Текст книги "Но-о, Леокадия !"

Автор книги: Иоанна Кульмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– О, ля, ля! – воскликнул Эварист. – Вы очаровательны! У вас такие чудные крылья!

– Впервые слышу о крылатых лошадях, – перебила его худая кобыла. Вы какой породы, барышня?

– ПОРОДЫ? – спросила Леокадия. – Я – Гнедая, по-моему, это и так видно.

– Да нет, я говорю не о масти. Порода – это то, что дается от отца и матери, от дедов и бабок. Это то, что ДОЛЖЕН иметь каждый.

– Ах, понимаю! – воскликнула Леокадия. – Я от прабабки Альбертины Серой в яблоках. Но у нас в роду была и наседка.

– НАСЕДКА? – воскликнули кони. А худая кобыла даже заржала:

– Эварист, женись на Леокадии. У вас выведутся цыплята. И при этом БЕСПОРОДНЫЕ.

– Очень даже может быть, – подтвердила Леокадия.

И поскакала прочь, к ручью. А вслед ей доносилось насмешливое ржание.

– Что случилось? – спросил Алоиз, с большим трудом догнавший ее.

– ПОРОДА, – вздохнула Леокадия. – Еще одна вещь, которой у меня нет.

И потянулась за незабудкой.

ЛЕОКАДИЯ И КАРЬЕРА

– Леокадия, на площадку! Слышишь, Леокадия? – доносилось из мегафона.

– Ах рвань хомутная! – простонала Леокадия. – Не дадут доесть булочку с салатом.

И нехотя покинула буфет, а Алоиз шел за ней следом, на ходу расчесывая ей хвост и укладывая перья.

– Опять ты к чему-то прислонилась! Половина грима сошла! недовольно ворчал он. – Помни, что фильм цветной. И ты должна быть рыжей. Рыжий цвет теперь в моде.

На лестнице их окружили Журналисты. Они задавали вопросы по-французски, а Леокадии пришлось на них отвечать. Ведь, к несчастью, Оноре научил ее говорить по-французски.

– И давно вы крутите фильмы? – спросил Журналист.

– Вообще-то я кручу хвостом. Зато с самого рождения.

– Что вы думаете об Оноре?

Оноре журналисты уважали ничуть не меньше, чем Леокадию, потому что Леокадия играла Леокадию в фильме про Леокадию, а Оноре учил Леокадию, как она должна играть Леокадию в фильме про Леокадию.

– А я о нем вовсе не думаю, – ответила Леокадия. – Только я соберусь поесть – меня сразу же вызывают на съемку.

– А что вы делаете в фильме? – допытывались дотошные журналисты.

– Карьеру! – отвечала Леокадия. – А вообще-то это Оноре с МОЕЙ ПОМОЩЬЮ делает карьеру. Ведь до того как он меня встретил на Эйфелевой башне – я там приземлилась вместе с Алоизом – он был самым обыкновенным фотографом.

– Замолчи, Леокадия! – вмешался в разговор Алоиз. – Никто не любит, чтобы ему напоминали о том, что еще недавно он был самым ОБЫКНОВЕННЫМ.

– А я очень люблю, когда мне напоминают о том, как я была самой ОБЫЧНОЙ легковой кобылой. Ведь именно это во мне НЕОБЫЧНО.

– А как вам нравится Париж? – спросил один из Журналистов.

– И это по-вашему – Париж? – удивилась Леокадия. – Печальное зрелище – город без клевера.

И она тут же скрылась в дверях Большого павильона, который Оноре называл Площадкой и где было множество домов и домиков, изображавших дома и домики Старой площади, а также кустов и кустиков, изображавших кусты и кустики Шестиконного сквера.

– Но на самом деле все это вовсе не то, – говорила Леокадия. – И сама я в кино тоже на себя не похожа. Будто сама себя передразниваю. Да и полетать негде – в кадр не влезаю.

– Зато потом тебя поместят ВСЮДУ, – утешал ее Алоиз. – Ты уже и теперь ВСЮДУ. На обложках журналов, на конфетных обертках, бутылочных этикетках. Сыр "Крылатый Конь", таблетки "Бодрящий Мустанг". Ты теперь звезда шоу-бизнеса. Суперзвезда. Разве ты не заметила, что самая модная прическа теперь "конский хвост"? Все гимназистки так ходят. Ты для них богиня, кумир, а, может, и пророк.

– Пусть ходят. Крылья у них все равно не вырастут. Скажи мне, Алоиз, почему нет пророка в своем отечестве?

Целый день проходил у них на съемках, хотя Алоиз и не играл в паре с Леокадией. Он следил за тем, чтобы она не чувствовала себя одинокой среди чужих и ходил за ней следом, пока Оноре не начинал сердиться и кричать:

– Господин Алоиз, не лезьте в кадр! За вас играет Марсель, а за кого вы хотите сыграть?

Вечером они усталые возвращались на улицу Вашингтона, в гостиницу, где Оноре снял для них два отдельных номера с ваннами. А по воскресеньям, несмотря на усталость, они ходили осматривать Париж, потому что иностранцы должны непременно осмотреть Париж.

Особенно те, кого еще и снимают на фоне Парижа.

К примеру, Оноре говорил:

– Сегодня будут съемки в Лувре.

И тогда Леокадия с Алоизом отправлялась в Лувр, где разглядывали египетские мумии, греческие скульптуры или портреты голландской школы.

– Моих портретов гораздо больше, – говорила Леокадия. – Они везде. И на конфетах, и на этикетках с кока-колой, и на тонизирующих таблетках. Правда, иногда у меня бывает оборвано ухо или проколот булавкой глаз, или крылья замазаны мелом.

И вдруг Леокадия остановилась как вкопанная. На лестничной площадке она увидела крылатую женщину из мрамора.

– Гляди, ей голову оторвали! Тоже, небось, была звездой шоу-бизнеса! Суперзвездой! Хорошо хоть крылья оставили.

А потом добавила:

– Пусть радуется, что у нее нет головы. С одними крыльями никакой Оноре не заставит ее делать карьеру.

ЛЕОКАДИЯ И АПЛОДИСМЕНТЫ

ЛЕОКАДИЯ В ПАРИЖЕ

ЛЕОКАДИЯ В ФИЛЬМЕ "КРЫЛАТЫЙ КОНЬ"

СЕГОДНЯ ЛЕОКАДИЯ ПАРИТ НАД ЛУВРОМ

Так зазывали плакаты на всех станциях метро. А Леокадия их не видела, потому что ездила не на метро, а в открытом автомобиле, в котором могла встать во весь рост, раскланиваться с прохожими и крыльями посылать им воздушные поцелуи.

– У меня крылья болят от поцелуев! – жаловалась Леокадия, поработай за меня, Алоиз.

– Ну уж нет, – вмешался Оноре. – Алоиз не конь и у него нет крыльев. А парижане желают, чтобы им кланялся крылатый конь.

Оноре был режиссером фильма о Леокадии и потому считал, что знает все лучше всех.

– Может, и не все, – говорил он, – но зато все, что я знаю, я знаю наверняка. Я сразу это понял как только увидел тебя на Эйфелевой башне. Конь и только конь. Крылья и только крылья.

– Ты знаешь, Алоиз, наконец-то я прославилась не потому, что я Нелетающий Конь или Летающий Неконь, Пегас Поэта или Поэтесса Пегаса. Я теперь знаменита просто так, САМА ПО СЕБЕ.

– Но, может, хватит с тебя? – простонал Алоиз и прикрыл голову парижской газетой: ему не хотелось, чтобы на его великолепной лысине вдруг выступили веснушки.

– Все только начинается! – потер руки Оноре. – Это ведь только первый фильм.

– Гляди, я опять у тебя на голове, – изумилась Леокадия, разглядывая газетную треуголку, которой Алоиз прикрывал лысину и где на первой полосе красовалась СУПЕРЗВЕЗДА ШОУ-БИЗНЕСА – Леокадия.

В кино было много народу и все хлопали.

– Совсем как у Президента, – огорчилась Леокадия. – После аплодисментов начнут кричать "Вон!"

– Ну нет! – засмеялся Оноре. – За билеты-то они заплатили!

И плюхнулся в кресло рядом с Леокадией и Алоизом в самом лучшем ряду, а потом к ним подсел еще и Марсель. И сказал:

– А вы зачем сюда пожаловали, господин Алоиз? В этом фильме вас играю я!

– Да ведь никто не поверит, что вы это я, – возразил Алоиз. – У вас не только бороды, и усов-то нет!

У Марселя и в самом деле не было ни бороды, ни усов, ни лысины. Он вообще не был похож на извозчика, но не догадывался об этом, потому что ни разу в жизни не видел настоящего извозчика. Но поссориться с Алоизом не успел: начался фильм и Марсель ужасно боялся прозевать самого себя. Он и в кино пришел только для того, чтобы не прозевать себя.

– Ах рвань хомутная! – воскликнула Леокадия. – Клянусь оглоблей, здесь все начинается с конца.

– Этот фильм будет показан не с начала до конца, а наоборот – с конца до начала, – объяснил Оноре. – Я хотел сделать совершенно оригинальный фильм – фильм НАОБОРОТ.

Все это и в самом деле выглядело смешно – Леокадия входила в комнату задом. Когда она ела клевер – он начинал бурно расти, а когда Марсель плакал, слезы катились не из глаз, а в глаза. И еще Леокадия ужасно смешно говорила – все слова начинала с конца. Вместо слова "мама" у нее получалось "амам".

– Не беда, – шепнул ей Оноре, – когда ты говоришь по-французски, все равно ничего не разобрать.

Потом Леокадия летала задом наперед над Шестиконным сквером, который скорее напоминал королевский сад Тюильри. Но вдруг крылья у Леокадии исчезли, вернее вросли в спину, и Леокадия отнесла мазь в аптеку, а рецепт – Доктору, и все захохотали.

Тогда НАСТОЯЩАЯ Леокадия вскочила с места и громко крикнула:

– Эй вы! Валите отсюда со своим дурацким фильмом! Ни черта вы не понимаете! Все у вас задом наперед!

– Леокадия! – шепнул Оноре. – Ведь это нарочно придумано.

– Я за билет не платила, – топнула копытом Леокадия. – И смотреть глупые фильмы не обязана. Могу орать сколько влезет!

Тогда Оноре тоже встал с места и крикнул:

– Это не настоящая Леокадия! НАСТОЯЩАЯ Леокадия была там, на экране, а та, что стоит здесь – дублерша, актриса, которая играла Леокадию в фильме. У НАСТОЯЩЕЙ Леокадии уже давно нет крыльев, они вросли в спину. А эту, крылатую, надо освистать.

Тут все громко засвистели, а Леокадия сказала:

– Я так и знала, после аплодисментов добра не жди!

ЛЕОКАДИЯ И ЗОЛОТО

Они полетели прямо к Лувру. По телевидению рекламировали полеты Леокадии над Лувром. И ей захотелось перед съемками немного потренироваться. На площади, неподалеку от Тюильри, где она приземлилась, стоял памятник – позолоченная героиня на позолоченном коне.

– Я предпочитаю иметь крылья, – заметила Леокадия. – Это куда лучше, чем золото.

И запела:

Зачем кобыле позолота?

Ведь ей летать, летать охота!

– Скажи мне, наверное золото сделало коня знаменитым?

– Кто знает, – вздохнул Алоиз. – Я думаю, знаменитым его сделала женщина, которая на нем сидит.

– Видишь, а меня сделали знаменитой МОИ крылья.

И замахала крыльями над Лувром. Алоиз смотрел на часы и замечал время. Но глядеть на часы ему пришлось недолго. К нему подошел Полицейский и сказал:

– А ну, уведите ее отсюда!

– Но ведь это Леокадия, – возмутился Алоиз. – У нее скоро съемки для рекламы, а сейчас тренировка.

– Это НЕНАСТОЯЩАЯ Леокадия, – заявил Полицейский. – У НАСТОЯЩЕЙ давным-давно никаких крыльев нет. А НЕНАСТОЯЩЕЙ здесь находиться не положено.

– Вот и прекрасно! – воскликнула Леокадия, опустившись на землю рядом с Полицейским. – Мы теперь свободны, Алоиз. Пошли в кафе! Вон оно – как раз напротив исторической женщины.

Леокадия выбрала столик прямо на улице, под большим деревом, потому что ей хотелось получше разглядеть золотого коня.

– А, может, золото лучше, чем крылья? – спросил Алоиз. – Погляди, какой этот конь гладкий! Свою мерку овса, небось, всегда имеет! А МЫ что есть будем?

– Мороженое, – отвечала Леокадия и сразу же заказала шоколадное со взбитыми сливками. – Две двойных порции!

ЛЕОКАДИЯ И НАТУРА

А потом, вылизав дочиста свои вазочки, они пошли на прогулку, чтобы подыскать себе какой-нибудь собственный ДОМ. На гостиницу у них теперь денег не было.

– Я очень рада, что мы не живем больше в гостинице, – рассуждала Леокадия, – мне там понравились только ковры, на них можно поваляться, почесать спину, но кровать лучше выкинуть в коридор, а то лечь негде. Ты не знаешь, Алоиз, для чего эти дурацкие кровати?

Сена была как Сена, и как любая река отражала НАСТОЯЩУЮ Леокадию, крылатого коня, и потому, как только они подошли к реке, Леокадия сказала:

– Я хочу быть как можно ближе к воде, Алоиз. Давай поселимся под мостом.

Там был полумрак, пахло крысами и сыростью, но зато в углу стоял топчан и несколько старых кастрюлек.

– В них можно варить овсянку, – решил Алоиз. – Овес возьмем в кредит в Торговых рядах, верно?

– А я там наймусь на работу! – обрадовалась Леокадия. – Буду возить тяжести.

Они пришли туда сразу же после обеда. В Торговых рядах в это время продавали цветы и Леокадии новая работа очень понравилась. Она любила возить тележки с гвоздиками и гладиолусами и по дороге откусывать торчавшие из коробок стебли и листья.

– Давненько ты не покупал мне цветов, Алоиз? – говорила она. – А ведь ничего вкуснее нет на свете! Ах эти фиалки... Мягкие маргаритки... Душистый горошек...

Леокадия возила цветы, нюхала цветы, жевала цветы, пока торговки в рядах не прозвали ее обжорой, нахальной кобылой и не отказались платить за работу.

– Да ты никак белены объелась, Леокадия! – корил ее Алоиз по дороге домой, на набережную. – Совсем сдурела, матушка!

– Мне очень стыдно, – вздохнула Леокадия. – Но было бы чудом, если бы я не учудила. И запела:

Я не знаю, что за тайна здесь скрыта,

Не помогут никакие усилья,

Вечно лезут всем в глаза мои копыта

И крылья.

Вот такая грустная картина

И не знаю, что еще приключится.

Аппетит у меня лошадиный,

А летаю как птица.

ЛЕОКАДИЯ И ДОХОДЫ

– Кто это тут распелся? – послышался чей-то голос. – Вы что, не видите? Я сплю.

Алоиз зажег спичку. На его топчане кто-то лежал. Очень Заросший.

– Как вы сюда ко МНЕ попали? – спросил Алоиз.

– Вот именно. Как вы сюда ко МНЕ попали? – повторил кто-то Очень Заросший.

– Давайте не будем спрашивать, как мы сюда к НАМ попали, вмешалась в разговор Леокадия. – Спать пора.

Но утром она проснулась очень рано, вернее ее разбудили. Когда Леокадия открыла глаза, она увидела, что ее за крылья держит кто-то Очень Заросший.

– Добрый день! – улыбнулась Леокадия. – Вам что, очень нужны пух и перья?

– Позарез, – отвечал Очень Заросший. – Пух и перья нынче в цене, а у меня нет ни гроша на выпивку. Выдеру немного пуха и пера, и загоню на Блошином рынке. С паршивой кобылы хоть перьев клок.

– Но ведь я не смогу летать! – воскликнула Леокадия.

– Ну и что? А я – летаю? – возмутился Очень Заросший.

– А у меня что? Есть хоть грош на выпивку? – в свою очередь возмутилась Леокадия.

И чтобы поскорее удрать от Очень Заросшего тут же разбудила Алоиза.

– Аида на Блошиный рынок, Алоиз! – кричала она. – Узнаем, как там продают блох – на вес или поштучно.

Но блохи ее вовсе не интересовали. Она боялась, как бы Алоиз не догадался, что она решила продать крылья.

И он, ничего не подозревая, спокойно полетел с Леокадией через весь город на Блошиный рынок. По дороге Леокадия повздыхала немного она-то знала, что глядит на город сверху в последний раз. А ей так хотелось еще когда-нибудь снова окинуть взглядом Париж!

Они обошли с Алоизом весь Блошиный рынок, там была большая барахолка, разные диковинки и всякий хлам, но совсем не было блох. Наконец Леокадия сказала:

– Подожди меня, Алоиз, я сейчас...

И оставила Алоиза одного, а он, очень удивившись, помчался за ней следом и догнал возле лавки Старьевщика.

– Крылья у меня старые, – уверяла его Леокадия. – Но это незаметно, потому что я пересыпала их нафталином...

– Мадам, это у вас натуральный гусиный пух? – расспрашивал Старьевщик.

– Самый что ни на есть натуральный, – подтвердила Леокадия.

– Она врет! – воскликнул Алоиз. – Откуда у лошади может взяться натуральный гусиный пух?

– Что вы мне тут байки плетете! – возмутился Старьевщик. – Где вы видели, чтобы лошадь говорила, да еще по-французски?

– Сами сейчас увидите, лошадь это или не лошадь, – сказал Алоиз. И воскликнул:

– Но-о, Леокадия!

И тогда Леокадия, сама того не желая, двинулась в места в карьер.

– Ах, Алоиз, ты все испортил! – сердилась она, когда они пешком возвращались через весь Париж обратно. – Пух очень дорогой, и на эти деньги ты бы мог купить сотню булочек.

– Но у меня бы кусок застрял в горле. Ведь ты не могла бы больше летать!

– Ты же сам сказал, что я лошадь! Зачем мне летать? Из-за того, что я лошадь мы ничего не сможем купить. Какой от меня доход? Кто сегодня способен озолотить лошадь?!

Но тут, на другой стороне улицы, над входом в какую-то лавку она увидела позолоченную конскую голову.

– Я опять ошиблась, Алоиз! – воскликнула она. – Вот где могут озолотить лошадь!

Она хотела тотчас же перебежать на ту сторону, но не успела даже сойти с тротуара, как Алоиз крикнул:

– Леокадия, стой! Клянусь оглоблей, это мясная лавка!

– Ах, так? – удивилась Леокадия. – Но конина из меня тоже не получится. Во мне есть что-то от птицы.

ЛЕОКАДИЯ И ВРАНЬЕ

Домой они вернулись очень поздно, но не в темноте. Париж был освещен еще ярче, чем всегда, а ярче всего светились неоновые рекламы над кинотеатрами:

ЛЕОКАДИЯ ТЕПЕРЬ НАША!

БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ФИЛЬМ О КРЫЛАТОМ КОНЕ

ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА!

– А вот и неправда – не восходящая, а заходящая... – вздохнула Леокадия.

И тут по небу пролетело множество звезд, они скрылись где-то за Эйфелевой башней, а, может, упали в Сену и пошли на дно; во всяком случае и Алоиз и Леокадия издали громкий вопль, а потом Леокадия сказала:

– Пошли скорее, Алоиз, сейчас мы их выловим!

Но когда они подошли ближе к Сене, оказалось, что это вовсе не звезды, а огни праздничного фейерверка. Огни всех цветов и оттенков загорались и загорались на небе, а потом выстроились в ряд и приняли очертания голубого коня с красными крыльями. И тогда-то из под моста появилась патлатая тень. Разумеется, это был Очень Заросший.

– Леокадия НАША! – ухмыльнулся он. – А раз ты Леокадия, да к тому же наша, мы тебя сейчас разделим. Вы что предпочитаете, сударь гусятину или жеребятину?

Но Алоиз предпочел третье – бросился наутек вслед за Леокадией, и, хотя бежал что было сил, догнал ее только на Новом мосту да и то лишь потому, что она вдруг остановилась перед каким-то ярко освещенным памятником.

– Опять конь! – прошептала Леокадия. – Гляди, как здесь ценят НЕЖИВЫХ коней! А этот мужчина на коне, случайно не мясник?

– Кто его знает, – отвечал Алоиз. – Может, полководец, может, король, а, может, и мясник.

– Не мясник, а король, – объяснила стоявшая на мосту барышня, Генрих Четвертый.

– Почему Четвертый? – удивилась Леокадия. – Что, этих Генрихов нумеруют как дрожки? Я, например, ЛЕОКАДИЯ ТРИНАДЦАТАЯ.

– Леокадия, – повторила Барышня. – Настоящая или ненастоящая? Ага, с крыльями, значит – Самозванка. Я ужасно рада.

– Чему же вы радуетесь? Я НАСТОЯЩАЯ Леокадия.

– Все самозванцы о себе так говорят. А я собираю материал о самозванцах. Я знаю про них все. Это мой КОНЕК.

– Конек! – обрадовалась Леокадия. – Наконец нашелся кто-то, кто любит коней. А что вы делаете с коньками? Можно, я наймусь к вам на работу?

– О нет, я просто о вас напишу. Давайте поработаем за чашкой кофе.

– Лучше за порцией мороженого, – предложила Леокадия. – И даже за двумя. Двойными.

Напротив коня с его Генрихом Четвертым было маленькое кафе, но Леокадия не переступила его порог – ей хотелось получше разглядеть коня с Генрихом. Поэтому они сели втроем за столик на улице, и Барышня заказала две двойные порции мороженого и кофе.

– Это у нас лжеинтервью, – провозгласила она. – Как вас зовут на самом деле?

– Леокадия. Мне четыре года и пять месяцев. Я ходила в упряжке, возила седоков на дрожках номер тринадцать. Потом отрастила крылья и научилась летать. Из моей страны меня выгнали. А теперь я безработная.

Барышня все записала в блокнот.

– Прочтите, что вы там написали, – попросила Леокадия.

Барышня прочла:

"И вовсе я никакая не Леокадия. Если смотреть на меня в профиль, то мне можно дать четыре года и пять месяцев, а если в фас – то добавишь еще столько же. Значит, мне почти девять лет. Крыльев у меня нет, вот я и не летаю. Вполне могла бы оставаться дома, но здесь я нашла работу".

– Девять лет? – возмутилась Леокадия. – Откуда вы это взяли? Поглядите на мои зубы!

– Зубы тоже ненастоящие. Вставная челюсть.

– А где я нашла работу?

– У меня, – спокойно отвечала Барышня.

– У вас? Чтобы вы сочиняли обо мне всякие враки? Так-то вы любите лошадей? Спасибо. Увольте. И немедленно. Сию же минуту.

– Идет, – как ни в чем не бывало ответила Барышня.

И ушла. Да так быстро, что не успела даже заплатить за мороженое и кофе.

– Ну и здорова врать! – возмутилась Леокадия. – А главная ложь это будто я могла остаться дома... Словно там не было Президента. Президент...

И тут вдруг она увидела валявшуюся на земле газету и подняла ее.

– Что тут написано? А ну прочти, Алоиз! – скомандовала она, показав крылом на фотографию Президента.

– У нас революция, – ахнул Алоиз. – Нет больше ни Самых Главных, ни просто Главных. Страной правят соседи со Старой площади.

– Ура-а! – закричала Леокадия.

Она помчалась к памятнику Генриха Четвертого и долго плясала вокруг коня, напевая песенки, сочиненные ею и другими, а над ее головой расцветали то голубые, то красные, то желтые искусственные огни.

– Желтый люпин! – восклицала Леокадия. – Оранжевый!.. Лиловый!.. Поехали домой, Алоиз!

– Ну и зачем же ты отказалась от работы? – спросил Алоиз. – Ведь эта главная ложь оказалась не враньем!

ЛЕОКАДИЯ И ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ

И снова они очутились на Шестиконном сквере в кустах сирени, которые уже слегка увяли. И снова каждое утро Алоиз бежал к Пекарю за хлебом или к Продавцу за овсом в долг, то есть за деньги, которых пока нет и неизвестно когда будут. А потом приходили дети и спрашивали:

– Когда ты наймешься на работу, Леокадия?

– Завтра, – отвечала Леокадия, потому что ВСЕГДА верила в это. – Я ведь вернулась домой. У меня здесь много добрых друзей. Они помогут.

– Ясное дело, поможем, – подтвердил Парикмахер. – А с чего это ты вдруг решила вернуться из Парижа?

– Мне не понравилась Эйфелева башня, – отвечала Леокадия.

– А зачем было так высоко задирать голову? И вообще, ты слишком высоко летаешь, Леокадия. Нет, ты мне не подходишь. Я модный парикмахер. И без всякого полета.

И он пошел себе в свою парикмахерскую, где у него были теперь лампы с дневным светом и электросушилки. И никогда больше не появлялся на Шестиконном сквере. Боялся испачкать свои новые ботинки, а ботинки у него теперь всегда были новые.

Молочник, увидев Леокадию, даже присвистнул:

– Вот те раз, вернулась из Парижа! Что привезла?

– Себя, – отвечала она. – И Алоиза.

– Ну что ж, я беру тебя на работу. Будешь на своей машине развозить молоко.

– На своей? – удивилась Леокадия. – Но у меня нет никакой машины!

– Нет?! – еще больше удивился Молочник и подумал: "Ну и жмоты! Теперь без машины никто ничего не развозит".

И с тех пор перестал с ними здороваться, хотя ежедневно ставил свою машину на Шестиконном сквере.

Аптекарша пригласила Леокадию с Алоизом на чай, а на чаепитии кроме Аптекарши были Аптекарь, Фелек, Франек, и маленькая Агатка и множество булочек с салатом.

– Расскажите нам про Париж, Леокадия! – попросила Аптекарша. – Про Париж и только про Париж!

– Париж! Париж! Париж!

– ЧТО, Париж?

– Да НИЧЕГО – Париж. Когда меня просят рассказать про Париж и только про Париж, я вообще ничего не могу придумать. Даже, если в это время ем булочку.

Фелек с Франеком громко расхохотались и Аптекарша выставила их за дверь, а потом Аптекарь сказал:

– Ну, я пошел, и ты ступай, Леокадия, хорошо?

– Идет! А когда мне можно выйти на работу?

– На какую работу?

– Ну, я могу играть с Фелеком, Франеком и Агатой, кувыркаться для них в воздухе. Или сметать крыльями пыль с полок.

– Спасибо! Но мы теперь квартиру пылесосим! Электропылесосом, гордо сказал Аптекарь.

– А Фелек, Франек и Агата смотрят телевизор, – вставила Аптекарша. – Спасибо!

– Да? – удивилась Леокадия. – А не проще ли было бы включить детей ПРЯМО в сеть? Спасибо!

И ушла, прихватив со стола все булочки до единой. На Шестиконном сквере эти булочки им очень пригодились. Ведь денег на хлеб и овес оставалось все меньше. Пенсия Алоиза была рассчитана на человека без коня. А тут поди ж ты, у него конь, да еще крылатый.

– Вместо того, чтобы платить за хлеб, лучше я у тебя поработаю, предложила Леокадия Пекарю. – Я могу крыльями выметать из печи пепел и раздувать огонь.

– Ну нет, Леокадия! – воскликнул Пекарь. – Тому, кто побывал в Париже не пристало растапливать печь. И вообще – у нас газ.

– Жаль, что не ПЕГАС, – вздохнула Леокадия.

И теперь один только Продавец, как бывало, заглядывал на Шестиконный сквер – спрашивал, когда же наконец ему вернут деньги за овес, который он отпускал в кредит. Но у Продавца Леокадия работы не просила.

– Жаль лишиться последнего доброго друга, – говорила она.

Тем временем на кустах сирени один за другим опали листья, а холодный ветер все чаще пробивался сквозь голые кусты и прочесывал Алоизу бороду, а Леокадии перья.

– И все равно нам здесь лучше, – стуча зубами от холода, твердила Леокадия. – ДОМА и солома едома.

Дети со Старой площади навещали их все реже и реже. А потом и вовсе перестали. Родители запретили им играть с Леокадией. Родителями со Старой площади и были соседи со Старой площади, а соседи со Старой площади теперь управляли страной и детям приходилось их слушаться.

– Чокнутая какая-то, – переговаривались соседи со Старой площади. – Надо же! Уехать в Париж и вернуться!

ЛЕОКАДИЯ И ВЛАСТЬ

– Но ведь я тоже живу возле Старой площади, – рассуждала Леокадия.

Они сидели с Алоизом на Шестиконном сквере и старались согреться впрок.

– Я тоже живу возле Старой площади, – повторила она, – значит, я тоже могу управлять страной. И как это я раньше не додумалась. С чего начнем, Алоиз?

– С дрожек, – отвечал Алоиз.

Леокадия сразу смекнула, о чем речь, и помчалась в сарай за дрожками номер тринадцать. Алоиз помчался вслед за ней, за своим кнутом и упряжью, и запряг Леокадию.

– Хомут! – воскликнула Леокадия. – Наконец-то снова хомут! Удила! Наконец-то снова удила!

И запела:

Да здравствует верный кнут

И старенький мой хомут!

Лечу, закусив удила,

И жизнь мне, как прежде, мила.

О, вожжи, вожжи, вожжи!

Вы мне всего дороже!

Хоть мы и расстались давно,

Но-о, Леокадия, но-о!

– НО-О, ЛЕОКАДИЯ! – крикнул Алоиз.

Они выехали из сарая и Леокадия помчалась по Миндальной аллее, но хомут и подпруги все время ей мешали, и Алоиз натягивал вожжи: он чувствовал, что дело плохо, что Леокадия не сможет больше быть настоящей легковой лошадью. И никак не мог взять в толк, почему?

– Хомут, не трет? – спрашивал он.

– Нет, ничуть, – отвечала Леокадия.

– Дышло не мешает?

– Нет, не мешает.

– А может подпруга давит?

– И не думает!

– Ну тогда я понял! – вскричал Алоиз. – Просто ты слишком много болтаешь и все время оборачиваешься. А где это видано, чтобы лошадь разговаривала с извозчиком?

– Я привыкла, – растерялась Леокадия. – И, знаешь, я почти забыла, как ходят в упряжке. Помню только: "Но-о!" и "Тпру-у!", "Тпрусеньки!"

– Ну так, НО-О, ЛЕОКАДИЯ! – воскликнул Алоиз.

И свалился с козел. Потому что Леокадия вовсе не двинулась с места, а забила крыльями и взмыла вверх. Опираясь на два задних колеса, дрожки встали на дыбы.

– ТПРУ-У! – крикнул Алоиз.

Тогда Леокадия снова опустилась на мостовую, а дрожки стукнулись о булыжник с такой силой, что тут же разлетелись на куски.

– Вот видишь, я не забыла "Но-о!" и "Тпру-у!" – заявила Леокадия. – Но, видно, и крылья не забыла. А, может, у дрожек, пока они стояли в сарае, испортился характер и они так и норовят встать на дыбы.

– Управляй страной, но не мною, – ворчал Алоиз, выбираясь из-под обломков дрожек номер тринадцать. – Я сыт твоей властью по горло!

– Ты еще пожалеешь о своих словах, – воскликнула Леокадия. – Я буду управлять в нашу ПОЛЬЗУ. Вот увидишь!

И тотчас же галопом помчалась к Продавцу.

– Теперь я у власти. Выдайте мне два мешка овса.

– Хорошо, в кредит, – ответил Продавец.

– Мне все едино, лишь бы БЕСПЛАТНО, – обрадовалась Леокадия.

И, вернувшись на Шестиконный сквер, сказала Алоизу:

– Сейчас увидишь, что бывает, когда страной правит лошадь.

Она вскочила на скамейку на Шестиконном сквере и воскликнула:

– Дамы и господа! Теперь страной правлю я, Леокадия Тринадцатая! Прошу собрать пожертвования на мой памятник. Он должен стоять именно здесь, где я жила и правила.

Вокруг Леокадии собралась небольшая толпа, а кто-то из толпы спросил:

– Памятник? А с чего вдруг?

– Вспомните Францию. Там есть памятник коню Генриха Четвертого, ответила Леокадия.

– Верно говорит, – воскликнул кто-то из толпы. – Будем брать пример с Запада. Они своих коней окружают заботой.

– И покрывают позолотой! – подхватила Леокадия. – Перед тем, как отправить на бойню.

И тут же принесла мешок из-под овса для золота. Но ни у кого золота при себе не оказалось.

– Так ты ничего не добьешься, – рассердился Алоиз. – Ты не начальница, а просто глупая гусыня.

– Это оттого, что во мне есть что-то от домашней птицы, – с грустью сказала Леокадия.

ЛЕОКАДИЯ И СЛУЖБА

– По-настоящему править страной можно только в Ратуше, рассуждала Леокадия.

Фонтан перед Ратушей оставался прежним, но Леокадия не могла больше плескаться в радужных брызгах – ведь она теперь была не Леокадией Крылатым Конем, а Леокадией Государственной Персоной, со своим собственным кабинетом, который выглядел точно так же, как кабинеты всех прочих важных начальников, с креслами, в которых очень хотелось покачаться, и с коврами, на которых можно было поваляться.

Посреди кабинета стоял стол, а за столом с одиннадцати до трех сидела Леокадия и умирала от скуки. Правое переднее копыто она то и дело опускала в мисочку с тушью и штамповала бумаги, бумажки и бумажонки, а правое крыло ее не просыхало от чернил – одним из перьев правого крыла Леокадия подписывала документы, а вернее ставила возле печати на бумагах, бумажках и бумажонках закорючку.

Это занятие и было ее НАСТОЯЩЕЙ СЛУЖБОЙ. Леокадия тосковала – ей так хотелось искупаться в фонтане, полетать, поговорить с Алоизом, ведь его Швейцар не пускал в Ратушу. И лишь вечером, дома, на Шестиконном сквере, Алоиз рассказывал ей о жизни, которая шла за стенами Ратуши.

– Почему ты сегодня приказала выбросить на свалку все карусели? спрашивал Алоиз.

– Впервые об этом слышу.

– Но там стояла твоя подпись с печатью.

– Ты ведь знаешь, Алоиз, у меня нет очков, и вообще, если бы я читала все эти бумаги, бумажки и бумажонки, мне некогда было бы их подписывать и ставить печать. Какого цвета была эта бумажка о каруселях?

– Розовая.

– А, помню! Поэтому я ее и подписала. Обожаю розовый клевер!

И все же ей жаль было каруселей.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Алоиз. – Если уж кто дорвался до власти, то непременно натворит глупостей.

На другой день Леокадия подписала зеленую бумажку, напоминавшую ей салат, а на зеленой бумажке было напечатано распоряжение – сжечь все старые дрожки. И когда Леокадия узнала об этом, она так огорчилась, что не захотела больше возвращаться в Ратушу.

– Я не могу управлять столицей с помощью пера и копыта, – заявила она. – Я слишком люблю клевер и салат, и поэтому не могу править мудро и беспристрастно.

За Леокадией на Шестиконный сквер явился Швейцар.

– Кто же будет управлять столицей? Нам так не хватает вашего пера!

– Я больна, – выкручивалась Леокадия. – Натерла перья во время полета.

– Во время полета? – удивился Швейцар. – Так вы еще и летаете? И важные бумаги подписываете теми же перьями? Ну, это слишком легкомысленно! Управлять надо БЕЗ ПОЛЕТА!

И он решил больше не пускать Леокадию в Ратушу, хотя она жила неподалеку от Старой площади и имела полное право занимать важный пост.