Текст книги "Проклятое наследство"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Да ничего особенного. Будешь отправлять рулон, на международном почтамте развернут, посмотрят – ага, предмет искусства! И потребуют разрешения, заверенного Комиссией по охране памятников искусства или Комитетом народных промыслов.

Мрачное предсказание пало на нас как гром с ясного неба. Переварив услышанное, я возмутилась:

– Ты что, спятил? Неужели ты думаешь, что я со своей мазнёй отважусь обратиться в комиссию или комитет?

– А без их оценки и печати не примут на почте.

– Он прав, – угрюмо подтвердила Баська. – Если будет свёрнуто в рулон, скажут, картина. А картин без их печатей не принимают. Так что уж лучше сложи.

– В одну шестнадцатую!

Тут уж я не выдержала:

– Хватит болтать! Перегибать и складывать не буду! Ни один кретин не примет это за произведение искусства.

– Кретин как раз и примет, – ехидно заметил Мартин.

– Довольно! Я решила: сверну прямо на почте после того, как они посмотрят, чтобы лишний раз не мять, вложу в тубус, они запакуют, и отправится моя посылка в Канаду. И нечего тут каркать!

– Это как же? – удивилась Янка. – Ты считаешь, так оно и полетит прямиком в Канаду? И по дороге никто не будет вытаскивать и просматривать?

– А на кой черт просматривать?

– Ну как же… Ведь таможенники должны посмотреть, что там пересылается?

– Таможенный досмотр будет произведён при отправлении.

– А потом уже не будет? Я думала, что где-то по дороге посылки обязательно открывают и просматривают.

– Кто, по-твоему, этим занимается? Кондуктор в поезде? Пилот в самолёте?

– А ты откуда знаешь?

– Специально занималась изучением вопроса, когда писала о контрабанде наркотиков, так что знаю все досконально. При отправлении на международном почтамте посылки просматривают работники таможенной службы, потом посылки облагаются пошлиной, потом запаковываются и отправляются. А если есть информация о нелегальных вложениях, тогда производится более тщательный таможенный досмотр. Сомневаюсь, что милиция заподозрит меня в контрабанде.

Убрав с тахты знамя, я достала карты для бриджа, справедливо полагая, что после тяжких трудов заслужила право на невинное развлечение. Павел пододвинул кресло, Баська закурила и принесла себе отдельную пепельницу.

– Ты уверена? – спросила она.

– В чем? Что милиция не заподозрит меня в контрабанде?

– Нет, в том, что по дороге больше посылки нигде не проверяют.

– Крепко же сидят в тебе представления периода ошибок и искажений. Говорю тебе, просматривают только на почтамте и больше нигде.

Янка уронила под стол карты, и они с Павлом принялись их собирать, ползая на четвереньках. А Баська упрямо развивала тему:

– В таком случае я могу отправить знакомым за границу, скажем, вышитую крестиком подушечку-думку, набив её бриллиантами? И она преспокойно дойдёт?

– Тебя засекут при отправке, слишком тяжёлой окажется твоя подушечка. А вот если ты её набьёшь бумажными долларами, тогда могут и не засечь.

– А у тебя есть бумажные доллары? – поинтересовался Павел из-под стола, но не успела я ответить, как меня перебил Мартин:

– С бумажными долларами её тоже засекут, они шуршать будут.

Я пошла на уступки:

– Ну тогда можешь выслать какие-нибудь шпионские материалы – микрофильмы или что другое. Маленькое, лёгкое и не шуршит.

– Нет у меня шпионских материалов, – огорчилась Баська. – Впрочем, долларов и бриллиантов тоже нету. Может, у вас есть?

– Есть. Разумеется! Целые кучи. Я специально нарисовала знамя, чтобы их переправить.

Вместо того чтобы играть в бридж, вся компания вдруг с оживлением принялась обсуждать проблему контрабанды в целом и возможности переправки контрабандных товаров в моем тубусе в частности, совершенно игнорируя при этом тот факт, что у меня не было ни контрабандных товаров, ни, следовательно, желания их переправлять. Да и у них не было ничего подобного, так что их повышенный интерес к контрабанде был совершенно непонятен.

– Нет, бриллианты отпадают, – решительно заявил Павел. – Они будут грохотать в этом, как его… ну, в трубке. А золото слишком тяжёлое.

– Нелегально пересылать лучше всего «Гвиану», – предложил Мартин, – или «Маврикия». Можно приклеить скотчем внутри тубуса. Так что если у тебя найдётся «Гвиана» – вот удобный случай избавиться от неё.

– Что за «Гвиана»? – спросила Янка, и я с готовностью удовлетворила её любопытство:

– Самая редкая в мире марка. Её единственный экземпляр принадлежит филателисту-миллионеру, который пожелал остаться неизвестным. Теперь выясняется, что этот неизвестный миллионер – я, только до сих пор я сама об этом не знала.

– Вот и хорошо, отправь её подальше. Прекрасная мысль – прилепить внутри к трубке.

Наконец они угомонились, и мы занялись бриджем, только Баське, первой выходящей, делать было нечего, и она продолжала морочить мне голову:

– Послушай, раз уж ты все знаешь, расскажи, что потом делается с посылками? И что бывает, когда обнаруживается контрабанда?

– Все принятые на главпочтамте посылки сваливают в кучу в отдельной комнате, там их сортируют. Подозрительные просматривают в другом помещении. Без причины потрошить не будут, сама подумай, распорют твою подушку, полетят пух и перья по всей конторе, ничего неположенного у тебя не обнаружат, как тогда? Придётся выплачивать тебе возмещение убытков. Кому это надо?

– Я думаю, ты права, – заявил в пространство Мартин.

– Кто прав? Я или Баська?

– Ты. Честный человек может смело идти на преступление. Ирония судьбы, вот как это называется. Может, но не идёт.

– Зря пропадает, – вздохнула Янка.

– Так, может, выкинем что-нибудь этакое, чтобы не пропадать зря? – предложила Баська. – А что делают с такими посылками за границей?

– Это смотря где, – пробурчал Мартин.

– Три без козыря, – решительно объявил Павел.

– На Западе, где же. Что делают? – настаивала Баська.

– Пас, – ответил Мартин. – Как правило, доставляют адресатам.

– И никто их не проверяет?

Все спасовали, свои карты я выложила на стол. Павел начал разыгрывать свои три без козыря.

– А на кой черт проверять? – удивилась я. – Кому какое дело, что ты отправляешь?

Мартин меня поправил:

– Разве что подумают – спиртное. Тогда вскроют и наложат пошлину.

Но тут я его поправила:

– И то не всегда. Они верят тому, что написано. Написано, что пол-литра, они берут пошлину за пол-литра. А если в сопроводительной квитанции ты напишешь, что отправляешь «бобровку» вместо «зубровки», так и вовсе не будут открывать, потому как не поймут, и дойдёт без пошлины.

– А если все-таки догадаются, что бриллианты?

– Ну, это зависит от страны. В Скандинавии, например, даже если и обнаружат бриллианты, все равно доставят их тебе в целости и вручат с почтением, ни одного не украдут, там это не принято. А вот в слаборазвитых странах непременно свистнут – и поминай как звали.

– Берём пять, – сказал Павел. – На два больше.

– В таком случае переправлять контрабанду я буду только в Скандинавию, – решила Баська. – Вот интересно, как пройдёт у тебя пересылка знамени, скажи, ладно?

Игра в бридж закончилась для меня небольшим проигрышем. Знамя я свернула, засунула в тубус и отправила в Канаду, записав в таможенной декларации, что отправляю эскиз вышивки, благодаря чему удалось избежать визита в комитет и комиссию. Через три недели мне из Канады сообщили, что мой шедевр получен и в дороге не пострадал, о чем я с удовлетворением информировала Баську, которая наконец-то оставила в покое идею насчёт контрабанды бриллиантов и перестала переживать, что их честность пропадает зря.

* * *

Через несколько дней после отправки знамени мне неожиданно нанёс вечерний визит Мартин и уже с порога заявил, что пришёл по делу. Разговор он начал с вопроса:

– У тебя есть какой-нибудь иностранный каталог марок? Хороший каталог.

– Есть. Каталог Гиббонса. Большой, в нем марки всего мира.

– А ты дашь его посмотреть?

– Дам, но ненадолго. И не уверена, что ты в нем разберёшься, там не везде есть репродукции, а в основном только описания.

– На каком?

– На английском.

– Тогда разберусь. А цены есть?

– Есть, и даже самые актуальные.

– В какой валюте?

– В новых пенсах и фунтах. Устраивает тебя?

– Вполне.

– Послушай, у меня есть ещё и польский ценник иностранных марок, – добавила я, озадаченная его внезапным интересом к филателии. – Тоже актуальный. В нем марки европейских стран. Цены в польских злотых. Желаешь?

– Если ты не против…

Я была не против. Как уже говорилось, тогда я по уши погрузилась в свою научно-фантастическую повесть, преследования ядерщиков отнимали у меня все силы, и заниматься марками не было времени. Согнувшись под тяжестью Гиббонса и польского ценника, Мартин отбыл восвояси. Был он в тот вечер какой-то странный, но я тогда не придала этому значения.

Через неделю он опять пришёл, приволок оба справочника, спросил, не найдётся ли у меня для него свободной минутки, узнал, что найдётся, закурил сигарету и молча уставился в окно. Я тоже молчала за компанию, ожидая, когда сам созреет.

– Как ты считаешь, есть в них хоть доля правды? – наконец произнёс он, с отвращением тыча пальцем в справочники. Меня несказанно удивила такая живая ненависть к невинным книгам.

– Есть. Больше того, в них правдиво все.

– И отсюда следует, что идиотская «Гвиана» действительно стоит сто двадцать тысяч фунтов?

– Теоретически. А практически она стоит столько, сколько за неё заплатят. В каталоге, по всей вероятности, проставлена сумма, полученная за марку на последнем аукционе. На следующем она будет больше. А ты что, собираешься её купить?

Мартин опять засмотрелся в окно. Прошло сто лет, прежде чем он ответил:

– Неплохое помещение капитала. Я бы и купил, да мне немного не хватает, всего лишь ста девятнадцати тысяч девятисот девяноста девяти фунтов и девяноста пенсов. Десять пенсов у меня есть.

В его голосе прозвучало столько горечи, что мне стало не по себе. В чем дело? Зная по опыту, что на прямой вопрос ответа от него не дождёшься, расскажет, когда сочтёт нужным сам, я не стала допытываться, а применила хитрую тактику и великодушно предложила одолжить ему ещё десять пенсов, чтобы меньше не хватало.

Мартин вздохнул, погасил сигарету и закурил следующую.

– У меня такие неприятности, что никакой жизни нет, – с усилием произнёс он. – Буду признателен, если ты меня выслушаешь. Ты разбираешься в марках, может, что и посоветуешь.

Не настолько уж хорошо я разбиралась в марках, чтобы давать стоящие советы, но своих сомнений не высказала, боясь сбить его с мысли, и лишь молча кивнула.

– Так вот, – начал Мартин. – Есть один человек…

И замолчал. Я терпеливо ждала. Мартин думал. Долго думал, а потом скорректировал предыдущее высказывание:

– Точнее будет сказать – был. Его уже нет.

– Умер? – вежливо поинтересовалась я.

– Вроде того.

И опять замолчал, задумчиво созерцая пейзаж за окном. Придерживаться тактики пассивного выжидания у меня не хватило больше терпения, и я рискнула его подтолкнуть:

– Ну? И что теперь? Ты должен его хоронить?

Мартин испустил тяжкий вздох и мрачно изрёк:

– Я с ним тесно связан.

– В каком смысле? Ты тоже должен умереть?

– Не обязательно. Хотя и так чуть жив, и, возможно, смерть – лучший выход для меня. А если ты будешь прерывать на каждом слове, я никогда не кончу. У этого человека были предки.

Я долго крепилась, но не выдержала:

– Дело житейское. С каждым может случиться.

– Да нет, у него особые предки. Я им плохого не желаю, но чтоб их разразило на месте, этих предков!

– А что, – удивилась я, – разве они ещё живы?

Мартин глянул на меня с сожалением и насмешливо пояснил:

– Этот человек родился в 1895 году. А его предки, сама понимаешь, родились ещё раньше.

– Да в чем дело-то? Ведь это его предки, не твои, что ты так переживаешь?

– Они мою жизнь сгубили. Можешь ты, в конце концов, выслушать меня и не перебивать? Все время меня сбиваешь.

– Могу. Я и слушаю, только ты после каждого слова делаешь такую паузу, что я думаю – уже конец, больше ничего не скажет. Говори непрерывно, ладно?

– Хорошо, попробую непрерывно. У этого человека был папа, родившийся на тридцать лет раньше, то есть в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. У папы тоже был папа, который родился за тридцать лет до своего сына, то есть в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Ну и последний папа, значит, дедушка этого человека, и заварил кашу. А именно: сопляк начал собирать марки.

Я быстренько подсчитала, что в момент выпуска первой почтовой марки дедушке таинственной личности было пять лет. Вряд ли в столь нежном возрасте сопляк вёл оживлённую корреспонденцию, да ещё на иностранных языках. Интересно, что же он собирал и как? Да и вообще филателистическая горячка началась несколько позже…

– У него был дядя, – продолжал Мартин и этим заявлением снял все вопросы. – Дядя, ясное дело, был постарше племянника и занимался тем, что путешествовал, гореть ему в аду вечно. Не знаю, что ему втемяшилось в башку, но только из каждого путешествия он привозил этому щенку марки – свеженькие, прямо с почты, да вдобавок отдавал ему все письма. И этот подонок все сохранил!

– Не вижу в том ничего плохого, – вступилась я за дедушку. – Наоборот, очень благородное занятие.

– Ты меня не зли! – фыркнул Мартин. – Сначала послушай, чем все обернулось для меня. Ублюдок так увлёкся этим благородным занятием, что не бросил его и когда вырос. Более того, этого мерзавца тоже потянуло путешествовать, ездил по своим торговым делам и отовсюду привозил марки. Жил он до тысяча девятьсот первого года, а потом отдал богу душу.

– И перестал привозить, так что можешь успокоиться, – заметила я примирительно, ибо Мартин свирепел все больше.

– А вот и нет. Уходя в мир иной, он подложил мне свинью. Всю свою коллекцию завещал сыну, то есть папе этого человека. Папаша был тот ещё жмот. Он сразу же сообразил, что коллекция стоит больших денег и стоимость с годами будет расти, поэтому упрятал её в несгораемый сейф и принялся энергично пополнять, скупая все, что попадётся под руку, на почте, в комиссионках, на аукционах и распродажах. И все тут же прятал в свой сейф, так что ни одна живая душа его марок не видела. Меж тем прошумело несколько войн, происходили и другие исторические события, но коллекция от них не пострадала, хоть и находилась на территории нашей многострадальной страны, раздираемой историей. Представляешь, столько всего вокруг происходило, рушились дома и города, гибли люди, а проклятой коллекции ни черта не делалось! Наконец и папаша преставился, в очень почтённом возрасте, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В завещании он наказал сыну, вот этому самому человеку, на все плевать и беречь только марки. А ведь он был очень богат, но вот видишь, пренебрёг всем имуществом из-за марок, хотя и сам точно не знал, что они собой представляют. Сын, то есть этот человек, в марках тоже не разбирался, разложил коллекцию, осмотрел её и опять запаковал, не имея понятия, что с ней делать. Но раз отец велел – он её берег. Когда началась последняя война, он вложил своё сокровище в чемодан, тщательно обернул чемодан брезентом и закопал в погребе у знакомых в деревне, а после войны достал его в целости и сохранности. В войну он потерял жену и детей, все родные погибли, а проклятые марки остались целы.

Потрясённая, слушала я эту невероятную историю, боясь перевести дыхание. Но тут Мартин опять сделал паузу и долго молчал. Так бы его и придушила!

– Ну? – спросила я, не выдержав. – Что же было в коллекции?

– «Колумбы», – ответил Мартин с непонятным мне отвращением. – Три негашёные серии, комплектные. Два негашёных «Маврикия». «Меркурии» в количестве шести штук, тоже негашёные. Все немецкие княжества, свеженькие, прямо из-под пресса. Канада, Англия, Соединённые Штаты – прелестные подборки, начиная с тысяча девятисотого года. Вся первая Польша, чистая и гашёная, все надпечатки на австрийских, за исключением десятикроновых, американский самолёт вверх брюхом, две штуки. Полный Гондурас и авиапочта, первые марки Молдавии, Испании, Португалии, Сардинии, Пармы, туда её в душу, Родезия, Наталь, Уганда – все до тысяча девятисотого года. А в девятьсот первом, повторяю, проклятый дедушка дал дуба. Так что, к счастью, «Гвианы» не было, зато есть все швейцарские кантоны.

– Пресвятая Богородица! – только и могла пролепетать я.

Мартин же мстительно закончил:

– А из послевоенных – люблинские выпуски и три боксёра вверх ногами. Ну как, довольно с тебя?

Ошеломлённая открывшимся перед моим мысленным взором богатством, я не в состоянии была сразу ответить, а потом отозвалась дрожащим голосом:

– Довольно. Хватило бы и половины. И что стало со всем этим? Где оно сейчас?

Мартина опять блокировало. Он долго выбирал сигарету, закурил и опять уставился в окно. Затем в подробностях изучил потолок моей комнаты, потом перенёс своё внимание на собственные ботинки, после чего по новой принялся изучать пейзаж за окном. И вдруг заявил:

– У этого человека были комплексы.

Я опять подумала, что уж теперь-то обязательно его придушу, и честно предупредила:

– Мартин, у меня нервы.

– У меня тоже. И слушай, что я говорю, это важно. У него были комплексы. Фрустрация, понятно? С детства вынашивал честолюбивые планы, мечтал свершить великие дела, но у него как-то ничего не получалось. В семье не воспринимали его всерьёз, там царил культ отца, карьеры он не сделал, война разрушила его жизненные планы, к новому строю он отнёсся без восторга, общество его не оценило. Отсюда фрустрация и комплексы. Впрочем, может, все было не совсем так, я не психиатр. Короче говоря, ему во что бы то ни стало нужно было самоутвердиться, прославиться, прогреметь, пусть только один раз, на всю страну и, желательно, войти в историю.

– Если ты сейчас скажешь, что он публично сжёг марки…

– Нет, заделаться Геростратом он не собирался, наоборот. Марки он решил передать государству, родине то есть. Но перед этим пожелал узнать, что же собирается пожертвовать родине. Раздобыл каталоги, извлёк и разложил товар, немного разобрался, что к чему, и офонарел. До такой степени, что принялся пополнять свою коллекцию, отсюда в ней и послевоенные марки. О его тайне не знала ни одна живая душа, своё сокровище он скрывал от всех – фамильная черта, узнаешь? А мечтал он о том, чтобы у нас в стране создать филателистический музей, в котором его коллекция будет занимать почётное место, под стеклом, как положено, и большими красивыми буквами – фамилия благородного дарителя. Почтовый музей во Вроцлаве его почему-то не устраивал, он зациклился на филателистическом музее в Варшаве, стал энергично хлопотать и даже выразил готовность вложить собственные средства в создание такого музея. Заявил: все отдам, что имею. А у него оставалось ещё немало. На пенсию, заявил, буду жить. Ну и влип, дурак!

Идиотская все-таки манера замолкать в самый неподходящий момент! Нет, я за себя не ручаюсь!

– Что значит влип? Во что влип? Посадили его, что ли, за музейную идею?

– Не совсем. Просто кое-кто начал интересоваться, чего это он так печётся о музее. Ну и узнали, что есть у него марки, каких свет не видел, похлеще, чем у королевы английской. Наверное, он сам их кое-кому показал, я так думаю – специально, чтобы дело с музеем протолкнуть, а кое-кто не выдержал и проболтался, так что слушок пополз. Подпольным миллионером сразу заинтересовались так называемые элементы. Когда они вломились к нему в квартиру в третий раз, он заволновался: ведь случайно могли и найти марки. Вот он и придумал дьявольски хитрую штуку – отдать коллекцию на хранение постороннему лицу, на которого никто не подумает. А чтобы окончательно запутать дело, официально передать своему нотариусу пакет неизвестно с чем. Люди рано или поздно узнают, что у нотариуса хранится сокровище. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать: если солидному нотариусу что-то передаётся на сохранение, всем ясно, что это сокровище, ценности, в данном случае – бесценная коллекция марок. Никому не придёт в голову, что бесценное сокровище обретается бог знает где, так что в крайнем случае элементы организуют кражу со взломом у нотариуса. Ясно я излагаю?

Излагал он предельно ясно, и я всецело одобрила хитрую комбинацию, с нетерпением ожидая продолжения рассказа. Странно, все так хорошо складывалось, а настроение Мартина портилось прямо на глазах и становилось уж совсем паскудным, но я надеялась, что он сам объяснит причину.

– И представь себе, дело с музеем таки сдвинулось с мёртвой точки, – продолжал Мартин загробным голосом. – А именно: почта согласилась подумать. Уже велись разговоры о том, чтобы для музея выделить кусочек чего-нибудь подходящего, ну, например, часть восстановленного Королевского замка, в конце концов, расходы небольшие, были бы четыре стены и достаточно, а если коллекция такая замечательная, как о ней говорят, то имеет смысл. В своём завещании, передавая коллекцию государству, он вставил специальную оговорку, что, если музея не будет, фиг он подарит коллекцию государству, отдаст кому попало, и дело с концом. Нет, прошу тебя, не задавай глупых вопросов, я все равно не знаю, как все оно было юридически оформлено. Знаю только, что, если бы произвели экспертизу и оценили коллекцию, музей бы тут же нашёлся.

– Ну так в чем же дело? Почему не провести экспертизу марок?

Мартин помолчал и коротко ответил:

– Потому что их нет.

– Как?..

– А вот так. Пропали.

Теперь уже я лишилась дара речи.

– Их нет, – повторил Мартин в угрюмом ожесточении. – Этот человек сделал так, как задумал, нотариусу передал на хранение барахло, коллекцию оставил постороннему лицу, с удовлетворением воспринял следующие две кражи со взломом в своей квартире, а после у него стало плохо со здоровьем. В настоящее время он в больнице, доживает последние дни.

– Но ты же сказал, что он умер.

– Я сказал – вроде того. Не забывай, что ему далеко за восемьдесят и что он пережил две войны. Так что вряд ли выкарабкается. Но дело не в этом, а в марках, которые он отдал на сохранение постороннему лицу. Обращаю твоё внимание на тот факт, что постороннее лицо не знало, что именно ему передали. Попросили, чтобы у него полежало, ну оно, это лицо, и приняло. Свёрток небольшой, места много не занимает, пусть лежит. К постороннему лицу в дом приходили разные люди, бывали гости, и, видимо, среди них оказались особы морально неустойчивые, вот и стянули свёрток. Может, для того, чтобы его стянуть, они и стали бывать у постороннего лица.

Вот теперь я начала не только понимать чувства, обуревавшие Мартина, но и разделять их.

– О боже праведный, неужели ты считаешь, что теперь марки уже не найти?!

– Именно. Вряд ли вор сдаст коллекцию в комиссионку, в филателистический отдел.

– Ясно, что не сдаст. Вывезет за границу, и конец! Мартин, ради бога, сделай же что-нибудь!

– Если бы я знал, что делать! Может, он уже вывез.

Я молчала, потрясённая, расстроенная, жутко злая на неизвестного кретина, который не сумел уберечь такое сокровище. Вот и опять наше национальное достояние уплыло за границу! В который уже раз растаскивается по кусочкам и в который раз меня охватывает бессильная ярость, когда об этом узнаю. Но ещё хуже будет, если окажется, что марки украл тёмный домушник, не имеющий никакого понятия о филателии. Настроившись на золото и обнаружив в украденном пакете ненужные бумажки, он в приступе разочарования просто уничтожит их. При одной мысли об этом плохо делается…

– Я не сказал тебе ещё об одной вещи, – продолжал Мартин. – Постороннее лицо оказалось совершенно в идиотском положении. В завещании было оговорено, что, если музея не будет, коллекция достанется обыкновенному гражданину, и этим гражданином как раз и было постороннее лицо, у которого свистнули марки. Выходит, когда после смерти завещателя будет обнаружена пропажа марок, подозрения в первую очередь падут на законного наследника. Вот, дескать, поторопился, решил не ждать, пока выяснится дело с музеем, пока умрёт владелец, поспешил прикарманить сокровище. Нет, не украл, избави бог, просто был уверен, что марки принадлежат ему по закону. Во всяком случае, любой может считать, что он так считает, и именно так будет оправдываться. Музей, дескать, дохлое дело, все равно коллекция достанется ему, ну и несколько опередил события. До тебя доходит?

Изложено немного сумбурно, но доходило. Невзирая на сумбурность, рассуждения Мартина были логичны. Сумбур усугубляли и мои рассуждения о моральном облике наследника: если он не вор, а честный человек, то присвоил, потому что не верил в создание музея. Какой же тогда честный? А если украл, то, значит, вор, который верил в создание музея. Какой же тогда вор? Но так или иначе, а подозрение, конечно, в первую очередь падало на наследника, у которого хранились марки.

С трудом собирая воедино расползающиеся мысли, я попыталась выудить конкретные данные:

– Минутку, скажи, есть ли какие-то догадки насчёт личности подонка, стащившего марки? И при чем здесь ты? Когда все это происходило и почему именно тебе теперь нет никакой жизни?

Мартин ответил, как-то странно усмехаясь:

– Событие произошло недели три назад, а что касается моей особы – догадайся сама.

– Да о чем догадываться, черт тебя дери! Отвечай прямо!

– Ну прямо, так прямо. Видишь ли, так уж получилось, что постороннее лицо, наследник, короче говоря, жертва филателии – это я! И посоветуй, что мне теперь делать.

Меня охватил ужас. Не в силах поверить услышанному, глядела я на Мартина. Возмущение выплеснулось в крике.

– Как ты мог?! Допустил, чтобы украли такие марки! Да знаешь ли ты, кто ты такой после этого?

– Успокойся, я и так сам не свой. И пойми, ведь я понятия не имел, что в этом свёртке. Мне дали, я взял, положил на книжную полку и забыл про него. Несколько раз ко мне на бридж приходили гости, не запираться же мне от всех? Люди всегда ходили ко мне, и никогда ничего не пропадало. Это первый раз.

Немного придя в себя, я потребовала дать отчёт во всех подробностях. Из подробностей следовало, что главной виновницей случившегося являюсь я сама вместе со своим канадским знаменем. И прав был Мартин, когда с горечью вопрошал:

– Ты отстранилась от светской жизни, но где-то ведь надо было собираться, чтобы поиграть в бридж? Так что же мне оставалось делать?

Естественно, услышав такое, я расстроилась ещё больше. Из дальнейшего выяснилось, что в последнее время у него бывали и незнакомые, приглашённые знакомыми, так как не хватало игроков. И не раз заходил разговор о таинственном свёртке. Спрашивали, что это такое лежит у него на книгах, а Мартин рассеянно отвечал, что отдано ему это на сохранение и он сам не знает, что там такое. А если кто-нибудь из гостей был связан с филателией, то мог догадаться о содержимом свёртка, потому что всем было известно о знакомстве Мартина с владельцем коллекции. Мартин знал его давно, бывал у него дома, тот даже оставил ему ключи от квартиры, когда его взяли в больницу. Мартин же часто навещал своего знакомого в больнице, приносил передачи, и однажды во время одного из визитов тот передал Мартину спецификацию марок. Был это перечень всех имеющихся у него марок с подробным описанием номинала, цвета, характера изображения, номера в каталоге, зубцовки и некоторых других свойств. Не была указана лишь их актуальная стоимость. Сначала больной держал этот список у себя в больнице, а потом почему-то счёл нужным вручить его Мартину. Тот довольно долго таскал список в кармане пиджака, потом сунул в ящик стола и забыл про него. Вспомнил лишь после того, как обнаружил пропажу свёртка, извлёк из ящика, сравнил с каталогом и пришёл в ужас.

– Что тебе теперь делать, не знаю. И ты совершенно не предполагаешь, кто мог слямзить марки?

– Предполагаю. Жулик. Один из трех жуликов, которые удостоили меня своим посещением. Но вот который из трех – не знаю.

– Зачем же ты приглашал к себе домой жуликов? И где ты их разыскал?

– Их привели знакомые. А разыскали через своих знакомых. Сама ведь знаешь, бывает так, что для бриджа не хватает четвёртого. А наберётся две компании – так и двух четвёртых. Ну да черт с ними. Лучше скажи, что этот вор будет делать дальше с марками? Не на барахолку же пойдёт торговать?

– На барахолку не пойдёт. А вот что будет делать, зависит от того, понимает ли он, какое сокровище оказалось в его руках.

– Предположим, понимает.

– Тогда будет стараться выручить за них как можно больше. Думаю, сначала произведёт экспертизу, так как без неё не продать марок знатокам, а потом попытается их сбыть. Или на аукционе, или прямо коллекционерам. Коллекционер может купить и втайне, хотя и догадается, что дело нечисто, но уж так устроен человек, что каждая мания делает его морально неустойчивым. Но, честно говоря, я сомневаюсь, что в Польше найдётся филателист, у которого хватит капиталов приобрести всю коллекцию целиком. Ведь это же какие миллионы! Вот если по частям… На аукционе можно получить намного больше, на Западе продают в основном с аукционов, но тогда огласки не избежать…

– Знаешь, я на всякий случай уже стал почитывать их прессу, мне тоже пришли в голову аукционы. Ведь там он может действовать и анонимно. И если бы мне попалось сообщение о том, что идёт с молотка анонимная коллекция…

Мне пришла в голову гениальная мысль.

– Послушай, ты говорил о том, что в коллекции были два «Маврикия»? Ведь «Маврикии» все наперечёт, и давно известно, кто их счастливый обладатель. Известно также, что из берлинского музея пропали две штуки, но наверняка эти твои два «Маврикия» совсем другие, ещё неизвестные филателистам, так что, если они объявятся, будет сенсация! Они не могут остаться незамеченными, и, если в прессе появится упоминание о том, что где-то будут продаваться «Маврикии», можешь быть уверен, что они из твоей коллекции. Или если продаётся коллекция с двумя «Маврикиями», то это как раз твоя.

– Ну хорошо, я узнаю, что будет продаваться моя коллекция, попадётся мне упоминание о «Маврикиях», и я догадаюсь. Не в этом же дело!

– А в чем?

– Допустим, я узнаю о продаже моих марок, допустим, мне даже удастся поехать туда и я попаду на аукцион. А что дальше? Ну, цопробую доказать, что марки украдены у меня, покажу список, подниму шум на всю Европу, и что это даст? Я же ничего не смогу доказать, ведь коллекции-то никто в глаза не видел. И я никому не сообщил о её пропаже…

– Вот именно! – с раздражением прервала я. – Почему ты сразу не сообщил кому надо о её пропаже?

– Потому что растерялся. Сперва подумал: поищу сам, а не найдётся, черт с ней, верну хозяину её стоимость, пусть даже несколько тысяч…

– Спятил! «Маврикии» за несколько тысяч?!

– А откуда я мог знать, что там были эти чёртовы «Маврикии»? Думал, какие-то пустяки. А ещё раньше думал, что свёрток просто куда-то завалился, а потом стал думать, что кто-то надо мной подшутил. Я даже попросил своих знакомых, знаешь, вежливо так попросил, не валять дурака и вернуть свёрток. И к тому же…