Текст книги "Натюрморт на ночном столике"

Автор книги: Ингрид Нолль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

ШАХ И МАТ

Вот работа Любена Вожена,[35]35
  Любен Божен (1610/1612—1663) – французский живописец. Искусствоведы считают, что описываемый натюрморт нельзя приписать этому художнику с уверенностью.


[Закрыть] французского мастера эпохи барокко: аллегорическое изображение пяти чувств – просто и элегантно. Художник не стал громоздить одну на другую множество лишних деталей – ни к чему перегружать изображение какими-то мелочами, ни к чему утяжелять его, все должно быть строгим и лаконичным. Три красно-розовые гвоздики в шарообразной прозрачной вазе – не то что голландские роскошные букеты. Страничку нотной тетради закрывает перевернутая лютня, тонкий, изящный инструмент, мастерски сработанный, с отполированным точеным корпусом. На фоне каменной стены два силуэта – краюха белого хлеба и бокал красного вина. На светлом столе лежат колода игральных карт и зеленый бархатный мешочек – видимо, касса игроков. Однако более других предметов взгляд притягивает черно-белая шахматная доска, чья геометрическая точность контрастирует с остальным беспорядком и неправильной формой хлеба, цветов в вазе, с произвольными складками мешочка.

Лютня – это слух, вино – вкус, гвоздики – обоняние, карты – зрение, горбатая краюшка хлеба – осязание. А шахматная доска, очевидно, символизирует расчетливый ум, рассудок. Без этого картина человеческих чувств не полна. Кисть художника не осилила лишь неведомое, загадочное шестое чувство, превосходящее все остальные.

Есть на свете гениальные шахматисты, которые ставят своим противникам мат путем простых математических вычислений и элементарной логики. Но есть и такие, которые чуют слабость соперника именно этим сверхъестественным шестым чувством. У них неплохие шансы стать однажды вице-чемпионами мира, но вот одолеть компьютер – не дано.

Я же воспринимаю мир то как невротик, то как художник. В тот вечер, с больной ногой и разрывающимся сердцем валяясь на софе, я решила: никогда больше, до конца дней моих, не стану себя жалеть, буду действовать – есть проблемы, значит, надо их решать!

Из гостиной я руководила детьми, которые готовили обед, вернее, разогревали уже готовый полуфабрикат. Они явились в гостиную с тарелками, на которых дымилась лазанья, уселись на ковер, тут же заляпали его томатным соусом и стали с аппетитом жевать перед включенным телевизором. А Райнхард, который в своем Бакнанге хотя и вырос без салфеточек и специальных рыбных ножей, все-таки не любил, когда нарушался привычный порядок, а потому нетрадиционная трапеза на ковре в гостиной ему бы не понравилась. Йост уплетал лазанью за обе щеки, и я, казалось, слышала, как Райнхард говорит на своем швабском диалекте: «Если бы у нас не было Йоста, пришлось бы завести свинью, а то некому было бы столько съесть!» Однако дети были под впечатлением от уютного семейного обеда, и когда отец вошел в дом, они спокойно удалились в свои комнаты.

– Мне нужно поговорить с папой наедине, – сообщила я им с таинственным видом.

Итак, муж увидел меня одну, на софе, с перебинтованной ногой и страдающим выражением лица.

– Что с тобой случилось? – воскликнул он, кажется даже не притворяясь.

И тут меня понесло, куда девалась моя робость: Сильвия, Сильвия, Сильвия! Она сама призналась мне, что у нее роман с моим мужем! Теперь Райнхард не отвертится! Это она растрепала по всему городу про меня и Удо, она оклеветала меня! Мало того, она еще пыталась меня угробить! Она и Удо на тот свет отправила!

Райнхард только тряс головой, но не перебивал. Наконец он спросил:

– Ты уже была у врача? Нужно сделать рентген ноги. Но вообще-то у меня впечатление, что ты больше повредила голову, а не ногу.

Я вышла из себя, откинула плед, которым Лара меня укутала, и показала мою рану. Нога между тем страшно отекла, раздулась до самого колена, и когда я задрала повыше юбку, он увидел огромные фиолетовые синяки, царапины и кровоподтеки. Пусть говорит после этого, что у меня мания преследования!

Райнхард подошел к телефону и позвонил нашему домашнему врачу.

– Моя жена немного ушиблась, – услышала я его голос из коридора. – Доктор Бауэр приехать не может, – объявил он мне, – велел привезти тебя к нему.

Муж принес мне правый ботинок и одну из своих домашних тапок. Я оперлась на его руку и прошлепала к двери. Когда же я уже сидела в машине, меня вдруг пронзила мысль: мы сейчас поедем совсем не к доктору, а на свалку или в каменоломню, и там мой неверный пришибет меня автомобильным домкратом!

Но нет, мы ехали в правильном направлении, на Вахенберг Райнхард не свернул. Вдруг он резко затормозил:

– Ты мне только вот что скажи, – нервно спросил он, – с чего ты взяла, что Сильвия убила Удо?

Наверное, не очень дипломатично в данной ситуации упоминать Герда Трибхабера? Накануне я сдуру все открыла Сильвии и поплатилась, а теперь вот Райнхард пристал! А я, можно сказать, на одной ноге, сопротивляться не смогу! Но если сказала А, надо говорить и Б.

– Ты убрал с ночного столика Удо бутылку с отравленным соком и выбросил ее в наш мусорный контейнер, – произнесла я, – надо думать, по просьбе Сильвии. И никто тебе не поверит, что ты ничего не знал о ее махинациях.

– Секундочку, – перебил он. – Ладно, признаюсь, я спал с Сильвией, ты меня довела, сама виновата, нечего было вечно ломать комедию! Я действительно забрал бутылку со столика Удо, и меня об этом просила Сильвия! Но на то у нее была особая причина, уважительная!

Он стал рассказывать, что Удо, как утверждает Сильвия, разводил в соке свои сердечные таблетки, чтобы легче было глотать. Если бы врач обнаружил на столике бутылку, пришлось бы отдавать сок на экспертизу, делать анализ, черт знает сколько времени бы потребовалось, зачем было все осложнять.

– Так вот, она и попросила, когда мы ей тогда звонили, чтобы о смерти мужа сообщить, бутылку эту тихонько взять и спрятать! – заключил Райнхард.

– Ну и дурак же ты! – крикнула я. – Поверил этой чуши! Таблетки разводят в стакане, целая бутылка не нужна! А в сок подмешали не таблетки, а сердечные капли, да еще столько, что быка свалить можно! На ночном столике не было никакого стакана, зато лежала чайная ложечка, чтобы принимать капли! Сильвия – убийца, а ты – ее сообщник!

Райнхард все больше бесился, чувствовал, что его загоняют в угол. И решил нахамить мне в ответ, нападение – лучшая защита.

– Да если бы ты не наставила мне рога с Удо, я бы в жизни с Сильвией не связался. Сама знаешь, она не в моем вкусе!

– Давай двигай, – прошипела я, – поздно уже. Доктор ждет! Я, в отличие от тебя, никогда налево не гуляла.

Сильвия не в твоем вкусе, а Удо уж точно – не в моем! Не веришь – не надо, дай мне выйти из машины! Ни минуты не хочу больше с тобой здесь оставаться!

Это подействовало, и он поехал дальше. До самой клиники мы оба молчали. Там я с трудом вскарабкалась по лестнице. Райнхард не протянул мне руку помощи, уселся в приемной и тупо уставился перед собой.

Доктор Бауэр помог мне сесть в кресло для обследования. Первым делом он хотел знать, как я сподобилась так себя покалечить.

– Упала!.. – крикнул муж через открытую дверь.

– Не с вашей ли помощью? – засмеялся доктор.

В последующие несколько дней мне такой вопрос задавали часто.

– С лестницы в подвал, – добавила я.

– А бинты? Кто же их накладывал? – расспрашивал доктор и, качая головой, разматывал все, что наваяла на моей ноге Лара. – Завтра ждите новых синяков и гематом. Ночью немного поболит, но перелома, к счастью, нет. Я вам дам мазь от отеков и обезболивающее. А вашему мужу придется несколько дней носить вас на руках!

Я не выдержала:

– Доктор, помните, вы приезжали тогда, когда Удо умер? Скажите, это правда, что он не мог глотать таблетки?

Доктор Бауэр задумался:

– Вообще-то я не имею права давать сведения о моих пациентах, даже о покойных. Спросите лучше у его вдовы, как мы мучились: некоторые лекарства с огромным трудом удается достать в жидкой форме.

Ага, слышали?! Пусть Райнхард знает – я права!

На обратном пути он снова неожиданно остановился, вспомнил кое-что важное.

– Слушай, быть не может, – встрепенулся он, – она не убийца. Ты же на моих глазах выпила весь сок, что еще оставался в бутылке! Или ты ведьма? Может, тебя яд не берет, которым можно быка свалить?

Тут уж я ему все выложила:

– Это была совсем другая бутылка! Я хотела тебя проверить, хотела посмотреть, будешь ли ты смотреть спокойно, как я помираю!

Райнхард как с цепи сорвался:

– Господи! Что ж это у меня за баба безмозглая?! – заорал он на диалекте. – Не стал бы!

Потом он взял себя в руки и договорил уже сдержанней на том же своем швабском диалекте. Конечно, он испугался, что у меня сейчас сердце не выдержит, лекарства-то ведь еще оставалось в бутылке немало.

– Ту бутылку я припрятала, Герд сделал анализ, и теперь я могу доказать… – похвасталась я.

Муж резко развернул машину и двинул по самой середине улицы.

– Едем к Сильвии, – решил он, – пусть сама все объяснит!

Я подняла бунт. Уже поздно, не время для визитов, да еще без предупреждения! Райнхард же, наоборот, считал, что слишком накалились страсти, пора бы и пар выпустить. Самое время неожиданно заявиться и побеседовать. Неужели он в конце концов принял мою сторону?

Но у меня сил никаких уже не было.

– Райнхард! – взмолилась я чуть не плача. – Не могу я больше. Болит все! Мне бы таблетку принять, ногу помазать и в кровать! Давай завтра, а?

Он сжалился и повернул домой.

Дети еще не спали, но уже сонные сидели перед телевизором. Райнхард прогнал всех спать. Со мной мог бы быть и поласковей, между прочим! А я, кроме прописанного болеутоляющего, проглотила еще снотворное, чего обычно не делаю.

Ночью я все-таки проснулась. Что-то теплое давило на мою истерзанную конечность. Безобразие, подумала я, только заснула… Но Райнхард мирно храпел на почтительном расстоянии от меня, на своей половине кровати. Меня звал Йост:

– Мне страшный сон приснился, – промычал он и прижался ко мне всем телом.

Ну ладно, для восьмилетнего сыночка у меня всегда найдется местечко, даже если ноет больная нога.

К несчастью, меня мой сон тоже не радовал. Мне приснилась завтрашняя встреча с Сильвией. На этот раз она разливала чай «эрл грей» из старинного чайника, который я привезла из Шотландии еще студенткой. Квадратный зеленый чайник куплен был у старьевщика. Шесть долгих недель я осторожно таскала его завернутым в свитер в рюкзаке. Этот чайничек напоминал мне о моем первом самостоятельном путешествии, которое я сама себе оплатила, он был моим личным сокровищем, и только самые дорогие, желанные гости удостаивались чести пить чай, заваренный в нем. И вот теперь он оказался на стеклянном журнальном столике в гостиной у Сильвии, потому что Райнхард с утра пораньше преподнес его хозяйке в подарок. Я разревелась во сне, и, когда проснулась, лицо мое было в слезах. Мне хотелось растолкать мужа и высказать ему за его дурацкий поступок с моим чайником все!

На другой день я проспала чуть не до самого обеда. Когда проснулась, муж был уже, видимо, на работе, через открытую дверь спальни до меня долетали голоса детей, они о чем-то спорили. Пару секунд я чувствовала себя вполне сносно, но стоило мне пошевелиться, как боль напомнила о вчерашнем дне. О чем же мы с Райнхардом в итоге договорились? В котором часу мы должны ехать к злодейке Сильвии?

Когда я ковыляла в ванную, меня заметили дети. Лара заботливо включила мне воду и испуганно уставилась на мои синяки. Но только я собиралась залезть в ванную, Йост дернул меня за руку: звонил отец.

– Я к четырем освобожусь, – произнес муж, даже не справившись о моем самочувствии, – было бы здорово, если бы ты была к тому времени уже готова. Думаю, Сильвия будет дома.

– Тебе ее привычки известны лучше, чем мне, – съязвила я.

Теплая вода не помогла, чай, заваренный детьми, был невкусный, а их навязчивая забота раздражала. Меня вдруг опять стал душить страх. Около четырех я кое-как оделась. Кофе, болеутоляющее, кухонный нож в сумочку. Понемногу успокоилась, прибавилось уверенности. Больше не позволю себя провести!

Ровно в четыре Райнхард загудел во дворе клаксоном.

Я прижала детей к сердцу, будто прощалась с ними навсегда.

– Куда вы собрались? – недоверчиво спросила Лара.

Чтобы ее совсем успокоить, я придумала какую-то отговорку.

Дверь открыла Коринна.

– Мамы нет дома, – сердито пробурчала она.

– Когда вернется? – хотел знать мой муж. Девочка мрачно пожала плечами:

– Если мать со своими лошадьми, то это надолго.

А я, если честно, страшно обрадовалась, что сегодня чаша сия нас миновала.

Мы снова сели в машину. Муж молчал. Через пару улиц я поняла, что он рулит к конюшням. Только этого мне сейчас недоставало!

Вдруг мы увидели, что навстречу нам на тяжелом автомобиле Удо едет Сильвия. Райнхард загудел, замигал фарами, машины остановились, он вышел и заговорил с ней. Потом мы поехали вслед за ней и снова оказались у ее дома.

Сели в гостиной. Сильвия, не дожидаясь просьбы, принесла пиво и картофельные чипсы для Райнхарда. Мне – ничего, себе – тоже, кажется, у нее пропал аппетит. Она взглянула на наши серьезные лица и произнесла:

– Простите, мне очень жаль. Видно, я случайно уронила швабру и она попала Анне под ноги.

– Случайно? – вскинулась я. – Да ты специально мне ее подсунула. Я чуть все кости себе не переломала. Вот, полюбуйся! – я подобрала юбку. – А потом ты еще и сбежала!

Райнхард, на которого мои страдания действовали надлежащим образом, вступился за меня:

– Ты зашла слишком далеко! – проговорил он своим визгливым голосом.

Сильвия сидела как на скамье подсудимых.

– Сама виновата! – бросила она мне. – Сидит тут, овечкой прикидывается! Чучело надменное, вот ты кто! Увела у меня мужа, интриганка!

Тут даже Райнхард взвился:

– Черт вас всех побери! – Но тут же взял себя в руки и продолжал: – Ты говорила, ты можешь доказать, что у Анны был роман с Удо. Она все упорно отрицает!

– А вот и могу! – отвечала Сильвия.

– Ну так давай, вперед! Доказывай! – крикнула я ей.

Она слегка заерзала и смущенно сообщила, что об этом написано в дневнике у Удо.

Неужели Удо вел дневник? Никогда бы не подумала! Райнхард, кажется, тоже сильно сомневался в этом.

– Ну тогда дай почитать! – приказал он.

– Выкладывай дневник! – потребовала я, и мой муж кивнул, поддерживая меня.

– Не могу, мне его не достать, – жалобно сказала Сильвия, – он в запертом сейфе.

Ага, значит, до сих пор она его так и не открыла!

– Ну так позови слесаря, пусть взломает, – посоветовал Райнхард.

– Да я и сама бы справилась, – вздохнула Сильвия, – узнать бы только шифр.

– Девятнадцать ноль девять шесть пять, – как под гипнозом произнесла я.

Райнхард и Сильвия уставились на меня и, наверное, подумали: если Удо меня одну посвятил в тайну шифра, не доказывает ли это однозначно, что у нас с ним что-то было?! Райнхард вскочил, несколько раз судорожно крутанул ручку сейфа, и тот вдруг открылся.

Я приподнялась, чтобы бросить взгляд в недра тайника, Сильвия с жадностью простерла вперед руку. Райнхард, однако, был к желанному объекту ближе, к тому же выше и сильней нас. В сокровищнице не оказалось ни серебра, ни золота, ни брильянтов, ни акций, ни снимков голых девочек. Мой муж извлек на свет только несколько купюр в сто марок, обручальное кольцо и ежедневник, в который он вцепился железной хваткой.

– Прежде чем я это прочту вслух, – заговорил он, не обращая внимания на молящий жест Сильвии, – пусть Анна скажет, откуда она знает шифр. Сильвия испробовала все – дни рождения, телефоны, номера домов, – все не то. Откуда взялось это число? Удо его выдумал?

– Нет, – отвечала я, – не выдумал. Это телефон доктора Бауэра.

Сильвия бросила на меня изумленный взгляд и, не закрывая рта, метнулась к письменному столу. Там, в записной книжке, она нашла адрес доктора.

– Телефона здесь нет, – опешила она, – наверное, Удо знал его наизусть.

– Доктор Бауэр нам рассказывал, – подтвердила я, – что Удо часто звонил ему, причем в самое неурочное время. Я угадала номер, потому что тоже держу его в голове, что вообще-то редко бывает. Когда в доме дети, телефон врача должен быть под рукой.

Действительно ли в этом обыкновенном ежедневнике изложена история всех похождений Удо? Райнхард сел рядом со мной на софу, Сильвия, уверенная в своей правоте и непогрешимости, встала за нашими спинами, чтобы читать вместе с нами. Первые месяцы мы бегло пролистали. Там были, как я и ожидала, деловые записи, иногда и личные, какие-то встречи, звонки, сроки оплаты счетов и налогов, приглашения, встречи, каракули всякие.

– И что, это называется дневник, Сильвия? – торжествовала я.

Рано, однако, радовалась. Она уже тыкала в страницу пальцем и кричала:

– Вот! Вот, смотри!

Там, черным по белому, и впрямь было написано: «Сегодня с Анной в постели. Счастлив, как никогда в жизни». Я онемела. Не может быть! Это не я! Это другая Анна!

Райнхард выронил ежедневник и нервно вскочил.

– Ах ты шлюха! – выкрикнул он.

Я подобрала продолговатую книжечку, полистала и тут же нашла снова то место. Да, придраться не к чему, каждая буковка прописана ясней ясного. Ну и дела, мое имя в ежедневнике Удо!

Но что-то здесь не так! До сих пор не было ни одного предложения о личных чувствах, ни одной записи собственных мыслей, нигде не промелькнуло ни цитаты, ни строчки!

– Как же ты смогла прочесть этот бред, если до сих пор так и не сумела открыть сейф? – резко проговорила я.

– До некоторого времени он лежал на столе, – парировала Сильвия, – лежал свободно, открывай и читай! Даже от детей он его не прятал! А потом, видно, решил, что пора кое-что скрывать, и запер его.

– Слушай, ежедневник – это не дневник, – не унималась я. – Разумеется, я не знаю Удо так хорошо, как ты, но думаю, что эти строчки – фальшивка, подделка. Может, твои дочки хотели тебя разыграть?

Сильвия затрясла головой:

– Это почерк Удо! Голову даю на отсечение. Кто ж еще мог тогда положить ежедневник в сейф, если не Удо? И зачем ему вообще понадобилось его от меня прятать? Понятно, зачем – он решил туда записывать свои амурные дела!

Райнхард между тем хлебнул шнапсу и вступился за покойного:

– Неужели Удо был такой дурак? Не мог он так рисковать! Каждый знает, если баба измену почует, вмиг как гиена оскалится!

И он тоскливо взглянул на нас обеих.

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

Вину мою еще толком так никто и не доказал, а Сильвия уже решила, что одержала верх. Она обнаглела до предела, подошла сзади к Райнхарду и неистово обвила руками его шею. От такого бурного проявления ее горячей нежности мне стало совсем нехорошо. Слава Богу, мой муж поспешил в смущении снова освободиться от навязчивых объятий. Сильвия на него обиделась, оскорбленно собрала со стола стаканы для шнапса и пивные кружки и унесла их на кухню. Райнхард без дела стоял у окна и меланхолично пялился в сад, а я листала ежедневник. Может, Удо еще где-нибудь воспел меня как женщину своей мечты, оказавшуюся наконец с ним в постели? Хотя он эту историю придумал, мне его отзыв очень даже понравился.

Вслед за той важной фразой, обличающей меня, потянулись страницы скучных деловых записей. Как вдруг:

«Долго тебе придется взламывать мой сейф, долго. Потому что мозгов не хватает. Ты годами роешься в моих вещах, закатываешь мне скандал из-за каждой полуголой девчонки с журнальной обложки и в каждой своей подруге подозреваешь мою тайную любовницу. И вот сегодня я наконец все тебе выложу: моя работа – лишь предлог, я целыми днями ничего не делаю и только тем и занимаюсь, что отрываюсь с бабами».

Сильвия повела себя как полная идиотка:

– Вот видите! – завопила она и по нашим лицам поняла, что такая реакция неуместна.

Минуту длилось неловкое молчание, потом я произнесла:

– И вот из-за такой ерунды ты убила своего мужа?

– Он заслужил! – крикнула эта дура. И только потом сообразила, что сама во всем призналась! – Он умер от сердечной недостаточности! – она старалась сгладить свой промах. – Доктор Бауэр может подтвердить!

И тут настал мой час. Подробно, шаг за шагом, не упуская ни одной мелочи, я выложила ей всю историю о том, как выудила из нашего мусорного контейнера ту самую бутылку с соком и как в конце концов получила результат экспертизы.

– Лопух! – фыркнула Сильвия поверх моей головы в сторону Райнхарда. – Ни о чем попросить нельзя! Я тебе велела бутылку в урну обычную выбросить, на улице! Так нет же, два шага пройти было лень! Да любой знает, что у Анны бзик – она мусор сортирует как одержимая!..

– Уймись, Сильвия, – тихо проговорила я, – я звоню в полицию.

Все-таки роза – самый красивый цветок! Вот и Рашель Руиш вплела в свой букет бледно-кремовую благородную розу, поместив ее в самый центр и окружив самыми простыми, обычными цветами, что радуют глаз в любом саду: яркие оранжевые герберы, синий львиный зев и дикая роза, не окультуренная сестра королевы букета. Свежие оттенки так и сияют на темном фоне. Художница – работа ее датируется 1695 годом – ничего еще не знала о розовых садах века девятнадцатого, о тех, что украшали, скажем, королевские парки Мальмезон или Сан-Суси. В ту пору существовали лишь крестьянские угодья, где среди коренастых выносливых фруктовых деревьев, овощей, зелени и прочих цветов попадались порой и розы. Если кто собирался нарвать букет цветов, подобно Рашели Руиш, тому приходилось беречься острых шипов. Колючки написаны весьма реалистично, не очень-то схватишь!

Да, кстати, коль уж я решила помечать мои будущие натюрморты бутоном розы, не забыть бы мне о шипах. Розочкой назвал меня мой первый мужчина, но он вряд ли мог тогда подумать, что и у меня есть чем уколоть и я умею за себя постоять.

Понемногу до Сильвии стало доходить, в какую сложную ситуацию она попала. На Райнхарда ей надеяться было нечего, от него помощи не дождешься.

– Вы ничего не докажете! – бросила она нам упрямо. Шедевр самозащиты, нечего сказать! Но вообще-то она, похоже, была права. Если тело эксгумировать, а потом провести вскрытие, то, может быть, уже никакого яда и не обнаружат. И я решила: блефовать так блефовать!

– Нет, Сильвия, концентрированный раствор дигиталиса оставляет следы в организме месяцами. Кремировать надо было.

Мы уже не сидели все вместе. Я осталась на софе, чтобы лишний раз не двигаться, а Сильвия и Райнхард отсели друг от друга как можно дальше.

Мой муж напустился на свою любовницу. Я ликовала.

– Из-за твоей клеветы у нас брак разваливается! Анна меня теперь держит за убийцу! Как нам теперь вместе оставаться после такого?! – кричал он.

Ах вот оно что! Вот он как от меня избавиться захотел! Я тут же нанесла ответный удар:

– Забирай его себе, Сильвия, всего бери, с потрохами! Желаю счастья! У него всегда такое замечательное настроение, такие оригинальные идеи! А темпераментный какой! Но только придется потерпеть, конечно, не сразу же вам воссоединяться. Лет эдак через пятнадцать – в самый раз!

У Райнхарда чувства юмора не было никакого, так что он моментально полез в драку:

– Продавать меня вздумала, как с молотка! Не дождетесь! Я лучше до конца дней своих в монастырь уйду!

И вдруг Сильвия, чего никто не ожидал, не выдержала – началась исповедь, да какая! Камень бы не выдержал! Мы услышали душераздирающую историю о несчастливом браке, полном печали и горя, о совместной жизни, омраченной с самого начала неизменным сексуальным разочарованием. Удо всю жизнь клеился к молоденьким девчонкам, а жене доставалась лишь остывшая зола. И тогда в первый раз… Сильвия все пыталась понять, как же оно, у других-то женщин? Ведь наверняка по-иному! И она завидовала чужим женам.

– Ты помнишь, – жаловалась она, – ты помнишь, ты рассказывала, как у тебя было, ну там, на строительный лесах?..

Райнхард пунцово покраснел и хлопнул кулаком по столу. Выразить с помощью нормативной лексики то, что хотелось произнести, он не смог. Мне даже жалко его стало.

Вообще-то мне давно уже следовало прекратить всякие разговоры и позвонить в отдел убийств. Я с трудом поднялась, сидя до телефона было не дотянуться. В этот момент кухонный нож, что я принесла из дома, переселился из сумочки в мой сжатый кулак: мало ли что, того и гляди получу новый удар в спину. Но Сильвия вдруг взмолилась со слезами:

– Не звони! Не надо! Я все исправлю! Сомневаюсь. Она что, умеет воскрешать мертвых? Или спасать разваливающиеся браки? Или она тянет время, коварная, а сама придумывает новую гадость? Любопытство перевесило, я остановилась.

– Ну, ну, интересно, как это ты собираешься все исправлять, интересно? Послушаем! – И нож сверкнул у меня в руке.

– Может, деньги? – неуверенно проговорила она.

– Сколько? – подхватил Райнхард.

Ох, не нравится мне, что он лезет! Продешевит, черт побери! Мало мне, что я годами мучилась от его жадности?! Его даже собственная мать скупердяем зовет! Для Райнхарда тысяча марок – целое состояние, а шантажист из него – ни к черту! Молчи уж, лучше я!

– Я забуду о полиции при одном условии. Ты с Райнхардом будешь жить в нашем домике, а я перееду сюда, мне же тоже где-то надо жить! Так что предлагаю – обмен домами!

Зареванная Сильвия едва не расхохоталась:

– С ума сошла? Не собираюсь я в вашу конуру собачью переезжать! У меня совсем другие планы. У меня теперь денег полно, я теперь одна, я свободна и независима. Поеду на север страны, куплю себе там конный завод. Мне никогда не нравилось в Вайнхайме. Хочешь здесь жить – пожалуйста, снимай, плати две тысячи марок в месяц, только где ты их возьмешь?

– Да, снимать твой дворец мне и впрямь не по карману, – согласилась я, – но ты меня не поняла. Я хочу не снимать твой дом, я хочу им обладать, владеть, понимаешь? Я хочу, чтобы ты мне его подарила.

Они уставились на меня в изумлении.

– Я не могу, не имею права, – медленно произнесла Сильвия, как будто специально растягивая слова, будто объясняла что-то умственно отсталому человеку, – это не только мой дом, это наследство моих детей. Не могу я его просто так вот взять и отдать!

– Когда ты сядешь в тюрьму, много им проку будет от этого наследства, – сухо отвечала я, – не хочешь, как хочешь, я звоню в полицию! – Я поиграла ножичком в ладони, и он снова заблестел.

Супостаты глядели на меня во все глаза и не верили. А я была в ударе, и мне пришел в голову новый блестящий ход:

– Кстати, у моего адвоката лежит протокол убийства Удо. Если со мной что случится, документ распечатают, – соврала я.

Ни слова правды, ну да ничего, надо будет, устроим и это!

Когда мы наконец вернулись домой, Йост тут же воспользовался ситуацией. Он почуял, что у нас перед детьми совесть нечиста.

– Ну, если мне нельзя серьгу, так хоть тамагочи купите! – потребовал он. Отец так свирепо на него взглянул, что сын тут же исчез в своей комнате.

В голове моей все было кувырком, одно я знала точно: мои дети хотят есть. Я быстренько достала из морозилки две камбалы. Знаю, знаю: Райнхард ненавидит рыбьи кости и рыбных блюд избегает. Ну и черт с ним! Когда еда уже стояла на столе, муж скривил физиономию, как только что при виде нашего сына. Через некоторое время я заметила, что он пакует чемоданчик. Ему надо на работу, проскулил он, в офисе он останется ночевать, там он сможет остаться один и обо всем поразмыслить.

– Какой-то папа сердитый и колючий, как еж морской, – обиделся на него Йост.

Как только захлопнулась дверь, меня обуял страх: а вдруг Райнхард сейчас поедет к Сильвии и начнет с ней торговаться. Может быть, он и впрямь ни об одной из нас и слышать больше не желает, но кушать-то хочется, денежки-то манят! Жадность свое дело сделает!

После этого мы несколько дней не виделись. Дети скучали по отцу и все спрашивали о нем. «Сходите к нему в офис, – отвечала я, – только сначала позвоните, а то еще не застанете его там». Но им было лень двигаться.

На другой же день после разборки я пришла к нотариусу и оставила у него письменное свидетельство об истинной причине смерти Удо. Я в любой момент ждала от Сильвии удара в спину. Чтобы на руках у меня был документ об экспертизе сока, я попросила Герда Трибхабера составить отчет.

– Сделаю, Розочка, все сделаю, – согласился он, – но ты за то пойдешь со мной ужинать!

– Заметано! – отвечала я.

В сопровождении изумленного юриста я снова нанесла визит Сильвии. В завещании Удо она названа единственной наследницей всего имения, а потому ничто не мешает нам скоренько переписать домик на меня, а бывшей хозяйке объявить день, когда она обязана покинуть свое бывшее жилище. К тому времени она была уже никакая, так что сразу согласилась на все. И, удивительное дело, обе мы вдруг забегали, засуетились, заспешили. Пару недель встречались чуть ли не каждый день. Сильвия озадачила своего маклера, чтобы тот поскорее нашел ей на севере какую-нибудь крестьянскую усадьбу. И вскоре, радостная и возбужденная, разложила передо мной план и фотографии своих будущих владений.

– Ты лучше с Райнхардом посоветуйся, – предложила я, – он-то лучше разбирается.

Сильвии предложили сразу несколько поместий с конюшнями, и она желала осмотреть все.

– Я смогу разводить там лошадей! Не хочешь со мной поездить, посмотреть? – спрашивала она по старой привычке. – У тебя глаз острый!

– Дочерей своих возьми, – отвечала я, – это им с тобой переезжать, а не мне!

Но Коринна и Нора забастовали и ехать отказались. Переезжать, менять школу, терять друзей! Они перестали разговаривать с матерью.

Позже я узнала, что Сильвия и вправду искала Райнхарда в бюро, чтобы посоветоваться. Он ей в помощи отказал. Предполагаю, что ее в итоге несколько надули, когда она покупала землю. Ей, кажется, сплавили разоренное крестьянское хозяйство в Шлезвиг-Гольштейне, и она так спешно уехала, что не успела даже отстроить толком свой новый дом. Следующие десять лет ей придется провести на стройке, среди кирпичей и гор мусора.

Сейчас уже и не представляю себе даже, как это я успела в те безумные дни нарисовать натюрморт для подруги Эллен. В саду нашем давно уже отцвели все незабудки, пришлось для подспорья использовать учебник ботаники. Но, вы же понимаете, когда в доме нет мужчины, у женщины появляется масса свободного времени. Нет больше совместных вечерних бдений перед телевизором, нет вечной болтовни, прогулок и тихих домашних воскресных обедов, ничто и никто не отвлекает. Я с удовольствием и с любовью пекусь о своих чадах, звоню подружкам почаще и стараюсь не запускать мое «осиротевшее» хозяйство. Но каждую освободившуюся минуту я рисую, рисую, рисую… Я даже как-то расстроилась, когда моя работа была закончена. Но, с другой стороны, она вдохновила меня на новые эксперименты. Я научилась изображать перспективу, освоила пропорции, композицию, научилась улавливать оттенки, игру света и тени.

Однажды я дала в газету объявление: «НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ПОДАРОК! РИСУЮ ЛЮБИМЫЕ ПРЕДМЕТЫ. ВЫПОЛНЯЮ ПЕРСОНАЛЬНЫЙ НАТЮРМОРТ. ТЕЛЕФОН: 04-04-31». Такие же объявления, написанные от руки, я разложила в нашем книжном магазине и супермаркете.