Текст книги "Знакомства по объявлению"
Автор книги: Инна Дубровская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Большинство на этих сборищах составляли случайные люди: разодетые в соболя девицы и бизнесмены с неясным происхождением капиталов. Когда Лера убедилась, что выглядит гораздо привлекательнее очень многих дам света и полусвета, она окончательно избавилась от комплексов, и у нее появился свой круг знакомых.
Такая жизнь ей нравилась. Но тут, как назло, Врублевский засел за новую пьесу и заявил, что больше никуда выходить не будет. Целыми днями рылся в своем архиве, печатал на машинке, пил кофе и валялся на диване с бумагами.
Когда после обеда он садился за письменный стол, на Леру находил непреодолимый приступ бешенства. «Кому нужна твоя ахинея?» – думала девушка, пожирая труженика пера огненными глазами. Но Врублевский рассуждал иначе, он часто пускался в долгие и нудные разглагольствования о неординарности личности вождя, противоречивости эпохи, опасности вульгарного истолкования переломных моментов развития истории – от его речей у Леры сводило скулы.
– Неужели нельзя работать утром, а вечером отдыхать? – гнула она свое. – Да и вредно перетруждаться в твоем возрасте.
На ту презентацию они пришли с опозданием: чтобы попасть на нее, Лере пришлось устроить скандал. После торжественной церемонии Врублевский встретил знакомого кинокритика и завел бесконечный нудный разговор о коварстве коллег-»перевертышей». Лера оставила их.
У стойки бара к ней подошел парень явно артистической наружности – с длинной русой шевелюрой до пояса, ленточкой на лбу, в широком свитере грубой домашней вязки и затертых джинсах. Как старой знакомой, он предложил Лере выпить. Привыкшая к простоте нравов людей искусства, она не отказалась.
– Ты здесь одна или с кем-то? – поинтересовался он.
– Я здесь с Врублевским, это мой папаша, – соврала она, недолго думая, – но у него сейчас важный разговор, а у меня – свободное время.
Они закурили. Его звали Серж, он заканчивал актерский факультет ГИТИСа и мечтал о работе в московском театре, хоть столичной прописки и не имел. Они выбрали дальний столик и заказали бутылку ликера. «Я здесь живу недалеко, зайдем?» – предложил Серж, кося замутненным глазом в ее глубокое декольте.
Вместе с шестью сокурсниками он занимал две маленькие комнаты на улице Герцена. Прямо на пороге Лера споткнулась о какой-то ящик, оказавшийся сортиром здоровенного рыжего кота.
– Осторожно, лампочка перегорела, – предупредил Серж, но было поздно. Больно ударившись лбом о деревянную перегородку, она шагнула в темный, огороженный шкафами и занавесками угол.
– Вот мой ковчег, – Серж задвинул подальше под кровать таз с грязным бельем. В темном маленьком закутке было не повернуться. Бросив на кровать сумку, Лера предложила покурить на кухне.
В кастрюле на плите что-то кипело, разнося по квартире не сильно приятный запах, чуть позже растрепанная девица в футболке сняла кастрюлю с плиты и понесла в комнату.
– Это тоже артистка?
– Нет, просто живет с нашим парнем.
– Говорят, в театральном – сплошной бордель! – сказала Лера. – А трудно туда поступить?
Серж закатил глаза:
– Боже, как мне надоела эта тема! – Он демонстративно выдохнул в потолок ровное кольцо дыма и снова затянулся. – Блатных много, а так было бы нетрудно, если есть способности. Ясно?
– Спасибо, – Лера посмотрела на часы. – Мне пора уходить, уже поздно. Даже не знаю, зачем я сюда пришла.
– Останься, – спохватился Серж, – хотя бы ненадолго.
– Я серьезно не могу, – чуть мягче объяснила Лера, – папаша уже икру мечет. Ему домой пора.
– А чем он занимается?
– Пьесу пишет. Окончательно свихнулся: сейчас на спектакли о Ленине палками не загонишь, если только Владимир Ильич не скинет трусы и не займется на сцене онанизмом. Но у папаши фантазии на это не хватит.
– Ты уж совсем сурова к предку, нельзя же так…
После разрыва с Димой все мне было безразлично. Я коротко написала всем иностранцам и сейчас ждала ответов, но их все не было. Механически ходила в институт, возвращалась, варила супы из пакетов и яйца, по вечерам много читала и спала. С одинаковым безразличием я могла проглатывать второсортное чтиво и путевые заметки, просматривать русско-немецкий разговорник или справочник технолога-машиностроителя. Лерка поражалась моей всеядности, а мне хотелось просто уйти от реальности, как-то от нее отстраниться.
Казалось, жизнь моя проходит, а одиночеству не будет конца, но письмо Эдуарда Басарова возродило меня к жизни. Оно было написано несколько небрежно, с грубыми поправками, и состояло из общих фраз. Фотографии не было.
«Дорогая Регина!
Я благодарен тебе за письмо, которым ты откликнулась на мое объявление. Мы пока не знакомы, и я не знаю, с чего начать. Поэтому расскажу о главном. Мне чуть больше сорока, я надежный, добрый и интеллигентный, по образованию энергетик, сейчас работаю в научно-исследовательском институте научным сотрудником.
Женат не был, надеюсь на встречу с нежной, порядочной девушкой, по характеру спокойной, искренней. В своей избраннице хочу видеть такие качества, как честность, верность, духовная красота и чистота, способность дарить любовь и ласку.
Расскажи о себе подробнее, чем собираешься заниматься, какие у тебя увлечения, где хочешь работать? Если ты порядочная, верная и мудрая, напиши мне.
Всего хорошего.
Эдуард».
Меня удивляет способность некоторых людей писать ни о чем. Таких корреспонденций мне приходило немало – путаных и не содержащих конкретной информации. Зачастую приходилось выспрашивать и возраст, и профессию, по ходу обмена информацией всплывали дети от первого или второго брака, болезни или прочие неприятности, но в первом письме все, как правило, «порядочные», «добрые», «надежные», и не более того.
Однажды я попала в дурацкое положение. Перед самыми каникулами получила письмо из Сочи от «симпатичного парня, без вредных привычек, немного романтика» – так он себя охарактеризовал в письме. Не удосужившись сообщить ни место работы, ни профессию и даже не намекнув о материальном положении, Рома Понтус, так его звали, с лета назначил мне встречу. А я, в то время еще пылкая и доверчивая, сдав последний экзамен, пулей вылетела на юг, даже не известив родителей, которые ждали меня.
Промучившись двое суток в душном вагоне, помятая и растрепанная, шагнула на перрон. Мое женское самолюбие было задето с самого начала – Рома не потрудился даже встретить меня, хоть я и послала ему телеграмму. Потом, увидев себя в зеркале, порадовалась этому обстоятельству – негоже являться на первое свидание в таком виде. В платном туалете я кое-как накрасилась, умылась и вылили на себя полфлакона духов, но все равно я выглядела уставшей.
Часа два я плутала по городу, пока не нашла нужную улицу и дом. Дверь долго не открывали, слышались какие-то шорохи. Наконец передо мной возникла худосочная фигура с бледным лицом и мешками под глазами.
Поначалу Рома изображал радушие, я тоже вымученно улыбалась. В квартире был страшный развал и спертый воздух, хотелось открыть все окна и впустить в мрачное помещение хоть немного света. В комнате стояли пузырьки с лекарствами и валялись пачки таблеток, пахло больницей, а лицо Ромы передергивал нервный тик.
Когда выяснилось, что несчастный имеет вторую группу инвалидности, мне стало неловко. Мой растерянный и даже немного глупый вид расстроил его слабые нервы, он стал повышать голос, намекать на то, что и сама я не шибко-то большая красавица и в моем возрасте и положении привередничать не стоит. Я чуть не выпалила, что мое положение вполне нормально, а ему следовало бы не обманывать, а написать обо всем заранее. Но, пожалев несчастного, промолчала.
Впрочем, терпения моего хватило ненадолго. После того как Рома предложил мне разместиться в его однокомнатной квартире, где имелась только одна кровать, я оторопела. А когда я окончательно отказалась от его услуг, он перешел на оскорбления и угрозы. Этим все и кончилось, я захлопнула за собой дверь.
На вокзале пьяница-пенсионерка предлагала на ночь койки случайным парам. Мне повезло, моя спальня находилась отдельно, на небольшом балкончике. Я приходила туда лишь на ночь, предпочитая днем валяться на пляже или шляться по городу.
Полная впечатлений, обгорев под жарким южным солнцем, вернулась в Москву. С тех пор я была умнее и, прежде чем лететь очертя голову за сотни километров, заранее узнавала некоторые детали биографии – семейное положение, количество детей от предыдущих браков, состояние здоровья и пресловутый «квартирный вопрос».
А в нашем общежитии жизнь бьет ключом, как на карнавале: вечеринки у негров, парочки на подоконниках, использованные презервативы в мусорных бачках под утро. А для меня утешением служат Леркины откровения: она искренне делится со мной, как на исповеди.
Тем не менее Эдуард Басаров вывел меня из заторможенного состояния – я воспряла духом. Достала старые письма, перечитала их и решила ответить Эдуарду. Заварила крепкий чай, взяла лист бумаги, но тут в комнату влетела Лерка и обрушила на меня шквал своих проблем. Пришлось заняться ею.
Роман с Врублевским протекал бурно, они часто ссорились, и после очередной стычки Лера прибегала ко мне жаловаться. Но были и другие откровения.
– Ну почему, как только я познакомлюсь с одним мужчиной, – удивлялась она, – мне тут же, ну буквально в этот же день, начинает нравиться другой?
Я не знала, что и сказать: у меня никогда не было таких проблем, а искать логику в Лериных поступках безнадежно.
– Ты понимаешь, чем это закончится, если они оба узнают?
– Понимаю. – Она достала платок и устроила маленький спектакль со слезами, чтобы дать мне возможность оценить ее артистические способности. – Я – блядь! Я – блядь! – рыдала она. – Мое место в борделе!
– Глупая, успокойся, – я принесла ей стакан воды и усадила на кровать. – Ты такая красивая, у тебя еще будут мужчины, – уговаривала я.
– Да, конечно! – неожиданно возмутилась она, – куда они денутся? Но мне нравится этот! Что делать с Врублевским, а?
– Ну, скажи, что усиленно готовишься к защите диплома, наври что-нибудь.
– Ты умная женщина, – поощрила она меня, – счастливая! Не то что я. Восемь лет живу в Москве и не могу замуж выйти. Тратила время на мусор, вместо того чтобы крутить с арабами. Может, что и вышло бы, а? У меня глаза красные?
– Красные.
Лера побежала умываться.
Через несколько дней после знакомства на презентации Лера зашла к Сержу – там как раз затевалась гулянка. Они неплохо погудели до утра, потом отсыпались до вечера. Выспавшись и протрезвев, Серж предложил ей встретиться наедине на следующий день, но Лера отказалась – это могло вызвать справедливые подозрения у Врублевского. Однако заглянула к нему позже, а потом еще и еще.
Писатель тем временем совсем закопался в своей пьесе, рылся в архивах, библиотеках, делал какие-то вырезки и ксерокопии, но работа шла через пень-колоду, Муза упорно не посещала его. Творческие муки доводили Леру до белого каления, ей хотелось подойти к Врублевскому и хорошенько встряхнуть его.
Она больше не упрашивала сходить на вечер или банкет, а веселилась с Сержем. Это было куда приятнее, ведь Серж почти боготворил ее. Он даже почти признался ей в любви, хоть и превратил объяснение в балаган: напялил шляпу с полями, прочел длинный монолог из какой-то комедии.
Но как только Серж узнал, что Лера совсем не дочь Михаила Врублевского, их отношения заметно охладели. Когда же выяснилось, что и прописки в Москве у нее тоже нет, кроме дружбы, между ними ничего не осталось.
Лера и сама понимала: жить ему тоже негде, так что иллюзии питать не стоит. Они продолжали встречаться как хорошие знакомые, и не более того.
Когда же Лера приходила к Врублевскому, он либо рассеянно смотрел на нее и говорил о революции, Ленине и коварстве эпохи, либо перелистывал свой альбом с порнографическими открытками. От этой скуки она готова была бежать куда угодно. А с ребятами из театрального было весело, они много спорили об искусстве, щеголяли цитатами, читали отрывки из пьес и небрежно бросали фамилии известных режиссеров и актеров. Леру распирало от уважения к себе: с какими интересными людьми она общается и какой у нее изысканный круг знакомых.
– Ребята, вы большие интеллектуалы… – говорила подвыпившая Лера.
Очень часто к ней подходил Игорь Лабицкий с актерского факультета и пытался рассуждать о смысле жизни. От него пахло дешевым одеколоном, а его интонация почему-то вызывала у Леры дикий смех.
К красивым дамам в компании отношение было несколько своеобразное. Так, сокурсник Сержа хвастал, что переспал со всеми сидящими за столом дамами. Лера разбивалась в лепешку, доказывая: это чистый блеф, но ей никто не верил.
На одной из таких вечеринок Лера познакомилась с Лилькой. Если верить Сержу, когда-то та училась в театральном, но потом стала брокером на бирже. Она и теперь проведывает старых друзей, которые всегда рады ее видеть. У Лильки своеобразная восточная внешность: огромные карие глаза, легкий пушок над верхней губой, смуглая кожа. В ее жилах течет армянская, сирийская и даже ассирийская кровь, чем она очень гордится.
Лерка увидела ее на кухне, пытаясь соорудить закуску к очередной «презентации». Готовить пришлось почти из топора, но Лилька, взяв дело в свои руки – Лера была на посылках, – спасла положение. Они сотворили несколько салатов буквально на пустом месте. Поговорив о своем, девичьем, сошлись на том, что неплохо бы сходить в приличный ресторан без общества неплатежеспособных. Выбрали «Карусель».
Потратив два часа на макияж и собрав все имеющиеся в наличии финансы, Лера вышла из общежития и поехала к ресторану, где они договорились встретиться.
В «Карусель» они приехали к одиннадцати вечера. Ожидалось выступление какой-то западной рок-звезды, но в последний момент его отменили и теперь вместо заезжих звезд выступали местные. Зрители равнодушно поглядывали на сцену, вяло аплодировали.
Во втором часу Лилька откололась с пожилым итальянцем, и Лера заскучала одна. Тут в зал с шумом ввалился взъерошенный тип в кожаной куртке. Он заказал две бутылки виски и шашлык. Потом огляделся и выбрал самую роскошную даму.
Неудивительно, что подвернувшейся красавицей оказалась Лера: она сверлила парня испепеляющим взглядом. Он неуверенно держался на ногах. От него несло перегаром, табаком и еще чем-то, да и у нее кружилась голова от выпитого, клонило ко сну.
Парень оказался солистом недавно созданной, но уже успевшей побывать на гастролях в Штатах рок-группы. Около месяца они выступали в дешевых дискотеках Нью-Йорка и кое-что заработали, а сейчас проматывали деньги.
– А ты кто? – спросил Стас Шеколян, так звали музыканта. – Модель?
– Не угадали. Но очень хочу ею стать, – удачно вывернулась Лера.
Стас окинул ее оценивающим взглядом:
– Экстерьер что надо – все на месте.
Если это была и шутка, то весьма неудачная, но Лера, не обращая внимания на грубость, спросила:
– Над чем вы сейчас работаете?
– А ты не думай об этом, крошка, – Стас потрепал ее по щеке, – от тяжелых мыслей у таких девочек портится цвет лица.
Официант убрал посуду и принес два бокала сухого вина. Лера и Стас, выпив, почувствовали, что земля уходит у них из-под ног. В четыре часа Шеколян взял такси, и они покатили к нему. Стас подгонял шофера. Лера смеялась и визжала на поворотах.
Шеколян снимал трехкомнатную квартиру на Кропоткинской. Он уже слегка пришел в себя. Лера решила принять ванну. Когда она вернулась, Стас лежал на кровати, пил пиво и смотрел запись своего выступления по видику. На тумбочке стояло несколько бутылок, на полу валялась кожаная куртка, обувь и носки. Стас был настолько пьян, что не смог заниматься любовью. Его тошнило, и он бегал в туалет, потом опять пил, и любовь у них получилась только один раз, да и то кое-как.
На следующий день Лера проснулась в три часа дня, Стаса уже не было. Она просидела в квартире весь день в надежде, что он позвонит, а утром уехала в общежитие, предусмотрительно захватив ключи. Мысль о Шеколяне не давала покоя, и через три дня она снова решила наведаться к нему.
Открыв дверь, Лера вошла в квартиру и оглядела пустые комнаты. Недопитые бутылки, грязная посуда на столе и неубранная постель – все говорило о том, что Стас уже явился. «Ты где, Стас? Выходи!» – крикнула Лера, но никто не отозвался.
Она заглянула на кухню, прислушалась. В ванной шумела вода. «Вот ты и попался». Лера подошла и осторожно приоткрыла дверь в ванную. И тут же остолбенела. «Ну, Стас, кончай корячиться, закрой дверь», – услышала она хриплый женский голос. В мыльный пене утопало существо с мокрыми, прилипшими к телу волосами и высунутыми из воды голыми пятками.
– Что ты делаешь в моей ванной? Кто тебя сюда пустил, шлюха? – набросилась Лера на девушку, в порыве гнева вонзая ногти в ее тело. Соперница оказалась не робкого десятка и храбро отбивалась, царапаясь и крича во весь голос. В самый разгар «морского боя» где-то рядом прозвучал громкий смех. На минуту дамы притихли. Лера обернулась. В нескольких шагах от нее хохотал Шеколян, не имея сил остановиться.
– Ничтожество! – крикнула Лера. – Что ты ржешь? Теперь я знаю, чем ты тут занимаешься. – Она схватила подвернувшийся под руку флакон и запустила в подлеца.
Все еще продолжая смеяться, Стас бросился бежать. Лера рванула за ним, но не успела – он закрыл дверь перед самым ее носом.
– Все равно я тебя достану, – барабанила она кулаками в дверь, – козел! Да я все волосы выдеру тебе и твоей шлюхе. Ты запомнишь меня, вы у меня узнаете… – бушевала Лера, пока, совсем обессилев, не угомонилась.
Вспоминая Диму, я часто думала, что свой единственный шанс, вероятно, уже упустила. Меня все чаще посещали упадочнические настроения. И хотя наши потуги в постели по-прежнему вспоминались с содроганием, многое отдала бы за то, чтобы повторить все заново.
В институте за мной закрепилась репутация «серой мыши». Сокурсницы не воспринимали меня как соперницу. А молодые люди смотрели на меня так, как смотрят на существо, не достигшее половой зрелости. Переломить общественное мнение я была не в силах.
Но я была озабочена только своей личной жизнью и думала только о мужчинах. Хоть это и грубо звучит, но «сексуально озабоченная» – это, наверное, про меня.
Приближалось лето, а вместе с ним и защита диплома. Я просиживала часами в читальном зале. Но свободного времени пока предостаточно. Я часто оставалась одна, занималась своей корреспонденцией. Эдуард Басаров, мой последний абонент, жил в Москве, и, перекинувшись парой писем, мы договорились встретиться.
Наученная горьким опытом, я не слишком волновалась и старалась воспринимать происходящее не слишком серьезно. Мне даже не хотелось идти на это свидание – к чему еще одно разочарование? – но я заставила себя собраться. К тому времени я обзавелась новым бежевым костюмом, волосы мои отросли после завивки и окраски и приняли естественный цвет.
Мы встретились у памятника Пушкину. Эдуард оказался невзрачным мужчиной лет сорока, маленьким, щуплым и неприметным. Одет он был не то чтобы бедно, но как-то очень неряшливо: старые заношенные брюки, несвежая рубашка с расстегнутым воротом, потертая куртка и простенький дипломат.
Предложение сходить в кино я отвергла: в «России» шел фильм, который я видела по видео у Димы. Мы постояли у подземного перехода, соображая, что делать. Наконец Эдуард пригласил меня в «Блинную». Этот широкий жест стоил ему немалых усилий, он долго изучал меню, выбирая закуски подешевле и составляя из них приемлемую комбинацию. Наконец после долгих раздумий Эдуард заказал две чашки кофе и бутерброды.
Был теплый чудесный весенний вечер. В «Блинной» Эдуард сильно поистратился и теперь предложил прогуляться пешком до Новослободской. Я не смела отказать. Мы шагали вдоль троллейбусных путей, мимо с шумом проносились машины, обдавая нас пылью и выхлопными газами, угрюмые лица встречали нас на остановках, а мы шли, шли, шли…
Эдуард оказался старшим научным сотрудником Научно-исследовательского института гидромелиорации. Его идея прогуляться до Новослободской оказалась неслучайной, он жил недалеко, и, когда мы оказались перед его домом, предложил заглянуть на огонек.
– Хитрите? – уколола я ученого. – Почему сразу не сказали, что живете здесь?
– А ты что, не запомнила мой адрес?
Идти к нему мне не хотелось, это было небезопасно, да и большого удовольствия не обещало, но не терять же ухажера в первый же день.
– Вижу, ты боишься? Я порядочный человек и обманывать не собираюсь, – принялся уговаривать меня Эдуард. – Выпьем за знакомство, купим конфет или мороженого… Да я сам тебя домой отвезу, когда захочешь.
Беда в том, что, кроме как сидеть на скамейке или шляться по улицам, делать было нечего: дешевые забегаловки уже не работали, последний сеанс в кино давно начался. И я согласилась, но строго предупредила:
– В одиннадцать часов я ухожу!
– Конечно-конечно, как захочешь.
Мы вошли в темный подъезд дома «эпохи архитектурных излишеств» и поднялись по высокой лестнице. В подъезде пахло сыростью, было холодно. Эдуард занимал просторную комнату в двухкомнатной коммуналке. На единственной кровати валялись скомканные рубашки и носки – гостей здесь явно не ждали. Мебель была обветшалой и допотопной. Единственная достопримечательность – двухкамерный холодильник – не работал и функционировал как универсальный шкаф. Большая картонная коробка в углу была заполнена пустыми бутылками, на всем лежал толстый слой пыли.
– Соседа дома нет, – бросил он с ходу. – И сегодня не будет.
– Ты играешь? – кивнула я на гитару, висевшую над самой кроватью.
– Нет, держу для красоты.
Эдуард, кажется, не замечал убожества своего жилища – вел себя как хозяин, приютивший в дождь прекрасную незнакомку. Он начал рассказывать, как ему удалось получить комнату в коммуналке и прописаться в Москве – родом он из Ферганы, – история была давней и путаной. Ровно в десять часов он включил телевизор, чтобы посмотреть новости.
– А где же чай? – спросила я.
– Может, что-нибудь покрепче? Хочешь это? – Он извлек из бара бутылку с яркой этикеткой и ловким движением отвернул пробку. – Cорок пять оборотов.
Я не успела опомниться, как передо мной стоял фужер с прозрачной желтой жидкостью.
Эдуард пьянел на глазах, и тут мой взгляд снова упал на большой картонный ящик с бутылками – я начала прозревать. После второго бокала он предложил мне аспирантуру в гидромелиоративном институте, где у него якобы остались связи.
– На дневную устроить не обещаю, а заочная очень даже реально.
– Но кто меня примет в гидромелиоративный институт, если я – полиграфист?
– Неважно, милая, главное, чтобы человек был хороший.
Во время разговора он пытался положить руку мне на плечо, я отстранялась. В конце концов изловчился и чмокнул в губы. Меня передернуло от несвежего дыхания и холодного мокрого рта, и я пригрозила уйти. Но Эдуард как будто не слышал. Он прижимался колючей щекой к моему лицу и норовил залезть под блузку. С размаху я поставила фужер на холодильник, едва не разбив его, взяла сумку и направилась к выходу. Естественно, дверь была заперта. Ситуация избитая и банальная.
– Не превращай все в дешевый спектакль, – как можно спокойнее попросила я и добавила, – я хочу уйти.
– Ну подожди, давай поговорим, – он взял меня за локоть, но я с силой выдернула руку.
– Открой дверь! – крикнула я.
– Пройди в комнату, тебе сказали. – Он снова схватил меня за локоть и потащил в комнату. Я упорно сопротивлялась.
От его прежней вежливости не осталось и следа:
– Ну что ты здесь колом стала? Если тебя пригласили в приличное место, так веди себя как человек. Чего уставилась, оглохла, что ли?
– Ты обещал, что не будешь приставать, – залепетала я дрожащим голосом. В коридоре было тихо, за окном темно, не верилось, что где-то есть люди.
– Иди сюда! – Он больно схватил меня за плечи и усадил на кровать – от внезапно охватившего страха я почти не сопротивлялась.
Он вспотел, глаза дико блестели, влажные ладони скользили по моему телу. Мне хотелось разреветься, но, собравшись с силами, я решила не сдаваться и тянуть время.
– Что сегодня по телеку идет? – Я старалась казаться веселой, хоть голос срывался и дрожал.
– Зачем нам телек? – Эдуард попытался уложить меня на кровать. Мертвой хваткой ухватившись за его влажную спину, я, как борец-тяжелоатлет, кряхтя и охая, изо всех сил сопротивлялась. Разозлившись, он влепил мне пощечину.
– Очень мило. Первый раз меня бьют.
– Сама виновата.
– За это и выпить можно, налей мне, пожалуйста. Кстати, закурить не найдется? – Я не курила, но сейчас нужно как можно дольше оттянуть время.
– Кажется, была пачка, подожди-ка. – Он пошарил в холодильнике и извлек нераспечатанную «Стюардессу».
«Сколько времени? Где Лерка? Если она в общежитии, то обязательно поднимет шум, так как знает, что ночью мне не у кого остаться, ну, а если ее нет…» Эдуард зажег спичку, я прикурила и удивилась про себя, как легко далась первая затяжка. Эдуард тоже взял сигарету.
– Ты должна остаться, – сквозь зубы процедил он, и я чуть не захлебнулась дымом.
Эдуард раздавил окурок и снова накинулся на меня. Я брезгливо оттолкнула его.
– В чем дело, черт побери! – крикнул он. – У тебя что, месячные?
– Нет. Но я не могу. Просто не могу. Не мо-гу!
– Ты что, не женщина? – его лицо вытянулось, челюсть отвисла.
– Женщина. Но у меня в общежитии подруга, которая будет волноваться.
– Какая подруга? А позвонить ей нельзя?
– Позвонить в общежитие? – Я усмехнулась, но смешок получился очень ненатуральным. – У нас это не принято. Я ведь всегда ночую дома, и если не приду, представляешь, что будет? Твои письма с адресом найдут сразу, не сомневайся.
До него, кажется, кое-что дошло.
– Ну хорошо, – он посмотрел на часы, – действительно, тебе, кажется, пора. Можешь уходить.
Я не спешила радоваться, но на душе полегчало. Он еще раз озабоченно глянул на часы:
– А может, все-таки можно позвонить?
– Первый час ночи, мы можем не успеть, – поторопила я.
Он переоделся, извлек из кармана ключ, и мы вышли. На свежем воздухе я вздохнула полной грудью и почувствовала себя в безопасности. Эдуард шагал рядом. Вечерняя прохлада и свежий воздух приводили его в чувство.
– Извини, я не хотел ничего плохого, – оправдывался он.
Ему захотелось сгладить все, что произошло.
– Мне жаль, что все так скверно получилось, я не хотел, честное слово. Разве я похож на насильника?
Район был незнакомым, и я поражалась своему безрассудству – черт его знает, куда меня занесло!
– Не ищи оправданий, – отрезала я. – Это бессмысленно.
– Ты меня прощаешь?
– Нет. – Регина, – чуть не захлебнулся он, – не думай обо мне плохо. Сам не знаю, что на меня нашло, но я не хотел тебя обидеть. Обязательно позвони, слышишь, обязательно!
Я не слушала его, мне хотелось поскорее сесть в троллейбус и уехать. «Какое счастье, что ничего не было!» – подумала я. На душе было гадко, хотелось поскорее отмыться от грязи и все забыть.
Вся эта история для Леры и двух копеек не стоила: одинокий мужчина договорился с девушкой, привел, а та вдруг начинает артачиться… Надо же, какая цаца! Но то, что я когда-нибудь осмелюсь так вот, с бухты-барахты, пойти на квартиру почти к первому встречному, было для нее откровением.
– Ты что, ошизела? Неужели не ясно, зачем он тебя приглашал?
– Но он так заверял…
– Дурочка, так всегда говорится: выпьем, послушаем музыку – это просто предлог.
– Я думала, он хочет показать свой дом.
– А голова-то человеку зачем дается? Всякому понятно, что ему нужно. Не хочешь – не ходи. Ты еще хорошо отделалась.
Вспоминая всю эту историю, я пыталась понять, почему я, всегда осторожная и рассудительная, так легко поддалась на уговоры? Скорее всего, это случилось от одиночества – мне так хотелось хоть кому-то быть нужной!
Вот мы и поменялись ролями. Лерка взялась залечивать мои раны. Вместе готовили еду, покупали торты и разные лакомства, а по ночам плакались друг дружке в жилетку. Сейчас мы обе в одном положении – и у нее, и у меня были серьезные проблемы в личной жизни.
– Шеколян, последняя надежда, по всему видать, не захочет больше встречаться, – жаловалась Лера. – И зачем надо было истерику закатывать? Как теперь мириться?
Кроме всего прочего, приближалась защита диплома, и наш руководитель наконец-то дал нам чертежи прошлогодних выпускников. Как назло, в разгар занятий, то ли от волнения, то ли от нездорового образа жизни, Леру все время тошнило. Ей было плохо, но откладывать работу над чертежами было нельзя.
– У меня, наверное, аллергия на черчение, – жаловалась она.
Скоро стало не до шуток, добавилось головокружение. Баба Маша посоветовала есть вареные яйца и пить крепкий чай с солью, который якобы помогает от рвоты. Но от соленого чая ей становилось еще хуже, а вареные яйца она и вовсе видеть не могла – когда разворачивала чертежи, лицо ее покрывалось пятнами, становилось не по себе.
С горя Лера сходила к Врублевскому, но утешения не нашла – писатель переживал затяжной творческий кризис. Его рожденную в муках трагедию отказывались ставить театры и печатать журналы.
– Страшное время, – жаловался Врублевский. – Потеряны все ориентиры. Мир перевернулся вверх дном.
Он зачитывал ей диалоги целыми страницами. «Какая чушь, – думала Лера. – На что он надеется?»
– Ты плохо выглядишь, – сказал ей Врублевский. – С тобой что-то случилось?
– Да, у меня душевный кризис.
Что такое «лазерный электрофотографический формоизготовитель», который проектировала Лера, она не смогла бы объяснить даже себе. Может быть, такой штуки вообще не существовало в природе – кто знает? Разобраться с пояснительными записками и чертежами было выше ее сил, терпения хватало только на бессмысленное копирование.
– Вот это страсти-мордасти! – говорила она, глядя на творение своих рук. – У меня мозги уже лезут набекрень, как мы защищаться-то будем?
– Как все, – спокойно отвечала я, – чем мы хуже?
Наша комната катастрофически захламлялась. На кроватях, стульях, полу скопились завалы из свернутых чертежей, книг, конспектов, карандашей, транспортиров и циркулей, настольных ламп и стекол для копирования. Тут же на электроплитке закипал чайник. Ели мы теперь только лежа, единственный стол всегда был занят чертежной доской.
– Какая тоска! Неужели это никогда не кончится? – Тошнота и боли в животе не прекращались, и Лера уже начинала бояться.
Почувствовав приступ рвоты и корчась от боли, встала с кровати.
– Может, это от нервов? – предположила она и пошла в ванную. Вернулась на полусогнутых ногах, совершенно бледная.
Причина Лериных недомоганий выяснилась очень скоро – Лера была беременна. Ей не хотелось верить в это – обидно и некстати. Очень некстати. Она сосредоточенно прикидывала, как быть. Однажды, еще на первом курсе, ей уже приходилось делать аборт, тогда это казалось кошмаром. Боль, страх, смятение, подавленное настроение преследовали несколько недель, прежде чем она решилась идти в больницу. Когда же все разрешилось, пережитый ужас как-то сразу отошел в сторону, забылся. Она боялась испытать такое снова и глотала пилюли, хоть часто и забывала о них, а потом принимала по две, а то и по три сразу. Кроме того, она много курила, а это ослабляло действие таблеток.
