Текст книги "Чаша пятого ангела"
Автор книги: Инна Жерневская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Я стоял на часах с оружием в руках, охранял это Знамя, и мне очень хотелось, чтобы меня наградили личной фотокарточкой, где я был бы сфотографирован при развернутом Знамени. Я даже представил себе, как бы порадовал моих родителей этот снимок, который в числе поощрений предусматривается воинскими уставами.
Пришел разводящий с часовым, вооруженным автоматом, и сменил меня с поста. Я ушел отдыхать, лег спать, но долго не мог уснуть и все размышлял об уставах, о присяге, обо всем том, без чего военному человеку нельзя жить.
Все было предельно ясно, и мне никогда не приходилось в чем-либо сомневаться или спорить с самим собой. Усвоенные мной правила проходили испытание временем, а дисциплина надежно удерживала от опрометчивых поступков.
Время близилось к весне, и кроме занятий по теории в нашей эскадрилье начались учебные полеты. Товарищи, которым впервые предстояло летать, радовались. А мы, прошедшие школу аэроклуба, огорчились: надо было снова летать на Як-18.
Эти полеты продолжались недолго. В училище поступили экспериментальные самолеты – те же Як-18, но несколько модифицированные, с носовым колесом для отработки посадки, чтобы в дальнейшем было легче переходить на реактивные машины, имеющие трехколесное шасси. Мы много летали, но, честно говоря, новый самолет не очень нравился. Был он тяжеловат, не хватало у него, как говорят авиаторы, «мощи» – слабоват мотор. И на фигурах высшего пилотажа частенько сваливался в штопор; правда, так же быстро и выходил из него, стоило только бросить управление. На этих Як-18 выполняли мы упражнения и по штурманскому делу – летали по дальним маршрутам, в разную погоду. Было много разнообразия и смены впечатлений.
Большинство полетов происходило летом, когда мы вышли в лагеря. Лагерь нашей пятой эскадрильи находился на красивом берегу Урала. Устанешь от работы на аэродроме, разомлеешь от жары и сразу после полетов – на реку. Вода в Урале холодная, течение быстрое, не то что в городе, возле училища. Мы соорудили купальню, вышку для прыжков и в свободное время занимались водным спортом, ныряли, плавали наперегонки. От молодой, почти мальчишеской радости захватывало дух.
Наша эскадрилья первой закончила летную программу. Оказалось свободное время, и командование, поддержав инициативу комсомольского бюро, разрешило нам выехать за двести километров в один из колхозов Шарлыкского района на уборку картофеля. Наступила осень, холодная и дождливая. Но работали мы с охотой. Было полезно после полетов немного потрудиться на земле, да и хотелось помочь колхозникам с уборкой обильного урожая.
Мы бы с радостью поехали подальше – на целину, где осваивались миллионы гектаров новых земель, где уже созрели колоссальные массивы пшеницы. Но мы располагали всего лишь двумя неделями и поехать туда не могли.
Письма, адресованные нам, в колхоз не приходили, и я к концу нашей «уборочной кампании» затосковал по Вале. Все мне нравилось в ней: и характер, и небольшой рост, и полные света карие глаза, и косы, и маленький, чуть припудренный веснушками нос. Валя Горячева, окончив десятилетку, работала на городском телеграфе. Мы познакомились с ней, когда нас выпустили из карантина, как выражались девушки, «лысенькими» курсантами, на танцевальном вечере в училище. Она была в простеньком голубом платьице, робкая и застенчивая. Я пригласил ее на тур вальса, и с этого началась наша крепкая дружба.
Валя на год моложе меня. Она родилась в Оренбурге и до встречи со мной никуда не выезжала из города. Отец ее, Иван Степанович, работал поваром в санатории «Красная Поляна», а мама, Варвара Семеновна, была домашней хозяйкой. Семья у Вали большая – три брата и три сестры: она самая младшая и поэтому самая любимая всеми родными. Вскоре после знакомства с Валей я стал бывать у Горячевых в доме. Они радушно отнеслись ко мне. Помню, первый раз я пришел к ним сразу после лыжного пробега, как был, в спортивном костюме. Варвара Семеновна только что вернулась из своих родных мест, из Калуги, и привезла орехов. Сели мы с ней у столика и давай их грызть. Зубы у меня крепкие, и мама Валина все удивлялась, как я ловко щелкаю орехи. А Валя смеется и говорит обо мне:
– Наточил зубы о гранит науки, всю жизнь учится.
Мы заговорили о моей учебе, о летном училище, о том, что и Вале надо учиться. Посоветовались всей семьей и решили, что ей следует пойти по медицинской части. Так она и сделала.
Многое нас связывало с Валей. И любовь к книгам, и страсть к конькам, и увлечение театром. Бывало, как только получу увольнительную, сразу же бегу к Горячевым на улицу Чичерина, да еще частенько не один, а с товарищами. А там нас уже ждут. Как в родном доме чувствовал я себя в Валиной семье. Иван Степанович был большой мастер кулинарии, но особенно удавались ему беляши – любимое кушанье уральских казаков. Ели мы их с огромным аппетитом. В училище хоть и кормили хорошо, но беляшей не готовили.
Покончив с уборкой картофеля, эскадрилья вернулась в училище на зимние квартиры. Но с Валей нам свидеться не пришлось: началась усиленная подготовка к Октябрьскому параду. По строевой у меня всегда было «хорошо», но ходил я далеко не в первых рядах – по ранжиру. Однако в праздник, когда все училище торжественным маршем прошло по улицам Оренбурга, Валя нашла меня в рядах; наши взгляды встретились, и мы улыбнулись друг другу.
Праздники я провел с Валей, а затем поехал в отпуск. В Гжатске ведь меня еще не видели с сержантскими нашивками на погонах – теперь я уже стал помощником командира взвода.
И вот родной Гжатск. Он все больше отстраивался, появилось много новых домов, улицы стали благоустроеннее. Отец с матерью потихоньку старели. Старшие братья и сестра чем могли помогали им, а наш младший, Борис, стал уже совсем взрослым: ему исполнилось двадцать лет, и он служил в армии артиллеристом.
Я побывал в школе, где учился, повидался с преподавателями, повстречался с прежними товарищами, оставшимися работать в Гжатске. И хотя снова был в кругу родной семьи, меня тянуло в Оренбург – училище уже стало вторым домом, да и мысли о Вале тоже не давали покоя. Мама почувствовала это и однажды в сумерки, когда мы остались одни в доме, стала ласково расспрашивать, почему я задумываюсь, что тревожит мое сердце. И как-то само собой получилось, что, повинуясь установившемуся еще с детства правилу ничего не таить от родителей, я рассказал маме о Вале.
– Думаешь расписаться? – спросила мама.
Я неопределенно пожал плечами. Ведь этот вопрос был еще не решен. Я был противником скоропалительных браков. Да и, будучи курсантом, конечно, не мог содержать собственную семью.
– Если любишь, то женись, только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом, – сказала мама. – И радости и горе – все пополам.
Я сразу вырос в ее глазах, и она дала мне несколько полезных советов на будущее, напомнила: добрый, мол, жернов все смелет, плохой сам смелется.
Я не использовал отпуск до конца и в Оренбург вернулся раньше срока. Товарищи по эскадрилье и командиры поняли меня без слов. А Валя обрадовалась: она знала, почему вернулся.
Новый учебный год начался с перемен. Меня и некоторых курсантов перевели в эскадрилью майора Беликова. Командиром нашего звена стал капитан Пенкин, творчески мыслящий, всегда ищущий что-то новое офицер. Я попал в экипаж старшего лейтенанта Анатолия Григорьевича Колосова, который и научил меня летать на реактивном самолете. Но до этого пришлось с головой погрузиться в теорию. Погода благоприятствовала этому: зима стояла буранная, гарнизон заносило снегами, и летать было нельзя. Мы изучали материальную часть реактивных двигателей, знакомились с основами газовой динамики, познавали законы скоростного полета. Многое из усвоенного раньше теперь представало в ином свете: иная техника, большие скорости, высокий потолок, другие расчеты, новый подход к делу.
Дружба наша с Валей все время крепла. В день моего рождения она подарила мне две фотокарточки. На одной из них она снята в белом медицинском халате, а на другой – в нарядном платье. На обороте этой фотографии Валя почерком, очень похожим на мой, написала: «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья – это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание – это большое искусство. Храни это чувство для самой счастливой минуты. 9 марта 1957 года. Валя».
Валя была права – мы действительно были кузнецами своего счастья.
Наконец наступил долгожданный день первых полетов на «мигах». Как красиво выглядели они с поблескивающими на солнце, круто отброшенными к хвосту стреловидными крыльями! Гармонии гордых и смелых линий этих самолетов могли бы позавидовать архитекторы, работающие над проектами новых домов.
Вслед за Колосовым сажусь в кабину.
– Есть пламя! – лихо докладывает техник.
И вот уже чуть подрагивающая от нетерпения машина разбегается по взлетной полосе. Не успел я, что называется, и глазом моргнуть, как высотомер показал пять тысяч метров. Это тебе не Як-18. Как же летать на такой стремительной машине с большим радиусом действия, головокружительной высотой, увеличенной скоростью и огневой мощью? А Колосов, словно не ощущая возникшей перегрузки, уверенно, рукой мастера повел «миг» в зону и виртуозно проделал несколько пилотажных фигур.
– Возьмите управление, – неожиданно приказал он. Тон у него всегда был повелительный, не допускающий возражений.
Взялся за ручку – сразу чувствую, не тот самолет, к которому привык, надо упорно работать, чтобы управлять им так же легко, как винтомоторным. За провозными полетами пошли вывозные, потом контрольные, а когда летчик-инструктор окончательно уверился в моих знаниях и способностях – первый самостоятельный на «миге». Он проходил так же, как и первый полет на Як-18. Все с тем же душевным трепетом оторвался я от земли, выписал широкий круг в безоблачном небе и, счастливый, вернулся на аэродром, сделав для себя вывод, что с увеличением скорости полета летная работа становится все более трудной.
Все как прежде, и все не так. Красивый, удобный, маневренный «миг» полюбился сразу. Он был легким в управлении, быстро набирал высоту. Я ощутил, как выросли и окрепли мои крылья. Впервые я почувствовал себя настоящим пилотом, приобщившимся к современной технике. То же самое испытывали и мои друзья, с которыми я поступил в училище: Юрий Дергунов, Валентин Злобин и Коля Репин.
Но нам еще многое надо было освоить, чтобы стать настоящими летчиками: высший пилотаж, маршрутные полеты, воздушные стрельбы, групповую слетанность. Всей этой премудрости обучал нас сменивший Колосова квалифицированный летчик-инструктор Ядкар Акбулатов. У него был верный глаз охотника, он все успевал замечать в воздухе и не прощал ни малейшей ошибки. Уже в первом полете в зону он отметил, что глубокие виражи выходят у меня не совсем чисто… Вскоре он похвалил за вертикальные фигуры, на которых возникали сильные перегрузки. А мне удавались эти фигуры потому, что каждый раз, придя в зону, я старался как бы посоревноваться с машиной: проверить, что она может дать и что я могу выдержать. Словом, выжимал из техники все возможности, а лучше всего это можно было делать на вертикальных фигурах.
Но не все проходило гладко. Случались и неудачи. Рост у меня не ахти какой и затруднял ориентировку при посадке машины. Для того чтобы лучше чувствовать землю в этот ответственный момент полета, я приспособил специальную подушку. Сидя на ней, я видел землю так же, как и летчик-инструктор; посадка получалась лучше. Ядкар Акбулатов одобрил мою «рационализацию».
Как все квалифицированные летчики, он был немногословен, даже замкнут, но все, что советовал, было достойно записи в памятную тетрадь. Он учил:
– Чтобы в полете правильно держать себя, нужно еще на земле все тщательно обдумать; действия в воздухе должны быть быстрыми, но разумными.
Он учил видеть небо по-новому, во всем его многообразии и говорил о самолетах с той же простотой, с какой мой отец говорил о топоре и фуганке. Все эти разговоры сводились к одному – летчик должен летать.
Был и такой неприятный случай. Мы сдавали зачеты по теории двигателя. Преподаватель А. Резников поставил мне тройку. Я весь похолодел – это была первая тройка за все мое учение, первое мое личное «чепе» – наказание за дерзкую самоуверенность. Надо признаться, что суровая отметка была выведена справедливо, я действительно кое-чего недопонимал. А ведь современный авиатор не может летать без крепких и глубоких технических знаний. Мне хотелось быть не просто летчиком, летчиком-инженером, таким, как многие испытатели новых машин. Значит, теорию авиационных двигателей, да еще в таком небольшом объеме, какой требовался от курсантов, надо было знать назубок. Пять дней я провел за учебниками, никуда не выходил из училища и на шестой день отправился на пересдачу зачета. Преподаватель спрашивал много и строго. Обыкновенно при повторном экзамене выше четвертки не ставят. Но на этот раз неписанное правило было нарушено, и мне поставили «пять». На душе стало легче.
На первых порах не у всех ладились воздушные стрельбы. Особенно из пушек по наземным целям. А ведь умение вести меткий огонь – одно из главных качеств военного летчика, и тем более летчика-истребителя. От меткой очереди, разящей противника наверняка, зависит зачастую и победа, и целость машины, и собственная жизнь. Ядкар Акбулатов терпеливо учил нас правильно атаковать, следить за целью с помощью современных прицелов и только тогда нажимать на гашетки, когда ты совсем уверен, что поразишь цель. Он вместе с нами подолгу разглядывал пленки кинофотопулеметов, на которых отмечались все наши ошибки, анализировал их и подсказывал, как их исправить.
В конце концов мы освоили сложное искусство воздушных стрельб.
Я летал много, с увлечением.
Приближалась страдная пора выпускных экзаменов. Целые дни мы проводили на аэродроме. В это время и случилось событие, потрясшее весь мир, – был запущен первый советский искусственный спутник Земли. Как сейчас помню, прибежал к самолетам Юрий Дергунов и закричал:
– Спутник! Наш спутник в небе!
То, о чем так много писала мировая пресса, о чем было множество разговоров, свершилось! Советские люди первыми в мире создали искусственный спутник Земли и посредством мощной ракеты-носителя запустили его на орбиту.
Вечером, возвращаясь с аэродрома, мы бросились в ленинскую комнату к радиоприемнику, жадно вслушиваясь в новые и новые сообщения и репортажи о движении первенца мировой космонавтики. Многие уже наизусть знали основные параметры полета спутника: его скорость, которую трудно было представить – восемь тысяч метров в секунду, высоту апогея и перигея, угол наклона орбиты к плоскости экватора; города, над которыми он уже пролетел и будет пролетать. Мы жалели, что спутник не прошел над Оренбургом. Разговоров о спутнике было много, его движение вокруг Земли взбудоражило все училище. И мы, курсанты, и наши командиры, и преподаватели задавали один вопрос: «Что же будет дальше?»
– Лет через пятнадцать, ребята, – возбужденно говорил мой друг Валентин Злобин, – и человек полетит в космос…
– Полетит-то полетит, но только кто? – подхватил Коля Репин. – Мы-то к тому времени уже старичками станем… А с годами замедляется реакция, утрачивается острота зрения, человек уже не так быстро соображает.
Спорили о том, кто первым отправится в космос. Одни говорили, что это будет обязательно ученый-академик; другие утверждали, что инженер; третьи отдавали предпочтение врачу; четвертые – биологу; пятые – подводнику. А я хотел, чтобы это был летчик-испытатель. Конечно, если это будет летчик, то ему понадобятся обширные знания из многих отраслей науки и техники. Ведь космический летательный аппарат, контуры которого даже трудно было представить, разумеется, будет сложнее, чем все известные типы самолетов. И управлять таким аппаратом будет значительно труднее.
Мы пробовали нарисовать будущий космический корабль. Он представлялся то ракетой, то шаром, то диском, то ромбом. Каждый дополнял этот карандашный набросок своими предложениями, почерпнутыми из книг научных фантастов. А я, делая зарисовки этого корабля у себя в тетради, вновь почувствовал уже знакомое мне какое-то болезненное и еще не осознанное томление, все ту же тягу в космос, в которой боялся признаться самому себе.
Мы сразу постигли все значение свершившегося события. Полетела первая ласточка, возвестившая начало весны – весны завоевания просторов Вселенной.
Триумфальный полет спутника Земли вызвал обильный поток газетных и журнальных статей. Выступали советские ученые: А. В. Топчиев, Л. И. Седов, В. А. Амбарцумян, А. Е. Арбузов, А. И. Берг, Д. И. Щербаков. Сказали свое веское слово и представители зарубежной науки – французский ученый Фредерик Жолио-Кюри, английский физик профессор Бернал, американец доктор Джозеф Каплан и многие другие. Все они приветствовали небывалые достижения советского народа, говорили о том, что советский спутник прорезал путь в космос.
Газеты, полные трепетного жара, напоминали пламенные издания времен Октябрьской революции и Отечественной войны. За ними стояли очереди, их прочитывали залпом прямо на улице, возле киосков «Союзпечати». Во всех газетах публиковались многочисленные письма трудящихся нашей Родины, выражавшие свое восхищение свершившимся. Через некоторое время «Правда» сообщила, что в адрес «Москва… Спутник» поступило 60 396 телеграмм и писем. Среди них было и наше курсантское послание. Меня взволновало опубликованное в газете письмо Евгения Щербакова с моей родной Смоленщины. Земляк писал: «Вероятно, в самом ближайшем будущем будет возможен запуск более крупного спутника. Если целесообразно послать спутник с человеком, то я готов по комсомольской путевке лететь осваивать космос».
Свыше тысячи подобных предложений от людей, способных на великолепное проявление мужества, на самопожертвование и героическую стойкость в любых испытаниях, вызвал полет нашего первого в мире искусственного спутника Земли. Письма выражали патриотические чувства советских людей, готовых рисковать жизнью во имя интересов Родины. Я всей душой разделял этот страстный порыв, но понимал, что далеко не каждый может отправиться в космос. Для этого, на мой взгляд, требовалось энциклопедическое образование и великолепное здоровье. Недаром мама моя говорила, что здоровью цены нет.
Я помнил вещие слова преподавателя Резникова:
– Без инженерных знаний, без глубокого понимания того, что происходит или может произойти в полете, летать нельзя!
Наши выпускные экзамены проходили в дни всенародного энтузиазма, вызванного полетом спутника. Каждый курсант старался быть достойным этого исторического события, показать Государственной экзаменационной комиссии, что он сын своего времени и отличными знаниями вносит свой посильный вклад в успехи всего народа.
Председателем Государственной экзаменационной комиссии был полковник Кибалов – офицер, хорошо известный в авиационных кругах, готовящих кадры для Военно-Воздушных Сил, и давший путевку в жизнь не одному выпуску военных летчиков. Всматриваясь в каждого молодыми, живыми глазами, он выслушивал ответы курсантов по экзаменационным билетам в классах, внимательно следил за нашими полетами на аэродроме. Он часто улыбался, и по выражению его лица мы понимали: полковник удовлетворен нашими знаниями и умением пилотировать реактивные самолеты. Опытный военный педагог и авиационный командир, он все понимал: степень наших знаний и то, что творилось у каждого на душе. Выпускные экзамены – самый торжественный и самый ответственный момент в жизни каждого молодого летчика. Я бы назвал его вторым днем рождения человека.
Сохранился документ, в котором сказано: «Представление к присвоению звания лейтенанта курсанту Гагарину Юрию Алексеевичу. За время обучения в училище показал себя дисциплинированным, политически грамотным курсантом. Уставы Советской Армии знает и практически их выполняет. Строевая и физическая подготовка хорошая. Теоретическая – отличная. Летную программу усваивает успешно, а приобретенные знания закрепляет прочно. Летать любит, летает смело и уверенно. Государственные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал с оценкой «отлично». Материальную часть самолета эксплуатирует грамотно. Училище окончил по первому разряду. Делу Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родине предан». Этот дорогой сердцу документ и стал для меня путевкой в большую жизнь, большую авиацию.
Пока наши аттестации рассматривались в Москве, в Министерстве обороны, мы пребывали в так называемом «голубом карантине» – нетерпеливом ожидании присвоения офицерских званий.
Я в эти дни находился на «седьмом небе»: Валя приняла мое предложение и согласилась стать моей женой. Мы в сопровождении товарищей по училищу и ее подруг побывали в загсе, поставили свои подписи в книге молодоженов и дали друг другу слово всегда быть верными своей любви. Договорились с родными свадьбу гулять дважды – сначала в Оренбурге в торжественные дни 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции, а потом во время моего отпуска – в Гжатске. Чтобы строить новую жизнь, нам нужны были добрые советы, и мы в изобилии получили их.
В доме Горячевых дым стоял коромыслом – Варвара Семеновна и Валины сестры хлопотали, готовясь к приему гостей, а Иван Степанович собирался блеснуть своим кулинарным искусством. Все были рады, что наша двухлетняя любовь закрепляется браком. Мы с Валей отнеслись к этому шагу со всей серьезностью. Два года – достаточный срок для того, чтобы хорошо узнать друг друга, убедиться в том, что на жизнь мы смотрим одними глазами и готовы вместе преодолеть любые трудности, которые – мы это точно знали – встретятся на длинном жизненном пути. Мы жили одним высоким дыханием, и сердца бились в одном ритме. Еще в загсе при товарищах я напомнил невесте слова мамы:
– И радость и горе – все пополам…
– Всегда вместе, – задушевно ответила Валя.
Почти все уже было готово к свадьбе. И тут произошло еще одно событие, вновь взбудоражившее весь мир, радостно отозвавшееся в душе. 3 ноября в небо взлетел еще один советский спутник Земли. За первым – второй! Он был во много раз крупнее и тяжелее; на его борту в герметической кабине находилась собака Лайка. Это событие вызвало еще большую бурю восторга, воочию показало миру, каких невиданных высот достигли наша наука и техника за сорок лет Советской власти.
Читая в те дни газеты, описывающие полет второго искусственного спутника Земли, я размышлял: «Раз живое существо уже находится в космосе, почему бы не полететь туда человеку?» И впервые подумал: «Почему бы мне не стать этим человеком?» Подумал и испугался своей дерзости: ведь в нашей стране найдутся тысячи более подготовленных к этому людей, чем я. Мысль мелькнула, обожгла и исчезла. Стоило ли думать о том, что свершится, наверное, не очень скоро. Выпуск из училища, свадьба, отпуск, назначение в строевую часть были ближе, чем был мой сегодняшний день.
В канун празднования 40-летия Октября все выпускники уже в новеньком офицерском обмундировании, но еще с курсантскими погонами были выстроены в актовом зале. В торжественной тишине вошел в зал начальник училища генерал Макаров. Высоко подняв гордую голову, отчетливым, командирским голосом он зачитал приказ о присвоении нам званий военных летчиков и лейтенантов Советской Армии. Вручая золотые офицерские погоны, генерал поздравлял и пожимал нам руки.
Торжество это предполагалось 8 ноября. Но генерал сам был когда-то курсантом и понимал, что такой всенародный праздник, как 40-летие Октября, нам, выпускникам, важно провести не курсантами, а офицерами. И он, видевший нас насквозь, сделал праздник вдвойне прекраснее.
Прямо из училища вместе с друзьями я поехал на квартиру Горячевых. Там для нас, новобрачных, приготовили отдельную комнату. Валя встретила меня в белом свадебном платье. А я, сняв шинель, явился к ней во всей своей офицерской красе. Таким она меня еще не видела. Впервые мы расцеловались на людях, при родителях. Я стал ее мужем, она – моей женой. Мы были счастливы.
Свадьба удалась на славу. Невеста была всех наряднее. Иван Степанович действительно блеснул своим искусством, – как говорится, стол ломился от яств и напитков. Товарищи поздравляли нас, кричали традиционное «горько». Словом, все было как на всех настоящих русских свадьбах. Варвара Семеновна включила радио, и мы услышали голос диктора: «Два посланца Советского Союза – две звезды Мира совершают свои полеты вокруг Земли. Наши ученые, конструкторы, инженеры, техники и рабочие порадовали советских людей к 40-летию Октября действительно великим подарком, осуществив дерзновенную мечту человечества». Это передавались материалы происходившей в тот день во Дворце спорта Центрального стадиона имени В. И. Ленина юбилейной сессия Верховного Совета СССР.
И все подняли бокалы за нашу партию, за наш народ, за Советское правительство.
АТТЕСТАЦИЯ
За период обучения в училище показал себя дисциплинированным, политически грамотным курсантом. Уставы Советской Армии знает и практически их выполняет. Строевая и физическая подготовка хорошая. Теоретически подготовлен отлично. Государственные экзамены по теоретическим дисциплинам сдал со средним баллом – 5. Летную программу усваивал успешно и приобретенные навыки закреплял прочно. Летать любит, летает смело и уверенно. Летает на самолетах: Як-18, МИГ-15-бис… Государственные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал с оценкой «отлично». Материальную часть самолета МИГ-15-бис с двигателем, спецоборудование, авиавооружеиие знает хорошо и эксплуатирует грамотно. Училище окончил по I разряду.
Делу КПСС и социалистической Родине предан.
В ы в о д: Достоин выпуска из училища летчиком истребительной авиации с присвоением офицерского звания «лейтенант».
22 октября 1957 г.
Подполковник Полшков
Заключение старших начальников:
Достоин выпуска из училища летчиком истребительной авиации с присвоением офицерского звания «лейтенант».
26 октября 1957 г.
Начальник училищагенерал-майор авиации Макаров
