Текст книги "Власов против Сталина. Трагедия Русской освободительной армии, 1944–1945"

Автор книги: Иоахим Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

3. Сухопутные войска РОА

Через несколько дней после провозглашения Пражского манифеста, 23 ноября 1944 г., организационный отдел Генерального штаба сухопутных войск издал приказ о формировании 1-й русской дивизии [111] – немецкое обозначение: 600-я п. д. (рус.) [112] – основы Вооруженных сил Комитета освобождения народов России. Правда, подготовка в учебном военном лагере Мюнзинген в Вюртемберге (V военный округ) началась уже загодя. Командиром дивизии был назначен полковник (с февраля 1945 г. генерал-майор) Буняченко, хотя Власов сначала намечал полковника Боярского [113]. Буняченко, урожденный украинец, происходил из бедной семьи и уже в 1939 г. был командиром дивизии на Дальнем Востоке. Будучи командиром 389-й стрелковой дивизии, он, на основе приказа Сталина № 227, 5 сентября 1942 г. был приговорен к смерти, т. к. слишком рано дал приказ о разрушении железнодорожной линии на участке Ищерская – Осетинская [114] и тем самым воспрепятствовал использованию бронепоезда. После своего помилования ему удалось перейти на немецкую сторону, где он в начале 1943 г. присоединился к Освободительному движению. Будучи офицером штаба командира восточных частей особого назначения № 721 при командующем тыловым районом группы армий «Юг» генерал-майоре графе цу Штольберге, Буняченко в сентябре 1943 г. выступил за переброску русских частей в Западную Европу, т. к., по его мнению, таким образом удалось бы организовать Освободительную армию силой в «несколько армейских корпусов» независимо от неудач на германском Восточном фронте [115]. На следующий год, в июле 1944 г., он особенно отличился в качестве командира русского полка на Нормандском фронте. Возросший в результате авторитет он откровенно использовал, чтобы подтолкнуть создание более крупных русских частей. Ведь, как выявилось и в беседе между полковником Буняченко, генерал-майором Малышкиным и командиром восточных частей при главнокомандующем на Западе, генерал-майором профессором д-ром Риттером фон Нидермайером 21 июля 1944 г. в Париже, русские незыблемо выступали за создание независимой освободительной армии под русским командованием. [116]

Для своей должности командира дивизии Буняченко обладал наилучшими предпосылками: имея основательную военную подготовку, явные способности к тактическим вопросам, он был энергичным, хотя порой и грубоватым. Его своенравие и внутренняя независимость причинили много хлопот немецким командным инстанциям в Мюнзингене, а тем более в ходе последующих действий 1-й дивизии РОА на Одере и в Богемии. Буняченко был единственным генералом РОА, позволявшим себе самовольничать и в отношениях с Власовым. Так, во время погрузки его дивизии в Херцогенаурахе под Эрлангеном имел место неприятный инцидент, в результате которого Буняченко получил официальный выговор главнокомандующего [117]. Начальником штаба 1-й дивизии РОА был назначен подполковник Николаев, опытный штабной офицер, окончивший Военную академию имени Фрунзе и в 1941 г. принадлежавший к оперативному отделу штаба 4-го механизированного корпуса, которым под Львовом командовал генерал-майор Власов [118]. Штаб дивизии был построен по русскому образцу и имел, насколько можно установить, следующий состав:

1-й офицер для поручений – подполковник Руденко,

адъютант командира дивизии – лейтенант Семенёв,

дивизионный адъютант – старший лейтенант Машеров,

офицер-переводчик – лейтенант Рябовичев,

начальник оперативного отдела – майор Фролов, позднее подполковник Синицкий,

начальник отдела снабжения, командир полка снабжения – подполковник Герасимчук,

начальник отдела контрразведки – капитан Ольховик,

начальник отдела пропаганды – капитан Нарейкис, позднее майор Боженко,

дивизионный интендант – капитан Паламарчук,

дивизионный священник – игумен Иов.

В то время как политические вопросы регулировало кадровое управление СС, формирование 1-й дивизии РОА производилось под руководством сухопутных войск (начальник вооружений и командующий армией резерва) в Мюнзингене через генерала добровольческих частей в ОКХ, генерала кавалерии Кёстринга [119]. Тот назначил «командиром русского штаба формирования» полковника Герре [120], еще молодого офицера Генерального штаба, который с мая 1943 до июля 1944 гг. являлся начальником штаба генерала восточных войск, т. е. был знаком с русской проблематикой, имел опыт общения с русскими и рассматривался ими как друг. Задача Герре состояла в том, чтобы в сотрудничестве с центральными и местными службами сухопутных войск создать организационные и материальные предпосылки и консультировать русский дивизионный штаб при организации и обучении частей. С этой целью он построил свой штаб таким образом, чтобы каждый из офицеров имел соответствующего партнера в русском дивизионном штабе [121]. Поэтому если Герре обращался непосредственно к командиру дивизии, то его начальник оперативного отдела (Ia) и заместитель, майор Кейлинг, имел дело с начальником штаба, подполковником Николаевым, начальник разведки и контрразведки (Ic) – с русским офицером контрразведки, капитаном Ольховиком, и т. д. Видимо, именно потому, что взаимные связи с самого начала строились на основе договоренностей, а не, к примеру, приказов, в целом создались плодотворные отношения [122]. Это, однако, не означало, что Герре не приходилось постоянно бороться с недоверием Буняченко, который слишком легко был склонен принимать объективную невозможность за сознательное пренебрежение и полагал, что должен защищать обещанную автономию вверенной ему дивизии от подлинных или мнимых злоупотреблений немцев [123]. Буняченко, например, выступил против следования структурной схеме немецкой народно-гренадерской дивизии, поскольку хотел избежать всего, что напоминало о немецких образцах. При этом он не учитывал, что лишь таким путем можно было обеспечить бесперебойное материальное снабжение, поскольку народно-гренадерские дивизии представляли собой – уже в отношении вооружения – самый современный тип немецких дивизий. В этой связи следует упомянуть, что, например, и румынская добровольческая дивизия имени Тудора Владимиреску, формировавшаяся на советской стороне с 4 октября 1943 г., соответствовала структуре советской гвардейской дивизии, была обмундирована по образцу Советской армии и обучалась по советским уставам [124]. Однако, в отличие от единичных немецких унтер-офицерских учебных групп в 1-й русской дивизии, в немногочисленной румынской добровольческой дивизии имелось не менее 158 опытных советских офицеров-инструкторов, заботившихся о приспособлении к советским нормам.

При оснащении дивизий РОА полковнику Герре приходилось в условиях последней военной зимы преодолевать неслыханные трудности. Все более заметными становились не только дефицит оружия, техники и прочих предметов снаряжения, но и катастрофические транспортные условия. Нередко проявлялось и сопротивление местных военных властей, например, казначеи гарнизонной администрации отказывались выдавать инвентарь, включая крайне необходимые котлы для варки, «поскольку жаль отдавать их русским». Лишь в этом смысле оправданы русские упреки, что немцы сознательно препятствовали формированию. Однако, когда полковник Герре заручился поддержкой командующего военным округом, генерала танковых войск Вейеля [125], такое сопротивление удалось преодолеть и добиться соответствующего отношения к новым союзникам. Правда, и теперь еще понадобились бесконечные усилия, чтобы привести в порядок старые бараки в Мюнзингене, гарантировать пропитание и в первую очередь обеспечить русских солдат необходимой одеждой и обувью. Вопросом престижа именно по отношению к русским стало получение угля для отопления жилищ. Потребовались энергичные представления Герре и обращение генерала добровольческих частей к начальнику административного отдела сухопутных войск, пока давно обещанный состав с углем прибыл в дивизионный лагерь [126]. Благодаря неустанным усилиям Герре, который каждый вечер представлял свои пожелания генералу Кёстрингу в личной беседе, к февралю, хотя и с запозданием, из различных арсеналов сухопутных войск стало поступать ручное огнестрельное оружие, орудия, минометы, противотанковые пушки, танки-истребители вместо штурмовых орудий, автомашины и прочее необходимое вооружение, так что, в конечном итоге, дивизия все же получила свое полное нормативное вооружение [127].

По сравнению со сложностями материального обеспечения пополнение личного состава дивизии протекало почти беспроблемно. «Многие десятки тысяч добровольцев», восточные рабочие и военнопленные выразили готовность к службе в Освободительной армии. Однако было решено перевести в состав дивизии русские формирования, уже находящиеся под немецким командованием, если без них можно было как-то обойтись. В первую очередь здесь можно назвать бригаду Каминского – существовавшее с 1941 г. и состоявшее частично из неслуживших гражданских лиц ополчение, которое полностью очистило от партизан крупную территорию близ Локтя, между Курском и Орлом[18]18
  В действительности – между Орлом и Брянском.


[Закрыть], в тылу 2-й немецкой танковой армии, и создало здесь автономную администрацию. Ставшее известным под названием РОНА (Русская освободительная народная армия), это формирование уже в конце декабря 1942 г. состояло из 13 батальонов общей численностью около 10 тысяч человек и было превосходно вооружено орудиями, минометами и пулеметами [128]. В результате оно, как сообщается, возросло до 20 тысяч человек и включало 5 полков, бронедивизион, саперный батальон, гвардейский батальон и зенитный дивизион. РОНА прекрасно зарекомендовала себя в боях во время отступления осенью 1943 г.[19]19
  В это время части РОНА действовали на территории Белоруссии против партизан. Участие их в боях против Красной Армии относится к несколько более раннему времени (июль – август 1943 г.).


[Закрыть], а в 1944 г. одним полком под командованием подполковника Фролова участвовала в подавлении Варшавского восстания. Но в изменившихся условиях вскоре стали проявляться признаки разложения. Использованные в Варшаве части РОНА больше не отвечали новым требованиям и провинились в грабежах и прочих эксцессах. Ответственный за эти явления «бригадный генерал» Каминский, инженер польского происхождения, был расстрелян по законам военного времени.

После этого руководство СС отказалось от плана преобразования бригады в 29-ю гренадерскую дивизию войск СС (1-ю русскую) и предоставило ее личный состав в распоряжение Освободительной армии [129]. После всего случившегося было не удивительно, что люди Каминского, которые прибыли в Мюнзинген в начале ноября 1944 г. и были переданы подполковником Беляем, бывшим лейтенантом Красной Армии, внешне производили впечатление совершенно опустившихся людей, и их пришлось сразу же отделить от прежних командиров. Буняченко сначала строго высказался против дальнейшего использования этих офицеров, но в конце концов согласился включить в дивизию примерно каждого десятого из них, если тот предварительно закончил курс во вновь созданной офицерской школе РОА. Люди Каминского, от 3 до 4 тысяч человек, по оценке полковника Герре – «сами по себе ценный человеческий материал», составляли лишь около четверти личного состава дивизии, находились в большинстве своем во 2-м полку и в руках новых офицеров проявили себя как надежные солдаты [130]. Помимо бригады Каминского, в состав 1-й дивизии перешли части 30-й гренадерской дивизии войск СС (2-й русской), составленной из 4 полков полицейской бригады «Зиглинг» [131], далее из войск в подчинении главнокомандующего на Западе – целый ряд русских батальонов, различных по составу и численности: 308-й, 601-й, 605-й, 618-й, 621-й, 628-й, 630-й, 654-й, 663-й, 666-й, 675-й, 681-й, а также 582-й и 752-й восточные артиллерийские дивизионы и другие части [132]. Лишь меньшинство военнослужащих дивизии поступило непосредственно из лагерей военнопленных. О том, как теперь изменились условия, свидетельствует передача русского 628-го батальона в Мюнзингене 13 декабря 1944 г., когда прежнему немецкому командиру пришлось теперь отдавать рапорт русскому полковнику, а тот не разрешил майору покидать подчиненных, поскольку «не мог терять времени» [133].

Хотя дивизия уже в декабре 1944 г., имея почти 13 тысяч человек, была структурно сформирована, рост рядового состава еще продолжался. Во время своего марша на Одерский фронт в начале марта 1945 г. она стала первостепенным пунктом притяжения для большого числа так называемых «восточных рабочих», которые были приняты в ее ряды и обмундированы и из которых было сформировано несколько запасных батальонов. 16 апреля 1945 г. к ней был присоединен, кроме того, 1604-й русский гренадерский полк во главе с полковником Сахаровым, направленный в составе двух батальонов на Восточный фронт из Дании 24 февраля 1945 г. [134] 1-м батальоном этого полка командовал капитан Чистяков, 2-м батальоном – капитан Гурлевский. Начальником штаба был майор Герсдорф[20]20
  По-видимому, имеется в виду Г.П. Ламсдорф.


[Закрыть].

При замещении офицерских должностей в 1-й дивизии РОА, насчитывавшей вскоре 18–20 тысяч человек, можно было воспользоваться в первую очередь резервом тех офицеров, которые прошли через пропагандистскую школу в Дабендорфе. Ряд офицеров был принят в дивизию из расформированных полевых батальонов. А вскоре в ее распоряжении оказались и выпускники офицерской школы РОА в Мюнзингене. Командиры полков и прочие командиры дивизии были поэтому сплошь хорошего качества. Некоторые командиры батальонов характеризуются как менее качественные, тогда как командиры рот, батарей и эскадронов и вообще многие более молодые офицеры, по германской оценке, обычно производили опять же отличное впечатление [135]. Недостатком была нехватка унтер-офицеров, поэтому пришлось перейти к подготовке младших командиров из подходящих солдат в дивизионном учебном батальоне. В апреле 1945 г. командные должности, насколько удалось установить, были заполнены следующим образом:

разведывательный батальон – майор Костенко, 1-й полк – подполковник Архипов, 2-й полк – подполковник Артемьев (начальник штаба – майор Козлов, 1-й батальон – майор Золотавин), 3-й полк – подполковник Александров-Рыбцов, 4-й полк – полковник Сахаров, артиллерийский полк – подполковник Жуковский, полк снабжения – подполковник Герасимчук, запасной полк – подполковник Максаков.

Чтобы получить представление о боевой силе 1-й дивизии РОА, необходимо рассмотреть ее организацию. По структуре это крупное соединение, сформированное, как упоминалось, по образцу народно-гренадерской дивизии [136] (44-я пехотная дивизия, 32-я волна, с 10 декабря 1944 г. – 45-я пехотная дивизия), выглядело следующим образом: командование дивизии со штабной ротой, полевая жандармерия и картографический отдел, 3 гренадерских полка, 1 разведывательный дивизион, 1 противотанковый дивизион, 1 артиллерийский полк, 1 саперный батальон, 1 батальон связи, 1 полевой запасной батальон и 1 полк снабжения. Каждый из трех гренадерских полков с номерами от 1601-го до 1603-го включал штаб со штабной ротой, 2 гренадерских батальона, а также 1 роту (тяжелых) пехотных орудий и 1 противотанковую роту. Гренадерские батальоны состояли из штаба и взвода снабжения, трех гренадерских рот, а также 1 роты тяжелого оружия. 1600-й разведывательный дивизион состоял из штаба и 4 кавалерийских эскадронов[21]21
  В действительности из четырех эскадронов 1600-го разведывательного дивизиона 1-й был танковым, 2-й и 3-й – конными, а 4-й – конно-пулеметным. См.: Артемьев В.П. Первая дивизия РОА. С. 33–34.


[Закрыть], 1600-й противотанковый дивизион – из штаба и штабной роты, 1 тяжелой противотанковой роты, 1 роты штурмовых орудий с пехотным взводом сопровождения на бронетранспортерах, 1 зенитной роты. 1600-й артиллерийский полк включал штаб и штабную батарею, 1 дивизион тяжелой артиллерии и 3 дивизиона легкой артиллерии. Дивизион тяжелой артиллерии состоял из штаба и штабной батареи, а также 2 батарей тяжелых полевых гаубиц (всего 12 орудий); дивизионы легкой артиллерии – из штаба и штабной батареи, а также 3 батарей легких полевых гаубиц или полевых пушек (всего 42 орудия). 1600-й саперный батальон состоял из штаба и 3 саперных рот, 1600-й батальон связи – из штаба и взвода снабжения, 1 радио– и 1 телефонной роты; полевой запасной батальон, служивший дивизионной боевой школой, – из штаба и взвода снабжения, а также 5 рот, оснащенных образцами всех видов оружия. И, наконец, 1600-й полк снабжения имел следующий состав: штаб, из частей снабжения – 1 авторота (120 т), 2 транспортных эскадрона (60 т), 1 взвод подвоза, далее 1 рота артиллерийско-технического снабжения, 1 ремонтный взвод, 1 рота административной части, 1 санитарная рота, 1 взвод санитарных машин, 1 ветеринарная рота, 1 полевая почта.

В связи с особым политическим характером русской дивизии организационный отдел Генерального штаба сухопутных войск заранее санкционировал изменения в боевом составе. Так, например, уже включение 4-го (1604-го) гренадерского полка означало существенное расширение первоначальной организационной схемы. Из вооружения дивизия по плану имела 12 тяжелых полевых гаубиц калибра 150 мм, 42 легкие полевые гаубицы калибра 105 мм (или легкие полевые пушки калибра 75 мм), 6 тяжелых и 29 легких пехотных орудий, т. е. в целом – 89 артиллерийских стволов, далее 14 штурмовых орудий, а также 31 противотанковую пушку калибра 75 мм, 10 зенитных пушек калибра 37 мм, 79 тяжелых или средних гранатометов, 536 тяжелых или легких пулеметов, 222 реактивных ружья калибра 88 мм[22]22
  Имеются в виду реактивные противотанковые гранатометы «Панцершрек».


[Закрыть], 20 огнеметов, а также автоматическое и прочее ручное огнестрельное оружие. В действительности, однако, вооружение выглядело иначе. Так, дивизия, в конечном счете, вместо 14 запланированных штурмовых орудий имела 10 танков-истребителей типа 38, а также 10 танков типа Т-34, т. е. в целом 20 единиц бронетехники. [137] Как пишет подполковник Архипов, «дивизия была насыщена большим количеством дивизионной и полковой артиллерии, противотанковыми средствами, а также тяжелыми и легкими пулеметами» [138]. Итак, генерал-майор Буняченко располагал серьезной боевой силой, далеко превосходящей по численности и огневой мощи советскую стрелковую дивизию и приближающейся к советскому стрелковому корпусу.

Но как обстояло дело с боевой готовностью и настроениями этой войсковой части, сформированной в критический период и в тяжелейших условиях? Все свидетели, а также факты опровергают утверждения советской и просоветской публицистики, что речь шла об «отребье», о «банде», «состоявшей в значительной части из военных преступников, пользующихся дурной славой головорезов», о «целой дивизии готовых на все головорезов», к тому же «морально полностью разложившейся и потому не боеспособной» [139]. Имело место прямо противоположное. Всеми подчеркивается служебное рвение русских солдат [140], настаивавших в Мюнзингене на участии в обучении, несмотря на оборванную поначалу одежду. В кратчайший срок они усвоили обращение с оружием и основные правила его тактического применения.

Уже первые комбинированные боевые учения принесли примечательно хорошие результаты. Когда затем власовским солдатам было роздано самое современное оружие, те, как пишет полковник Герре, радовались «как дети […]. Целый день они разъезжали со своими штурмовыми орудиями (танками-истребителями) и танками по учебным плацам, так что было трудно добыть необходимое горючее». Напротив, не без проблем складывалась жизнь солдат в свободное время. Они частично начали приобретать у крестьян фруктовый шнапс, при этом возникали препирательства и драки. Особую проблему представляли и отношения с русскими и другими ненемецкими женщинами, размещенными в качестве работниц в лагерях в окрестностях Мюнзингена. Солдаты имели законные основания жаловаться своему командиру дивизии на плохое обращение немецкого лагерного начальства с их соотечественниками, даже с женщинами [141]. Такого рода жалобы воспринимались немецким штабом формирования настолько серьезно, что оттуда обращались в партийные органы и пытались проводить здесь разъяснительную работу. Личные обращения полковника Герре и майора Кейлинга к гауляйтерам Мурру и Гольцу действительно привели к тому, что методы обращения с русскими, по крайней мере в районе 1-й дивизии, вскоре заметно изменились [142]. Вызревавшему среди русских солдат недовольству Герре пытался противодействовать и тем, что «привлекал весь доступный обслуживающий персонал из отдела «Винета» министерства пропаганды», состоявший из русских деятелей искусства, выступления которых имели большой резонанс. Устраивались и киносеансы, охотно посещавшиеся солдатами.

В целом как с русской, так и с немецкой стороны подтверждается «действительно хорошая дисциплина» в дивизии, причем, как позже подчеркивал майор штаба Швеннингер, шеф германской команды связи, – дисциплина, основанная не на страхе наказания, а на понимании [143]. Рядовые слушались слов своих офицеров, а те могли быть уверены в своих подчиненных, ведь, в конечном итоге, все, от генерала до последнего солдата, имели только «одну цель, одно стремление, одного врага и одну судьбу». Убежденные, что от внутренней сплоченности и боеготовности может зависеть и способность к отстаиванию собственных интересов в «любой ситуации», все военнослужащие дивизии чувствовали связь друг с другом. И хотя лишь меньшинство принадлежало к политически активным силам, дивизия могла считаться надежной даже в условиях 1945 года. Подавляющее большинство солдат, по словам Швеннингера, было готово «сражаться против Сталина и его системы […] пока существовала хоть какая-то слабая надежда на конечный успех». Это, однако, не исключало, что имелось и меньшинство неустойчивых и колеблющихся элементов, которые в кризисные моменты легко могли попасть под влияние вражеских агентов. Действительно, уже в Мюнзингене не раз «предпринимались акции против разоблаченных советских шпионов». А единственный подлинный случай заговора был заблаговременно раскрыт офицером контрразведки капитаном Ольховиком совместно с другими русскими офицерами, что свидетельствует как о лояльной принципиальной позиции солдат, так и о хорошо функционировавшей системе наблюдения в дивизии [144]. В 4-м дивизионе артиллерийского полка в конце марта 1945 г. на Одерском фронте состоялось тайное собрание, где в присутствии командира дивизиона обсуждался план сдачи дивизии Красной Армии после убийства неугодных офицеров, что имело место кое-где в восточных частях еще в 1943 г. По приказу командира дивизии ряд заговорщиков был арестован и допрошен, некоторые из них, по-видимому, избиты, но под военный суд никого не отдали. К удивлению германской команды связи и некоторых русских, Буняченко после ухода с Одерского фронта выпустил арестованных на свободу. Они затем отблагодарили его за это снисхождение, когда в Праге при первом удобном случае перешли на сторону красных.

Если 1-я дивизия РОА, несмотря на некоторые инциденты, в целом может быть охарактеризована как дисциплинированная, боеспособная и надежная, то последнее было верно только с существенной оговоркой: надежной она была лишь в духе идей Русского освободительного движения генерала Власова, но не как орудие германского командования. Майор Швеннингер на основе своего опыта сформулировал это так: «Каждый из русских имел какое-либо основание ненавидеть советскую систему (депортация или осуждение близких, личные кризисы в результате доносов, более или менее глубокое вмешательство системы и ее подручных в жизнь индивида и т. д.). Создание новой государственности на иных основах представлялось желательным всем» [145]. Но почти все в какой-то форме пострадали и от обращения со стороны немцев. Личные или политические предрассудки имели глубокие корни и приводили, как видно и из уже процитированного секретного доклада, к антинемецкой принципиальной позиции, из которой легко могли развиться осложнения. Командование дивизии, очень хорошо осознававшее это настроение, делало все, чтобы предотвратить возможные злоупотребления. Это относилось особенно к тому периоду, когда дивизия, направляясь на Одерский фронт, неизбежно вступала в более тесные контакты с гражданским населением. Генерал-майор Буняченко предупреждал своих солдат в строгих приказах против любого конфликта с немецким населением [146]. И действительно, злоупотребления на марше через всю Южную Германию, которого озабоченно ожидала германская команда связи, наблюдались в рамках, обычных и для немецких частей, и состояли в основном лишь в конфискации зерна для кормления лошадей и т. п. Отношение русских солдат к немецкому населению было временами дружелюбным и способствовало лучшему взаимному пониманию.

И на Одерском фронте, а затем на марше с Одера в Богемию в апреле, несмотря на возрастающую напряженность в отношениях с немецкими командными инстанциями, имели место лишь немногие осложнения с населением и местными властями. В этом случае командиры частей предпочитали действовать строго. Однажды перед уходом из Шнееберга [ныне Снежник, Чехия. – Прим. пер.] собрался даже военный суд, приговоривший к расстрелу солдата артиллерийского полка за систематические акты насилия. Высокая мораль и дисциплина, которые в целом приписывались власовским солдатам, сохранились буквально до последнего дня [147]. Это проявилось в неизменной сплоченности даже в тот момент, когда дивизия была уже почти раздавлена под Шлюссельбергом [ныне Льнарже, Чехия. – Прим. пер.] советскими танковыми частями. Только по прямому приказу офицеров 12 мая 1945 г. части стали распадаться. Лишь в этот час солдат и охватили паника и отчаяние.

Формирование 1-й дивизии РОА, начавшееся около 10 ноября 1944 г., было завершено в первые дни марта 1945 г. За это время произошла официальная передача этой и создаваемой 2-й дивизии РОА генералу Власову. Торжественная церемония в Мюнзингене еще раз символично подтвердила [148], что с этого момента РОА считалась союзной вооруженной силой. Уже размещение прибывающих немецких и русских гостей, среди которых были генерал-майоры Трухин и Ассберг, в самом лагере и в отеле «Гардт» производилось на началах равноправия, в соответствии со званием. 10 февраля 1945 г., в день передачи, командир дивизии отдал рапорт о построении частей на парадном плацу генералу добровольческих частей в ОКХ, генералу кавалерии Кёстрингу. После этого Кёстринг, Власов, начальник штаба формирования полковник Герре и генерал-майор Буняченко обошли строй. Далее Кёстринг передал «600-ю и 650-ю русские пехотные дивизии» генералу Власову, произнеся речь, завершенную возгласом «ура» в честь «главнокомандующего Вооруженными силами Комитета освобождения народов России». В этот момент на втором флагштоке, рядом с военным штандартом рейха, был поднят русский национальный флаг, одновременно появившийся и над всеми жилыми зданиями. Прозвучал русский гимн «Коль славен» на музыку «Ich bete an die Macht der Liebe» («Я поклоняюсь силе любви») [149]. Затем Власов официально принял дивизию речью, в которой он еще раз коротко очертил цели «нашей священной борьбы». После звуков национальных гимнов последовало вручение орденов и полевое богослужение. Наконец, колонны 1-й дивизии, согласно русскому распорядку, около двух часов маршировали мимо почетной трибуны, обитой свежей хвоей, с двумя полевыми гаубицами по бокам, а главнокомандующий, по русскому обычаяю, приветствовал их возгласами: «Вперед, ребята!», «Браво, сынки!» Власов, вопреки программе, не стал произносить «ура» в честь Гитлера, как верховного главнокомандующего вермахтом, и вместо этого, как упоминалось, лишь высказал здравицы в честь «дружбы немецкого и русского народов» и «солдат и офицеров русской армии». В то время как для гостей день завершился большим банкетом в зале офицерского казино, украшенном в русские цвета, войска частично принялись по своей инициативе снимать с униформы германского орла.

То, какое впечатление производила 1-я дивизия РОА, с марта 1945 г. боеспособная, хорошо вооруженная, обученная и дисциплинированная, описывает Ветлугин (Тензоров) следующими словами [150]: «Конец апреля 1945 г. По полям и дорогам Чехии марширует длинная, растянувшаяся на несколько километров пехотная колонна. Штыки сверкают на солнце, отливают чернотой стволы и диски автоматов… оглушительно скрежещут гусеницы тяжелых танков. С шумом катятся тяжелые орудия, которые тянут трактора. Едут штурмовые орудия. Лошади… тянут полевые орудия и гаубицы с зарядными ящиками. Опять стрелки… за ними противотанковая часть с «фаустпатронами»… саперы… радиостанции… санитарные машины… минометчики… автомашины… мотоциклисты. Покрытые пылью, проносятся окольными дорогами вдоль колонны в том или ином направлении, то на конях… то на мотоциклах штабные офицеры, адъютанты, вестовые, посыльные. Над бесконечным потоком человеческих тел плывут развернутые, реющие на ветру флаги – трехцветные, белые с Андреевским крестом и вновь трехцветные… Медленно обгоняя колонну, еду я на автомашине, и сидящий рядом инженер Д. В. Б., человек, проживший здесь более 25 лет, но сохранивший в себе горячую любовь к России и всему русскому, не может скрыть своего волнения. Он хватает меня за руку и говорит с необычным выражением своего всегда серьезного лица, изменившимся голосом: «Да, это же русские солдаты! Русская армия воскресла! Не станут ли реальностью наши мечты о предстоящей борьбе с большевиками? Я знаю, что сейчас вершится настоящее, старое, общерусское дело. Моим добрым друзьям не довелось до этого дожить!»

17 января 1945 г. генерал танковых войск Венк подписал приказ организационного отдела Генерального штаба сухопутных войск о формировании 2-й дивизии РОА [151] – немецкое наименование: 650-я п. д. (рус.) – в учебном военном лагере Хойберг в Вюртемберге, также под руководством генерала добровольческих частей в ОКХ. Командиром дивизии стал полковник Зверев, произведенный в феврале 1945 г. Власовым в генерал-майоры [152], начальником штаба – полковник Богданов. Командирами полков были полковник Барышев (1-й полк, 1651-й гренадерский полк), майор Коссовский (2-й полк, 1652-й гренадерский полк), подполковник Головинкин (3-й полк, 1653-й гренадерский полк), подполковник N.[23]23
  Полковник А.А. Зубакин.


[Закрыть] (1650-й артиллерийский полк), подполковник Власов (1650-й полк снабжения). Зверев, «прирожденный офицер», солдат «почти прусской чеканки», с «вежливостью светского человека», одновременно обладал «темным своенравием», которое командующий военным округом генерал танковых войск Вейель и комендант учебного военного лагеря генерал-майор Б. пытались смягчить, иногда приглашая его на чай [153]. Зверев, выходец из рабочей семьи, сделал в Красной Армии быструю карьеру. Уже в советско-финскую зимнюю войну он был командиром дивизии; в начале германско-советской войны он был ранен и вскоре попал со своей дивизией в окружение. Ему удалось вместе с несколькими офицерами пробиться к советским линиям. Как мнимый шпион он был арестован и на 6 месяцев брошен в тюрьму, а затем использован в Средней Азии на более низкой должности. Но уже в 1942 г. он вновь был командиром дивизии на советско-германском фронте. Будучи военным комендантом города Харькова, он в марте 1943 г. попал в плен, где вместе с 780 другими советскими офицерами из лагеря в Днепропетровске присоединился к Освободительному движению[24]24
  Данное утверждение не соответствует действительности. После Днепропетровского лагеря Зверев содержался в трех других лагерях и был освобожден из плена только в июле 1943 г., после того как обратился в газету «Заря» с просьбой разрешить ему заниматься улучшением бытовых условий военнопленных. См.: Александров К.М. Указ. соч. С. 158.


[Закрыть].