Текст книги "Проклятое наследство"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Драма на поляне достигла своего апогея. Пани Мальвина проклинала мужа, рвала на себе волосы и заламывала руки, молилась и рыдала, успокаивала Касю и опять проклинала мужа. Поднявшийся ветер раскачивал ветку. Кася совсем охрипла. Пан Кароль не знал, на что решиться.

– Если ты сию минуту не поедешь, я за себя не ручаюсь! – страшным голосом вскричала пани Мальвина.

Отбросив последние колебания, её муж в панике ринулся к машине и помчался в город.

Домработница собирала на стол. Тарелка выпала из её рук, когда хозяин как буря ворвался в дом и задыхающимся голосом крикнул:

– Быстрее! Все одеяла! И подушки. Перины с постели и матрасы с чердака! Все в машину! Быстрее!

Ничего не понимая, домработница в дикой спешке набивала машину подушками, пан Кароль таскал матрасы и перины. В ушах его звучали мольбы и проклятия жены, оставленной сейчас на произвол судьбы в глухом лесу. Быстрее! Быстрее!

Сталкиваясь и налетая друг на друга, они загрузили машину и багажник.

– Да что случилось? – пыталась добиться толку домработница. – Где хозяйка? Нельзя же подушки на пол, испачкаются!

– Пусть пачкаются, черт с ними! Быстрее! Кася на дереве!

Не видя связи между Касей на дереве и опустошением дома, домработница все же послушно заталкивала одеяла на переднее сиденье. Дверца не закрывалась. Пан Кароль колебался не больше секунды, бросился в гараж и вырвался оттуда на второй машине.

– Фелиция, вы тоже поедете! Остальное в эту машину!

– Дома никого не останется, – предупредила Фелиция.

– Ничего, мы быстро.

Выбегая из дома с последним матрасом в руках, пан Кароль ногой захлопнул калитку. Две машины, битком набитые мягкими постельными принадлежностями, понеслись к Повсину. Паника хозяина передалась домработнице, и она не оставала от него.

На поляне они застали выразительную сцену: под деревом, стоя на коленях, горько рыдала пани Мальвина, на дереве изредка хрипло взвывала вконец измученная Кася.

При виде мужа пани Мальвина вскочила и с яростью накинулась на него:

– Ты что, задом ехал, изверг? Не мог быстрее?

Тут во второй машине подъехала домработница, и они втроём стали лихорадочно устилать землю под деревом матрасами, одеялами и подушками. Несчастному хозяину досталось ещё и за то, что не привёз меха.

– Ты вот уговори её спрыгнуть, – сердито огрызнулся пан Кароль.

– И уговорю, – ответила немного успокоившаяся жена и сладким голосом принялась уговаривать свою бесценную кисоньку отцепиться от гадкой ветки и прыгнуть вниз. Полуживая от страха и переживаний кисонька не реагировала на её призывы. Представление на полянке затянулось бы до бесконечности, если бы по совету Фелиции пан Кароль не принялся трясти длинной палкой ветку с кошкой. Не в состоянии более удержаться на тряской опоре, вконец обессилевшая кошка поддалась своей участи, отцепилась от дерева и, растопырив все четыре лапы, шлёпнулась в самую середину приготовленной подстилки без всякого ущерба для здоровья.

Со слезами радости схватила её счастливая хозяйка, уговаривая успокоиться и благодаря мужа за чудесное спасение любимицы. Пан Кароль с облегчением запихивал в машины немного запачканные постельные принадлежности.

Вернувшись домой, он нашёл калитку закрытой, так что никакие подозрения не закрались в его душу. Вслед за ним подъехала домработница, и они вдвоём разгрузили машины. Затем он прошёл в спальню к жене, которая утешала натерпевшуюся Касю и уговаривала её съесть хоть капельку сметанки. При этом обе были так очаровательны, пани Мальвина была исполнена такой признательности мужу, что тот забыл о пережитом и с приятностью провёл весь вечер в их обществе.

Перед сном пан Кароль зашёл к себе в кабинет и только тут вспомнил, что задняя дверь, выходившая на террасу, весь день оставалась открытой. Встревоженный, он раздвинул полки, открыл сейф, заглянул в него и замер, не веря глазам своим. Затем бросился к столу, выдвинул несколько ящиков, опять заглянул в сейф и опять замер, а потом впал в ярость.

Все вулканы мира клокотали в груди пана Дромадера, когда он ворвался в спальню с намерением растерзать Касю на мелкие кусочки, ибо ни минуты не сомневался, когда именно и благодаря кому неизвестные грабители могли сделать своё чёрное дело. Может, кровь и обагрила бы мирную спальню, но Каси, на её счастье, там не оказалось. Поддавшись наконец уговорам своей хозяйки, она согласилась подкрепиться и в данный момент кушала в кухне слегка обжаренную печеночку.

Пани Мальвина сидела перед зеркалом, расчёсывая свои чудесные волосы.

– Где эта скотина? – прохрипел пан Дромадер. – Убью!

– О ком ты говоришь? – изумилась жена. – Какая скотина?

– Из-за твоей чёртовой кошки мы разорены! Понимаешь? Разорены!

Пока жена поняла лишь одно – её Касе грозит опасность. Она стремительно встала.

– Но, милый, успокойся! При чем тут Кася?

– Нас обокрали! Обокрали в то время, как эта… сидела на дереве! Из-за неё в доме никого не было! Все, понимаешь, все подчистую вымели! Мы разорены!

– В таком случае виновата я. Это я подсадила Касю на дерево. Так что можешь убить меня! Но постой, как же подчистую? У нас ведь, слава богу, остались все подушки и одеяла…

Пан Кароль почувствовал, что сейчас задохнётся.

– Что ты несёшь? Одеяла, подушки… Остался дом со всей обстановкой, твои меха, твои драгоценности, ну и что из этого? Жалкие крохи, нищета!

Ради Каси пани Мальвина стерпела бы все.

– Ну так продай и мои меха, и мои драгоценности! Без изумрудов я обойдусь. И вообще могу в этом году не ездить в Италию. И даже пойду на работу!

При мысли, что его обожаемая жена пойдёт на работу, а там люди, и посторонние мужчины, и каждый из них сможет в своё удовольствие наслаждаться видом её уникальной, кошачьей красоты, у пана Дромадера потемнело в глазах. Он сел, закурил и попытался взять себя в руки.

– Я все понял, – сказал он, помолчав. – Черт возьми, только теперь я все понял! Неудивительно, что никто не хотел признаться… Смотри, о краже никому ни слова! – обратился он к жене. – Узнают – мне конец. Да и ничего страшного, собственно, не произошло. Я излишне погорячился, извини.

– Ты совсем не умеешь вести себя, милый, – упрекнула его жена и пошла открыть дверь, за которой послышалось нетерпеливое мяуканье.

Пан Кароль накинул бонжурку, рассеянно погладил Касю и отправился в свой кабинет.

* * *

Прижимая к уху телефонную трубку, я с огромным интересом выслушала Лялькин рассказ и стала задавать вопросы:

– А почему, собственно говоря, пани Мальвина рассказала об этом тебе? Кто ты ей? К тому же муж строго-настрого запретил вообще кому бы то ни было трепаться о краже.

– Э, глупости! – легкомысленно протянула Лялька. – Ни я, ни ты, ни вообще подобные нам для них не существуют, знаем мы или нет – им без разницы. Вот ты, например, имеешь какое-нибудь отношение к долларам? То-то. А Мальвина со мной подружилась на кошачьей почве, вот и рассказала, да и потом ей просто надо было с кем-то поделиться. А я самая безопасная. Уж очень она расстроилась. Из-за Каси, конечно, не из-за кражи. Плевать ей на те доллары!

– Постой, а что он такое говорил, будто никто не хотел признаться? Видишь ли, я тоже знаю таких, которых обокрали, и они тоже не хотели сообщать о краже.

– Не знаю, мне ни к чему, я и внимания не обратила. Кажется, ограбили кого-то из их знакомых.

Я попросила Ляльку поднапрячься и постараться вспомнить. Она честно постаралась, но без особого успеха.

– Вроде о чем-то таком она мне недавно рассказывала. Чуть ли не на улице напали на их знакомых и отобрали доллары. А они, доллары, вроде как принадлежали её мужу. Так что он понёс большие убытки. Знаешь, этот её муж, по-моему, обыкновенный валютчик, ну, не совсем обыкновенный, а крупная акула чёрного рынка. Но это, разумеется, моё личное мнение. Так мне кажется. А тебе зачем?

– Пока ещё сама не знаю. В последнее время столько происходит странного, и все это как-то связано с долларами. Так у него, значит, тоже доллары украли?

– И доллары, и наши. Вот теперь, когда ты заговорила о них, я вспомнила, как она рассказывала, и получается – это она не рассказывала, просто у меня получается, – что тогда ограбили то ли их компаньонов, а может, наоборот, партнёров. И никто не хотел признаться, все говорили – пустяки. Ага, вот именно она так и сказала: когда тех ограбили, они отнеслись как к пустяку, а тут её муж сразу шум поднял, крови жаждал! Но потом он изменил мнение и тоже стал говорить – пустяки.

– Меня все-таки удивляет одна вещь. Ведь их дом оставался пустым очень недолго. Ну, сколько времени займёт дорога до Повсина и обратно? Вместе с прогулкой на полянке – максимум полтора часа.

– Как раз полтора, Фелиция подсчитала.

– И что же тогда получается? Кто-то случайно угодил в эти полтора часа? Или за ними специально следили? Выжидали долгие годы и вот теперь воспользовались случаем?

– Он именно так и считает. А она считает – это у него навязчивая идея, помешался на долларах. Просто увидели – калитка открыта…

– А она была открыта?

– Да. Выбегая из дому, хозяин толкнул её ногой, но замок не защёлкнулся. И, как оказалось, не была заперта задняя дверь. Нет, он уверен, что за ним следили и подсматривали, иначе как бы они узнали шифр сейфа?

Я кивнула головой, хотя Лялька не могла меня видеть. Пан Дромадер прав. Можно случайно наткнуться на открытую калитку или дверь, но не на шифр. Наверняка кто-то давно имел на примете богатство пана Кароля, выжидал, следил и вот незамедлительно использовал редкую возможность. Даже кражей со взломом этого не назовёшь – калитка настежь, дверь на террасу не заперта… Я даже мимоходом подумала, что, невзирая на разницу в мировоззрениях, Дромадер и Ленарчик были обворованы одинаковым образом.

По моей просьбе Лялька подробно описала садик пана Кароля: обнесённый проволочной сеткой газон, несколько елей и кустов. Живая изгородь, правда, густая, через неё ничего не увидишь, но если с той стороны встать на что-нибудь высокое…

– Кабинет его на первом этаже, – продолжала Лялька, – когда шторы не задёрнуты, все видно. И вот ещё какая интересная штука. Пани Мальвина мне рассказывала, что её муж делал вид, будто дома денег не держит.

– Перед кем делал вид, если жена знала? И как делал?

– О господи, ну не перед женой же! Перед теми, с которыми он проворачивал свои дела. Может, не доверял им. А выглядело это так: деловые переговоры он проводил у себя в кабинете, а когда они приходили к соглашению, то договаривались встретиться здесь же попозже, он садился в машину и ехал в город – будто для того, чтобы взять деньги, а потом возвращался и преспокойненько доставал их из сейфа. И ни разу себя не выдал. Все были твёрдо убеждены, что деньги он держит где-то в другом месте.

– Отсюда вывод: обокрали посторонние, которые об этих штучках просто не знали.

– Наверное. Мальвина не треплется кому ни попадя, да и мне прямо всего не рассказала. Частично проговорилась, частично я сама догадалась. И я бы никому не рассказала, только тебе, раз уж мы об этом заговорили. Вот только никак не пойму, почему это интересует тебя? Может, собираешься заняться поисками грабителей?

– Нет, хотя кто знает? Может, это самый простой путь? Но все-таки воров я, пожалуй, оставлю милиции.

– Неужели ты думаешь, что он пожалуется в милицию?

Я уверила Ляльку, что ещё не совсем спятила и отлично понимаю: такие дельцы, как Дромадер, предпочитают не высовываться. Понятно мне и его желание сохранить потерю в тайне от своих, ибо в мире подпольного бизнеса уважением пользуется лишь капитал. Нет его – и нет человека. А все, кого ограбили за последнее время, так или иначе были связаны с подпольным бизнесом…

– Выходит, что какой-то Арсен Люпен экспроприирует богатства аферистов! – с удовлетворением констатировала Лялька. – Если выследишь его, передавай от меня привет.

* * *

В Транспортном управлении без особого труда удалось получить справку о новом владельце «опеля-комби». Им оказался некий Альфред Квачковский. Я не поленилась, съездила и посмотрела на него, а также кое-кого порасспросила. Он был совсем не похож на водителя «опеля», того, что меня преследовал и дрался у киоска. И вообще, никто не видел «опеля» у Альфреда, на работу он добирается на автобусе, а по воскресеньям выезжает на астматической старой «сирене». Тут мне подвернулся Гавел, и я поделилась с ним своими сомнениями: человек купил роскошную машину, а позволяет ездить на ней неизвестно кому.

– Глупая же ты! – снисходительно бросил Гавел. – Жизни не знаешь, что ли? Много есть таких, что предпочитают приобретать имущество на чужое имя. Случись что – с него взятки гладки: виллу он у кого-то снимает, машина чужая, никаких денег он не зарабатывает и не тратит. Попробуй ухвати такого. А тебе что за дело до этого?

Я разозлилась. Вот ещё! Какое ему дело до того, что мне за дело? Слишком много себе позволяет! Чтобы сбить с него спесь, я важно сообщила, что машина Квачковского связана с преступлением, которое я расследую. С Гавела и в самом деле сразу слетела вся важность, он с живым интересом принялся меня расспрашивать и выудил из меня почти все.

– Постой, да ведь ты его знаешь, – заметила я, когда дошла до покойника Дуткевича. – У него ведь был номер твоего телефона.

– Что было?!

– Номер твоего телефона. В записной книжке. Собственными глазами видела.

Гавел смотрел на меня так, будто я ненароком стукнула его по темени тяжёлым предметом.

– Номер моего телефона? Откуда у этого сукина сына номер моего телефона?

Я не преминула его сурово одёрнуть:

– Нехорошо так выражаться о покойниках.

– Ладно, извини, откуда у этого светлой памяти кретина… Как его?.. У этого Дуткевича мой телефон? Не знаю я такого. Кто он?

Похоже, покойный Дуткевич имел дурную привычку записывать телефоны совершенно незнакомых ему людей. Я пояснила, что он работал в кооперативе по выращиванию шампиньонов. Гавел, наморщив лоб, тщетно старался припомнить Дуткевича.

– Вот убей меня… А как его звали?

– Вальдемар.

Гавел вытаращил глаза и вроде перестал дышать. Прошла минута, не меньше, пока он наконец перевёл дыхание и обрёл дар речи:

– Черт его знает, может, я с ним где-то пил? Не помню. Странно, что меня до сих пор в милицию не таскали.

Я поспешила его успокоить: в этом не было необходимости, так как все нужные милиции сведения о нем, Гавеле, сообщила я лично. Неизвестно почему, это его страшно обрадовало. Он даже не спросил, какие именно сведения о нем я сообщила в милицию, только от души расхохотался и объявил, что когда-нибудь я его сведу-таки в могилу. А я могла бы поклясться – он вспомнил Дуткевича и в глубине души порадовался, узнав, что ему это ничем не грозит.

Я же со своим розыском зашла в тупик, ведь, найдя «опель-комби», надеялась узнать, зачем его водитель ездит за мной, а вот теперь в тупике упёрлась в Квачковского, который вряд ли мне что скажет. Придётся оставить этот путь и пойти по другому.

Попробуем рассуждать логично.

В каждом, пусть даже в самом запутанном, самом сложном деле существует некий связующий элемент. Естественно предположить: таким элементом в моем деле являются доллары. Доллары экспроприировали у богатых аферистов Варшавы, доллары отправлялись в заграничный вояж в подушках и одеялах, доллары пересылал в Национальный банк таинственный Вишневский, доллары искала Янка… Но тогда при чем тут я? Я их не крала и не переправляла через границу, не торговала ими у себя в стране. И что общего между Дуткевичем и долларами? Судя по тому, что я знала, Дуткевич никогда не занимался тёмными делами, вёл самый что ни на есть честный образ жизни.

Дальше: Вишневский и коробка из-под чешинских вафель. У меня дома была такая коробка, но участковый прав: точно такую же найдёшь в любом магазине. Значит, случай? И тот факт, что Вишневский в качестве обратного адреса сообщил мой – тоже случай?

Выходит, и доллары ничего не проясняли. Надо искать другой связующий элемент. Среда? Валютчики и воротилы чёрного рынка. Ограбленный Ленарчик, потом Дромадер, да и те валютчики, о которых я слышала, – все они представители определённой социальной среды. Всех их объединяло упорное нежелание признаться в понесённом ущербе. Владелец «опеля», судя по махинациям с покупкой машины на имя Альфреда Квачковского, тоже из их числа. Владелец вишнёвого «таунуса» – вероятно, тоже. Часто приходилось слышать, что валютчики свои сделки совершают в машинах. Лёлик вот никак в эту схему не вписывается, угодил в эту долларовую компанию, как кур в ощип. Но Лёлик вообще отличается своей исключительной способностью попадать в идиотские положения, так что он не показатель. И покойник Дуткевич портил схему – что общего у него с преступной средой?

Пусть не все составные укладываются в мою схему, но вывод, к которому я пришла в разговоре с Лялькой, вполне логичен: кто-то в Варшаве принялся грабить подпольных миллионеров и мошенников, отбирая у них нажитое нечестным путём. С Лёликом вышла неувязочка, но на то он и Лёлик. Кто-то действует наверняка и чувствует себя в безопасности, будучи уверенным, что ни один из ограбленных не обратится в милицию. Значит, грабят валютчиков и мошенников, а потом… Что потом?

Да тут и думать нечего, яснее ясного! Потом – Вишневский! Благородный Вишневский! Отбирает доллары у проходимцев и передаёт в казну государству. Наверное, огорчённый экономическими трудностями, которые переживает страна, решил помочь, предоставив ей конвертируемую валюту, в чем столь остро нуждается народное хозяйство. Допустим. Тогда при чем здесь доллары в одеяльце?

Подумав, я легко раскрыла тайну и контрабандных долларов. Встревоженные валютчики, спасая своё добро, переправляют его в безопасное место, за пределы досягаемости благородного разбойника Вишневского. Просто, логично, и все бы сходилось, если бы не покойник Дуткевич и я. Впрочем, Дуткевич мог быть Вишневским, и тогда его смерть можно объяснить местью разорённых валютчиков, но, во-первых, бандероли с долларами поступают в Национальный банк и после смерти Дуткевича, и, во-вторых, прикончив его, валютчики перестали бы переправлять доллары за рубеж, а этого не произошло.

Ни в одну из моих комбинаций Дуткевич не укладывался, так же, как и Лёлик.

Самое же плохое, что никуда не укладывалась я сама. В чем заключалось моё участие? Какого черта ездил за мной краснорожий жлоб на машине Квачковского? Какая свинья и почему прокалывала мне баллоны? Кто и зачем сообщал мне, что Рябой ездит в Залесье? В Залесье ездил никакой не Рябой, а я сама, там жил один из моих ядерных физиков, и, если даже признать, что общение со мной не доставляло ему удовольствия, вряд ли его месть приняла бы столь странную форму.

Нет. Как ни прикидываю, как ни мучаюсь – не могу найти ни одной ниточки, связывающей меня с долларовой афёрой. Наверное, такой нити и не существует, я просто совершенно случайно натыкаюсь на торчащие в разных местах вершины долларового айсберга. Но тогда как понимать слова майора Фертнера, будто я представляю центральный пункт. Боже мой, центральный пункт чего?

Правда, что-то слишком часто натыкаюсь я на эти вершины…

И опять в своих рассуждениях я зашла в тупик. Попробую ещё раз начать сначала, двинувшись по другой дорожке. О пропавших марках Мартин никому, кроме меня, не говорил. Верная данному слову, я тоже молчала. Гавел ябедничал на Баську. Он же напугал меня до полусмерти, сказав, что горит мой дом. В тот момент я собиралась войти в филателистический магазин. Филателистический магазин, марки – прямая связь. Я не видела, чтобы Гавел входил или выходил из филателистического магазина, он просто уезжал оттуда на своей машине, затормозил, увидев меня, и бросился ко мне с идиотским сообщением о пожаре. Может, он не хотел, чтобы я увидела кого-то, кто как раз был в это время в магазине? Гавел знал, что я интересуюсь марками и разбираюсь в них.

Янка жаловалась мне на то, что Донат стал какой-то странный. При чем здесь Донат? Где Крым, а где Рим… Донат действительно выглядел странно, когда вместе с Павлом маршировал в Саксонском саду. Неудивительно, что их испугались люди, сидевшие на скамейке… Стоп! Только тут я поняла, почему мне показалась знакомой злая красная физиономия и торчащие волосики водителя «опеля». Не узнала я его потому, что он не был в красном свитере, как в тот раз, в Саксонском саду.

Донат и Павел прогнали его со скамейки… Павел и Баська… Баська и предостережение Гавела… Гавел и филателистический магазин… Филателистический магазин и Мартин… Баська и Дуткевич…

Вот так, шаг за шагом, пришла я к твёрдому убеждению, что все эти моменты взаимосвязаны, один цепляется за другой и тянет за собой следующий. Однако внутренней, логической связи между ними мне никак не удавалось нащупать. И чем интенсивнее я размышляла, чем глубже вникала в каждый эпизод, тем все более неясной и расплывчатой становилась общая картина, никак не желающая предстать единым целым. К тому же вторая сторона медали, долларовая, никак сюда не вписывалась, хоть я и пыталась пристегнуть её к своей концепции, подходя к ней со всех возможных сторон. Отказавшись наконец от мысли всучить рыбке зонтик, я пришла к выводу о существовании двух таинственных, но совершенно разных афёр, объединяет которые лишь полное отсутствие всякого здравого смысла и личность краснорожего жлоба.

После чего перечеркнула все свои глубокомысленные выводы и в который уж раз начала все сначала.

* * *

Поручик Вильчевский все-таки поехал в Швецию. В получении загранкомандировки ему очень помог майор Фертнер, в ходе своих расследований подошедший к долларовой афёре с другой стороны.

Все это время майор много думал и пришёл к очень интересным выводам. Он был твёрдо уверен, что три преступления, на первый взгляд не имеющие ничего общего: убийство Дуткевича, кража долларов у Лёлика и попытка переправить валюту в дамастовом одеяльце, – на самом деле связаны между собой и представляют три части единого целого. Элементом, объединяющим все три преступления, была я. И странное дело: там, где я появлялась, все сразу страшно запутывалось, простые вещи неимоверно усложнялись, настолько, что их уже не представлялось возможным распутать. Ох, неспроста это…

Участие моё в каждом из перечисленных выше преступлений было весьма нетипичным.

С Лёликом мы были знакомы давно, о его долларах я знала и сама же буквально вытолкнула его в милицию с заявлением. Эти моменты майор несколько раз проверил. Я же принимала личное участие в приготовлении знаменитых рольмопсов, я была знакома с паном Соколовским, и просто удивительно, что меня не было на почте в момент отправления злополучного одеяльца. Наконец, лично я обнаружила труп Вальдемара Дуткевича, который к тому же – Дуткевич, ещё не труп, – перед самой смертью звонил опять же мне. Майор чувствовал, что за всем этим кроется нечто чрезвычайно важное и ни на что не похожее, но вот что – пока не мог нащупать.

Что касается случая с Лёликом, тут у меня было стопроцентное алиби. Украсть его доллары я никак не могла – во всяком случае, непосредственно в краже не участвовала. Показания всех свидетелей совершенно исключали возможность моего присутствия в роковые часы совсем в другом месте.

К одеяльцу, считал майор, я касательства не имела, ибо надо совсем спятить, чтобы отправлять одновременно доллары и столь опасные для них рольмопсы. Допустим, не от меня зависело время отправления рольмопсов – катаклизма с паном Соколовским я предвидеть не могла, но от меня зависело отправление одеяльца, а тут уж я должна была предусмотреть возможные катаклизмы, зная об отправлении в один день одеяльца и банки с рольмопсами. Что мне стоило отсрочить на день отправку одеяльца?

Дуткевича теоретически я убить могла: дома я была, считай, одна, ибо сыновья спали мёртвым сном. Ночь, людей на улицах мало, я могла выйти из дому никем не замеченная, до дома Дуткевича два шага, там я его прикончила, а потом вызвала милицию, чтобы отвести от себя подозрения. Но тут имелась небольшая загвоздка.

Вальдемар Дуткевич был убит точно в то время, которое я назвала, то есть в одиннадцать часов восемь минут. Его часы оказали мне большую услугу, ибо разбились и остановились, показывая как раз то время. Обвинить меня в том, что я сама разбила часы и подвела стрелки, было нельзя, так как часы обнаружили под трупом, на подвёрнутой руке покойного, причём характер повреждений исключал всякую возможность перевода стрелок через разбитое стекло. Так что время убийства было установлено с точностью до минуты.

Милицию я вызвала ровно через шестнадцать минут после смерти Дуткевича. Если бы преступление совершила я, то за эти шестнадцать минут мне пришлось бы переделать множество дел. Майор, случайно оказавшийся в составе патруля, приехав на место преступления, имел возможность лично убедиться в том, что одета я была нормально, причём бросалась в глаза кофточка со множеством мелких пуговичек. И ещё майору бросились в глаза мои жутко грязные руки. Интересно, какими им быть, если я весь вечер сидела за пишущей машинкой, то и дело поправляя ленту? Вымыть рук я не успела, потому что позвонил покойник Дуткевич, то есть ещё не покойник, но, услышав его сообщение, могла ли я помнить о том, чтобы вымыть руки?

Грязные ладони сослужили мне очень хорошую службу. Несчастного Дуткевича лишили жизни самым жестоким способом, оставив повсюду следы, в том числе и на убийце. Тот наверняка выглядел как вампир из Дюссельдорфа, поэтому ему просто необходимо было умыться и сменить одежду, в ванной же ничто не говорило о том, что там кто-то умывался, мыло было совершенно сухим, полотенце тоже. Майор, как я уже сказала, неплохо соображал, поэтому ванную проверили в первую очередь. Значит, в ней я не могла умыться, не говоря уже о том, что в квартире Дуткевича не нашла бы сменной одежды. Значит, мне пришлось бы ехать умываться и переодеваться к себе домой. Известно, что каким бы ловким ни был человек – ему никак не удастся вымыть какой-нибудь части тела, не вымыв при этом рук. Ну, предположим, я бы отмылась, а потом опять испачкала руки, но в таком случае ни за что бы не уложилась в указанные шестнадцать минут.

Чтобы раз и навсегда избавиться от меня, дотошный майор проверил все с секундомером в руках. Начал с одиннадцати ноль две, когда проезжавшая мимо моего дома патрульная милицейская машина отметила стоявшую у дома мою машину – история с покрышками обязывала их это делать. Значит, на убийство Дуткевича я отправилась пешком, потом, пристукнув его, тоже пешком вернулась домой, разделась, вымылась, надела другую одежду, в том числе кофточку с множеством мельчайших пуговичек, испачкала руки о ленту пишущей машинки, опять отправилась к Дуткевичу, на сей раз на машине, поднялась на пятый этаж и вызвала милицию. Проделав неоднократно этот путь и прочие процедуры и немного навострившись, майор сумел уложиться в двадцать одну минуту, и ни на секунду меньше. Шестнадцать минут совершенно исключались.

Следовательно, в убийстве я не участвовала. И ни в одном из других преступлений тоже непосредственного участия не принимала. И все-таки фигурирую во всех трех преступлениях. Что же в таком случае меня с ними связывало?

* * *

Через неделю поручик Вильчевский вернулся из служебной командировки за рубеж, и в Управлении тотчас же было созвано оперативное совещание. Кроме майора Фертнера и поручика Вильчевского в нем приняли участие капитан Ружевич, поручик Петшак и поручик Гумовский, специалист по чёрному рынку.

С отчётом о служебной командировке в Швецию выступил поручик Вильчевский, однако сам же нарушил привычное официальное сообщение, прервав его неофициальным раздражённым комментарием:

– Чёртова страна! Все не как у людей. Попробуй в таких условиях…

– А ты на каком с ними объяснялся? – поинтересовался поручик Гумовский.

– На английском. В основном понимают. А если и не понимают, то все равно объяснялся, только что толку…

– Давай-ка по порядку, – потребовал майор. – Ты нам изложи, а уж мы попробуем извлечь толк.

– Если по порядку, то начал я с адресатов.

– А что, они и в самом деле существуют? – удивился капитан Ружевич.

– Как миленькие. Все до единого. По крайней мере в Швеции, в Норвегии я не был. Вежливые, культурные люди. Я выдавал себя за дружка этого подонка, Йенсена…

– Ого! Ты знаешь, как по-английски будет «подонок»? – опять поинтересовался Гумовский.

– «Подонка» я как раз не знал, но на всякий случай заранее выучился некоторым ругательствам, кто знает, ведь инвективы…

– Кончайте с лингвистикой! – вмешался майор. – Этим займётесь в другое время. И что же адресаты?

– Очень мне сочувствовали, ведь я перепутал адрес Йенсена и теперь не мог его найти. Мне поверили на слово, каждый старался помочь и рассказал, что у него было то же самое, тоже был перепутан адрес, они по ошибке получили предназначенные для Йенсена посылки, так что с адресом и в самом деле какая-то путаница. Разумеется, каждый из них в отдельности рассказывал мне историю с посылкой, потому что они не знакомы друг с другом, каждый сообщил мне номер и адрес почтового отделения, куда переслал по просьбе Йенсена посылку. Я побывал на этих почтамтах, хотя и не так-то просто было их отыскать, потому что людей на улицах я старался не спрашивать. Один раз сделал такую глупость, теперь до смерти не забуду.

Эти слова были произнесены с такой горечью, что все заинтересовались, и поручику волей-неволей пришлось рассказать о том, как он стал жертвой совершенно невыносимой доброжелательности аборигенов. Стоял он себе спокойно на автобусной остановке, никого не трогал и пытался с помощью схемы маршрутов городского транспорта города Стокгольма определить, каким автобусом доехать до нужного почтового отделения. И что же? Им тут же заинтересовался какой-то симпатичный туземец и немедленно пришёл на помощь иностранцу, видимо туристу, предложив ему свои услуги. Поскольку поручик не мог правильно произнести название улицы, он дал понять, что его интересует почта. Слово «почта» поручик уже выучил. Туземец расцвёл и радостно сообщил иностранному туристу, что в Стокгольме не одна почта, совсем не обязательно ехать на автобусе на далёкую улицу, вот тут, по соседству, тоже есть почта. Невзирая на робкие протесты поручика, он дотащил его до самой двери почтового отделения и проследил, чтобы иностранец вошёл именно в эту дверь. К сожалению, поручик уже побывал на этой почте, и ему совсем не улыбалось показываться там во второй раз, поэтому, переждав за дверью, он вышел на улицу. Заботливый туземец стоял на остановке. Увидев, что иностранец так быстро вышел, он догадался, что тот по робости или по незнанию языка не смог ничего сделать, поэтому вновь проявил заботу, насильно дотащил иностранца до почты, самолично ввёл его внутрь и подвёл к окошечку, так что несчастный поручик вынужден был купить жутко дорогую цветную открытку. Швед попрощался, предварительно несколько раз ткнув в почтовый ящик. Наученный горьким опытом, поручик вышел не сразу, а предварительно осторожно выглянул в дверь. Увидев услужливого туземца на автобусной остановке, бедняга вынужден был просидеть на почте, сделав вид, что пишет открытку, пока не убедился, что швед, пропустив несколько автобусов, наконец уехал. С той поры на вопросы аборигенов, не нужно ли помочь, поручик неизменно отвечал, что просто гуляет по городу, и благодарил.