Текст книги "Убить меня"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Тут инспектор Рейкееваген остановил свидетеля и попросил рассказать о наследстве поподробнее. Марсель Ляпуэн охотно исполнил его просьбу.

Вообще-то состояние хоть и отцовское, досталось оно ему через мать.

Отец умер намного раньше ее, его убило высокое давление и дикое упрямство. Не желал слушать врачей, всегда знал лучше докторов, что ему делать и как жить. Смеялся над их предостережениями, уверял – ничего с ним не случится. А случился обширный инфаркт. Произошло это дома, вечером, когда он был один. Никто не мог ему помочь, потому что прислуга уже ушла, а мать…

Тут свидетель первый раз запнулся. Помолчал, понурив голову, глянул в окно, пожал плечами. И неохотно продолжал:

– Все равно когда-нибудь пришлось бы сказать, так какая разница… Трудно говорить об этом и не хотелось бы, но, боюсь, вы и сами до всего докопались. Матери в тот вечер тоже не было дома. Вернулась она под утро мертвецки пьяной. И, как вошла, не проходя в спальню, сбросила в прихожей на пол манто, упала на него и заснула. Так их двоих и обнаружила домработница – спящую на полу пьяную хозяйку и мертвого хозяина в кабинете. Мать моя давно была алкоголичкой.

– А вы где тогда были?

– В Англии. Со своей семьей я порвал очень давно. Еще в юности сбежал из дома и бродяжничал. О смерти отца я узнал с большим опозданием. Так вот, из-за таких обстоятельств, сопутствующих его смерти, и возникли осложнения с наследством, поскольку мать пытались обвинить в неоказании помощи… Ее защитили врачи. С одной стороны, об ее алкоголизме они давно знали. С другой, эксперты доказали – отец умер за три часа до ее возвращения. Обвинение с матери сняли, но с получением наследства дело застопорилось…

Поскольку Марсель опять замолчал, инспектор выразил ему соболезнование и попросил рассказывать, что же было дальше.

А дальше выяснилось, что отец все состояние завещал матери в пожизненное пользование, сын мог получить свое лишь после ее смерти.

И лишь по смерти матери, всего года три назад, нет, вы только послушайте! После смерти матери стало известно, что отец, в пору процветания своего бизнеса, застраховал жизнь жены в пользу сына на крупную сумму – два миллиона долларов. Тогда мать еще не была алкоголичкой. Все взносы исправно платил банк из специального фонда. Вроде бы все в порядке, но страховая компания изворачивалась как могла, всячески пытаясь увильнуть от выплаты страховки. Дескать, они ничего не знали о болезни застрахованного лица, а это нарушение правил. И тут опять вмешались медики. Да, алкоголизм – это болезнь, но болезнь болезни рознь. Мать могла бы жить еще долгие годы, если бы не несчастный случай. В пьяном состоянии она свалилась с лестницы в соборе Парижской Богоматери, на глазах сотен свидетелей, знаете, все эти экскурсии… А она просто споткнулась на верхней ступеньке, никто ее не толкнул, ничего подозрительного не произошло. Просто споткнулась – и все. Перелом основания черепа. Умерла сразу. Через какое-то время страховая компания все же выплатила положенную сумму.

– Это как-то связано с Нелтье ван Эйк? – спросил инспектор.

Вдвойне. Во-первых, я прекратил играть идиотскую роль пажа и всячески старался избегать встреч. Во-вторых, она заинтересовалась моим наследством. Страховой полис. Должен признаться, это она помогла мне получить наследство. Она очень ловко использовала компьютер, могла подключаться к самым закрытым сетям. Куда мне до нее! Тут я, к сожалению, просто не в состоянии описать все подробности. Запомнился мне один вечер. Я пришел к Нелтье после долгого перерыва, заранее настроившись перетерпеть ее упреки и скандалы, но она оказалась в расчудесном настроении. Просто вся сияла, на месте не могла усидеть, сновала по квартире, что-то выкрикивая, только что в пляс не пускалась. И все благодарила меня. Оказывается, именно в связи с моим страховым полисом она сделала потрясающее открытие. Я малость прибалдел, ожидал совсем другого, а главное, боялся, что опять потащит в постель. Извините, что я так грубо… но так оно обычно и бывало. А тут нет, просто радуется чему-то и благодарит. Как думаете, пригодится это вам?

Инспектор ответил уклончиво – как знать, может, и пригодится. И поинтересовался, не помнит ли свидетель, когда точно это случилось.

Немного подумав, Марсель Ляпуэн сообщил дату.

Инспектору она напомнила о другом событии.

А не называла ли погибшая в тот памятный вечер какой-нибудь запомнившейся Марселю фамилии?

Ляпуэн удивился:

– Откуда вы узнали? Действительно, называла. Да-да, сейчас вспомню, что-то иностранное… У меня хорошая память на фамилии, в моей профессии без этого нельзя. Минутку… Гарпер?.. Нет… Унгер, да, Соме Унгер! Так и вижу ее, как бегает по квартире и выкрикивает: «Соме Унгер»! И с каким триумфом, с каким удовлетворением выкрикивает! «Соме Унгер! Уж я ему покажу Сомса Унгера!»

– Она не сказала, кто это?

– Нет. Ни о том, что, собственно, она нарыла, ни об этом субъекте…

Какое-то время инспектор еще потерзал свидетеля, а затем ушел, очень довольный беседой. При этом он так углубленно размышлял о таинственном Сомсе Унгере, что едва не забыл про терпеливо дожидавшуюся его миссис Паркер.

***

Ну а после возвращения инспектора в Амстердам и наступил тот самый переломный момент.

О человеческом факторе инспектор собрал уже столько сведений, что теперь пора было заняться технической стороной аферы.

Инспектор созвал небольшую конференцию с участием банковских контролеров, у которых хватило ума представить результаты проверок в виде схем и графиков. Комната сразу же оказалась доверху забитой бумагами.

В тот день с утра хлестал дождь, но одно из окон было открыто. Когда в зал вошла секретарша с подносом, сквозняк подхватил часть бумаг и весело раскидал по полу. Секундой позже появился один из опоздавших участников конференции и наступил на лист с графиком, оставив на белой бумаге четкий след подошвы.

Вот тут-то инспектор Рейкееваген все и вспомнил! В голове его что-то громко щелкнуло, и инспектор опрометью кинулся к телефону.

***

Убедившись, что я дома, Роберт Гурский напросился в гости.

Минуло больше трех недель после моего возвращения в Польшу, но поездка все не забывалась. Да и как забыться, если каждый день мне о ней напоминают. То позвонит Мартуся и примется нервно допытываться, какие новости про Эву Томпкинс и уверена ли я, что та не приедет и не поселится в ее квартире? То пани Гонсовская желает побеседовать про свою Ядю. В лондонском доме ее хозяев атмосфера накаляется с каждым днем, мистер Томпкинс ходит чернее тучи, а Томпкинсиха днями напролет рыдает. Машину, правда, ей вернули, но она и видеть ее не хочет, кому нужна машина, в которой нашли труп? Хозяйке подавай новую. Но хуже всего, что муж вроде бы водил знакомство с трупом. И что же теперь делать?

Я посоветовала ничего не делать. Знакомство с трупом, если его похоронили, ничем не грозит.

И теперь вот Гурский…

Пришел мрачный и с порога сообщил, что у голландцев неприятности.

– Ну прямо «День шакала», – заметила я. – Помнится, в книге Форсайта неприятности были у французов11
  В основу политического детектива американского писателя Фредерика Форсайта «День шакала» положена реальная история о покушении на жизнь французского президента Шарля де Голля.


[Закрыть]. Голландцы тоже потеряли своего преступника?

– Хуже, – ответил Гурский. – Они его еще не нашли. К тому же знаменитый Шакал, насколько я помню, не занимался компьютерными махинациями. А у голландцев – вовсю.

– Другие были времена. Что еще пан сообщит? Есть что новенькое?

– Не без этого. Рейкееваген по телефону рассказал. Дело приобрело столь широкую огласку, что тайна следствия волнует его уже не слишком сильно. А я с удовольствием перескажу все новости пани, почему бы и нет, только сначала надо решить с вами один вопрос. Опять же,

по просьбе инспектора. Голландцы проверили показания того пацана, который видел, как пани припарковалась перед отелем в Зволле. Мальчишка – умница, память у него отличная и язык хорошо подвешен. Он слово в слово повторил свои показания, и эти балбесы только сейчас обратили внимание на один очень важный момент. Оказывается, тем вечером пани что-то собирала на асфальте. Так вот вопрос: что именно?

Удавилась я до чрезвычайности.

– Я что-то собирала на стоянке в Зволле? У «Меркурия»?

Вот это новость. И что я там могла собирать? Не грибы же. И не рассыпавшиеся жемчужины, поскольку свое любимое колье тогда точно не надевала. Не раздумывая, я выложила свои сомнения Гурскому.

– Грибы и жемчуг вряд ли, – согласился он. – Ладно, давайте начнем сначала. Пожалуйста, повторите мне свои показания, припомните все, что вы там делали. В деталях.

– Раз вы просите… А вообще, не будь там тогда трупа, я бы давно забыла тот вечер. Но в свете случившегося та парковка так и стоит перед глазами.

Я честно описала в мельчайших подробностях все, что помнила, правда, начала рассказ не с Франции, а с бензоколонки в Зволле. Но быстро спохватилась.

– Нет, наверное, я неправильно делаю. Надо начинать с транспортной развязки у аэропорта Шарля де Голля. Как же я там намучилась! С упорством, достойным лучшего применения, я раз за разом выезжала на трассу до Парижа, тогда как мне было нужно шоссе на Лилль. Но уж оказавшись на шоссе, я рванула как безумная и отмахала изрядный кусок пути, ни разу не остановившись. Иначе вам не понять, почему, припарковавшись у отеля в Зволле, я долго не вылезала из машины – просто не было сил. А то меня еще заподозрят в чем-то…

Гурский вздохнул и отхлебнул немного пива.

– На ваш счет пока никаких подозрений, – с грустью сказал он. – Вообще-то лично я выбрал бы подозрения, а не то, что у меня получается. Похоже, мне придется провести у пани порядочно времени, так что могу себе позволить пиво. Продолжайте. Постараюсь не только понять, в каком вы были состоянии, но и голландцам все в точности передать.

И я продолжила. Доехала до конца и вопросительно глянула на инспектора.

– Все так, – согласился Гурский. – А мальчик утверждает, что, когда пани вышла из машины и вытаскивала какие-то вещи, она что-то уронила и нагнулась…

Ох, холера!

– Прав сопляк! Точно прав! И как я забыла? Вытащила автомобильный атлас, из атласа выпала какая-то бумажка, у меня этого добра вечно пропасть, валяется. Ну я и наклонилась. Кстати, вспомнила – не так уж много и упало. Всего-то две бумажонки. Точно – две! Да, нагнулась, подобрала. Так что уж простите.

– Ничего-ничего. Уточните, где эти две бумажонки лежали?

– Одна… минутку… почти под бампером, посередке, а вторая ближе к заднему левому колесу. С наружной стороны.

– Значит, пани их подобрала…

– Подобрала, а что? Запрещено? Уголовно наказуемо? И при этом больше ничего не уронила, между прочим!

– Так что за бумажки пани подняла?

– А мне почем знать? В темноте я не разглядела. Что-нибудь из той макулатуры, которой были забиты мои карманы и сумка, главным образом банковские и гостиничные счета, я их не выбрасываю с тех пор, как мне объяснили, что хватит обрывка чека из банкомата – и меня дочиста обворуют. Умный вор сумеет снять все до последнего гроша. Финансовые документы полагается уничтожать, лучше сжигать.

– И пани разжигала огонь? – поинтересовался Гурский.

– Какой огонь?

– Все равно какой. Хотя бы в камине.

Я глянула на гордость моей гостиной – камин. На его решетке высилась целая гора мусора, не тронутая огнем. Да-да, целая груда бумаг, в целости и сохранности, – письма, банковские счета, какие-то другие финансовые бумажки, гостиничные квитанции, а еще – сухие сосновые шишки, картонные упаковки из-под лекарств, ненужные уже компьютерные распечатки… Всего не перечислить. Давно собиралась сжечь этот мусор, ведь куча увеличивалась с каждым днем, но до сих пор не вспомнила, куда-таки задевались длинные спички. В самом низу кучи наверняка лежали привезенные из путешествия бумажонки.

– Вот видите, как полезно быть растяпой, – назидательно сказала я, хотя он и не думал упрекать меня в растяпистости. – Внизу могут лежать и те листки, которыми пан так заинтересовался. Я просто не успела сжечь.

Роберт Гурский недоверчиво посмотрел на меня и, убедившись, что я не шучу, с облегчением выдохнул.

– Чего-чего, а уж этого даже я от пани не ожидал! – радостно воскликнул он и вскочил. – Пообещал голландцу поговорить со свидетельницей, чтобы совесть была чиста, но такое! Ищем!

Похоже, инспектор собирался весь хлам высыпать с решетки прямо на пол, и тогда уж мне вовек не навести в доме порядок и чистоту. Ну нет, мой милый, так дело не пойдет. Сначала отыщем подходящий кусок полиэтилена, расстелем его у камина, на него пан поставит решетку, аккуратненько перевернет, и нужное как раз окажется наверху.

Пока мы искали полиэтилен, я узнала, что еще отколол никому пока не ведомый преступник.

– Жертва каким-то образом оказалась в курсе, – рассказывал Роберт, – если я правильно понял, абсолютно случайно. Преступник охотился на одиноких людей, у которых нет близких родственников, а значит, без прямых наследников. И каким-то образом проникал в компьютерные сети страховых компаний. Как он это проделывал, не спрашивайте, все равно не знаю. Но скачать закрытые данные для него не составляло ни малейшего труда. Для меня все эти компьютеры и сети – темный лес, да и в вопросах страхования я не силен…

Ага, как будто я сильна! И слава богу, пусть не забивает мне голову сведениями, недоступными моему пониманию. Я с большим удовольствием послушаю о вещах более простых и интересных. Так я и заявила Гурскому. Тот обрадовался:

– И прекрасно! Главное – суть аферы. Преступник вводил в компьютер страховой полис, тщательно выверив давно просроченную дату, составив по всем правилам, с указанием имени человека, в пользу которого страхователь оформил полис. Страховая сумма обычно составляла не очень большие деньги, которые не могли привлечь внимания. И все проходило гладко: страховая компания получала свидетельство о смерти и выплачивала денежки, переводя их на указанный банковский счет. После чего владелец счета, а сразу скажу – все счета были открыты на вымышленные лица, – так вот, владелец счета тут же переводил деньги на другой счет, в другой банк, в основном в Швейцарии и Люксембурге. Причем второй счет был цифровой, то есть закрытый паролем. И все деньги стекались к одному человеку. Сообщники ему просто не требовались. И инспектор Рейкееваген полагает, что пресловутый Соме Унгер являлся как раз тем самым паролем. Открывавшим доступ к закрытому счету.

– Но ведь и человек там тоже руку приложил! Не одни только компьютеры. Компьютеры-то трупы в багажники не запихивают!

– Вот-вот. Только до сих пор неизвестно, кто стоит за этой аферой. Никто его не видел, но получается, что покойная Нелтье его вычислила. И он с ней разделался. Рейкееваген уверен, что это человек из ее окружения. Инспектор лелеет слабую надежду на то, что один из обрывков на стоянке потерял он, а не пани. А вдруг? Но главное, конечно, то, что пани – единственный свидетель. Единственный, кто видел водителя «мерседеса».

– «Единственный, единственный», – проворчала я. – Заладили одно и то же.

– Потому что так оно и есть.

Мы закончили перекладывать бумаги на пленку, и я принялась изучать то, что оказалось сверху кучи. Это были в основном обрывки счетов и кредитных квитанций, сплошь цифры и иногда названия мест, где я пользовалась кредитками. И как, интересно, я пойму – мое это или не мое?

– Подождите, – велела я инспектору, – так мы ничего не добьемся. Я пользовалась пятью кредитными картами, а может, и шесть их было. Сейчас я выпишу их номера, и мы с вами на пару начнем проверять. Да-да, и пан тоже. Непременно! И пан может спокойно выпить хоть сто банок пива, работы у нас до ночи. А признайте, ведь это не иначе как указание свыше, что я не порвала их.

– А почему не порвали? – спросил инспектор, отгребая к себе часть мусора.

– От лени. Вы только гляньте, сколько пришлось бы рвать. Адов труд! К вашему сведению, рвать бумагу не легче, чем ощипывать куриные перья для подушки.

Я отыскала свои кредитки, аккуратно переписала номера, и мы приступили к работе. Кое-где попадалась фамилия – увы, моя. Изо всех сил старалась я припомнить бумажку, которая валялась за колесом, вроде бы она еще была мокрая и малость побольше моих кредитных квитков… Вроде бы. Но и среди моих бумаг попадались не только квитанции, что угодно можно было обнаружить.

И все же Гурский нашел!

Сверившись в очередной раз со списком номеров моих кредиток, он потер глаза, опять сверился, засопел и посмотрел на меня.

– Или у меня со зрением нелады, или вот она! Нет у пани такого номера.

Я вырвала у него бумажку и тоже сравнила номера. Да, в списке таких чисел не было. И по размеру она была немного больше моих.

– Брюссель, – прочла я. – «Тоталь». Это с заправки. В Брюсселе я не заправлялась и вообще в Брюссель не заезжала. Езус-Мария, Юрек-Вагон оказался прав! Преступник расплачивался за бензин, когда заправлялся в Брюсселе, и выронил квитанцию на стоянке в Зволле. А есть ли там дата? О, есть! Восемнадцатое августа, подходит. Нет, рановато…

Роберт Бурский нахмурился:

– Почему?

– Если заправился восемнадцатого, то что делал с этой машиной целых три дня? Хотя, постойте, кажется, понимаю. Приготовился и держал машину в каком-нибудь гараже. Так… Свистнул у Эвы машину, отправился из Парижа в Амстердам через Брюссель, по дороге заправился…

– А почему он сразу не выбросил бумажку? – спросил Гурский таким тоном, будто перед ним сидела не я, а убийца.

Пришлось объяснить этому наивному человеку, что, заправив машину, надо сначала отъехать от бензоколонки, а не выбрасывать тут же чек на покупку бензина. Чек – доказательство, что за бензин заплачено. А то ведь как бывает? Увидит какой мошенник – валяется чек, поднимет, войдет в будку, постоит у кассы, купит шоколадный батончик за восемьдесят грошей, о бензине и не заикнется, а выйдя, заправит свою машину, уже подогнанную к колонке, и спокойно уедет. Я сама была свидетелем, как искали такого мошенника, кто-то заметил, как он поднял брошенный кем-то чек. Вот почему я всегда уезжаю со всеми бумажонками, уже использованными, и моя машина постепенно превращается в небольшую свалку.

Гурский возразил:

– Вы – другое дело. Насколько я знаю, пани никого не убивала.

– Тем более! – живо возразила я. – Если бы я планировала убийство, то уж точно не стала бы привлекать к себе внимания, ведь никто из водителей не выбрасывает тут же чек. Эх, нет этой заразе подвернуться в самом начале! Столько работы псу под хвост.

– Все равно, нам надо просмотреть до конца оставшиеся бумаги, – возразил Гурский. – Никогда ведь не известно… А вы ничего не выбрасывали из других бумаг или каких вещей?

– Люди, хорошо меня знающие, перед судом поклянутся, что я никогда ничего не выбрасываю, – с гордостью заявила я. – Это началось с тех пор, как я выкинула очень ценные фотографии, привезенные из-за границы. А три человека их так ждали! По ошибке, конечно, но кто заставлял меня так яростно наводить чистоту?! Вот с тех пор всякий раз, когда требуется навести порядок, у меня что-то делается с руками, вроде как паралич с ними случается, и не могу убираться, хоть убей! Как хотите, а я больше не в силах ковыряться в этой помойке. Пусть ваш Юрек-Вагон сам ковыряется…

Или дорогой пан, но только без меня…

– А в машине ничего не осталось?

– Ничего, уверена. Машину я попросила привести в порядок своего племянника, он взялся за дело ответственно и все, что еще находилось внутри, собрал в пакет и вручил мне. Он знает, какой меня может одолеть психоз, если что. Ну, не поручусь, может, пепельницы вытряхнул. А доказательством того, что тщательно собрал все остальное, является лупа, которую он обнаружил под задним сиденьем. Причем одна стекляшка, без оправы. А что касается пепельниц, – вдруг разозлилась я, – то если, по-вашему, я прячу в пепельницах важные для следствия документы, тогда этому самому следствию не стоит иметь дела с такой идиоткой!

Впрочем, я скоро успокоилась, а в качестве извинения принесла еще одну сумку, пляжную, содержимое которой я не вытряхивала на каминную решетку. В сумке обнаружилась расческа, проигравший билет на гонках в Сан-Мало и две устричные раковины. Увидев, как следователь смотрит на раковины, я сочла своим долгом дать объяснения:

– Ну чего смотрите? Привезла по просьбе подруги, никогда не видевшей устриц. Вот глядите, специально выбрала самую крупную и самую маленькую, чтобы она поняла разницу. Разумеется, перед тем как везти, хорошенько их вымыла, так что теперь чистенькие и гладенькие, одно загляденье! Обычные раковины, и что пан так уставился? Мы-то с вами на пару не раз ели устрицы, так что для вас они не в диковинку. В чем дело?

Гурский потряс головой и заговорил:

– Еще раз хочу напомнить вам об опасности, которой вы подвергаетесь. Ради бога, отнеситесь к этому серьезно. Вы – единственный человек, который знает преступника в лицо. И может его опознать. Что бы они там ни нарыли из бумаг и компьютерных данных, только вы можете уличить его в убийстве. И он наверняка не знает, что потерял чек, иначе уже давно бы… сжег пани в ее собственном камине!

– Выходит, заявится прямо сюда?

– Кто его знает. Может, наймет киллера.

– У меня стекла пуленепробиваемые! – похвасталась я.

– Надо же… Но ведь вы иногда выходите из дома.

– Очень нерегулярно.

– Неправда! – энергично возразил Гурский. – Каждое утро и каждый вечер вы кормите на улице кошек. А у него хватит терпения, притаится за живой изгородью и дождется. Не бином Ньютона! Узнать ваш адрес для него тоже не проблема, раз он имеет доступ к самым засекреченным компьютерным данным.

Я опять рассердилась.

– Хватит запугивать и нести чепуху! Будь я таким важным… как это… козырным свидетелем, меня спрятали бы где-нибудь в недоступном месте, а потом посадили за перегородкой и вызывали бы всех подозреваемых. Вы сами сказали – кто-то из знакомых жертвы. В конце концов, этих знакомых не так уж много. Только пусть всех оденут в черную ветровку. Постойте! Да не надо всех знакомых, достаточно вызвать общих знакомых Эвы Томпкинс и ее любовника, никто другой не вычислил бы ее машину. Посторонний просто угнал бы первую попавшуюся, и все. Неужели ваш Юрек-Вагон не может составить список общих знакомых? Видно, не так уж они спешат разыскать убийцу.

Мне почудилось, что Гурский скрежетнул зубами. Я его понимаю. Даже привычному человеку нелегко общаться го мной.

– Очень даже спешат! – возразил он. – Возможно, пани не обратила внимания на такой факт – кто в этом деле больше всех пострадал? Кроме погибшей, разумеется. Так вот, это могущественные страховые компании и государственная казна. Они понесли немалые убытки, что-то около ста миллионов евро. Как думаете, поставят на них крест?

Нет, на ста миллионах, пожалуй, не поставят…

– Ну так что, по-вашему, я должна делать? Ладно, прячьте меня в тайник для бесценных свидетелей, я согласна, посижу спокойно, отдохну. Только при условии, что мне дадут компьютер, принтер и много бумаги. И еще чтобы тайник был не в горах. Там меня кондрашка хватит, не люблю я горы.

Инспектор Гурский как-то странно глянул на меня, еще разок скрежетнул зубами, затем спрятал драгоценную бумажку и попрощался, напоследок опять потребовав соблюдать осторожность.

Интересно, в чем эта осторожность должна выражаться?

***

Роберт Гурский уехал, а я тут же принялась за поиски каминных спичек.

Поиски – занятие, не требующее напряженных умственных УСИЛИЙ. Можно искать и думать совсем о другом. Разве что ищешь методом дедукции, но это был не тот случай. Я понятия не имела, кто и когда пользовался спичками в последний раз, так чего уж тут дедуцировать? Лето в Польше выдалось холодное, вот и обогревались с помощью камина. Может, Витек готовил себе мясо на гриле…

Я помнила, что, когда уезжала, в коробке оставалось всего две-три спички, а потому надо было искать новую. У меня же был запас. Куда вот только его сунула?

Заглядывая в разные укромные места, я размышляла о рассказе Гурского. Не о компьютерных махинациях, о них я даже и думать не пыталась, не моего ума это дело. Нет, я размышляла о людях. Вот интересно, каким образом преступник, теперь уже можно говорить – преступник вдвойне, выискивал своих одиноких покойников?

У него могли быть свои люди в больницах…

И в погребальных конторах…

И в органах социальной защиты…

И в домах престарелых…

А интересно, среди моих знакомых много таких одиноких стариков? Я даже о спичках забыла, плюхнулась на диван и принялась загибать пальцы. Совсем одиноких, не имеющих ни родителей, ни детей, ни близких родственников, рассорившихся со всеми друзьями, я насчитала шестнадцать штук. А ведь если хорошенько повспоминать, то наберется в два раза больше. Получается, что у этого негодяя было широчайшее поле для деятельности. Но без помощников ему было не обойтись. Правда, люди могли делиться с ним сведениями, и не подозревая, что участвуют в грандиозной афере. К тому же преступник мог получать информацию от профессионалов, имеющих дело со стариками, – нотариусов, адвокатов, врачей…

Точно, информатор у него наверняка был. Не сообщник, который запросто мог стать шантажистом, а именно информатор, который и сам толком не знает, что к чему. И помогать злодею он мог не за мзду, а по дружбе.

И вторая сторона медали. Знакомые Эвы. У нее же тьма приятельниц. А что, если одна из ее подруг является и подружкой злодея? О том, что он злодей, она, конечно, и не догадывается…

Жалко, что я ничего не знаю об Эве. Надо бы расспросить Гонсовских. Кроме того, в Кракове у Эвы наверняка остались давние подружки, еще со школьной скамьи и ранней юности. Может, она с ними до сих пор общается?

Езус-Мария, вот же эти растреклятые спички! Лежат себе в чулане, на своем законном месте, вместе со свечками и обычными спичками. Обрадовавшись, что с поисками покончено, я схватила коробок и направилась к камину. Расследование на время вылетело у меня из головы.

***

Позже выяснилось, что примерно о том же размышлял и инспектор Рейкееваген, но одними размышлениями он не ограничился.

Квитанция с заправки, которую любезно нашел и выслал польский коллега, незамедлительно попала к экспертам. Те исследовали бумажонку и убедительно доказали, что порой возможности полиции ни в чем не уступают возможностям преступников. Эксперты определили владельца кредитной карты, которому принадлежала квитанция!

Это был Соме Унгер.

Инспектора чуть кондрашка не хватил от злости, хотя он и ожидал чего-то в этом духе. Этот проклятый Соме Унгер наловчился оставлять полицию в дураках. Но самое гнусное состояло в том, что никакого Сомса Унгера никто в глаза не видел, будто его и на свете не существовало! Точнее, он существовал, но исключительно на бумаге. Однако теперь стало ясно – Соме Унгер вовсе не пароль к закрытому банковскому счету, а псевдоним реального человека.

И маленькая бумажонка доказывала, что у этого реального человека Сомса Унгера была кредитная карта, он покупал бензин, привез тело убитой женщины на стоянку в Зволле, где и случилась у него осечка – потерял клочок бумаги. А значит, у отеля он побывал. Хотя…

Инспектор так уверовал в способности Сомса Унгера, что засомневался, а не устраивал ли тот махинаций и с кредитными картами?

Поразмышляв, инспектор выработал дальнейший план действий. Из показаний свидетелей следовало, что покойная ван Эйк, фигурально выражаясь, поймала Сомса Унгера врасплох. Может, он и не растерялся, но наверняка понял, что времени у него в обрез. Ему следовало поторопиться. Первым дело прикончить разоблачительницу, а затем быстро избавиться от тела. От кого-то негодяй узнал о намерениях Эвы Томпкинс и воспользовался удобным случаем. А значит, следует заняться знакомыми мсье Ляпуэна и приятельницами Эвы Томпкинс.

И инспектор разослал очередные запросы. Последним он осчастливил молодого английского полисмена. Причем осчастливил в самом прямом смысле этого слова, ибо, узнав, что ему предстоит визит к прекрасной Яде Гонсовской, Джеймс Бартлетт едва не запрыгал от счастья.

***

– Уж вы извините меня, пани Иоанна, что морочу вам голову, но я просто не знаю, как быть, – жалобно говорила Эльжбета Гонсовская. – Вы единственный человек, который может мне объяснить, что происходит, и посоветовать, как нам с дочкой поступать. Понимаю, последнее нахальство с моей стороны. Пани мне позвонила из самых добрых чувств, а я вцепилась в нее как пиявка и вот надоедаю своими проблемами. Но я верю только вам, пани Иоанна! Умоляю, скажите – Ядя попала в какую-то неприятную историю?

Встревоженная мамаша явилась ко мне с визитом, не желая удовлетворяться телефонной беседой. Я понять ее могла. Сначала Ядя исчезла, потом от нее начали приходить панические письма, затем ею заинтересовалась полиция, а теперь она и вовсе ведет себя как-то странно.

Уверив женщину, что она нисколько мне не мешает, напротив, я рада лично пообщаться с ней, я спросила, в чем же проявляется странность Яда.

– Какой-то английский полицейский так и крутится вокруг нее, – всхлипнула пани Гонсовская. – Так неудобно об этом говорить, что и не знаю… Яденька его совсем не боится, кажется, наоборот…

– Он ее боится? – удавилась я.

– Нет, не то чтобы боится, напротив… А Ядя… из ее писем получается… не знаю, как и признаться… получается, что она вроде влюбилась в этого полицейского…

И женщина, сообщив наконец свою ужасную новость, замолчала, глядя на меня полными слез глазами. Я пожала плечами, заявив, что такое случается с молодыми девушками и лично я ничего ужасного в этом не вижу. Мои слова окончательно добили беднягу.

– Что пани такое говорит? Что из этого получится?

– Думаю, что лучше влюбиться в англичанина, чем, скажем, в какого-нибудь турка или араба. Эти мусульмане, знаете ли, очень плохо обращаются с женщинами. А англичане… что ж, культурная нация, цивилизованная. К тому же я знаю несколько польских девушек, полюбивших англичан.

– И что?!!

– И ничего. Вышли замуж и прекрасно живут себе в Англии.

– Разве такое возможно?

– Да почему же нет?

– Ну, я не знаю…

– Минутку. Давайте разберемся. Вижу, пани немного успокоилась, теперь обстоятельно, не торопясь, выложите мне свои проблемы. Вот, садитесь за стол, вот бутылочка отличного красного вина, очень помогает при плохом настроении. Итак, это тот самый полицейский, который тогда ее поймал?

– Ну да, тот самый. Поймал, но не арестовал. И повадился к Яде ходить каждый день. Все расспрашивал о хозяйке, правильно тогда пани сказала, их интересует не Ядя, а миссис Томпкинс. Ну раз зашел поговорить, ну два… Вроде бы Яденька сразу ему рассказала все, что знает. А ему все мало, теперь вот принялся за Эвиных подружек и знакомых. Полиция вроде бы ни Ядю, ни Эву и правда ни в чем не подозревает, ищут какого-то человека из тех, кто возле Эвы крутился. А моя дурочка… Ядя ведь совсем ребенок, такая наивная, врать не умеет, говорит все, как есть. И знаете, сначала по-английски с трудом два слова могла сказать, а теперь уже вовсю болтает. Этот полицейский каждый день с нее снимает показания – так это, кажется, называется? А мне она пишет, какой этот Джеймс замечательный, и какой симпатичный, и какой вежливый. Тут не только я, родная мать, но и пень поймет, что девчонка по уши влюбилась.