Текст книги "Почтенные леди, или К черту условности!"

Автор книги: Ингрид Нолль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

11

В доме родителей Аннелизы царила благочестивая атмосфера; ее мать до конца своих дней молилась за пропавшего без вести отца. После того как он вернулся из русского плена, она в своей манере объяснила свое счастье тем, что так угодно Господу, откликнувшемуся на ее мольбы. Мне эта мысль пришлась не по вкусу, поскольку во время войны тысячи женщин так же молились о своих мужьях, но Небо осталось к ним глухо. Впервые оказавшись за обеденным столом в семье Аннелизы, я весело болтала и собиралась уже сунуть в рот картофельное пюре, как вдруг увидела, что все молча смотрят на меня. Подняв голову, я увидела, что семья молитвенно сложила руки и ждет меня. Мне стало неловко, и я, помню, обиделась на Аннелизу, что она не предупредила меня заранее.

Правила родительского дома она приняла близко к сердцу и выросла вполне послушной девушкой, да такой, какую во времена нашей юности днем с огнем было не найти. Ее мать, правда, рассказывала, что первым произнесенным словом Аннелизы было не «папа» или «мама», а «нет», но это, видимо, случайность. Ее природный норов прорвался лишь однажды: в скудное послевоенное время они, бывало, неделями варили повидло из домашней сливы и закатывали в банки, и все благодаря тому, что у бабушки с дедушкой имелся небольшой сад. И он спасал семью от голода. Детей тоже привлекали в помощь. Им поручали перемешивать кипящее месиво в большом котле. Порой брызги кипящего варева попадали на оголенные руки, и дети громко кричали от боли. Из сада поступали все новые партии собранных плодов, и дощатый стеллаж к гордости старательной матери семейства непрерывно заполнялся стеклянными банками вплоть до самого потолка. В конце концов, у Аннелизы закончились последние силы. Ее охватил припадок бешенства, который вошел в анналы семейной истории: с громким воплем она несколько раз топнула по раме стеллажа, тот не выдержал и опрокинулся, и банки разбились вдребезги о каменный пол. Из-за того, что повидло перемешалось с мелкими стеклянными осколками, спасти ничего не удалось. Этот поступок я оценила. У меня самой никогда не хватало отваги, чтобы восстать. Нашим современникам не понять, каким страшным святотатством тогда казалось преднамеренное уничтожение продуктов.

Разумеется, данный эпизод заставил меня задуматься о том, какой все-таки сильный потенциал ярости и отваги был заключен в Аннелизе, и мне бы не хотелось, чтобы однажды он выплеснулся на меня. Сегодня впервые между нами возникла напряженность.

– Что у нас сегодня на обед? – поинтересовалась я без всякой задней мысли, а в ответ пришлось выслушать от подруги, что она сожалеет, но ей сейчас не до варки.

Но она сама виновата: с тех пор как Эвальд поселился у нас, Аннелиза полностью взяла на себя кухонные дела. Очевидно, она полагает, что я не знаю, чем побаловать зрелого мужчину.

Ее агрессивный тон мне не понравился; и при следующем случае она не преминула перечислить и другие виды деятельности, к которым я не годилась якобы по причине изнеженности.

Я дала ей понять, что, в конце концов, на мои средства мы приобретаем продукты питания, оплачиваем уборщицу и все четыре недели – садовника. Кроме того, я напомнила, что наше общежитие ей более выгодно, чем мне, поскольку на ее нищенскую пенсию такой дом содержать не получится. Понимаю, что не дипломатично именно сейчас затрагивать тему неравенства наших финансовых положений.

Аннелиза возмутилась:

– Тебе хорошо известно, что я работаю по дому в три раза больше, чем уборщица и садовник вместе взятые, и все ради того, чтобы ты могла кататься как сыр в масле! Думаешь, мне бы самой не хотелось сидеть под вишней в шелковых платьях и почитывать книжечки? Я справлюсь и без твоего бабла, засунь его себе знаешь куда! – И хлопнув дверью, она скрылась в своей спальне.

К счастью, Эвальда в тот момент в доме не было, и он не стал свидетелем отвратительной сцены. Возможно, он сам косвенно причастен к возникновению между нами трений. С тех пор как Эвальд живет с нами, Аннелиза перестала довольствоваться ролью домашней мамочки и стала косо смотреть на наши с ним ежедневные короткие прогулки. Разумеется, она могла бы к нам присоединиться, но, если верить ее словам, она по уши загружена работой по саду, и меньше всего ей нужны дополнительные физические нагрузки. На самом деле из-за своей полноты Аннелиза стала тяжела на подъем и от быстрой ходьбы быстро выдыхается. Но обычно мы отсутствуем недолго, и после кофе она получает Эвальда целиком в свое распоряжение.

Тем временем совместная жизнь с Эвальдом вошла в свое русло. После завтрака он отправлялся навестить жену и обычно возвращался к обеду. Как и мы с Аннелизой, после обеда устраивал небольшую сиесту; далее следовала прогулка и послеобеденный кофе, после чего Эвальд регулярно помогал в саду, болтал с Аннелизой или читал газету. Иногда он что-нибудь чинил, например мою ночную лампу или тостер.

Поужинав, Эвальд обычно опять уезжал. Мы точно не знаем, сидел ли он возле кровати жены или мотался по каким-то другим делам. А недавно пошел один в кино. Мог бы все-таки поинтересоваться, не хотим ли мы составить ему компанию? Бывало, мы не видели его всю вторую половину дня, Эвальд появлялся лишь поздно вечером и тихонько пробирался в кухню, чтобы сделать себе бутерброд с ливерной колбасой.

– Твоей жене понравился зеленый соус? – попробовала я напомнить ему прежний разговор. Мне показалось, что между ними после пробы соуса произошла ссора.

– Спасибо, очень понравился, – ответил Эвальд.

Оставшись наедине с Аннелизой, я не могла удержаться и не обронить замечания по поводу ее пряного соуса:

– Собственно, я ожидала, что ты специально приправишь порцию для Бернадетты…

Аннелиза приняла реплику за юмор.

– Ты считаешь, что я буду за других таскать каштаны из огня? Тем более в ситуации, когда эта бабенка лежит в больнице? Думаешь, я такая тупая?

С тех пор как Эвальд поселился в нашем доме, я стала плохо спать. Часто я часами не сплю и прислушиваюсь к шагам в мансарде. Не Эвальд ли это крадучись спускается по лестнице в спальню к Аннелизе? Вот и сейчас он включил радиоприемник, правда негромко, но все-таки среди ночи. Что я, собственно, знаю об этом человеке? Я не могу даже определить, то ли он верный муж и хороший отец, то ли Казанова, что уж говорить о его частной жизни. О жене он говорит только в общих словах. Правда, для прогулок по замковому саду лучшего спутника не найти. Эвальда интересуют как архитектурные детали отдельных зданий, так и всевозможные экзотические и местные растения.

Мне пришлось высидеть долгую очередь к окулисту, но, на мое счастье, ни один из страшных диагнозов не подтвердился. Вернувшись домой и поставив машину, я услышала с улицы оглушительно громкую музыку. Вхожу в дверь, а там – хоть уши затыкай! На что бы нажать, чтобы немедленно прекратить этот грохот!

Однако они не замечают, что я наблюдаю за ними из прихожей. Гляжу – ковер свернут, стулья и стол сдвинуты к стене, чтобы расчистить пространство. Так они решили воскресить счастливые моменты тех самых танцевальных уроков.

Может, они уже вообразили, что парят на седьмом небе любви, как в любимой песне Эвальда? Едва ли тут можно говорить о воспарении. Смешно смотреть, как тучная Аннелиза с раскрасневшейся физиономией, тяжело сопя от одышки, вприпрыжку отплясывает деревенскую польку. Эвальд без пиджака, пот течет из всех пор. Со стороны можно решить, будто оба пляшут до последнего, пока не хватит инфаркт. Любопытно, как долго они продержались в этом спортивно-пенсионерском марафоне, если бы не обратили внимания на мое появление? И еще у меня возникло подозрение, что они оба так громко и чувственно пыхтели не только от усталости.

Заметив меня, Аннелиза с тяжелым вздохом плюхнулась на стул и стала глотать воздух ртом:

– Теперь пусть Лора, у меня больше нет сил!

Взмокший от пота Эвальд в выпущенной наверх рубашке задорно тащит меня на танцплощадку и командует:

– Не спорь!

Но мне не хочется, я вырываюсь и выбегаю из комнаты.

– Упрямая как осел! – кричит мне вслед Эвальд.

Я у себя в комнате, а снизу бьет в уши гул музыки вперемешку с зычным хохотом.

Снова пытаюсь проанализировать свои чувства к Эвальду. Может, я только воображаю, что произвожу на него сильное впечатление? Что со мной он держится серьезнее, чем с Аннелизой? Что он постоянно старается во всем иметь схожее с моим мнение, хочет мне понравиться, создать ощущение, будто между нами нечто вроде особого единства, как между заговорщиками? Эвальд ни разу не позволил себе дотронуться до меня нарочно или как бы случайно. Что это означает – уважение или дистанцию?

Вскоре разгульные пляски прекратились и музыка внизу затихла. За ужином я сделала вид, что не чувствую себя обойденной.

Эвальд вернулся из клиники притихшим и задумчивым. Что-то должно было произойти, отчего он подавлен. Скоро все выяснилось.

– Простите, что сейчас я скажу кое-что очень личное, – начал он, – но мне хотелось бы с вами посоветоваться. Случилось нечто неожиданное.

– Нет, пожалуйста, без масла, – тихо попросила меня Аннелиза. – Я решила намазывать на хлеб только томатную пасту; может, мне все же удастся немного похудеть.

Она вообще-то соображает, о чем говорит Эвальд? У меня чуть сердце не остановилось. Но все обернулось не так, как я вначале подумала.

Запинаясь, Эвальд сообщил, что установил причину, по которой Бернадетта собиралась пробыть в клинике дольше, чем они планировали:

– Вы не поверите, но моя жена влюбилась в какого-то пациента, который лежит там же.

Аннелиза вздрогнула и потянулась за маслом. У нее внутри – как впрочем, и у меня – все ликовало, но мы не выдали радости, напротив, сделали озабоченные лица и испытующе уставились на Эвальда. Я отважилась нарушить молчание и спросила, что это за человек, удостоившийся быть избранным его женой.

Он органист и так же, как она, обожает кантаты Баха.

– При этом, представьте, он тоже кожа да кости…

Первый раз мы услышали от Эвальда подобие откровенной критики.

– Сколько ему лет? – спросила Аннелиза.

Эвальд пожал плечами. Пожалуй, немного моложе Бернадетты и тоже женат.

– Как же ты узнал про ее интрижку? – удивилась я. – Неужели она сама призналась?

Оказалось, знак подала старший врач. Мы все еще не поняли, насколько сильно эта история ударила по самолюбию Эвальда. Я хотела поднять шум и объяснить, что у него не будет более удобного случая избавиться от старушки элегантным образом. При этом надеялась сделать это так, чтобы он не заподозрил здесь моего личного интереса. Поэтому участливо произнесла:

– Уж не хочет ли она с тобой развестись?

Эвальд нервно подернул плечами. У него на лбу образовались вертикальные складки. Он скомкал салфетку, бросил ее в тарелку с недоеденным супом и несильно наступил мне на ногу один раз и два на ногу Аннелизы. Его гнев начал ослабевать.

– Это же ненормально, – проревел Эвальд, – видеть, как двое озабоченных больных держатся за ручки в общей комнате! Над ними потешаются все кому не лень – врачи, санитарки, сестры. Я чуть сквозь землю от стыда не провалился!

Прежде я думала, что жена Эвальда алкоголичка, но мое подозрение не подтвердилось. Бернадетта страдала лекарственной зависимостью и потребляла транквилизаторы сверх всякой меры. И в данный момент она как раз проходила лечение от этой своей страсти методом воздержания.

– Надо полагать, что здоровье Бернадетты идет на поправку? – поинтересовалась Аннелиза. – Любовь порой творит чудеса.

Эвальд ничего не хотел об этом слышать.

– Подай на развод, – посоветовала я. – По своему опыту знаю, что спустя некоторое время жизнь налаживается.

– Я не могу себе этого позволить. Забудьте о моей жалкой пенсии! Дом принадлежит Бернадетте, у нее есть деньги. Я что, должен окончить свои дни в нищете? Да я лучше своими руками придушу эту святошу!

Так, это уже ближе к делу. Мы с Аннелизой перекинулись взглядами и послали Эвальду приветливые улыбки.

12

Семья Аннелизы проживала под одной крышей с дедушками и бабушками; домик был хоть и небольшой, но многоэтажный. Когда моя подруга праздновала день рождения, то приглашенные дети были вынуждены прятаться либо на чердаке, либо в подвале, либо в одной из двух квартир. Игра в прятки была у нее любимой, наверное, потому, что она имела перед нами значительное преимущество, поскольку лучше знала все укромные места в родном доме. Но чаще Аннелиза выражала желание «водить», и мы носились по дому, чтобы найти самую скрытую норку. Помню, какая меня охватывала паника, пока я, согнувшись в три погибели, пряталась под пахнущей чем-то кислым кроватью дедушки, среди паутины и рухляди в кладовке, в деревянном чане в прачечной, а то и в испачканном землей картофельном ящике в ожидании, когда меня обнаружат. Мне не нравилось, когда меня находили сразу, поскольку тогда бы считалось, что мое укрытие было слишком нехитрым, но, с другой стороны, еще больше я боялась, что меня вообще не отыщут, и я сгнию в подвале.

Мои страхи не являлись такими уж абсурдными, ведь в нашей школе уже был жуткий случай подобного рода: во время перемены одиннадцатилетний паренек укрылся в подвале от мстительных одноклассников, угрожавших ему побоями. Но выйти не успел, потому что ничего не подозревавший старший дворник вскоре закрыл подвал на замок. Дело происходило летом, школу не топили, и в подвал редко кто заглядывал. Паренька нашли в последний момент, когда он едва не умер от жажды.

Вот уже несколько дней, как эти давно, казалось бы, забытые страхи вновь ожили. Эвальд потерял интерес не только к прогулкам по парку, но и к самому шветцингерскому замку. Наконец мы заставили-таки себя выйти на прогулку и у входа записались на экскурсию. Естественно, охотничий замок курфюрста Пфальцского не тянул на второй Версаль. Кроме прочего, в нем не было пышных залов, его покои, которые скорее можно было назвать скромными, Карл Теодор и супруга Елизавета Августа оборудовали для гостей. И все же было в его внутреннем убранстве некое очарование.

В XVIII столетии просители, как и сегодняшние туристы, чтобы попасть в спальные покои или кабинет князя, следовали через два вестибюля. В первом, где принимали подданных из низших сословий, пол выстлан грубыми досками, стены выкрашены, а мебель проста и целесообразна. Тех же, кого допускали во второй, встречало уже более элегантное убранство. Здесь стены были затянуты набивной хлопчатобумажной тканью с рисунком. Однако паркет и шелковые обои можно было видеть лишь в примыкающей спальне.

Лично мне больше всего нравились грациозные потолочные росписи в письменном кабинете княгини, где она пудрилась, и в ее гардеробной, а также очаровательная кофейная комната. Но изящная мебель, захватывающие виды из окна и рассказы о придворном этикете не завораживали Эвальда, как большинство туристов. Его больше интересовали массивные, тяжелые сундуки в приемных, которые служили в качестве писчих столов или архивов бумаг. Чтобы хоть как-то приукрасить сундуки, их накрывали ситцевыми покрывалами. Дежурные и, надо думать, до смерти устававшие лакеи могли, приподняв тяжелое покрывало, незаметно залезть в ящики для постельного белья, а когда потребуется – быстро снова оказаться на своих постах. Как бывший инженер, Эвальд умел ценить практичные решения подобного рода.

– В таком сундуке у меня бы развилась клаустрофобия, – сказала я, – это все равно что очутиться в гробу!

Эвальд кивнул и шепнул мне на ухо:

– Ты навела меня на одну мысль! Если положить сюда труп, то его найдут очень не скоро.

Я не могла с ним согласиться. Запах тления не заставит себя долго ждать.

– Давай немного подождем, пусть туристы пройдут дальше, потом я незаметно приподниму покрывало, – тихо произнес Эвальд. – Я проверю – заложу здесь бомбу замедленного действия! – Порывшись по карманам, он достал кусок лимбургского сыра и ухмыльнулся, как школьник, когда я в ужасе закачала головой. Вонь от сыра пробивалась через упаковку.

– Староваты мы для таких проказ, – заметила я. Если нас, двух пенсионеров, арестуют в почтенном музее за детскую выходку, то мы окажемся не просто в неловком положении. Ко всему прочему я, как на беду, еще и живу по соседству с замком.

У меня возникли подозрения, что это могла быть вовсе не шутка. А если Эвальд на полном серьезе подыскивал сухое местечко, куда можно пристроить задушенную собственными руками Бернадетту? Она, похоже, все еще ни о чем таком не подозревает и, наверное, радуется, что со здоровьем нелады и у нее появился предлог подольше задержаться в клинике. Но с тех пор как Бернадетта сошлась с этим любителем кантат, Эвальд стал навещать ее реже. Однако и не уезжал насовсем.

Вчера я видела странный сон, о котором не могла никому рассказать: будто мы едем втроем в кабриолете, Эвальд, как Кэри Грант, сидит за рулем, Аннелиза поет знаменитую песню Софи Лорен «Presto, presto, do your very besto». Мне шесть лет, я скачу на заднем сиденье и громко подпеваю в припевах: «Bing, bang, bong». Эвальд с Аннелизой – мои родители, и они пребывают в прекрасном настроении. Мне нравится быть у них избалованной дочуркой, я ощущаю их заботу, я в надежных руках, и мне хорошо. Папа везет на себе семью, мама готовит.

Я проснулась с мыслью, что недавно мы в очередной раз смотрели этот старый фильм. Пожалуй, было бы разумнее и в настоящей жизни принять нейтральную роль, а не изображать тайком Софи Лорен. Во сне я была счастлива, и мои родители относились ко мне не как к назойливому и вечно докучающему обстоятельству. Так кто нам, троим, мешает добиться гармоничного существования на этой основе?

Гардероб Аннелизы снова заиграл пестрыми красками: киперовые брюки в красно-зеленую клетку, розовые летние туфли из лакированной кожи, голубая «русская» блузка и рукавицы для работы в кухне с серебряным отливом.

– А теперь у нас на повестке дня вопрос жизни и смерти, – говорит она, вызывающе поглядывая на Эвальда. – Нас ждет крапива. – Тот послушно достает из машины перчатки из оленьей кожи и встает перед своей повелительницей. Все-таки она сменила свои смешные туфли на резиновые сапоги.

Я тоже отправляюсь в сад и делаю скромный букетик из ползучих настурций. Они дают оранжевые, желтые или алые бутончики, а почти круглые светло-зеленые листочки в шарообразной стеклянной вазе вообще будут смотреться великолепно и украсят мою спальню. Замечаю, что Аннелиза со своим помощником занимаются не только выпалыванием сорняков. Они срезали кучу ростков мяты, связали в пучки и развесили их вверх корнями в сарае для инструментов. Мне стало любопытно, и я решила рассмотреть поближе урожай нынешнего года. В сарайчике, судя по состоянию, уже не одну неделю сушились не только травы для разнообразных чайных отваров, но также приправы и всевозможные цветы. Семенные коробочки безвременника осеннего, стебельки живокости, маковки и ветки рябины создавали прелестную картину. Аннелиза уже сейчас думает о зиме. Когда наступят холода, и в саду не останется ни одного живого цветка, она будет составлять букеты и композиции из высушенных цветов и трав. Откровенно говоря, мумифицированные цветы мне нравятся не больше, чем венки из цветов шиповника и высушенных фруктов на проволочном каркасе. Впрочем, о вкусах не спорят.

Пока я в виде исключения готовлю овощную запеканку, Аннелиза и Эвальд в саду негромко, но оживленно о чем-то переговариваются, – как я догадываюсь, на узкоспециальные темы.

Во время обеда зазвонил мобильный телефон Эвальда. Он отвечает на вызов, обещает сразу же перезвонить и больше не притрагивается к еде. Может, ему не понравилось, потому что сегодня готовила я?

– Что-то с Бернадеттой? – интересуется Аннелиза.

– Это мой сынуля, – отвечает Эвальд и напряженно дожидается, когда мы опустошим свои тарелки. Не выдержав, он с серьезной миной на лице извиняется и уходит в самый отдаленный угол сада, откуда можно звонить и быть уверенным, что тебя никто не подслушает.

– Ты по-прежнему убеждена, что Эвальд счастлив в браке? – тихо спрашивает Аннелиза.

– Разумеется, нет. Но что вообще означает «быть счастливым» в многолетнем супружестве?

– Что понадобилось от него сыну? – взволнованно восклицает вслух Аннелиза. – Раньше дети ему не звонили. Может, до них уже донеслись слухи о весенних чувствах матери.

Наше любопытство было удовлетворено через полчаса. Эвальд объявил, что завтра должен уехать. По просьбе Бернадетты сын заберет ее домой на следующей неделе. Она потребовала, чтобы Эвальд не показывался больше в их доме и забрал свои пожитки до того, как ее отпустят из клиники.

– Таким образом, мне велено очистить территорию, – раздраженно закончил он свой короткий отчет. – Мне в голову не приходит, что́ она могла вообразить. Мне что, купить дом на колесах и встать лагерем прямо на улице?

Эвальд вскочил и начал нервно расхаживать по саду. Аннелиза, с трудом переводя дух, бегала за ним по пятам:

– Ну а что говорит по этому поводу твой сын?

– Младший вообще ничего не понимает в том, что в жизни происходит, – усмехнулся Эвальд. – Не удивлюсь, однако, что жена успела рассказать ему всяких небылиц.

– Ты мог бы пока пожить у нас, – предлагает Аннелиза. – Хотя тебе, пожалуй, лучше отправиться домой как можно скорее и, собрав последние силы, определиться, что тебе по-настоящему дорого и чего ты сам хочешь. Я не возражаю, если ты воспользуешься моим чердаком для временного хранения своих вещей, только, пожалуйста, кроме мягкой мебели…

Мне тоже пришла в голову неплохая мысль:

– Захвати ключ от подвала или гаража на тот случай, если жена вставит новый замок в парадную дверь. Ведь если ты забудешь что-нибудь важное, тебе надо будет как-то проникнуть в дом.

Эвальд кивнул в знак благодарности.

– Вы сегодня будете дома во второй половине дня? Примерно в районе четырех?

Излишний вопрос, поскольку послеобеденный кофе для нас – святое.

За минуту до четырех в дверь позвонили. На пороге стоял мужчина в синем комбинезоне.

– Приветик! – задорно крикнул он. – Куда прикажете заносить?

Тут подоспел сам Эвальд и отправил нас в кухню, где мы должны были подождать несколько минут. Разумеется, мы прильнули к окну. Двое мужчин с трудом втащили в дом большую картонную коробку. На автомобиле для развозки товаров крупными буквами было написано «Elektro Müller».

– Неужели он… – Догадка чуть не сорвалась с языка Аннелизы. Из жилой комнаты доносились звуки, подтверждавшие наши предположения.

Через полчаса, когда сюрприз был готов, нас позвали.

– От меня лично, – с гордостью объявил Эвальд. После чего объяснил, какими функциями обладал телевизор класса люкс, и распрощался.

Аннелиза, пораженная в самое сердце, отнесла бутылку шампанского обратно в подвал.

– Я совсем по-другому представляла прощание, – разочарованно говорит она и включает новый телевизор.

– Он скоро вернется, – утешаю я, а сама размышляю, где и как Эвальд проведет сегодняшний вечер.

Аннелиза жестом призывает меня замолчать, потому что в эту минуту обнаружила на экране танцевальный турнир. Она уже давно увлекается бегом на коньках, верховой ездой и художественной гимнастикой. Эвальд, как нетрудно догадаться, обожал рев гоночных моторов, отчего даже готовая примириться с чем угодно Аннелиза не могла долго находиться в жилой комнате.

Приятно было снова есть в одиночестве. Аннелиза не могла оторваться от своего нового телевизора, я же положила на поднос хлеб, масло, сыр и отнесла к себе в комнату, предупредив подругу, чтобы сегодня меня не искала.

Вот, не хотела, а все думаю и думаю про Эвальда. Перед отъездом он переоделся. Не в костюм, нет, – выбрал небрежный наряд: джинсы, розовую рубашку и темно-синий пуловер. Благодаря работе в саду его лицо посвежело. Неужели Эвальд вознамерился опять покорить сердце Бернадетты? В задумчивости я намазываю масло на хлеб.

Масло – единственное, чего Эвальд не переваривал. Любой человек может назвать какую-то еду, которая ему не нравится. Чаще всего это потроха, рыба или дичь. Аннелиза не исключение, она не выносит вспученных продуктов. Но вот что мне бросилось в глаза: при всем при том, что Аннелиза нежила своего Эвальда, словно какая-нибудь итальянская мамаша, столь любимое ею масло она незаметно подкладывала в больших количествах во все что угодно – в соусы, супы, овощные и макаронные блюда.

– Эвальд этого не замечает, у мужчин не такой тонкий вкус, как у нас, – оправдывалась она. – Я и с детьми всегда мухлевала. Да если бы я потакала прихотям каждого, то мне нечего было бы ставить на стол!

Повару приходится верить. Но только я, пожалуй, не стала бы слепо доверять Аннелизе.