Текст книги "Натюрморт на ночном столике"

Автор книги: Ингрид Нолль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

ОВЕЧЬЯ ГОЛОВА

Ливень, приветствовавший наше возвращение, как нельзя более соответствовал моему скверному настроению. Дети накинулись на отца и стали душить его в объятиях, будто не виделись годы. Растроганный Райнхард обнял и меня, потом погрузил наш багаж на тележку и покачал головой, глядя на обилие пластиковых пакетов, откуда торчали громоздкий набор удочек, очки для ныряния и еще мокрые купальники и плавки. В машине начались рассказы о каникулах, Лара трещала без единой паузы, пока мы не приехали домой.

Ну и что у нас дома? Все вверх дном или идеальный порядок? Ни то ни другое, как и мой муж – ни счастлив, ни взбешен. Последние дня два никто в доме не убирал, но гор мусора нигде не было. Пока в стиральной машине крутилась первая порция одежды, я побежала в сад. Наверняка там растут уже новые елочки. Но нет, Райнхард оставил все как было. Сорняки, к сожалению, тоже трогать не стал и поливать не поливал, хорошо, что иногда шел дождь.

– Па, ты в покер играть умеешь? – услышала я голос Йоста.

Отец заметил, что скат, кажется, увлекательней, но с готовностью достал из ящика стола колоду карт, чтобы перекинуться с детьми перед обедом. Я отмывала на кухне грязные чашки (следов помады на них не было) и тарелки, покрытые затвердевшей коркой, и через окошко между кухней и гостиной мне хорошо было слышно, как дети через фразу утверждали, что вот, мол, Рюдигер им сказал…

Лишь когда Лара и Йост уже спали, а мы, какие-то робкие и смущенные, остались вдвоем, муж недоверчиво спросил, кто такой этот Рюдигер. В ответ я протянула ему пачку фотографий.

– И что, он тут на всех снимках, что ли? – Райнхард был слегка задет. – Я вообще-то думал, что ты ездила отдыхать с сестрой.

Действительно, Эллен не было почти ни на одном снимке, потому что она, собственно, и фотографировала. Удивительно, но первые две недели, пока у нас еще не завелся кавалер, мы совсем забыли, что взяли с собой фотоаппарат. Эллен заразилась страстью фотографировать от Рюдигера.

Райнхард посмотрел на снимки и взорвался:

– Так вот оно что! Ты себе курортного любовника завела!

Ого! Что-то новенькое! Я моего мужа таким еще никогда не видела! А забавно даже!

– Остынь! – одернула я его. – Он не за мной бегал. Ему мальчишки нравятся.

И зачем я это вякнула? Лучше б язык проглотила! Райнхард совсем вышел из берегов, так разбушевался, что его было уже не унять. Не сошла ли я с ума, кричал он. Напрасно я пыталась убедить его, что Рюдигер ни разу не позволил себе ничего непристойного! Мой муж вынес мне приговор: безответственная, дура набитая, за детьми не слежу, ни от какой опасности защитить их не в состоянии! Башка у меня как у овцы, набита соломой и опилками, ни мозгов, ни материнского инстинкта, а человеческого здравого смысла – и того меньше!

Овечья башка, значит. На полотне одного безымянного мастера такая вот овечья голова – самый центр, кульминация натюрморта. Но я бы назвала это несчастное, безвредное животное скорее символом страдания, нежели воплощением глупости и безмозглости. Взгляните, какие у него остановившиеся, застывшие глаза, как мучительно перекошена морда. В глубине картины воскресший Иисус пирует с двумя юношами, девушка поддерживает огонь в очаге, чтобы приготовить обильную, роскошную трапезу из той снеди, что загромождает кухонный стол на переднем плане.

Харчевня в Эммаусе, должно быть. На кухонном дубовом столе, рядом с овечьей головой разложены стручки гороха, белая редиска, капуста, морковь, лук, свежий хлеб, только что из печки, и селедка. Вот корзинка с фруктами: вишни, яблоки, груши. Над столом подвешен надраенный до блеска медный котелок. На переднем плане – край стола, и там протекает своя маленькая, крошечная жизнь, своя возня: мухи и бабочки, розочка и мальва, вишенка и ягода черной смородины.

Четыре стихии царствуют на полотне: огонь, потрескивающий в камине, воздух (его символ – крылатая бабочка), вода (там недавно еще плавала рыба) и земля, которая напитала соком плоды и цветы. Библейская же сцена разыгрывается в глубине, далеко, ибо не она главное на картине. Видимо, мастеру больше были интересны яркие краски и контрасты кухонной снеди, колоритной, сытной, обильной. Мораль? Да при чем тут мораль? Не в ней дело! Свет из окон падает на глиняный кувшин с водой, на начищенный котелок, отражается в рыбьих чешуйках. Кажется, можно провести пальцем по складкам тканого полотенца, потрогать плетение корзины, взять в руки цветок. Кажется, ладонь сейчас ощутит мохнатый мягкий овечий нос или ребристые листья капусты с прожилками. Но что ждет эту роскошь после того, как художник перенес ее на полотно? Известно что! Век ее недолог, скоро от нее не останется и следа, точно так же как, увы, ничего не остается от стараний трудолюбивой хозяйки, корпевшей над праздничной трапезой. Суета, все суета, барокко во всем видит скорый финал. Постоянным и вечным осталось лишь одно, это я точно знаю: сколько еды ни приготовь сегодня, завтра уже придется стряпать по новой, так всегда было и будет.

Что есть домашнее хозяйство? Конечно, сизифов труд, и больше ничего! Мой посуду, готовь обед, стирай, чисти, мой, выпалывай сорняки как каторжная! А на другое утро встаешь, и все сначала! И так каждый день, всю жизнь! Муж разнес вдребезги мой семейный портрет, а сам наваял уродливых хибар, которым сносу нет! А что есть у меня? Через десять лет мои дети оставят меня одну, и что тогда? Зачем я вообще живу на свете?!

В тот вечер наш неприятный междусобой прервал телефонный звонок. Я с облегчением схватила трубку, Райнхард включил телевизор.

– Вы уже дома? – услышала я голос Эллен. – Ты одна? Говорить можешь?

Я прикрыла дверь из коридора в гостиную и доложила сестре обстановку:

– Плохо дело, Рюдигер торчит на всех фотографиях! Райнхард заревновал, а я возьми да сдуру и ляпни ему всю правду! Что тут началось, ты себе не представляешь!..

Эллен, кажется, подавила смешок:

– Слушай, а как там у него с секретаршей, того? А? Я прокрутила в голове последние несколько часов: не натыкалась ли я на улики? В это время взгляд мой остановился на окне.

– Эллен, слушай, вязаные занавески недавно стирали! Что бы это значило? Не странно ли?

Сестра сочла такой поступок несколько странным для любовницы:

– Может, она решила доказать твоему мужу, что она супербаба, что она о вашем доме и о своем мужике заботится лучше, чем ты, неряха и распустеха? А знаешь, вернуться в совсем пустую квартиру, вот как я, тоже радости мало. В почтовом ящике – только какие-то извещения, счета и некролог моей лучшей подруги. Представляешь, как ее детки сообщают о смерти мамочки: «Две заботливые материнские руки навсегда перестали раздавать подзатыльники…»

Я в тот момент сей тонкий каламбур оценить не смогла, потому что со своего места углядела вдруг на кухне полку, которая ломилась от обилия банок.

– Подожди-ка секунду! – фыркнула я в трубку и кинулась к полке. Это был мармелад. – Ты не поверишь! Супербаба наварила ведро вишневого мармелада! И каждую банку подписала от руки! Эллен, представляешь, какой бред?!

Сестра на том конце провода задохнулась от изумления, а рядом со мной скрипнула дверь. Райнхард услышал мою последнюю фразу:

– Рюдигер твой названивает? Я молча передала ему трубку.

– Анна, малыш, что там у тебя такое? – крикнула Эллен в ухо моему мужу.

Он бросил трубку. И тут уже взвыла я:

– Что это за банки?! Кто их разукрасил кружевной бумагой?! Кто завязал каждую ленточкой?!

– Ах вот ты о чем! – отозвался муж. – Это моя мама приезжала на неделю.

Примирение было почти полным, мы даже легли вместе спать. Но как только мы прижались друг к другу в кровати, я вдруг расчихалась и не знала, как унять насморк. Приступ аллергии отпустил только тогда, когда я вышла в темный сад, на террасу. Когда же спустя полчаса я, окоченевшая, прибежала обратно в постель греться, раскатистый храп моего мужа возвестил, что жена из меня никудышная.

С одной стороны, я рада, что приезжала моя свекровь. Пока эта чопорная мамаша следила за сыном, налево он вряд ли гулял. Но, с другой стороны, мне совсем ни к чему, чтобы какая-то прилежная старушка, этот гренадер в отставке, хозяйничала в моем доме, подмечая маленькие упущения по хозяйству. Да, мне давно следовало вымыть холодильник, она меня опередила, самозабвенно отчистила его раствором уксуса. Полки на кухне отскребла от жира и расставила по порядку все их содержимое. Напрягая все силы, я выдвинула из ниши плиту, ожидая увидеть там знакомую картину: гербарий из лавровых листьев, лапши, гороха, луковых шкурок и какого-нибудь кассового чека, склеенных почерневшей масляной пленкой и прилипших к полу. Да, красота, хоть пикник устраивай! Отодвигаю я плиту, и что бы вы думали? Чистота такая, что даже противно! Господи, наверное, так выглядит преисподняя после генеральной уборки!

На другое утро дел было невпроворот. У детей еще не кончились каникулы, и сразу после завтрака мои сорванцы помчались хвастаться перед друзьями нашим итальянским отпуском. А я залезла во все шкафы, выдвинула все ящики всех столов, заглянула даже в корзинку с нитками и шитьем – моя не в меру заботливая свекровь оставила следы своей деятельности повсюду. Только до сада, слава Богу, руки у нее не дошли. Но хватило и дома, за одну неделю она горы своротила! Не знаю, что она мне хотела этим сказать – то ли просто порадовать, то ли ткнуть меня носом: вот как надо вести хозяйство, вот как должен выглядеть дом у приличной хозяйки!

Каждый год мужнина матушка приезжала к нам на Рождество из Бакнанга и две недели вдохновенно стряпала для семьи, а вообще-то – для одного только своего мальчика, ее обожаемого Харди. На столе появлялись все любимые блюда моего супруга. Йост и Лара тоже обожали швабский суп с поджаристыми клецками или сырную лапшу, но их тошнило, когда два раза подряд приходилось есть потроха с кислой капустой. Однако жаловаться мне было не на что, свекровь не донимала меня невыносимым занудством, не гнула в три погибели и все больше помалкивала. Разумеется, она была бы лучшей кухаркой для своего сына, и то, что он по ночам невесть где шатается, ее бы тоже не очень смущало. Могу себе представить: увидев наши занавески, что сама для нас и связала, уже изрядно посеревшими, она, наверное, только воскликнула:

– Ах, Боже ж ты мой, страх-то какой! – и тут же перешла к делу.

После обеда я стала обзванивать подруг. Люси, Готтфрид и все четверо детей были еще в отпуске, могла бы и догадаться. У Сильвии трубку взяла вечно обиженная Коринна:

– Мама нянчит своих лошадей, – прогнусавила она, – передать что-нибудь?

– Нет, спасибо, не надо, я позвоню попозже. Какое-то смутное беспокойство подталкивало меня – я позвонила Биргит. Я только хочу услышать ее голос и сразу брошу трубку! Автоответчик сыграл пару музыкальных тактов, потом заговорил мужчина: «До начала сентября вы найдете нас в нашем летнем домике». Настоящее приглашение для грабителей: «Приходите, воруйте, нас все равно нет!» Ну и муженек у Биргит, сам вечно в отъезде, а таких глупостей не понимает!

Когда же господа уехали в летнюю резиденцию? Я залезла к Райнхарду в стол. Десять полностью надиктованных кассет ждали трудолюбивую секретаршу. Умела бы моя свекровь еще и печатать, цены б ей не было! Рано или поздно мой муж снова меня куда-нибудь «делегирует». Ну ладно, все лучше, чем то, что я ожидала увидеть и услышать!

Да, наверное, я действительно овца. Я испортила себе весь отпуск, мне все казалось, что у моего барана случка с Биргит. А он между тем, может, и хотел бы, да вместо того три недели поневоле оставался мне так же верен, как и я ему.

Только что-то все-таки здесь не так! С каких пор у меня аллергия на объятия мужа? В ванной не видно никакого нового одеколона после бритья, в подвале – нового стирального порошка и никаких экзотических цветов в вазе. Я принюхалась к его подушке и опять чихнула, правда, только один раз. Надо застелить постель новым бельем. Если нынешней ночью Райнхарду станет одиноко на его половине кровати, я хочу, чтобы все прошло как следует. Если.

В почтовом ящике лежал толстый большой пакет с маленькой надписью, отчего я на секунду вновь вспомнила Имке. Рюдигер прислал нам фотографии, у него получилось намного красивее, чем у моей сестры. Думаю, неудачные снимки он просто не стал присылать, как мило с его стороны – подумал о нашем самолюбии. Показать, что ли, мужу, какое у него замечательное загорелое семейство, как оно чудесно смотрится на летнем взморье? Да нет, пока лучше не надо! И чтобы дети не сорвали мои расчеты, я спрятала конверт под свой матрас, до лучших времен.

Обычно, когда я гладила, я либо включала радио, либо ставила гладильную доску в гостиную, чтобы краем глаза заглядывать в телевизор. На этот раз я поступила по-иному: приколола свои отпускные рисунки булавками к рифленым обоям и любовалась картинками и набросками – левая рука разглаживала белье, правая, как автомат, водила туда-сюда утюгом. Больше всего мне удались рисунки пером, раскрашенные акварелью, по-моему, они гораздо интереснее моих прежних зарисовок на стекле. Сколько же всего в мире есть интересного, всяких неподвижных, неживых предметов, которые оживают на полотне художника, – рисуй не хочу! Подумать только, оригинал давно истлеет в мусорном контейнере, а его копия на бумаге или холсте будет столетиями рассказывать следующим поколениям о дне нынешнем.

Кончив гладить, я достала горшок для соления огурцов, фаянсовый, а по краю – кобальтовый голубой орнамент из разных завитушек. Пером можно набросать на бумаге тончайшие контрасты, отражения и оттенки, и на картинке толстопузый горшок заблестит, заиграет, запереливается, так что и не узнать! Отличная идея, так и сделаю! Но сначала надо укомплектовать всю композицию, весь натюрморт. Так, берем три деревянные ложки, кладем их в горшок. Вниз – вместо скатерти, кухонное полотенце в голубую клеточку. Что еще? Ага, вот букетик лаванды и горсть синих слив! Вот! То, что надо! И все почти в одной цветовой гамме! Монохром! Но я слишком долго переставляла свои вещички с места на место, рисовать уже было поздно: пришли мои детки и попросили покушать.

Вечером, когда Райнхард вернулся домой, Лара вскрикнула: его левая рука была перебинтована и держалась на перевязи. Я испугалась не меньше и побледнела.

– Ты что, упал на стройке? – Когда мы только поженились, меня часто мучили такие страхи.

– Я свалился с лошади, – криво улыбнулся муж. – Сильвия уговорила меня залезть на ее кобылу, якобы смирную как овечка. Ну, я сдуру и полез, только сел, а она – на дыбы!

– Пап, а мы думали, ты на работе! – засомневался Йост.

Ну правильно, на работе, подтвердил отец. Но он же строит новые конюшни, ему же надо зайти, посмотреть, что за дом этим коварным тварям нужен!

Как же он теперь будет одной рукой водит машину? – беспокоилась я. Да перелома-то нет, успокоил муж. Сильвия сразу отвезла его на рентген. Через пару дней бинты снимут, а что тут ехать? Два шага! Справится, не инвалид же!

Не инвалид, разумеется, но без левой руки тоже не очень-то разгуляешься. Пришлось помогать: я резала ему мясо и намазывала хлеб маслом, Йост ходил с ним в ванную и следил, чтобы не намокли бинты. И как-то я услышала, сын Райнхарду похвастался:

– Пап, а мы в Италии тоже катались на лошади, но не разу не упали!

Лара принесла мне отцовские джинсы, заляпанные грязью, и рубашку с кровавыми пятнами. Я, задыхаясь от насморка, засунула все это в машину.

Терзаемая угрызениями совести, позвонила Сильвия:

– Ой, прости, мне так жаль! Я виновата! Он просто хотел, чтобы я научила его ездить верхом…

Вот как? Я не знала!

Ну да, Райнхард же превосходный теннисист, пела Сильвия, вот она и подумала, может, ему и другой вид спорта подойдет, верховая езда например. И в конном клубе, между прочим, полно богатеньких толстосумов, наверняка кто-нибудь из них закажет Райнхарду новый дом!

– Может, и тебе бы понравилось… – начала было она.

– Сильвия, солнышко, – оборвала я ее, – тебе ли не знать, что меня в конюшню калачом не заманишь! Кстати, я теперь знаю, откуда у меня взялась аллергия на собственного мужа!

– So sorry![32]32
  Прости, страшно неудобно! (англ.).


[Закрыть] – как-то слишком самозабвенно извинялась подруга.

– Да ладно, ты ни при чем, – отвечала я. – Взрослый мужик сам должен соображать. Хотя в последнем я несколько сомневаюсь.

Ночью я слышала, как муж мой стонет, но явно не от удовольствия. Так ему и надо, будет знать, как вечно на чужих кобыл заглядываться!

Наутро Райнхард попросил завтрак в кровать, и так это развлечение ему понравилось, что он и вовсе решил не вставать.

– Ужасная была ночь, – пожаловался он. – Анна, будь добра, пойдешь в магазин – прихвати из офиса мои бумаги, принеси мне их сюда. Надо проверить счета от мастеров, это можно и дома сделать.

Ну вот, мне так даже на руку: пойду проверю бюро!

Стеклянный шар покоился на столе так уютно, будто никакого пожара разжечь никогда бы не смог. Фотоальбом от Биргит исчез, на черном кожаном диване – ни одной дамской шпильки для волос.

Бумаги, что просил муж, я нашла очень быстро. В самом низу обнаружила счет, не от Райнхарда заказчикам, а самому Райнхарду – от Биргит. За вышеперечисленную секретарскую работу она запросила у моего мужа невероятную сумму. У нас нет таких денег! Хотя теперь муж имел представление, – черным по белому написано, не отвертишься! – сколько он должен был бы заплатить мне, если бы я по-прежнему на него работала. А что, если он уже уволил обнаглевшую свою секретаршу, чтобы не задавалась, и теперь хочет при случае опять припахать меня? Прощайте, мои натюрморты! Не дай бог Райнхарда потянет к лошадям, это еще дороже, чем теннис. А потом Сильвия будет петь ему, что она мечтает о парусной яхте, и пошло-поехало! Господи, неужели это мой муж, мой неотесанный мужик, который всегда смеялся на теми, кто считал себя самым крутым на селе? Мой медведь из простой семьи, который на нашей свадьбе не знал, как едят спаржу?

Вечером навестить больного заявились Сильвия и Удо, с цветами, шампанским и стопкой книжек для постельного режима. Пациент тем временем в тапочках и пижаме восседал перед телевизором и весь был занят футболом. Друзья наши стали расшаркиваться, Удо извинялся за свою «невозможную жену», которая толкнула моего бедного мужа на глупость. Я отправилась на кухню за фужерами для шампанского, Удо пошел за мной.

– Знаешь что, Сильвия там в конюшне развлекается с Райнхардом, а мы с тобой чем хуже, а? Мы тоже имеем право…

– Ну конечно, Удо, – оборвала я его, меня уже тошнило от его похотливых намеков. – А потом мы все вчетвером пойдем на ток-шоу, где супружеские пары откровенничают, каково это, поменяться на время партнерами?

Удо в ужасе уставился на меня, я с трудом заставила себя улыбнуться.

Ночью меня терзал кошмар, который я никогда не забуду. Опять главную роль играла ванная. Нас с Райнхардом, и детей тоже, однажды солнечным воскресеньем приглашают на гриль. Сначала каждый занимается своим делом: Удо мажет растительным маслом колбаски и телячьи котлеты, Сильвия валяется в шезлонге, Райнхард феном раздувает костер, чтобы угли скорее разгорелись, дети играют с морской свинкой. Я инспектирую сад, шныряю по кустам, осматриваю садовый инвентарь в сарае и вдруг проваливаюсь в яму, а там – навоз!

Мое светлое милое летнее платье превращается в лохмотья, от меня несет за три мили. И никто меня не жалеет, все громко хохочут.

– Марш под душ! – кричит мой муж, и я бегу в большую ванную, залитую солнцем.

Наконец я снова чиста и свежа, заворачиваюсь в шелковое кимоно Сильвии и возвращаюсь в сад.

– Ты ванну вымыла? – подает голос моя подруга. Я таращу глаза. Мыть ванну?! Мы вместе с ней идем в ванную: она черная, никогда не видела столько грязи.

ТОМЛЕНИЕ ПЛОТИ

Вопреки ночным кошмарам, следующее воскресенье было замечательное. Накануне ночью мы с Райнхардом, после долгого воздержания, спали наконец вместе без всякой аллергии. Должна признаться, инициатива исходила только от меня. Не то чтобы меня обуял приступ всепрощающей любви, нет, но мне захотелось! Очень! Я потребовала своего. Слишком долго приходилось себе отказывать в самом естественном – до отпуска, во время отпуска – больше терпеть сил моих не было. Все, хватит, меня было не удержать! Одна ночь – маловато, конечно, по сравнению с неделями вынужденного одиночества, но это только начало, начало новой нормальной семейной жизни. Мне бы хотелось, чтобы и утром меня тоже обнимали, но когда я проснулась, Райнхард уже встал и играл с детьми в их любимый покер. Рука его снова работала превосходно, зато настроение было так себе. В последние дни муж стал какой-то нервный, дерганый. Да, ему бы в отпуск, жалела я его.

Что же мне оставалось, как не мириться с мужем и терпеть, так советовала мне Эллен. Если отношения не наладятся, то выход один – развод, но стоит ли? Так ли все скверно? Куда я денусь с детьми? Хватит ли у Райнхарда денег, чтобы содержать две семьи? И прежде всего Лара и Йост будут мучиться. Они с отцом прекрасно ладят, им с ним так весело! Да, им-то весело, зато я одиноко увядаю в этой птичьей клетке. В наших недоразумениях я винила саму себя: это я ревную его без повода, у меня с нервами не все в порядке, а он – нормальный мужчина, самолюбивый, тщеславный и несколько самовлюбленный. История с Имке – я все не могу простить – как раз и показала, какой он чувствительный, как ему не хватает, чтобы его почитали, обожали, превозносили. Наверное, я теперь должна чем-нибудь его умаслить, угодить ему, польстить.

В начале XVII века сведущий, начитанный зритель рассматривал какую-нибудь самую обычную сцену в трактире, запечатленную на полотне, и знал наверняка: сие есть настоящая проповедь о вожделении плотском. Мастер Иеремиас ван Винге, не отставая от своих современников, щедрой рукой нагромоздил на кухонный стол обильную снедь. У нас на кухне тоже есть такое окошко в стене, чтобы передавать обед в гостиную. Там, в глубине картины, в зале харчевни, три господина в ожидании трапезы коротают время, играя в кости. Но до них живописцу почти нет дела. То, что происходит здесь, на переднем плане, на кухне, вот оно – главное. А здесь доминирует мясо, плоть, тело, во всех вариантах: ощипанная курочка с кремовой кожицей, розовая телячья вырезка, а рядом – кухарка, молодуха, чей цвет лица, кровь с молоком, затмевает сочный колорит мяса на столе. Кажется, ее блузка, белая, как цветок лотоса, с глубоким вырезом на груди, почти декольте, неохотно скрывает свой секрет. Девица слегка придерживает края выреза левой рукой, одновременно кокетливо открывая округлый изгиб груди. Правой рукой она будто пытается оттолкнуть мужчину, который настойчиво ее домогается, впрочем, отталкивает она его как-то нерешительно, неуверенно. А все потому, что соблазнитель перед ее глазами держит монету. Ну все понятно, он свое получит, не сомневайтесь, звонкая денежка дело сделает.

Вот она, пара эпохи барокко – в любой момент двое готовы поддаться греховному искушению. Однако непристойней всех ведет себя на картине курица: валяется на спине, ноги кверху задрала, все нутро нараспашку, бесстыжая! А вот и аллегория первородного греха, погубившего человечество еще в райском саду: маленький мальчик сейчас втихаря стянет со стола румяное яблочко. Символом похоти и вожделения становятся еще капуста и морковь. Одна только грустная рыба на простой круглой доске на переднем плане, перед самыми глазами зрителя, напоминает о воздержании.

Может, я тоже вела себя так же похотливо в ту ночь, как эта девица, эта курица и маленький воришка. Ну и что? Я соблазнила собственного мужа, ни один пуританин, будь он хоть апостолом морали, не назвал бы меня грешницей!

Вскоре после воскресного обеда зазвонил телефон. «Пусть звонит, – решила я, – это, наверное, Эллен или моя мама. Я сама перезвоню попозже».

Райнхард вскочил:

– А что, если это мой офис горит? – Он метнулся к телефону, вероятно желая мне продемонстрировать в очередной раз, что оказался прав. – Сильвия, – коротко сообщил он и остался поблизости, чтобы все слышать.

– Дерьмовая погода! – ругнулась подруга. – У вас тоже? Я еще вчера приехала к маме в Реде и, представляешь, забыла дома очки для чтения, вот дура-то! Коринна с Норой уверены, конечно, что я стала такая забывчивая, потому что ем мясо. А у самих головы дырявые – оставили дома выпрямлялки для зубов, обе!

Я выразила ей свое сожаление. Я и не знала, что она читает в очках!

– Я, между прочим, старше тебя, – бросила она в ответ. – Была б здесь хоть одна лошадь, не надо бы мне было никаких очков. Слушай, окажи мне одну огромнейшую услугу, а?

– Какую? – проворчала я. Наверное, попросит поливать цветы.

– Я целый день пытаюсь дозвониться до Удо, – отвечала Сильвия, – вчера еще оставила ему сообщение на ответчике, чтобы перезвонил нам сам, а он не звонит. Понять не могу, что такое, может, телефон сломался? Он завтра уезжает в командировку, пусть до тех пор перешлет нам вещи!

– Разумеется, – обещала я, – сегодня же передам Удо все распоряжения. Где искать очки?

– Либо на ночном столике, либо на телевизионной программе под торшером в гостиной. Да, а скобки для зубов…

– А если Удо нет дома?

– Возьми ключ, ты же знаешь, где он лежит, – был приказ. – Если он не откроет, зайди и найди очки! А если опять валяется пьяный на кровати, растряси его, пусть встает! Нечего!

Немного расстроенная, я вернулась за стол. Муж посмотрел на меня вопросительно, я отчиталась.

– Приказ, однако, – подтвердил он.

– Да нет, так, – отмахнулась я, – в Реде больше нечем заняться, только читать и остается. Знаешь что, ты бы поехал со мной к ним домой, а?

Сейчас я пойду одна (одна!) в спальню к пьяному донжуану, вот спасибо! Подозреваю, Сильвия направила меня шпионить за своим неверным, чтобы не сильно гулял. С другой стороны, она рассчитывает, что именно я упакую и отправлю им по почте их очки и выпрямлялки для зубов, Удо этого сделать не сможет, если уже завтра он уезжает в командировку.

Когда мы уже сидели в машине, я будто вскользь, как только могла непринужденно, поинтересовалась, почему Райнхард решил, что его бюро может загореться.

Муж приглушил радио:

– А, ну да, я ж тебе не рассказал! Когда вы уехали в Италию, чуть было не стряслась беда. Гюльзун положила стеклянный шар на окно. Чуть важные документы не сгорели, шарик-то может пожар устроить! Слава Богу, погода поменялась, так что только несколько подпалин осталось.

Автомобиль Удо стоял перед домом. Мы позвонили, но никто не открыл. Права Сильвия – что-то случилось! В минувшем году, пока они были в отпуске, я приходила поливать их герань. Как и прежде, ключ хранился в горшке с пальмой.

– Не самое удачное укрытие, – заметил Райнхард. – Любой взломщик знает, что запасной ключ спрятан либо под ковриком у входной двери, либо под какимнибудь камнем у двери, либо в цветочном горшке на крыльце. Бери не хочу! Мы вошли.

– Удо, привет! – крикнул муж. Тишина.

– Так и знала – мне придется отсылать ей очки, – вздохнула я и отправилась на поиски. Где они лежат, Сильвия сказала? Либо там, либо где-то тут? Гостиная, кухня, гостевой туалет – так, нет, здесь их нет, дальше! Райнхард последовал за мной наверх. Ощущение у меня было скверное, будто я сама взломщица, воровка. Вдруг сейчас войдет Удо?!

В ванной лежали зубные скобки девчонок. Я завернула их в салфетку и без особой радости убрала в сумочку. В детских комнатах царил привычный хаос, здесь Сильвия оставить свои очки не могла. Наконец мы вошли в спальню, последнюю из комнат.

Удо мирно спал на супружеском ложе, один.

– Пойдем, – шепнула я мужу, – оставим ему лучше записку.

Но Райнхард решил по-иному. Он раздернул занавески. Резкий свет полоснул Удо по глазам, но тот не пошевелился. Я дотронулась ладонью до его лба – ледяной! Боже! Мне стало жутко, я вскрикнула. Я никогда в жизни еще не трогала мертвого.

Слава Богу, со мной был Райнхард! Он ощупал застывшую ступню хозяина дома, спросил у меня карманное зеркальце и сунул его под нос Удо (муж видел, наверное, в каком-нибудь детективе – так определяют, дышит еще человек или уже нет).

– Что нам теперь делать? – Я была в шоке.

– У него, насколько я помню, были проблемы с сердцем, – отозвался Райнхард, – смотри, целая аптека на ночном столике!

Мне самой бы в тот момент не повредили сердечные капли, сердце выпрыгивало из груди. Этот мужчина пару дней назад звал меня на свидание, чуть ли не вчера еще! Господи, что происходит?!

– Надо позвонить их семейному врачу, – сообразил муж, – ты его не знаешь ли случайно?

– Знаю, знаю, у нас один и тот же доктор.

У кровати стоял телефон. Пока Райнхард звонил, я рухнула в единственное в комнате кресло, прямо на одежду Удо. Передо мной, как сцена в театре, стояло брачное ложе моих друзей. Что здесь за драмы разыгрывались? На ночном столике Сильвии я действительно обнаружила ее очки, несколько романов, сережки, салфетки и лавандовый мешочек. На столике рядом с Удо – м-м-м, не могу смотреть! – громоздились книжки по экономике, какие-то спреи, капли и мази, бутылка грейпфрутового сока, чайная ложка, пастилки от кашля, будильник, затычки для ушей и крошечный радиоприемник. Чудной натюрморт, нарочно не придумаешь! На байковом коврике перед кроватью я увидела газету и один из так называемых мужских журналов, он был открыт. Девица на развороте показалась мне страшно скучной, вряд ли сердце Удо отказало, когда он на нее взглянул. На секунду я пожалела, что не прихватила с собой свой альбом для набросков.

– Пошли вниз, будем ждать врача, – Райнхард сам был белый как покойник.

Уже на лестнице я спросила, не следует ли нам позвонить Сильвии.

– Не все сразу, подождем, – отвечал муж и взял в гостиной бутылку коньяка.

– Нам вообще повезло, между прочим, что врач в воскресенье оказался дома, – заметил Райнхард, – может, пусть лучше он Сильвии о несчастье сообщит, он как-никак специалист.

– Нет, – запротестовала я, – Сильвия должна узнать все от нас! – Я решительно потянулась к телефону, но меня тут же стали терзать сомнения. – Господи, да как же я ей скажу? – запричитала я.

Может, у Райнхарда лучше получится? Он ведь такой дипломатичный! Последняя фраза была откровенным враньем, но я заметила, как мой мужик мгновенно клюнул на неприкрытую примитивную лесть.

– Ладно, – согласился он, – не особо мне, конечно, хочется, но для тебя…

Райнхард позвонил в Реде, я включила громкую связь, чтобы все слышать. Сильвия взяла трубку.

– Слушай, тут такое дело, я хотел тебе, сказать, – беспомощно залепетал муж в трубку, – мы тут с Анной к вам зашли…

– Ой, спасибо! – защебетала она на том конце. – Спасибо, милые! На вас всегда можно положиться. Не подведете! И где же я оставила очки?