вам крест, – сказал Жмуркин и перекрестился.

* * *

В комнате, снятой таинственными путешественниками в резиновых плащах, находились Жмуркин и Василий Никитич.

Таинственные путешественники только что ушли, заперев дверь своего номера на ключ.

Но у Василия Никитича нашелся другой ключ, и он сказал Жмуркину:

– Жмуркин, пойдем и посмотрим.

– Как вам угодно-с, – ответил Жмуркин.

После некоторого весьма непродолжительного колебания Василий Никитич решил вскрыть чемодан… Ведь он, собственно, для того и вошел в номер, чтобы добыть какие-нибудь сведения о своих постояльцах.

На паспортах у них значилось: мещане такого-то города… Василий Никитич, просмотрев паспорта, бросил их сейчас же в ящик стола с таким видом, с каким он, перебирая иногда бумаги, бросал в этот ящик векселя, по которым нельзя получить. Паспортам он не придавал никакой цены.

Вынув из кармана связку ключей, он один по одному совал ключи в замочную скважину чемодана.

Пружина вдруг щелкнула.

Василий Никитич приподнял крышку чемодана, отвернул потом газетный лист, закрывавший сверху то, что было в чемодане.

Чемодан оказался полон пачками совсем новеньких трехрублевок. Каждая пачка была перевязана бечевкой.

По улице в это время по неровной, изрытой копытами и колесами, совершенно пересохшей дороге с грохотом двигались пустые зарядные артиллерийские ящики. Чувствовалось, как содрогается почва и дрожат стены.

Когда Василий Никитич увидел деньги, грохот колес, оглушительный, немолчный, от которого дребезжали стекла в окнах, вдруг словно потух в его ушах.

Стекла перестали дребезжать…

Каким-то задыхающимся шопотом, широко раскрывая рот, он произнес, точно выдыхая из себя это слово:

– Жмуркин…

Потом сунул руки в чемодан между пачками.

– Фальшивые, – сказал Жмуркин… – Слышали, небось… Они в роде Наполеона… Хотят напустить их побольше, чтобы подорвать кредит.

– Молчи – зашептал опять Василий Никитич, – на… Только молчи…

И, выхватив дрожащими руками несколько пачек из самой середины, он подал их Жмуркину.

Но Жмуркин спрятал руки за спину.

– Бери сам, – сказал он грубо.

Брови у него сдвинулись. Невыразимое презрение изобразилось на его лице.

И, отступив назад к дверям, он произнёс сквозь зубы:

– Христопродавец…

Скривив губы, несколько секунд он молча смотрел на Василия Никитича, потом заговорил, все так же кривя губы:

– Правильно они про тебя поняли, что на тебя можно положиться… хотя, впрочем, что от тебя ждать…

Василий Никитич вскочил.

Он вспомнил, что час тому назад ему говорил Жмуркин.

Точно толкнуло ему что в грудь.

Опять загромыхали за окном колеса, задребезжали стекла… Казалось, не по улице, а в нем самом грохочут колеса и давят его.

– Гадина! – сказал Жмуркин. – Люди на смерть идут, а ты…

Дверь чуть-чуть скрипнула, приотворилась и сейчас же опять быстро захлопнулась.

Щелкнул ключ. Вслед затем по коридору раздались быстрые, почти бегом, удаляющиеся шаги…

– Они! – крикнул Жмуркин. – Давай ключ.

Но Василий Никитич забыл, куда он сунул ключ. Он остановился неподвижно посреди комнаты и тупо глядел на Жмуркина.

По-прежнему по улице грохотали зарядные ящики, и Василию Никитичу чудилось, будто зарядные ящики проваливаются куда-то вниз, и он проваливается вместе с ними.

И вдруг в нем вспыхнула злоба на себя, на японцев, этих владельцев неисчислимого богатства, заключающегося в чемодане.

Он подбежал к окну, вышиб стекла и закричал:

– Держи их, лови!..

На мгновенье среди пешеходов, лепившихся по деревянным мосткам-тротуарам, мелькнули серые плащи.

– Вон они!..

Но плащи мелькнули и скрылись…

Василий Никитич схватился руками за голову, крепко зажав в пальцах волосы, и заскрипел зубами.

* * *

Было холодно и сыро. Моросил мелкий дождик.

На крылечко маленького низенького домишка под деревянной почерневшей от дождей и времени крышей торопливо взбежали два человека.

Один из них худенький, невысокого роста, в коротком однобортном черном пиджаке с поднятым воротником, застёгнутом на все пуговицы до самого верха, был брюнет с желтым болезненным лицом, другой, немного повыше его, блондин с круглой густой бородой и подвитыми усами.

Застегнув пиджак, брюнет, кроме того, еще расправил отвороты на груди и, придерживая их рукой снизу спрятал в них подбородок и кончик носа. Он горбился немного, поднял плечи и вобрал голову в плечи. Воротник пиджака почти касался его больших оттопыренных ушей.

Очутившись па крыльце, он стукнул в дверь согнутым указательным пальцем, костяшкой этого пальца, став к двери боком, согнувшись и все продолжая другой рукой придерживать под подбородком отвороты пиджака.

Мгновенье спустя, он стукнул опять и затем через секунду снова подряд три раза.

Стук… Стук-стук-стук…

Дверь скрипнула и отворилась.

Ежась, все так же сгорбившись и потирая руки, брюнет юркнул за дверь. Вслед за ним так же быстро, как он, юркнул и его спутник.

Дверь захлопнулась.

Дверь вела в проходной коридор: в конце коридора была другая дверь, выходившая прямо на двор. Сейчас дверь эта была не плотно прикрыта. Узкая полоска света белела между притолокой и краем двери.

Коридор только и освещался сквозь эту щель между притолокой и дверью. Окон в коридоре не было.

Смутно и неясно различались в полутьме фигуры вошедших в коридор и отворявшего им дверь.

Один из вошедших, болезненный брюнет в коротеньком пиджаке, произнес тихо:

– Сам дома?

И, сейчас же дернув своего товарища за рукав, нагнулся к нему и что-то шепнул ему на ухо.

Затем спросил опять:

– Дома?

Глаза его успели уже несколько привыкнуть к темноте… Оклеенные белыми обоями стены коридора выплыли из сумрака по обе его стороны. Довольно ясно разглядел он теперь стоявшего перед ним молодого парня, в простой без пояса рубахе, босого, в нанковых серых штанах.

– Дома?

– Дома-с.

– А гости есть?

– Есть.

– Много?

– Порядочно.

А белые стены постепенно словно впитывали в себя темноту. Даже тень разглядел он на стене позади парня, падавшую от него. Маленькие черненькие глазки скользнули через плечо парня дальше в глубь коридора и сейчас же опять остановились на парне.

– Там?

Он мотнул головой на дверь.

– Там-с.

Парень посторонился.

Брюнет вскинул глаза на блондина.

– Пойдем?

Тот кинул утвердительно головой и двинулся вперед.

Дверь в конце коридора, как уже сказано, вела прямо на двор.

В глубине двора было какое-то длинное каменное здание с маленькими почти под самым карнизом окошками, – не то сарай, не то конюшня. На крыше не было труб. Но, вероятно, здание было обитаемо: из одного окна наружу сквозь круглое отверстие, прорезанное в стекле с жестяной накладкой, как это делается в вентиляторах, высовывалась короткая железная черная от копоти трубка вершка два в диаметре.