Текст книги "Бородавки святого Джона"

Автор книги: Инна Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Меня не нужно бояться, – продолжал Оглио, усаживаясь рядом с ней на диван. – Зовут меня Отто Иванович, очень легко запомнить, да?

– Да, – ответила Валерия, улыбнувшись.

– Вот и хорошо. Мы немного поговорим о том, что с вами случилось, Валерия Павловна. Расстройства памяти довольно обычный недуг. С вами, правда, случилось нечто иное – в результате психической травмы вы все забыли. Не буду убеждать вас, что память вернется в ближайшее время. Трудно делать прогнозы, но надеяться надо. Думаю, первое время я буду приезжать сюда к вам, а потом вы и Андрей Николаевич нанесете визит в мои… так сказать, палестины. Мы обследуем вас, прокрутим на тестах, как говорит мой помощник, доктор Кочерга… Это настоящая фамилия, – Оглио усмехнулся, заметив, что Валерия улыбнулась. – Назначим медикаментозное лечение, баротерапию… Ну, да не будем забегать вперед. Всему свое время. Согласны?

Валерия опять кивнула. Она не сводила глаз с психиатра, ловя каждое его слово. У Отто Ивановича не было пронизывающего взгляда, длинных волос, черной одежды – всего того, чего мы ожидаем невольно от психиатра, который в наших глазах родственник не то дьяволу, не то фокуснику. Он был обыкновенный человек с мягкими манерами, приятным голосом, в словах его проскальзывал легкий юмор. Его выпуклые глаза смотрели с участием. Он внушал доверие.

– Самое главное, вы – дома, – говорил Оглио. – Это очень важно. Могло быть всякое. В моей практике бывали случаи… вот познакомимся поближе, я вам расскажу. Вы дома, рядом с вами любящий человек. Он вам расскажет о том, чего вы не помните. Встречайтесь с друзьями, любые положительные эмоции будут вам во благо. Я думаю, мы преодолеем ваше состояние. Вы мне верите?

– Верю, – прошептала Валерия.

От волнения она расплакалась. Стеснялась и старалась плакать бесшумно, не всхлипывая, смахивая ладонью слезы. Андрей подумал, что заплакала она впервые…

– Вот и прекрасно, – заключил Оглио. – Просто распрекрасно! Вот и умница. На этом мы закончим сегодня, – он сжал ее плечо. – Андрей Николаевич, пожалуйста, проводите меня, – он поднялся.

– Что вы думаете? – спросил Андрей в лифте.

– Не знаю, – честно ответил психиатр. – Пока не знаю. Амнезия – тяжелое психическое состояние, иногда проходят годы, прежде чем наступает улучшение. Но иногда амнезия носит кратковременный характер, и пациент вспоминает все уже через несколько часов. Когда это случилось?

– В воскресенье.

– Сегодня пятница. Шесть дней. Это много. Психика – тонкая и хрупкая ткань, дырочки трудно заштопать, – Оглио улыбнулся, протянул руку. – Рад был познакомиться, Андрей Николаевич. Нас когда-то представляли друг другу, но это было давно и… неправда. По-настоящему мы познакомились только сегодня, чему я весьма рад, несмотря на печальные обстоятельства. – Он помолчал и повторил, улыбнувшись: – Действительно, рад. Вы даже не представляете себе насколько. Потрясающе интересный случай. Я доволен, что вы обратились именно ко мне. У вас славная жена… мужественная, прекрасно держится. Наша задача – помочь ей. И еще… я хочу сказать… – Он замялся на миг. – Знаете, Андрей Николаевич, мы, разумеется, сделаем все, что в наших силах… но… помните, это еще не конец света. Вы согласны? Это не безнадежно, это не вопрос жизни и смерти. За что я и люблю свою профессию – мои пациенты… не умирают! – Он рассмеялся, заглянул в глаза Андрею, ободряюще похлопал по плечу…

Глава 12
НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА, А ТАКЖЕ РАССУЖДЕНИЯ ОБ ИДЕАЛЬНОМ УБИЙСТВЕ

Слухи, один другого нелепее, поползли по заводу. Приходила полиция, задавала вопросы о Рамоне, которую якобы убили. Немолодой капитан, неприветливый и какой-то невыспавшийся, расспрашивал Андрея. Было видно, что убийство Ромашки его не очень трогает. Андрей сказал, что о личной жизни убитой ничего не знает. К счастью, до капитана не дошла информация о дружбе Валерии с Ромашкой и о происшествии с его женой. Андрей, уставший бояться, отвечал на вопросы сухо и кратко. Капитан наконец ушел, оставив на всякий случай номер телефона и сообщив, когда можно будет забрать тело на предмет захоронения. Ромашка была незначительной фигурой, у полиции есть дела и поважней. Наркотики, там, или этнические разборки.

Позвонил Венька Сырников, спросил: уже знаешь про Ромашку? Знаю, ответил Андрей.

– Ее задушили, – сообщил Венька, ему были известны подробности. – В квартире страшный беспорядок, видимо, имела место драка. Она перед смертью напилась.

Андрей молча выслушал то, что Веньке удалось выудить через знакомых в разных сферах, желая только одного, чтобы он провалился в преисподнюю вместе со своей информацией. Венька описывал детали, и Андрей невольно чувствовал подтекст – сначала Лерка, теперь Рамона… Неспроста, ох, неспроста! Но Венька так ничего прямо и не сказал – не посмел.

День был несуразный. Люди бросали работу, собирались кучками и шептались. Ромашку не любили, и вердикт общественности был – вот, мол, доигралась. Пьянки и гулянки до добра не доводят.

Андрей был уверен, что смерть Ромашки и происшествие с Леркой непременно свяжут, не могут не связать. Он просидел в кабинете до вечера, дожидаясь, пока все уйдут, и около восьми отправился в бар по соседству, где они часто сиживали вчетвером: он сам, Дядя Бен, Тепа и Савелий Зотов. Четыре мушкетера. Триумвират плюс. Ни Дяди Бена, ни Тепы в баре не оказалось. Зато был Савелий. Не один, а в компании лощеного красавчика в черном костюме и при галстуке-бабочке.

– Андрюша! – радостно закричал Савелий. – Давай к нам! Это мой друг Федор Алексеев, – гордо представил он красавчика, когда Андрей уселся рядом с ними. – Я говорил тебе, помнишь?

Они обменялись рукопожатием.

– А мы тут рассуждаем о всякой всячине… о тестах на сообразительность… Федор читает философию в педагогическом. Тесты принесли его студенты. Хочешь послушать? – Не дождавшись ответа, он спросил, радостно сияя глазами: – Что нужно делать, если видишь зеленого человечка?

Андрей ошалело уставился на простодушного Савелия – какие еще зеленые человечки? Савелий ответил ему любящим взглядом. У Андрея сжалось сердце – Зотов, такой некрасивый, уже пьяненький, с яркими пятнами румянца на щеках, жидкими косицами пегих волос, соскользнувших с блестящей лысины, безмерно одинокий, бросал ему спасательный круг. Пытался развлечь и отвлечь.

– Перейти улицу, я думаю, – пробормотал Андрей, отводя глаза от Савелия.

Наткнулся на понимающий взгляд лощеного красавчика, словно говоривший снисходительно: да, простоват наш Савелий, но человек он неплохой… Красавчик Андрею не нравился. Он чувствовал в нем существо чуждой породы. Высокомерен, ироничен, самоуверен. Что связывает этих двоих, интересно?

– Молодец, Андрюша! – обрадовался Савелий. – У тебя нестандартный образ мышления. Все остальные отвечают: обратиться к психиатру или бросить пить.

Красавчик смотрел загадочно, улыбался. Савелий затянулся сигаретой – он не курил, но сейчас закурил для кайфа – и закашлялся. Красавчик снисходительно похлопал его по спине, вынул сигарету из его пальцев, потыкал ею, гася, в пепельницу. Савелий с выражением простодушной радости на раскрасневшемся лице, растрепанный, с распущенным узлом галстука, смотрел на друзей. Он наслаждался общением.

– А вот еще один… – вспомнил он. – Как там… Вы сидите в самолете, впереди вас лошадь, сзади автомобиль. Где вы находитесь? А?

– Не знаю, – ответил Андрей.

Он чувствовал, как отпускает напряжение. У Савелия внешность клоуна и золотое сердце, как говорит его, Андрея, секретарша. А также доброта, порядочность и страстное желание быть полезным друзьям, это от одиночества и широты натуры. Он опрокинул в рот коньяк, закрыл глаза.

– Сейчас, – пробормотал. – Не подсказывай. Я сам. Карусель! – сказал Андрей через минуту. – Я нахожусь на карусели.

– Андрюша, ты гигант мысли. Как догадался? – Савелий заливался радостным смехом. – Я ни один тест не прошел, представляешь?

– Эти тесты входят в программу по философии? – Андрей посмотрел на красавчика. Вопрос прозвучал вызывающе.

– Нет, – ответил тот. – Я просто пытаюсь подтолкнуть их мыслительный процесс. Они соображают в лучшем случае, но думать пока не умеют.

– Какая разница?

– Соображать нужно в прикладных дисциплинах – математике, финансах, маркетинге. Думать – в абстрактных, вроде философии. Думать и рассуждать.

– А где нужнее творческое начало?

– Везде. Даже преступнику необходимо творческое начало.

– Преступнику?

– Федор – сыщик в прошлом, – встрял Савелий. – Говорит, богатая милицейская практика помогает ему в работе.

– В преподавании философии?

– Философ должен знать все стороны жизни, – назидательно произнес Савелий, бросаясь защищать друга. – Федор исключительно для приобретения нового жизненного опыта каждое лето на каникулах работает то дворником, то сплавщиком леса, то воспитателем в детском саду.

– В детском саду? – не поверил Андрей. – Зачем?

– Для воспитания выдержки. В малышовой группе. А кроме того, Федор считает, что креативное мышление закладывается именно в нежном возрасте. Иногда оно развивается, а иногда гибнет на корню от неумелой руки воспитателя. У него даже возник принципиальный конфликт с заведующей.

– На почве?.. – спросил Андрей, неожиданно для себя заинтересовавшись.

– Он дал задание детям раскрасить друг друга на уроке рисования и принес картинки индейцев с боевыми и ритуальными узорами на лице. То-то радости было! Да, Федор? Дети его обожали. А эта дура уволила. Такие, как она, приучают детей ходить строем. Причем родители были против его увольнения. То есть сначала были «за», а потом «против». Федор прочитал им лекцию о маленьких гениях, которых взрослые душат своими руками. Фигурально выражаясь, разумеется. Да, Федя?

Тот молчал, только улыбался. Савелия распирало от гордости. Ему страшно хотелось, чтобы Андрей и Федор понравились друг другу. Андрей рассмеялся невольно и взглянул на красавчика внимательнее.

– Савелий еще и не то обо мне расскажет, – махнул рукой Федор. – Наша беда – стандартное мышление. А потому неглупому человеку, мошеннику, скажем, извините за «преступные» примеры – милицейское прошлое сказывается, – ничего не стоит просчитать чужие мысли и поведение. В современной криминалистике принят термин «рефлексия», владение ее приемами весьма желательно для следователя. Суть рефлексии в проникновении в замыслы оппонента, предвидение его решений или побуждение принять решение, желательное вам. Так вот, большинство людей в стрессовых ситуациях действуют практически одинаково. – Он снисходительно усмехнулся. – Почему-то человек, увидевший труп и окровавленный нож рядом, хватает этот нож. Это не досужая выдумка режиссера мыльной оперы, люди действительно такое проделывают. Даже очень умные, как ни странно. Поступки большинства прогнозируемы, если вы умеете думать и анализировать. Большинства, но не всех. Вы, Андрей, я уверен, в стрессовой ситуации действуете нестандартно, и просчитать ваши действия достаточно трудно или даже невозможно.

Федор, улыбаясь, смотрел на него. Окаменевший Андрей изо всех сил старался не выдать себя мимикой или взглядом. Больше всего ему хотелось убраться подальше от этой парочки – простодушного Савелия и иезуита Федора. Почему «иезуита»? Слово всплыло из глубин сознания самостоятельно – слова Алексеева родили ассоциацию: хитрость, коварство, глубинный смысл в словах… По определению великого магистра Федора у него, Андрея, нестандартное мышление. Если бы только знал этот философ, до чего же он прав! Мышление нестандартное и принимаемые решения тоже нестандартные.

– Интересно, – выдавил он из себя наконец. – Это ваши постоянные занятия… – он запнулся, не умея выразить мысль. Голова кружилась от алкоголя и услышанного, в ушах стоял противный звон.

Федор понял.

– Как правило, – ответил он с готовностью. – Сегодня мы, например, рассуждали об идеальном убийстве. Интерес человечества к идеальному убийству можно сравнить по популярности с интересом к правилу рулетки. И то и другое из области фантастики, но порассуждать забавно.

– А разве не бывает идеального убийства? – спросил Савелий.

– А что такое «идеальное убийство»? – спросил в свою очередь Федор.

– Когда нет следов, то есть улик.

– Следы всегда есть, – назидательно сказал Федор. – Всегда. Нужно только оглянуться вокруг. Нет другого: терпения, осторожности, опыта, чтобы не принять очевидные факты за истину. Возможно, времени. Вы согласны, Андрей?

Он смотрел на него выжидающе, без улыбки, внимательными темными глазами. Со значением смотрел, как показалось Андрею.

«Прекрати истерику! – приказал он себе, сжимая кулаки, пытаясь унять нараставшие беспокойство и растерянность. – Он ничего о тебе не знает!»

– Честной компании! – раздался резкий пьяный голос у него над ухом, и он вздрогнул. Успел поймать испуганный взгляд Савелия. Обернулся – за его спиной, ернически кланяясь, стоял крутой мэн Речицкий, завсегдатай ресторанов и ночных клубов, тот самый, с кем видели Лерку.

– Здрасьте, – ответил Савелий. Федор промолчал.

– Как жена? – продолжал Речицкий. – Я слышал, у нее проблемы со здоровьем? – Он, стоял, покачиваясь, опирался на спинку стула Андрея, и тот чувствовал его жаркое дыхание у себя на затылке. – Что-нибудь серьезное? Нужна помощь? Мы завсегда-с… готовы! – Он бессмысленно хихикнул.

Андрей, слепой от ярости и стыда – ему казалось, что все знают о романе его жены с этим ничтожеством и пьяницей, не отдавая себе отчета в том, что делает, сгреб рукой ярко-красный галстук бизнесмена и резко дернул вниз. Речицкий, не ожидавший нападения, сложился, как перочинный нож, рухнул физиономией в стол и глухо вскрикнул. Савелий вскочил. Речицкий, поднявшись, утирал окровавленное лицо рукавом пиджака. К их столику уже спешили дружбаны бизнесмена. И завязалась бы драка, и отметелили бы Андрея за милую душу, но Речицкий остановил своих мановением руки.

– Все ребята, ша, – сказал он вполне осмысленно, – порядок. – И, покачиваясь, пошел от их столика, не взглянув на Андрея.

Савелий молчал подавленно. Федор разлил коньяк, пододвинул рюмки Савелию и Андрею.

– За тебя, Андрюша! – сказал Зотов.

Андрей чувствовал себя препогано. Порыв прошел, и он уже не понимал, почему слова Речицкого так его задели. Они выпили. Андрей вдруг почувствовал, как навалилась усталость, тело стало чугунным. Говорить стало не о чем. Настроение было испорчено.

– Извините меня, – сказал он покаянно. – Я не должен был…

– Мы понимаем, – поспешно сказал Савелий. – Я рассказывал Федору о твоей жене… Он говорит, в полицию надо, а я говорю, жива, и – слава богу. Тебе сейчас трудно… мы понимаем…

– Если нужна помощь, – это были первые слова Федора после драки, если случившееся можно назвать дракой. Скорее, вероломным нападением. – Я готов.

Предложение его прозвучало в унисон с предложением Речицкого.

…Они расстались на улице. Савелий навязывался проводить Андрея, но тот твердо отказался – драться он больше не собирается. Зотов натужно засмеялся. Федор протянул Андрею клочок салфетки с криво нацарапанным номером телефона.

Андрей шел по улицам вечернего города, не узнавая его. Сияли витрины многочисленных магазинчиков и кафе, проворно шныряли желтые такси, вспыхивали разноцветные огни реклам. Город поменял лицо, а он, Андрей, и не подозревал об этом. Много ли разглядишь из окна машины?

Вечер был мягкий, теплый. Наверное, последний теплый вечер перед долгими холодами. Томительно тянуло дымом далеких костров – жители пригорода готовились к зиме, жгли палые листья и картофельную ботву на огородах. Сколько же он не бродил вот так по городу, подумал Андрей. Лет десять? Пятнадцать? Вдруг ему захотелось, чтобы Валерия была рядом… новая Валерия. Они, не торопясь, шли бы по вечерним улицам, вдали от любопытных глаз, и он рассказывал бы ей… о ней… о них.

– А что, – подумал он, подходя к дому, – почему бы и нет, вот возьму и вытащу ее…

Со скамейки у подъезда навстречу ему поднялась высокая женщина в черной одежде.

– Наконец-то! – сказала она неприятным резким голосом, и Андрей, чертыхнувшись, узнал в ней Венькину жену Киру. – А то я уже заждалась. Поздно гуляете, господин издатель. Что, домой не тянет?

Ее ироническое «господин издатель» всегда безмерно его раздражало. Кира смотрела на него громадными глазами, слабо блестевшими в темноте. Помада на губах казалась черной. Она была похожа на вампира, только что искусавшего жертву и напившегося ее крови. Киру в их компании не любили. За высокомерие, претензии на аристократизм, умение больно уколоть взглядом или словом, за презрение к незатейливым дачным развлечениям. Обычно она уединялась с книгой, не желая принимать в увеселениях участия, если Венька вдруг привозил ее к Андрею на дачу.

– Какого черта она притащилась? – шипела Лерка.

– Сидела бы дома, – подхватывала Стелка. – Балерина недоделанная!

Говорить Кира могла только на одну тему: о балете и о своей в нем роли, увы, несостоявшейся – преждевременное замужество… семья… сами понимаете. Всегда в черном, всегда увешанная массивными серебряными с бирюзой побрякушками, с гладко причесанными черными волосами, тонкая, высокая и злая, Кира казалась живым и страшноватым воплощением стилизованной готики.

«Вот тебя-то мне и не хватало для полного счастья», – подумал Андрей, отступая.

– Здравствуй, Кира.

– Поговорить надо, – приступила она к делу. – Здесь неподалеку есть кафе, пойдем, посидим.

Она не ответила на приветствие, в своем обычном высокомерном хамстве навязывая ему свою волю, и Андрей снова стал заводиться.

– Устал до чертиков, говори здесь, что у тебя? – Получилось грубо.

– Как хочешь, – процедила Кира сквозь зубы. – Пошли на свет! Вот! – Она протянула ему большой конверт. Андрей взял, вопросительно взглянув на нее. – Открой! – приказала Кира.

Он осторожно открыл конверт, достал несколько черно-белых, профессионально сделанных фотографий, поднес к глазам, стараясь, чтобы на них упал свет фонаря. На первой он увидел крыльцо собственной дачи и целующуюся пару – Лерку в чем-то коротком и полупрозрачном, похожем на ночную рубашку героини голливудского боевика, и… Веньку! Она привстала на цыпочки, он, обнимая ее, почти оторвал от крыльца. Трогательная сцена прощания, видимо. На следующей – те же лица за столиком в кафе низко склонились друг к другу, почти уперевшись лбами. На третьей – на палубе пустого прогулочного катера. Он обнимает Лерку, ее голова лежит у него на плече. Больше Андрей смотреть не стал. Он остервенело запихнул фотографии обратно в конверт, сунул его во внутренний карман пиджака.

– Я хотела поговорить с твоей женой, – прошипела Кира злобно, – но сейчас это, видимо, бесполезно. Есть все-таки Бог на свете! Твоя жена испорченный до мозга костей человек, падшая женщина, для которой не существует ничего святого.

Черные губы ее выплевывали слова, брови играли, ноздри раздувались. Маленькое личико не вмещало богатой мимики и казалось резиновым. Она напоминала ведьму из мультфильма – вся гротеск и карикатура. Андрей смотрел на нее в тупом оцепенении. Он вдруг почувствовал страстное желание сомкнуть пальцы на ее жилистой шее, почувствовать замирающее биение пульса, тяжесть оседающего тела… Он представил, как отбрасывает ее от себя, еще теплую… как звякают об асфальт серебряные побрякушки… и очнулся, словно от толчка. Сглотнул слюну, глубоко вздохнул, прогоняя наваждение. Она еще что-то говорила, но он уже не слышал, летел наверх через две-три ступени, с силой захлопнув за собой входную дверь подъезда…

«Неужели… Венька? – думал он, застыв у собственной двери, оглушенный услышанным и увиденным. – Дядя Бен и Лерка?» Он вспомнил Венькино испуганное лицо, изумление, расспросы о Лерке. Его звонки… Это он звонил! Он пытался поговорить с Валерией! Но, если так… значит, ему неизвестно, что она убита. Ничего это не значит, сообразил он спустя минуту. Убийца, кем бы он ни был, озадачен появлением мнимой Валерии. Потому и звонит. Венька ли, другой ли…

«А как же Речицкий? – думал он. – Значит, не Речицкий. В тот вечер… с ней был Венька? Или… не Венька?»

– Не может быть, Сырников и убийство? Нет. Зачем Веньке убивать? Зачем? А что я вообще знаю о собственной жене? Мы жили рядом, но не вместе. Я ничего о ней не знаю! Не знаю, кто и за что мог желать ей смерти…

…Он не сразу попал ключом в замочную скважину. Дверь распахнулась прежде, чем он повернул ключ, и Валерия, всхлипывая, бросилась ему на шею. Она прижималась к нему, а он стоял, ошеломленный и напуганный ее порывом.

– Что случилось? – спросил он, ожидая дурных вестей. – Что?

Он с трудом оторвал ее от себя, чтобы посмотреть ей в лицо. Она подняла на него заплаканные несчастные глаза.

– Что? – повторил он.

Она молчала. Андрей стал трясти ее за плечи. Она по-прежнему молчала, только мотала головой, как тряпичная кукла.

– Да что с тобой? – закричал он.

И тогда она сказала, прерывисто дыша:

– Тебя не было весь день. Мне страшно одной.

И снова уткнулась лицом ему в грудь. Андрей машинально взглянул на часы – половина одиннадцатого. Он совсем забыл о ней со своими дурацкими разборками с Речицким и прогулками по пустому городу. Положение у него безвыходное, где ему помнить о ней.

– Прости меня, – сказал он. – Я дурак и негодяй. – Он даже не стал оправдываться, не знал как. Оправдания себе не находил. – День был бестолковый…

– У тебя все… хорошо? – Она тоже, видимо, ожидала дурных вестей.

– Просто отлично, – ответил он. – Единственная моя проблема – это ты.

Он взял ее за руку и повел в комнату. На диване было устроено гнездышко из подушек и пледа. Горел ночник синим зловещим огоньком. Видимо, она сидела здесь почти в темноте, ожидая его и прислушиваясь к каждому шороху извне. Андрей включил верхний свет, щелкнул по кнопке ночника. Снял плащ и повесил на стул, начисто забыв о фотографиях, полученных от Киры.

Они сидели на диване, обнявшись – как-то так получилось само собой. Валерия дышала ему в шею, и Андрею было щекотно от ее дыхания. Он вдыхал в себя незнакомый запах чужой женщины и испытывал странное волнение. Ему показалось, что их сердца бьются в одном ритме. Не отдавая себе отчета, он прижался губами к ее макушке и почувствовал, как она замерла. Андрей вспомнил, как однажды, сотни лет назад, совсем маленьким, он зажал в руке птичку – не то воробья, не то синицу. Птичка от страха закрыла глаза, замерла, и только сердце ее бешено стучало…

Валерия вдруг подняла к нему лицо, и Андрей, неожиданно для себя, поцеловал ее в губы. Она не отстранилась, только вздохнула коротко. И тогда он стал целовать ее лицо, волосы, глаза, губы, прижимая ее к себе, испытывая нежность, от которой рвалось сердце и щипало в глазах. Поднялся рывком, схватил ее на руки, отшвырнул ногой хлипкий кофейный столик…

У двери в спальню они застряли. Андрей неловко повернулся боком, Валерия вскрикнула, ударившись рукой о стену, и он, боясь уронить ее и теряя равновесие, уперся плечом в косяк двери. Секунду спустя он соскользнул вниз и уже у самого пола разжал руки и уронил ее на него. Валерия вскрикнула, он рухнул рядом, испуганный до обморока. Герой-любовник!

Ему показалось, что она плачет.

– Ты… ударилась? – Он потянул ее к себе.

Она повернула к нему смеющееся лицо.

– Ты меня… всегда роняешь… по пути в спальню? – удалось ей наконец выговорить.

Слезы текли по ее лицу. Она хохотала, закрыв лицо руками. Андрей рассмеялся от облегчения. Представил себе их обоих, сидящих на полу, со стороны и тоже захохотал. Они сидели на полу, умирая со смеху, схватившись за руки от избытка чувств, не в силах остановиться.

– Как… ты… упал! – повторяла Валерия. – Как упал!

– Ты тоже… упала… – с трудом выговорил Андрей, и Валерия взвизгнула в полнейшем восторге.

Словно по команде, они перестали смеяться и посмотрели друг на друга. Андрей сгреб ее, почти грубо, Валерия издала легкое «ах». Их поцелуи были такими же исступленными, как и смех минуту назад. Они, как двое страждущих, заблудших и грешных, приникли к источнику, и не было силы, могущей оторвать их друг от друга.

Он поднялся наконец. Протянул руку Валерии. В спальне, не выпуская ее руки, в нетерпеливом желании освободиться, рванул ворот рубашки. Валерия помогла ему стащить сорочку. Полетела на пол одежда… Ее тело жадно и безоглядно стремилось к нему навстречу. Сплетясь руками, не разнимая губ, они рухнули на постель…