Текст книги "Ленинград-28 (СИ)"

Автор книги: Иннокентий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Иннокентий Дмитриевич Соколов
Ленинград-28

Пролог

В трубке шумно дышали. Панюшин вслушивался в дыхание, замирая и пьянея от собственной наглости.

– Алло – наконец пробормотал он, все еще не веря в удачу.

– Хуйло! – грубо сострили на том конце провода. – Чего тебе?

– Коровяк…

Панюшин размашисто перекрестился, не отпуская при этом трубку телефона.

– Жопа не треснет? – задохнулся от возмущения голос в трубке, но тут же, впрочем, исправился: – на какой объект?

Панюшин опустил взгляд. Карту он расстелил на столе, прямо на ней разместились початая бутылка самогона и нехитрая закуска – кусок сала да полкольца кровяной колбасы.

– Сейчас… – пробормотал Панюшин, вонзая в отмеченное на карте место ножку циркуля. Он прочертил круг, и в тех местах, где линия пересекала метки, поставил карандашом крестики. – Значит… Славянск – два ноль восемь… гм. На четвертый.

– Позиции? – деловито осведомился неизвестный обладатель голоса.

– С первой по девятнадцатую включительно… и двадцать восьмую тоже…

– Панюшин, ты вообще охуел? – голос сорвался на визг. – Ты соображаешь, что несешь?

– Я оплачу… – Панюшин почувствовал, как задергался левый глаз.

Голос замолчал. Невидимый собеседник, похоже, собирался с мыслями.

– Юра, я тебя прошу. Просто по-человечески…

Панюшин не ответил. Он ковырнул ногтем карту, проверяя наклейку. На том конце провода вздохнули, видно решив, что от уговоров не будет проку:

– Хер с тобой, Панюшин. Оплата по коду восемь. Задания сообщу дополнительно. Сегменты заберешь после выполнения. Связь ровно в девятнадцать ноль-ноль, задержка семь сигналов, все, отбой…

Панюшин замер, слушая пронзительные, прерывистые гудки спецсвязи. Затем медленно, словно боясь, лишний раз шевельнуться, положил трубку на стол. Оставалось ждать.

Он скосил глаза. Из-под стола, прямо под ноги, натекла целая лужа густой липкой крови. От запаха чуть поташнивало. Панюшин отвернулся. Время уходило, улетало, его оставалось совсем чуть-чуть. Даже меньше, чем он рассчитывал.

Юрий налил полный стакан, и не спеша начал пить, но где-то на половине захлебнулся и тут же изблевал содержимое желудка. Непереваренные куски сала и кровяной колбасы образовали причудливый букет, испачкав и без того грязную карту.

– Черт… – прорычал Панюшин, и бросился оттирать извергнутое.

Он сорвал карту со стола, и невольно бросил взгляд на пол.

Старуха наполовину лежала под столом. Правый глаз удивленно вспучился, словно его обладательница пыталась обозревать пространство у себя за спиной. Вместо левого ржавела шляпка огромного шиферного гвоздя. Панюшин самолично вбил его, и после того, как хозяйка дома перестала мычать и сучить ногами, не выдержал, и бросился срывать пожелтевшую, издававшую отвратительный запах, одежду. Отбросив смердящие тряпки, он овладел старухой, после чего с отвращением поднялся, пытаясь не дышать носом. Теперь же он смотрел, как наливается чернотой костенеющее тело…

Панюшин обошел стол. Сразу у входа, разместился старый продавленный диван. Панюшин присел на корточки, исследуя основание. Истрескавшаяся доска скрипела, прогибаясь под сильными пальцами. Наконец Панюшин нащупал защелку, и с трудом провернул основание вокруг оси. Его взору открылся тайник.

Возле продолговатого промасленного пакета лежало вместилище. Панюшин осторожно вытащил его, после чего запихнул пакет поглубже, и закрыл тайник. Вместилище было обернуто несколькими слоями газет. Отбросив обертку, Панюшин поставил коробку на стол.

На крышке сверкнула полированная, металлическая пластина, на ней было выгравировано:

«Ленинград-28. Сегменты: поз. 20 – поз. 27. Ответственный Панюшин Ю.С.»

Погладив пальцем пластину, Панюшин надавил на малозаметный рычажок сбоку, и открыл вместилище. Внутренняя поверхность коробки была оббита бардовым бархатом. В специальных углублениях разместились сегменты. Восемь штук.

Панюшин осторожно вытащил коровяк, разложил на столе, рядом с коробкой.

Сверкающие иридиевые кругляши, величиной с пятак. С одной стороны они были отшлифованы до блеска, на обратной стороне имелась гравировка в виде пятиконечной звезды с номером позиции посередине. На блестящей стороне сегментов выбит знак проекта – рогатая бычья голова, по кругу лазерная насечка – код сегмента.

Панюшин перебирал коровяк, не в силах преодолеть нетерпение.

Скоро, очень скоро… Быстрее, чем они все думают. Теперь, когда ключ у него, никто не встанет на пути. Все завершится совсем не так, как рассчитывают эти олухи, и он, Панюшин, еще удивит всех!

Панюшин вытащил из кармана ключ, и лазерную указку. Красный луч отразился от гладкой поверхности ключа, и соткал в воздухе голографический образ – три звезды, окружающие все ту же коровью башку. Панюшин удовлетворенно хмыкнул. В том, что ключ настоящий, он убедился еще вчера, когда разжал кулак Ланового. Бывший начальник даже после смерти не собирался расставаться с вверенным ему сокровищем. Панюшин закрыл глаза, вспоминая…

Глава 1

Он вошел в кабинет, одурев от запаха сирени в приемной. Секретутка затолкала невыразительный букет в такую же невыразительную вазу – результат работы местных мастеров. Что и говорить, за годы перелома Славянск успел накормить дешевой и не очень посудой всех желающих. Панюшин одно время и сам пытался подработать в одном из посудных цехов обжигальщиком, но быстро охладел – в невыносимых условиях работы не было ни одного плюса, но зато имелся целый ворох минусов – зарплату зажимали до последнего, от высокой температуры в цеху портились зубы и что самое главное, безвозвратно уходила сноровка. Ее Панюшину было жальче всего. Сноровка выручала не раз, и даст бог, будет выручать и дальше.

Дверь внушала уважение – огромная, лакированная, еще с тех самых времен, когда ступени покрывали бархатной дорожкой, а в огромных, прохладных коридорах царила бестолковая суета. Сейчас же заводоуправление больше напоминало морг – прохлада осталась, вот только суета сменилась прозябанием.

– Разворовали завод, суки… – беззлобно подумал Панюшин, и толкнул дверь.

Секретарша вытаращила глаза, вмиг превратившись из склочной бабенки в раздувшуюся жабу, но Панюшин бодро протопал в кабинет Ланового, даже и не думая терять время на выбрыки истеричной тетки.

Игорь Ильич Лановой пребывал в том состоянии духа, когда на все охота положить огромный ржавый болт – в последнее время дела на заводе шли ни шатко, ни валко, как впрочем, и на большинстве подобных предприятий Славянска. Стезя была накатанной – банкротство, роспуск давно опустившихся работяг, создание наблюдательного совета в лице представителей местечковой мафии, подставного директора, проходимца главбуха да откровенно криминального вида охраны, ну и как водится дальнейшее распыление материально-ресурсной базы в неизвестном направлении. Единственное что не попадало под характерные признаки – наличие самого Ланового. Игорь Ильич прикипел к производству еще с тех, допереломных времен, и остался при заводе, провожать тоскливым взглядом выезжающие дальномеры с некогда заводским оборудованием.

Так в настоящее время был благополучно порезан и вывезен на металлолом огромный цех по производству керамической плитки, стометровые туннельные печи разбирались на кирпич ушлыми работягами под пристальным надзором секьюрити, километровые бухты силового кабеля давно уже покинули заводские стены и нашли вечное упокоение в жерле переплавочного тигля, где-нибудь на окраинах города. На очереди были складские помещения и экспериментальный цех по производству химического оборудования.

Впрочем, была еще одна причина, до поры до времени удерживающая Ланового на неспокойном месте директора Славянского керамического завода. Причина была донельзя материальна и отчасти банальна – покосившийся от времени автомат для газировки, что стоял поодаль от останков бывшей столовой. Газировка в автомате закончилась еще задолго до официальной кончины самого завода, но что-то в покосившемся аппарате не давало покоя самому Лановому. Быть может, отчасти виной тому был некий секрет, который Лановой охранял с замиранием сердца, отметая всяческие попытки загрузить железный ящик, с чудом уцелевшим стаканом для газировки, в безликий грузовик, чтобы превратить совершенно бесперспективный осколок допереломной эпохи в нечто более рациональное – в тот же металлолом, например.

Каждый раз, проходя мимо столовой, Лановой замирал в нерешительности, пытаясь сообразить, что не дает покоя директорской голове. Мысли крутились по кругу, сам автомат притягивал взгляд, но отчетливый звон в ушах не давал сосредоточиться, и Лановой брел далее, недоуменно почесывая голову, растущую лысину которой несколько портил кривой шрам, пересекающий правый висок, и теряющийся в жидкой пряди волос.

Ввалившись без стука, Панюшин остановился посреди кабинета, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Лановой сумрачно смотрел на бывшего подчиненного – еще давно, когда не было в помине самого завода, вернее сам завод-то был, просто Лановой не имел никакого отношения к производству керамики, выбрав несколько иную профессию, Панюшин казался очередным простаком. Сейчас же во взгляде Юрия плескалась холодная решимость.

Панюшин первым решил нарушить ширящуюся паузу:

– Ну, здравствуй, Ильич.

Он пересек кабинет упругим шагом, мимоходом отметив главное – огромную карту Славянска на стене, и странный, раза в три больше обычного, циркуль, с блестящей металлической головкой, похожей на шар от гигантского подшипника, под картой. Циркуль был небрежно прислонен к стене, и Юрий заметил тонкие отверстия на карте – похоже Лановой проводил какие-то одному ему известные вычисления.

Ильич не ответил. Протянул руку, словно не веря еще до конца, но тут же опустил ее, попятился, пытаясь нащупать кресло. Панюшин смотрел, как Лановой пытается усесться, не сводя при этом настороженного взгляда с бывшего оператора туннельной печи.

– Не слишком рад меня видеть – едва усмехнулся губами Панюшин, и наклонился подобрать циркуль.

Лановой переменился в лице.

– Зачем пришел? – выдавил он, наконец.

– Да так, вспомнилось кое-что… – многозначительно протянул Панюшин, оглянувшись на полуоткрытую дверь, из которой маячила любопытная мордочка секретутки.

– Никого не пускать, я занят! – рявкнул Лановой, и любознательную девицу тут же словно сдуло. Панюшин улыбнулся.

Ключ лежал на столе. Краем глаза, Панюшин успел увидеть открытую дверку сейфа за спиной Ланового. По всей видимости, тот время от времени доставал игрушку, пытаясь сообразить, что к чему, вот только память стала подводить старика, да и нервы ни к черту. Юрий прекрасно понимал глубину озабоченности Ланового, вот только поделать ничего не мог – все, что было раньше, осталось там, за переломом, и все потуги Ильича вернуться назад заранее были обречены на провал.

Панюшину было все равно. Его попытки вспомнить прошлое напоминали брожение по двору, среди мокрых простыней, вывешенных трудолюбивыми хозяйками – влажная ткань липнет к телу, не давая пройти, и можно только размахивать руками, пытаясь пробраться сквозь белое царство. Что чувствовал Лановой – было известно ему одному. Беспомощные потуги, мутная пелена там, где должны быть какие-то воспоминания, и тугая головная боль. Вот, пожалуй, и все.

Первым воспоминанием Панюшина, было видение сверкающего пятака, брошенного в кофейную банку. А самым первым, пускай и вспомнил об этом Юрий много позже – яркий свет и тревожный блеск кафеля. Во взгляде Ланового, Юрий видел все то же – бестеневую лампу над потолком и кровавые разводы на стеклянном столике.

– Ну, говори, раз вспомнилось – Ильич нащупал таки директорским задом кресло, и теперь Панюшин возвышался над ним, пускай и был просто гостем.

– Симпатичная вещица – Панюшин дотронулся до ключа пальцем.

Лановой положил руку на ключ.

– Не твоего ума дело. Говори, что нужно, и проваливай! – голос директора был тверд и суров. В прошлый раз они расстались не очень хорошо, и Лановой всем своим видом давал понять, что все последующие встречи, если и состоятся, то, вряд ли будут дружественными.

– А нужно мне мил друг немного. Самую малость… – ласково пропел Юрий, и наклонился над столом, упершись кулаками в затертую столешницу.

Игорь Ильич выжидающе смотрел на посетителя.

– Немного информации, и можешь позабыть обо мне навсегда. Без дураков…

В кабинете наступила тишина. Молчал Лановой, пытаясь сообразить, что нужно от него этому проходимцу, вышвырнутому в свое время из керамцеха, молчал Панюшин, поскольку того требовала ситуация.

– Какая информация, ты… – не выдержал первым Лановой.

– Тсс… – Панюшин приложил руку к губам. – Всему свое время, Игорь Ильич. Слушай – шепот, шелест, вихрь, спайка, гром, свет…

Панюшин перечислял кодовые слова, с удовлетворением наблюдая, как меняется выражение лица директора. Лановой открыл рот. Он откинулся в кресле. Рубец на голове налился кровью, а на лбу выступил пот.

Когда Юрий закончил, Ильич был готов к работе – судя по вытаращенным глазам и обвисшим щекам. Панюшин обошел стол, приблизившись к хозяину кабинета. Наклонился, чтобы лучше слышать. Информация распирала директора, он нетерпеливо шевелил губами, словно ожидая разрешения излить всю ту муть, что накопилась в душе с самого перелома. Он был жалок и бледен.

Панюшин удовлетворенно смотрел на Ильича. Ловил его яростный взгляд, в котором бесновалось пламя.

– Говори – сжалился он, наконец, и Лановой облегченно заговорил.

Рассказывал недолго, да и все не то, что хотелось бы слышать Панюшину. Юрий мрачнел, с каждой минутой наливаясь раздражением. Все что знал Лановой, а знал он совсем немного, и так было известно Панюшину. Вот только ключ на столе притягивал взгляд – тонкая трубочка из плексигласа, с пестрой спиралевидной лентой внутри. Ключ поблескивал в лучах жаркого сентябрьского солнца, и Панюшин мучительно пытался вспомнить, где уже видел подобную штукенцию.

Лановой закончил говорить, и замер, уткнувшись пустым взглядом в противоположную стену кабинета. Юрий щелкнул пальцами, и директор как-то враз обмяк. И когда Лановой по особенному засопел, Панюшин вспомнил, что означает блестящая трубочка.

Директор заметил интерес Панюшина, и суетливо схватил ключ. Он уже начал приходить в себя, и пытался сообразить, что происходит. Юрий еще раз осмотрел кабинет. Справа от стола, колыхались на ветру шторы. Панюшин вспомнил, что, входя в заводоуправление, обратил внимание на небольшой балкончик, с осыпающейся штукатуркой. По всей видимости, там за шторами и был выход на балкон. Ну да, точно – Панюшин мысленно прокрутил в голове план здания, который составил в считанные секунды. Что ж, возьмем на заметку, мало ли что.

Панюшин слез со стола, подошел к карте. Похожая была и у него, вот только его карта была куда подробнее. Карта карте рознь – это Панюшин усвоил еще до перелома. Он наклонился, подобрал циркуль. Ого, тяжеловат инструмент.

Лановой, насупившись, следил за всеми перемещениями Панюшина, по-прежнему сжимая ключ в руках. Его голова вновь стала пустой, и эта пустота привычно действовала на нервы. Кажется, они только что о чем-то разговаривали, но о чем? В памяти всплывали только бессвязные обрывки слов да смутные образы, вроде матовой таблички, прикрученной проржавевшими болтами к боковой стенке корпуса автомата для газировки.

Когда Ильич повернулся, чтобы положить ключ обратно в сейф, Панюшин молча бросился на него. Они сопели, пытаясь, одолеть друг друга, свалились на пол, и уже там, собравшись с силами, Юрий заехал директору прямо в висок головкой циркуля. Лановой захрипел и закатил глаза. Потом Юрий душил его, удовлетворенно наблюдая, как дергается грудь начальника, не получая воздуха.

За окном раздался визг тормозов, и Панюшин на мгновение замер, прислушиваясь. Он осторожно, чуть ли не на цыпочках, подкрался к балконной двери, и осторожно выглянул из-за шторы.

К проходной подъехал огромный сверкающий джип. Хлопнули двери, и из недр огромного салона вывалились на свет божий новые хозяева жизни – здоровые молодчики с крепкими шеями. Тяжелые цепи блестели золотом, а лысые затылки придавали особый шарм. Услышав, как тихонько отворяется дверь кабинета, Панюшин нырнул за штору, и вовремя – пронзительный крик секретарши разорвал тишину.

– Вот дура! – невпопад подумалось Панюшину. Он выглянул – услышав поросячий визг секретутки, молодчики рванули к входу, вытягивая пистолеты.

Нужно было спешить. Панюшин рывком перебросил сильное тело через балкон, с силой ухватившись за бортик балкона. Ноги описали широкую дугу, и Юрий повис на бортике. Досчитал до трех, разжал руки, и упруго приземлился на землю.

– Эй брателла, тормозни, нах!

Здоровенный амбал выскользнул с водительского места. Панюшин осмотрелся – справа, изгибаясь, уходила вдаль кирпичная стена завода, вдоль которой росли чахлые ели с отпиленными верхушками, непременный атрибут Славянска (иногда Юрий скрежетал зубами, проклиная полупьяное быдло, что тешило туповатых родичей, принося на Новый Год изуродованные деревья), не годится – там она будет как на ладони, слева ступеньки крыльца и темная влага проходной с вертушкой из нержавейки – еще немного, и бандиты, обнаружившие мертвеца, выскочат наружу. Единственная возможность – вперед, мимо черного монстра на титановых дисках.

– Ты чо, чумной, иди сюда, не ссы… – Панюшин пошел навстречу, всем своим видом демонстрируя – свой я, браток, свой.

– Там Ильичу плохо – Затараторил он, разводя ладони в стороны.

Хитрость удалась. Водила чуток расслабился, и Юрий, подойдя ближе, прижал кончики пальцев к ладони, напрягая кисть.

– Гена, держи падлу! – заорал с балкона один из качков, и рука водителя метнулась к поясу за оружием. Юрий предугадал движение бандита и выбросил вперед кисть, метясь в шею. Кадык Гены хрустнул, и верзила рухнул на землю. Панюшин пронесся мимо машины, мимоходом заглянув в салон джипа. Ключей не было – предусмотрительный Гена наверняка сунул брелок в карман. Ну и черт с ними – с джипом.

Напротив заводоуправления угрюмо серели корпуса заочного отделения пединститута. Неприметная тропинка петляла между соснами (с такими же спиленными верхушками), уходила вдаль, огибая воняющий хлоркой туалет, чтобы затеряться между кучами мусора. Панюшин несся прочь, расшвыривая каблуками туфель прошлогоднюю хвою. Там за мусорной кучей дыра в заборе, и если удастся выбраться – что ж, старушка судьба подождет до следующего раза, когда можно будет подставить подножку старику Панюшину.

Пролезая через дыру, он вновь услышал запах хлорки. Все правильно – впереди еще один туалет, куда больше и грязнее предыдущего, затем автобусная стоянка, и платформы автовокзала. Что нравилось ему в этом чудном городке – удивительная компактность. Огромные производственные цеха мирно соседствовали с покосившимися домами, широкими озерами, безлюдными, но, тем не менее, изрядно загаженными посадками с кривыми тополями и изувеченными соснами и елями. Тут же тебе и вузы, и вокзал, и центр города – просто прелесть. Особенно если нужно оперативно скрыться в толпе, что Панюшин тут же и сделал.

Всю дорогу домой, он украдкой ощупывал ключ в кармане, пытаясь сообразить, что делать с попавшей в руки игрушкой. Лазерную указку для ключа, Панюшин отобрал в парке у пацаненка, подарив взамен мятый червонец, что впрочем, не помешало испуганному шкету заныть, и броситься к гуляющей неподалеку мамаше. Панюшин не стал искать встречи с разъяренной самкой и благополучно удалился…

* * *

Воспоминание окончилось, словно кто-то нажал кнопку «Стоп». Панюшин открыл глаза, возвращаясь в реальность. Он давно уже перестал удивляться странной способности играться с прошлым. Достаточно легкого усилия, и некогда пережитое вновь встает перед глазами, становясь объемным, чуть ли не осязаемым. При желании он мог проиграть любой эпизод своей жизни, рассмотрев все до мельчайших подробностей, правда, до определенного момента, за которым оставались лишь жалкие крохи – призрачные лоскутья, ворошить которые, все равно, что ковыряться на помойке – вроде и много всего, вот только толку никакого. Вот такой вот каламбур получился.

За окном что-то треснуло, и Юрий испуганно вскинул голову. Он быстро, но, тем не менее, соблюдая осторожность, сложил сегменты в коробку, и, оглядываясь, запрятал ее в шкаф. Шум за окном усилился – кто-то колотил в калитку, пытаясь привлечь внимание. Панюшин проскользнул к окну, и замер, высматривая в щели между занавесками, причину шума.

Хлипкая калитка треснула, подалась. Юрий увидел как здоровенный детина в затертой спецовке, поплелся по двору, спотыкаясь на ходу.

Чертова старуха – день уже заканчивался, и лишние хлопоты были вовсе ни к чему, тем не менее, очередной клиент подбирался к разбитому крыльцу, очевидно желая приобщиться к возвышенному – старая перечница торговала самогоном, и в сарае змеевик из нержавейки ронял в широкую горловину трехлитровой банки горючую слезу.

Гость протопал без остановки до самой двери, и что есть силы, впечатал тяжелый кулак в фанерную дверь.

– Хозяюшка! Встречай гостя.

Панюшин стиснул зубы. Хуже и быть не могло – иногда за определенную плату, старуха принимала клиентов на дому. Выносила огромную сковороду со скворчащей яичницей, ставила графин, и присаживалась рядом, поддакивая беззубым ртом, завистливо наблюдая, как дергаются в такт сизые кадыки гостей. Похоже, детина и был одним из таких постояльцев.

До выхода на связь, оставалось еще два часа, и домик старухи казался вполне надежным убежищем. Теперь же, слушая, как ломится в дом здоровяк, Панюшин начал сомневаться в выборе. С другой стороны, все равно пришлось бы выручать коровяк.

И со старухой опять же получилось нехорошо. Старая карга и так знала гораздо больше того, что ей было разрешено непростыми обстоятельствами, да и у него не было выбора – тем более дело привычное, телу и душе вполне угодное…

Здоровяк навалился на дверь, и та подалась – проржавевшие шляпки шурупов не выдержали, разболтанная задвижка засова повисла на прогнившем дереве. Панюшин затаился у входа в спальню, выглядывая из-за пыльной шторы. Он вдыхал запах лаванды, что насквозь пропитал собой пошловатый рисунок на шторах, и в который раз подивился тому, что мир совсем не таков как раньше.

То, что мир изменился, Панюшин понял давным-давно, еще тогда, когда впервые вступил на землю обетованную, точнее загаженный перрон этого провинциального городка. И виноваты, несомненно, люди, населяющие этот неуютный, худо-бедно обжитый мирок. Отчего же ему не прогибаться, поддаваясь глупости, подлости и пошлости, раздираясь с неприятным треском половиц под ножищами незваного гостя.

Незнакомец, тем не менее, чувствовал себя как дома. Он обогнул круглый стол, даже не обратив внимания на торчащие из-под него старухины ноги, перешагнул с показным равнодушием, и замер, обозревая гостиную, обклеенную дрянными обоями, выцветшими и местами, отставшими от стен, перевел взгляд на закрытый шторами проход в спальню, и позвал тихонько:

– Панюшин, сука, выходи подлый трус…

Ответом была тягучая тишина. Ходики с кукушкой пытались заполнить ее ритмичным пристуком, но Юрию на миг показалось, что проклятая тишина стала чем-то вроде воронки на поверхности моря, черной дыры, способной затянуть в манящую глубину и мысли и чувства такого неудачника, как он.

Детина хмыкнул.

– Хорош, придуриваться, герой. Гвоздик-то небось с собой принес, злодей?

Панюшин поежился. Из-под стола торчали только ноги старой ведьмы, и гость при всем желании не мог видеть остального, значит что? А вот, что – херовы твои дела, Юрка…

* * *

Мир менялся на глазах. Пашка Бугаев с ужасом смотрел на изменения, не решаясь представить даже, что будет потом. То, что еще вчера казалось запретным, сегодня было делом привычным, вызывающее стало обыденным, а шокирующее – провинциально-скучным.

Бугаев тихо матерился, глядя на окружающий беспредел.

Мир встал на дыбы, явно собираясь завалиться на спину, прижав самого Пашку с его самобытной беспомощностью. Пашка замирал, стараясь не обосраться от страха, но все на что он был способен – выполнять текущие распоряжения, повизгивая от восторга каждый раз, когда благодатная рука начальства поглаживала загривок. Черт возьми – терпеть окружающее блядство не оставалось больше сил. Иногда Бугаев стискивал зубы, чего за ним никогда не водилось – так, например, удушив жертву, он мысленно благодарил небеса, и того, кто обитал среди белокурых облаков, за каждый новый день, пускай и похожий на все остальные. Программа работала четко – обхватить сильными руками слабую шею, надавить, подержать немного, ну и так далее… Пашка расценивал подобные задания как некий тест – способность оставаться в деле, сохраняя прежний рассудок.

Он обвел комнату взглядом. Сука-Панюшин надумал заняться собирательством. Коровяк штука прошлая, вполне благополучно подзабытая. Так нет же – нашелся говноискатель-правдолюбец, нате, вот он я.

Бугаев тихо злился каждый раз, когда очередное чмо пыталось доказать что-то себе и окружающим. Как водится за счет самих окружающих. Ну и как принимать реальность, данную в ощущениях? Тем более, что ощущать становилось с каждым разом все труднее и труднее. Да и сами ощущения вселяли не вполне ясную, но тревогу.

Ладно, хер с ними всеми. Делу время, а потехе… час вроде? Пашка почесал нос.

В школе Бугаева поначалу за глаза называли «Пашенька». Пьяный родитель не вполне удачно пошутил, подарив сыну такое имя. Пусть само по себе имя и не несло ничего обидного, но в сочетании с могучей фигурой звучало как-то обидно. Поразмыслив на досуге, Бугаев пришел к выводу, что могло быть и хуже. Назвали бы, например, Ипполитом, или еще чего лучше Поликарпом, вот это было бы действительно чересчур – Пашка не вынес бы подобного унижения. Сверстники, были того же мнения, провожая тоскливым взглядом, огромные и мозолистые Пашкины кулаки. В старших классах «Пашенька» превратился в Бугая, и именно эта кличка вспыхнула холодными стальными буквами в памяти Панюшина.

Дальше дело пошло быстрее. Память засуетилась, выбирая из темноты картинки прошлого. Пашка-Пашенька, Павел Бугаев – в заведении его иногда прозывали, опять же за глаза, разумеется «Пашка-Таракашка». Старый приятель, наместник черта на земле. Вот как…

– Чудо-юдо, злобный хер. Выходи Панюшин, выходи сукин сын.

Панюшин выскочил в гостиную, и обмер, делая вид, что не верит глазам.

– Пашка, ах ты ж штопаный гандон!

Бугай довольно заржал, широко расставил руки, словно собираясь обхватить жилистое тело Панюшина.

– Здорово, Раскольников хренов! Что ж ты, старушку-то, за двадцать копеек уработал?

Юрий увернулся из объятий Бугая, и сноровисто хлопнул того по плечу.

– Ну не скажи. Пять старушек – рупь…

Сделав вид, что не обиделся, Пашка ухмыльнулся, подошел к столу, и поманил пальцем.

– Садись, Панюшин, рассказывай.

Юрий прищурился. Справится с Бугаем, при желании возможно, вот только знать бы наверняка, с какой целью тот пожаловал.

– А что тут рассказывать? Сижу вот, никого не трогаю. А со старушкой, ерунда вышла, согласен… Ну так у каждого свои развлечения.

Бугай хмыкнул.

– А коровяк ты тоже для развлечения собирать стал?

– Какой коровяк? – Быстро спросил Панюшин, всматриваясь в Пашкино лицо, словно пытаясь прочитать на нем ответы на все вопросы.

– А такой вот, коровяк. – Улыбка сошла с лица Бугаева. Пашка оценивающе взглянул на собеседника.

Панюшин забарабанил пальцами по столешнице. Руки у него были худые и жилистые. При желании Панюшин мог провисеть несколько часов на турнике, держась одним лишь указательным пальцем. Бугай знал об этом, как знал и о том, что может скрутить сильную Панюшинскую шею, даже особо не напрягаясь.

Тишина вернулась в стены дома. Тикали часы с кукушкой, чуть позванивали фарфоровые ведерки дамы с коромыслом, за окном мычали соседские коровы – сельская идиллия, да и только. Если постараться, можно не думать о том, что под столом костенеет старушечий труп.

– Как про старуху узнал? – спросил Юрий, чтобы хоть как-то заполнить тягучую паузу.

Бугай положил на стол пудовые кулаки.

– Узнал и узнал – что уж тут. Старуху давно в расход нужно было пустить – вот только со временем неувязка вышла. Ну, к этому еще вернемся. Где гвоздь взял?

– Выдрал с крыши.

Бугай кивнул.

– За картой с оружием ходил?

– Нет. В НИИ на проходной металлоискатель стоял. А тебе-то что?

Бугаев не ответил. Его мозг работал как компьютер, пытаясь найти правильный ответ. Несмотря на характерную внешность, Пашка иногда приходил к неожиданным выводам, которые в итоге оказывались верными. Знал, вернее, вспомнил об этом и Панюшин.

– Да и собственно, какая разница – ты-то здесь чего забыл? – вопрос повис в воздухе.

Для себя Панюшин так и не смог решить, зачем он убил старуху. Это было похоже на выстрел – что-то неведомое выплеснулось из него. Какая-то дикая, злая энергия, точкой приложения которой и стал левый глаз старой процентщицы. Все что случилось потом – исключительно личное, Бугаю знать о том не положено.

– К тому же, если старушка не нужна, то тем более никаких вопросов и быть не должно. Ворошить былое мне не резон, так что гражданин Бугаев, ступайте себе с богом.

Бугай задумчиво шевелил губами. Часы мерили время потускневшим маятником, и даже мертвая старуха внимала высоким речам, впитывая посиневшим телом правоту Юркиных слов.

– А не то…

– Что? – растерялся Панюшин.

– Ты забыл добавить… – Бугаев повернул голову, и посмотрел отсутствующим взглядом.

Юрий подобрался. Шутки шутками, а у Таракашки разговор всегда был коротким. Раз два, и душа вон. Как бы не вышло чего.

– Паша, я прошу тебя…

– Ага, чисто по-человечески – механически продолжил Бугай. Панюшин обмер.

– Чего ты? – он шептал, пытаясь вытолкнуть слова, что превратились в осклизлые комочки медицинской ваты.

– Ну да, ну да… – бубнил Бугаев, насыщая атмосферу дома ненужным страхом. – Когда там связь? Ровно в девятнадцать ноль-ноль?

Панюшин упруго выскочил из-за стола. Удавка выскользнула из рукава маленькой опасной змейкой. Свистнула в воздухе, затягиваясь вокруг широкой шеи.

– Остановись, дурак… Пожалеешь… – Бугай захрипел, пытаясь вырваться. – Слушай, слушай сюда… Гром, вихрь, спайка…

Юрий отмалчивался, скривив лицо в нехорошей ухмылке. Не слушать, ни в коем случае не слушать! Все что скажет Бугай – все от лукавого, не стоит слушать. Ни одного слова!

Он душил Пашку, туже затягивая удавку, упираясь коленом в широкую спину Бугая. Тот не сдавался, мотал башкой, словно бык на бойне – Панюшин чувствовал, как вместе с остатками воздуха, из легких толчками выходит жизнь. Бугай дернулся в последний раз, и затих.