Текст книги "Натюрморт на ночном столике"

Автор книги: Ингрид Нолль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ВИНО БЕЗ ОСАДКА

В моих кошмарах мне иногда снится, будто я несусь на машине, мне под колеса падает какой-то ребенок, а я ничего, ничего не могу сделать! На самом деле я никогда в жизни еще не задавила ни одного живого существа. Наоборот, недавно даже спасла кошку. Она затаилась, сидя посреди улицы, и так была чем-то увлечена, что упорно не двигалась с места. Я не успела даже затормозить, как она вскочила и метнулась на левую сторону улицы, а на правой в то же мгновение мелькнул другой зверек, много меньше кошки – мышь. После этого у меня целый день было приподнятое настроение – наконец-то и кошка, а то всю жизнь одни мыши да мыши!

Сейчас, когда я, перепуганная, не могла доверять ни собственному мужу, ни подруге, я делила всех на мышей и кошек, на хищников и их жертв. Некогда Удо был охотником, но с некоторых пор сам стал охотничьим трофеем. Сильвия и Райнхард вели себя как два волка, а я казалась себе зайцем. И сделалась бы их добычей, если бы не стала защищаться.

К завтраку я выставила бутылку грейпфрутового сока, недавно купленную, но уже початую. Дети его точно пить не стали бы, им бы не понравилось. А Райнхард сначала ловушку и не заметил, потому что сидел по своему обыкновению закрывшись газетой. Но вот наконец он отвлекся от чтения, чтобы налить себе вторую чашку кофе, взгляд его упал на бутылку с соком, и мой муж едва не подпрыгнул от ужаса:

– Что это такое?! – вскричал он.

– Фруктовый сок, – невозмутимо отвечала я. Райнхард выронил газету.

– Вот новости! – занервничал он. – С каких это пор мы на завтрак пьем сок?

Я же была занята только созерцанием струйки жидкого меда, которая текла из банки на мой бутерброд.

– Чего ты так раскричался? Не переживай, я его не купила, он валялся в мусорном контейнере, а бутылка еще почти полная. Ну, я и подумала: витамины детям…

– И дети его пили?! – Райнхард взвился как ужаленный.

Я пожала плечами и слизнула мед с пальца. И тут моего мужа понесло.

– Где дети?! – прорычал он.

– Собираются в бассейн, до школы пара дней осталась, пусть еще порадуются жизни.

Безумный отец отшвырнул свою чашку, схватил меня за плечи и стал трясти.

– Как можно быть такой безответственной?! Как можно ставить на обеденный стол продукты, найденные в помойном ведре?! Ты что, хочешь собственных детей на тот свет отправить?

– Ты, наверно, не выспался. Или не с той ноги встал? – произнесла я дружелюбным тоном. – Дети этот сок не переносят, он для них слишком горький. Зато мне нравится!

С этими словами я открыла бутылку и несколько раз смачно глотнула. Райнхард не стал меня останавливать, только глаза у него полезли на лоб.

– Ты мне дашь наконец мою часть газеты почитать? – напомнила я и поставила пустую бутылку на пол.

Надо отдать должное моему неверному – совесть его все-таки уколола. Он забегал по кухне, краем глаза за мной наблюдая, и все не мог ни на что решиться.

– Зачем ты вообще вытащила эту чертову бутылку из помойки? – злился он. – Может, ее соседи выбросили и…

– Райнхард, да ты же сам выкинул ее в контейнер для пищевых отходов, – перебила я его, – а ей там не место, ты же знаешь. Слушай, ты бы поспешил, а то опоздаешь!

У животных – я помню из краткого курса биологии – наблюдается такое явление: в экстремальных ситуациях иногда срабатывает не только один нужный рефлекс, а сразу два. Вот, например, если птица видит кошку, что подкрадывается к ее гнезду, бедную птаху будут терзать противоречия: спасать своих птенцов от зубов хищника или спасаться самой, пока не слопали. Как разрешить такой внутренний конфликт? Нет решения. И потому несчастная черная дроздиха, чтобы хоть что-то предпринять в момент опасности, начинает как сумасшедшая чистить свои перья. Вот так же мучился и Райнхард. Что ему делать: везти меня в больницу, чтобы мне срочно промыли желудок? Но тогда придется признаться, что в бутылке был яд! Инстинкт самосохранения долго боролся с долгом отца семейства и верного мужа, в результате наступило некоторое равновесие, и Райнхард стал причесываться перед зеркалом в коридоре. Когда же оперение было уже в порядке, его охватил приступ эгоизма. Даже не попрощавшись со мной, он уехал на работу, то есть, очевидно, смирился с тем, что через некоторое время его дети найдут свою мать на кухне мертвой.

Оставшись одна среди кухонного беспорядка, я разрыдалась. Трус! Трус, изменник и врун! И, что хуже всего, он вот так хладнокровно оставил меня одну умирать от отравленного сока!

Правда, если сок, что некогда пил Удо, совершенно безвреден, тогда теория моя летит ко всем чертям. Значит, надо срочно отдать сок на экспертизу. Куй железо, пока горячо! Я не стану надеяться, что Райнхард выложит мне все начистоту. Не стану ждать, а то как бы не стало поздно!

Прозрачное стекло рисовать очень трудно, особенно если стеклянный сосуд не пуст. То, что происходит на заднем плане полотна, проглядывает сквозь прозрачный материал и через мерцающую темноватую жидкость, свет преломляется, в стекле отражаются окна, изгибы пузатого сосуда отбрасывают колдовские тени, рефлексы, отблески. Какой вызов художнику: а ну-ка попробуй нарисуй!

Кристофоро Мунари изобразил сразу три потрясающих стеклянных сосуда – кувшин, легкий, воздушный, до половины наполненный светлым красным вином, хрупкий бокал и маленький графин с холодной водой. Фиолетовые и желтоватые плоды инжира на серебряной тарелке, бело-голубой фарфор. Натюрморт завершают опрокинутый медный котелок и несколько цветов. Преобладают зеленовато-холодные тона, но за этой холодностью поблескивает огненный темперамент – взгляните на розовое играющее вино в кувшине и на два пламенеющие цветка.

Сколько еще мастеров на исходе XVII века, подобно Мунари, влюбленно выводили на полотне силуэты избранных предметов: металл и стекло, цветы и фрукты, утонченный фарфор и кожаные корешки книг. Мунари же более всего удался именно вот этот стеклянный кувшин, в котором красным рубином переливается вино. Вино без осадка, чистое, не мутное – символ истины. Вино! А ведь его так просто испортить: переложить сахара, перелить воды или еще чем-нибудь подделать, отравить, так что оно станет ядовитым…

Я позвонила в справочную и узнала телефон Герда Трибхабера. Сердце колотилось как сумасшедшее. Набрала номер, трубку, понятное дело, взяла его жена. Я представилась страховым агентом, чтобы выведать название и телефон клиники, где работает ее муж. Ну, теперь вздохну поглубже, и с Богом – поговорим с Гердом лично.

– Не может быть! – возликовал он. – Аннароза, «Неврозочка» моя, сколько лет, сколько зим!

Хорошо, что он не видел моей перекошенной физиономии! Придется разговаривать сладким, елейным голоском, мне ведь кое-что он него нужно. Ладно, мило побеседовали за жизнь, выяснили в самых общих чертах, не называя имен, кто что пережил после того, как много лет назад мы расстались. И тогда я перешла к делу:

– Герд, слушай, ты можешь провести экспертизу одной жидкости?

– Ого, – отозвался он, – какие у нас секреты! Что это мы задумали, а?

– Герд, извини, это и правда секрет, не могу тебе сказать, пока тайна. Скажу только, что, может быть, кое-кто посягает на мою жизнь, вот как!

– Ну, тогда тебе надо обратиться в полицию, – посоветовал он. – Может, все-таки расскажешь пару деталей?

– Понимаешь, – оправдывалась я, – я не могу идти в полицию, я пока не уверена, у меня одни только подозрения, это же смешно! Кроме того, не хочу спугнуть подозреваемого.

– Ладно, понял, – согласился Герд. (Не знаю, что он там понял.) – Вези сюда свою отраву, завтра будет тебе готов анализ.

Нет проблем! В следующий миг я уже сидела в машине. В доме, я слышала, зазвонил телефон. А ну его! Если это мой муженек, пусть спокойно думает, что я уже валяюсь тут без сознания.

Герд спешил, работы было невпроворот. Тем не менее он окинул меня взглядом знатока и оценил: хороша, мол, слов нет, хороша! Удивительно, откуда что берется, он совсем не оставил мне времени привести себя в порядок.

– Ну, давай сюда, – был приказ. – Грейпфрутовый сок? Неплохо, он горький, перекрыл бы горький вкус любого лекарства. Отпечатки пальцев на нем чьи, твои? Ладно, позвоню завтра, встретимся, поговорим спокойно!

Да, ну и дела. А что, если мой бывший возлюбленный потребует особого вознаграждения? Ничего, где сядет, там и слезет. Если его жена до сих пор не знает, что у него есть сын Мориц, я намекну пару раз – отстанет. Я ехала домой и почти ликовала, куда девались мои слезы? И следа не осталось! Да, жизнь становится интересней с каждым часом, если взять инициативу в свои руки.

Лара открыла мне дверь, глаза красные от хлорки.

– Уже вернулись? – дурацкий вопрос. Дочь засмеялась. В бассейне больше двух часов не проплескаешься. А вот меня где носило, интересно? Папа, между прочим, звонил! – Папа звонил? А чего звонил, чего хотел?

– Ничего особенного, – возник Йост. – Тебе тут кое-что от Рюдигера и Эллен, – он передал мне два конверта.

Рюдигер Пентман спрашивал в письме, получили ли мы его фотографии. Дети смотрели на меня вопросительно. Ах да! Ну конечно! Совсем забыла! Фотографии! Вот же они! Я пошла в спальню, достала из-под матраса пакет и показала детям снимки из отпуска.

В конверте от сестры я нашла три банкноты. Она писала:

«Я прибегла на этот раз к помощи ручки, а не телефона. Очень хочется подарить вам один замечательный денек, так что вот вам мое скромное подношение. Поезжайте в дорогой ресторан! Сегодня никаких макарон! Я запрещаю! Идите и оторвитесь! Напоминаю всем о моей огромной любви.

Ваша Эллен».

– Круто! Здорово! – возопили мои хулиганы и не давали мне покоя, пока мы не расселись наконец все трое в ресторанчике: двое счастливых сорванцов и их мамаша, которая подозревает мужа в причастности к убийству.

– Почему тетя Эллен так странно изъясняется в письме? – спрашивала Лара.

– Потому, – объяснила я, – что мой и ее общий папа, то есть ее и Йоста дедушка, был мастером родительного падежа и моей сестре этот падеж втемяшился в голову гораздо больше, чем мне.

– Ну-ка, давай мне тоже родительный падеж! – потребовал сын.

Родительный тебе? Пожалуйста!

– Какого вы мнения, молодой человек? – отозвалась я. – В каком вы нынче расположении духа? Эллен – дама среднего возраста и редкой доброты – проявила чудеса щедрости, так что мы обязаны ей обилием нашего ужина…

Дети открыли рты.

Эллен тоже открыла бы: к кому, вы думаете, мы завьюжились с ее капиталом? К итальянцам, конечно. А что заказали? Макароны, понятное дело, что ж еще?

– Дети, – заметила я, – вам не кажется забавным: мы опять едим спагетти? Ну ладно, поехали домой, я устала, хочу отдохнуть немножко.

Когда мы подъезжали к дому, засыпающий Йост углядел на тротуаре призрак.

– Это она, опять стоит перед нашим домом! – крикнул сын, и тогда я тоже узнала Имке. Она же, как только заметила нас, резко порывисто повернулась и исчезла.

Позвонила Люси:

– Ты что завтра наденешь на похороны? И вообще – во сколько они, собственно? Я не люблю венков никаких, заказала большой букет роз. А вы?

Вроде бы панихида назначена на три, сколько я знаю. Но о цветах и нарядах я еще не думала. О-о-о, да у меня сейчас голова занята совсем другим!

– Я не буду надевать черного, – отвечала я, – сейчас это необязательно. А о цветах позаботится Райнхард.

Люси несколько удивилась, что мой муж должен заниматься такими вещами. Мы еще не договорили, как он заявился, распахнув дверь. Вот он, легок на помине, ненаглядный! Между прочим, что-то рановато! Он бросил на меня испытующий взгляд, но на нем тут же повисли дети:

– Папа, папа! Мы обедали у итальянца! Папа, хочешь, мы тебе покажем фотографии с Искьи?!

Они уселись за кухонный стол, дверь на кухню была широко открыта, и я решила разыграть перед своим благоверным маленький спектакль.

– Люси, знаешь что, я боюсь, я вообще не пойду завтра ни на какие похороны. Ох, что-то мне нехорошо. Мы с детьми сегодня обедали у итальянца, кажется, я что-то не то съела, – пожаловалась я громко. – Ну ладно, давай. Перезвоню попозже! – Я бросила трубку и прилегла на софу.

С закрытыми глазами я ждала. Скоро Райнхард пришел, пощупал мне лоб, померил пульс. И приговор его был сух и короток:

– Температуры у тебя нет.

Я уже собиралась было заныть, что у меня страшная слабость, что я невыносимо устала, что состояние какое-то странное. Но тут кто-то позвонил в дверь. Кто бы это мог быть? Наверняка какой-нибудь ребенок пришел в гости к моим. Но тут Райнхард вскочил и побежал открывать.

Послышался голос Биргит:

– Заехала наудачу к тебе домой, не застала тебя в офисе. Вот, здесь все бумаги, надеюсь, в порядке, все как тебе нужно. Счет прилагается, сверху, видишь?

– Заходи, – предложил мой муж. – Пойдем на кухню, в гостиной Анна прилегла, на сердце жалуется.

Кто жалуется на сердце? Я жалуюсь на сердце? Решительно интересно! Я разве упоминала о каком-нибудь сердце?

В плюс ко всем моим несчастьям перед глазами стоял еще и печальный лик Имке. Моя мама сказала бы, гладя на нее:

– Ох, бедная! Стоит тут одна, как будто диван, который заказать заказали, а забрать забыли.

Что же получается? Вовсе ее и не вылечили, выпустили больную, как была, и она снова пошла искать свою безумную любовь, одержимая бредом! Я-то считала ее мышкой, тихой, серенькой, безобидной. А она, кажется, скорее кошка, с когтистыми лапами, маленький зубастый хищник! Да, но только и я-то сама не лучше: слепая курица, столько лет жила и думала, что у меня счастливая, крепкая семья и надежный брак!

Лежа на софе, я снова навострила уши: ни слова из кухни не пролетало мимо меня. Ужасно жалко мужа Сильвии, вздыхала Биргит, один только раз она его и видела – тогда, на вечере у Люси. А с тех пор они больше и не встречались, но помнит она его хорошо. Да, поддакивал Райнхард, ужасно. А знает ли Биргит, что Удо нашли именно он и я. Придет ли завтра Биргит на похороны?

Нет, нет, отвечала та, она не переносит кладбищ, они повергают ее в депрессию! Но она уже выразила Сильвии свои соболезнования, буквально накануне.

– Хотя, кажется, она совсем не в таком уж и трауре, – таинственно добавила Биргит, – обычно в ее положении вдовы скорбят гораздо больше.

От этих слов у меня и правда захолонуло сердце. Так, отлично, Люси и Райнхарду уже доложено о том, что я якобы крутила роман с покойным. Неужели Сильвия еще и Биргит навешала лапши на уши, Биргит, которую видела-то один раз в жизни и совсем не знает?!

Господи, что ж это такое завтра будет, а? Черт знает что, вот что! Герд будет звонить, чтобы сообщить мне результаты экспертизы, а я в это время буду стоять над могилой Удо, и все вокруг будут пялиться на меня и думать: «Вот она, последняя интрижка покойного!»

Его горемычная вдовушка уже, должно быть, половине города это растрезвонила! Да уж, лучше всего было бы мне провести следующий день в кровати!

Когда Биргит ушла, Лара пристала к отцу:

– А можно мне на похороны Удо пойти?

– Похороны – не развлечение для детей! – отрезал строгий отец, чем тут же вызвал мой протест.

– Почему нет? – вмешалась я, забыв о своей тяжелой болезни. – Почему ей нельзя пойти с нами? Во-первых, Лара уже не младенец, девочка взрослая, во-вторых, она бы помогла Коринне с Норой. А в-третьих, она может пойти вместо меня. И вообще, ты венок заказал?

Он растерянно уставился на меня.

А Лару, как и любую женщину, занимал только один вопрос: что надеть? Нора с Коринной всегда так одеты, просто шик!

– Если каждый день носить шик, скоро будет пшик! – повторил мой муж поговорку моей маменьки и устроился перед телевизором, а я пошла страдать в постель.

На другое утро, часов в одиннадцать, зазвонил телефон. Герд Трибхабер. Дети, к счастью, возились в саду, муж уехал в бюро. К моей радости, Герд сразу начал с дела:

– Твои опасения подтвердились, Анна. В соке нашли раствор дигиталиса, он же наперстянка. Грейпфрут горький, и горечь перебивает вкус лекарства. Видимо, препарат был в жидкой форме и его подлили в бутылку.

– От каких болезней принимают дигиталис?

– Дигиталисом, – объяснил Герд, – лечат разные сердечные хвори, обычно его прописывают в таблетках, но иногда, бывает, и в каплях. Знаешь, есть такие пациенты, которым таблетки лень глотать, и таких полно!

Что он там еще дальше говорил, я уже не слушала. Помню только, он посоветовал мне пойти в полицию. Да, в полицию-то оно в полицию, но сначала я подумаю. Я смутно припоминала: врач, кажется, упоминал о вскрытии, но это решает вдова. Ну да, могу себе представить, Сильвия ни за что на свете теперь не позволит патологоанатомам «тревожить покой ее усопшего супруга». А при чем тут, интересно, мой муж?

Райнхард между тем заказал венок. Ну и венок! Воплощение Райнхардова скупердяйства и безвкусицы. Когда же муж переодевался к похоронам, а Лара выползала из своего любимого джинсового комбинезона и облачалась в нелюбимое серое платье на бретельках, я все-таки решила тоже пойти. Вот пойду, сострою сострадательную мину и полицемерней так Сильвии заявлю в лицо: как же я могла не прийти на похороны ее мужа? Нет, никак не могла, обязана просто была прийти, именно я, а как же? И я влезла в свой самый незаметный мешок, который совсем не бросался в глаза. Пришло время понаблюдать, людей посмотреть, себя показать, да, обязательно и себя тоже показать!

Тем временем муж срывал свое скверное настроение на дочери, которая скакала по дому от нетерпения и любопытства. Обычно он бедного Йоста обзывал идиотом или бараньей башкой, а тут еще и Ларе досталось. Она вдруг почему-то оказалась «безмозглой курицей», на что, впрочем, не обиделась, потому что мыслями уже была там, на церемонии.

Ехать два шага до кладбища на машине смысла не было, пошли пешком. Райнхард повесил свой отвратный венок на плечо и молча шагал впереди большими шагами. Лара приклеилась ко мне и всю дорогу проболтала о чем-то своем.

Мы расписались в книге соболезнований и вошли в маленькую капеллу, где устроили отпевание. Сильвия с дочерьми сидели в первом ряду, вокруг них – целая армия родственников. Когда мы сели, она непроизвольно обернулась и обменялась с моим мужем одним молниеносным взглядом, совсем, казалось бы, ничего не значащим, но я-то этот взгляд разгадала, взгляд тайных заговорщиков!

Как всегда, кто-то произносил какие-то лицемерные речи, я ни слова не запомнила. Наконец все столпились у гроба. Среди присутствующих я обнаружила Имке. Она неприметно стояла в заднем ряду и занималась тем же, чем и я: во все глаза наблюдала за Сильвией.

Лара очень скоро заметила, что нет ничего скучнее похорон. Она как-то стеснялась шушукаться с Норой и Коринной, которые показались ей вдруг взрослыми и совсем чужими.

– Мама, – зашептала она мне на ухо, – когда это кончится, я на поминки не пойду!

– Ты где подхватила такое слово? – изумилась я. – Да нас вообще-то и не приглашали. Застолье устраивают только для родни, они приехали издалека, нехорошо отпускать их домой с ноющим от голода желудком.

Мы выстроились в длинную очередь соболезнующих, чтобы продефилировать со словами сочувствия мимо вдовы. И снова Сильвия совершенно по-особому взглянула на Райнхарда, я видела! Она протянула мне руку, холодную как лед, и посмотрела на меня так зло и враждебно, что у меня зубы заболели.

НЕЗАБУДКИ

После погребения Райнхард отвез меня и дочку домой и тут же опять уехал, сказал, что в бюро. Лара увязалась с ним, чтобы зайти к Сузи. Йост уже ускакал к кому-то из своих приятелей.

Мне бы порисовать, но голова занята не тем! Я достала наброски ночного столика Удо, которые сделала накануне. Да, эти натюрморты напоминали изображение аптечного киоска! Вот капли, мази, спреи – но никаких таблеток, ни одной упаковки. Если я, конечно, все правильно запомнила. Видимо, Удо был одним из тех, кто не может глотать таблетки или, по крайней мере, думает, что не может.

Как опытный детектив, я схватила истину за хвост, только вот что мне теперь с этим всем делать? И при чем тут муж мой Райнхард?

Зазвонил телефон. Эллен. Она отвлекла меня от моих мыслей. Кажется, она почуяла, что дела у меня идут неважно.

– Я вставила в рамку твою картинку с Искьи, – рассказала сестра, – висит теперь у меня над буфетом, чудо как хороша! Моя подруга Вальтруд, лучшая подруга, мы сто лет уже не разлей вода, от твоего художества в восторге. Так что у меня для тебя хорошая новость: принимай заказ, сестрица!

– Какой заказ?

– У Вальтруд скоро день рождения, шестьдесят пять лет исполняется. Для именинницы надо составить композицию из определенных предметов и изобразить «персональный натюрморт», в технике «перо, акварель».

– Что за предметы? – довольно вяло поинтересовалась я.

Сестра выбрала несколько вещей, многое означавших для их хозяйки Вальтруд: фотографию ее матери в рамке стиля модерн, засушенные незабудки, шарф из зеленой ткани, напольные часы, отложенную в сторону трость… Я загорелась – Эллен собиралась выложить за мою работу тысячу марок.

Всю жизнь я мечтала сама зарабатывать деньги. Пока у меня всего один заказ, на постоянное занятие не похоже, но кто знает, может, это начало новой, насыщенной, полной жизни!

– Эллен, – откликнулась я, – ты не представляешь, как ты вовремя, как ты кстати с твоим заказом! Дела-то у меня и впрямь – дрянь! Ну да ладно, потом расскажу как-нибудь.

Договорились: Эллен вышлет мне снимки означенных предметов и поточнее опишет свои пожелания.

Вот это да! За один день и столько всего сразу, какие виражи, голова кружится! Но на том еще не кончилось! Приключения продолжались.

Окрыленная, я побежала в палисадник, где у нас еще цвели незабудки. Сорву, думаю, несколько штук, засушу под прессом, потренируюсь их рисовать, набросаю пару раз на бумагу.

Перед домом стояла Имке. Я недовольно покачала головой и нервно откашлялась.

– Имке… – начала было я. Но она меня перебила:

– Я знаю, что вы думаете, – тихо заговорила она и покосилась на крохотные цветочки у меня в руке. – Но все на самом деле не так, я должна вам рассказать кое-что.

Тогда я любезно пригласила ее в дом и мы сели на кухне. Немного помолчав, она произнесла как-то робко, застенчиво:

– Я ошибалась. Я знаю теперь, что я его не люблю, и он меня тоже. Я, наверное, была немного не в себе.

Слава Богу, поняла наконец! Я одобрительно кивнула. Надеюсь, теперь она снова пришла в себя.

– Я вышла из больницы, – продолжала она, – и начала лечиться. Я каждую неделю хожу к моей психологине.

Я снова поощрительно улыбнулась:

– Вы молодец, Имке, так держать! Вот увидите, скоро все будет замечательно!

Тут барышня расплакалась, я села рядом и погладила ее по волосам, похожим на копну соломы. А она, всхлипывая и сморкаясь, продолжала:

– Я только хотела действительно выяснить, что же он за человек такой. Вот я и следила за ним все последнее время, уже несколько недель.

Я чуть не расхохоталась! До чего же глупо, абсурд какой-то! Какой из Имке шпион?

– Я тогда была еще на больничном, времени у меня было много свободного, а вы с детьми уехали в отпуск.

Ага! Становится интересно! Я навострила уши.

– Каждое утро он уезжал в сторону лесной купальни, – рассказывала Имке, – я думала – у него там стройка. А как-то раз я на велосипеде поехала за ним, чуть ли не до самого Оденвальда, чтобы посмотреть, что он там строит. И случайно заметила его машину рядом со старым манежем.

– Это не новость, – заметила я, – я знаю, что Райнхард строит новые помещения для конного клуба.

Имке никак не отреагировала на мое замечание и продолжала:

– Ну, я прошлась туда-сюда, посмотрела вокруг, – (Имке так безобидно выглядит, так похожа еще на ребенка, что на нее наверняка никто не обратил внимания. Скорее всего, ее приняли за школьницу, которая, желая подработать на каникулах, ухаживает за лошадьми). – Так вот, они там в конюшне целовались.

– Кто?

– Райнхард и наездница.

Меня вдруг бросило в жар. Вот и новые доказательства: Райнхард тоже впутался в эту историю! Но я взяла себя в руки.

– Имке, понимаете, мой муж знает Сильвию уже много лет. Мы всегда все целуемся, когда встречаемся. Подумаешь, что тут такого?..

– Да нет же, – Имке затрясла головой, – я следила за ними каждый день, через щелочку. Они запирались в сарае, где корм для лошадей хранится. Они не только целовались! Не станете же вы утверждать, что при встрече вы и ваши друзья еще и раздеваетесь донага?

Бедная моя головушка! Она раскалывалась от тысячи разных мыслей. Неужели Имке говорит правду? Может, она просто затаила зло на моего мужа и теперь ему мстит? Или она ненавидит меня и потому терзает? И вообще – можно ли ей доверять? Она же реальность воспринимает как-то неадекватно все-таки! Какая из нее свидетельница, у нее в голове еще полная каша! Я пристально посмотрела на нее – и поверила ей на слово.

– А ты не слышала: может, они еще и разговаривали о чем-нибудь? – спросила я и только тут заметила, что стала звать ее на «ты».

Она кивнула:

– Сильвия много говорила о свободе.

– А Райнхард так ни разу тебя и не заметил?

– Думаю, один раз, может быть, – отвечала она. Один раз! Хватит и того!

– Ладно, – решила я, – тебе теперь лучше уйти. Не надо, чтобы он тебя здесь застал. И пожалуйста, будь добра, никому ни слова о том, что ты там видела! А если еще что-нибудь важное вспомнишь, звони. Я обычно днем всегда дома одна.

– Я еще много раз слышала, – произнесла Имке, – как они говорили: «Она ничего не знает!» Они, точно, вас имели в виду. Но я больше не могу следить за вашим мужем, я опять работаю в клинике!

На том мы и распрощались. Я сердечно обняла Имке и после ее ухода расплакалась.

На кухонном столе лежали три веточки незабудок и грустно так на меня смотрели. Бог знает сколько влюбленных рисовали этот цветок, засушивали его, складывали в гербарий, дарили друг другу. На скольких колечках, медальонах и брошках навсегда запечатлены незабудки, сколько над этими голубыми цветочками произнесено уже клятв, уверений в любви и верности!

Амброзиус Босхарт Старший[33]33
  Амброзиус Босхарт Старший (1573–1621) – голландский живописец, один из первых среди художников своего времени специализировался в жанре натюрморта, изображал цветы и фрукты.


[Закрыть] собрал в корзинку тончайшего плетения множество разных садовых цветов и изобразил их – вот они, на медном подносе – в окружении пчел, бабочек и даже одной стрекозы. Розы, гвоздики, тюльпаны, альпийские фиалки, ландыши, гиацинты, анютины глазки и водосбор – весеннее торжество в бело-сине-розово-желтых тонах. Сбоку приткнулись две веточки скромных незабудок, незаметные, бледненькие, светло-голубые, но на них много крошечных цветов, и они напоминают о любви, о верности и постоянстве.

Вероятно, этот натюрморт выполнен на заказ. Я слышала, в те времена были такие коллекционеры и ботаники, которые желали увековечить свои гербарии и то, что им удалось взрастить в своем саду. Значит, если и я по чьему-либо желанию запечатлею на бумаге определенные предметы, то продолжу старинную традицию. Кстати, незабудки в те времена были так же актуальны, как и сейчас.

– Незабудки. Не забудь меня, значит, – бормотала я себе под нос.

Нынче цветок, вероятно, стали бы называть «незабудьменя». Помню, в одной народной песенке поется: «Болит, болит мое сердце, забыли меня, забыли!» Ага, вот он опять, любимый родительный падеж! Я взяла цветы в руку и задумалась.

Незабудки – цветы тех, кто расстается, подумала я с горечью, вот как я сейчас. Кажется, я больше не могу жить с Райнхардом, не могу больше быть ему женой.

Но мне было страшно, панически страшно вот так просто подойти к нему и в лицо сказать: «Ты изменяешь мне с Сильвией! Ты помог ей избавиться от Удо!» И что? Как он, интересно, отреагирует? Думаю, станет все отрицать. Да только если он и впредь останется ее любовником, не получится у него и дальше интрижку свою скрывать!

Доказательства мне нужны, вот что! Тогда не отопрется! Для развода мне хватило бы как свидетельницы и Имке, но, боюсь, ее психическое состояние признают нестабильным. Чтобы доказать убийство, я припрятала в подвале остатки отравленного сока, но ни Райнхард, ни Сильвия никогда не признаются, что эта бутылка когда-либо стояла на ночном столике покойного. Да, дурные у меня карты, ни одного козыря на руках! Но я не могу больше спать в одной постели с убийцей, не могу есть с ним за одним столом, не могу оставить с ним детей!

Господи, как вульгарно: Сильвия и Райнхард на сене! Пошлее не придумаешь! Тут мне вспомнились строительные леса, где я наконец-то познала радость любви. Может, с Сильвией происходит то же самое среди соломы, кожаных седел и сапог для верховой езды? Да что я вообще знаю о любви своей подруги? Знаю ли, как она любит? Страстно? Может, она вся пылала в объятиях моего мужа? Кстати, сено и солома тоже превосходно горят. Не испытать ли второй раз стеклянный шарик?

Если верить Имке, они занимались любовью до полудня, наверное, тогда в конюшнях никого нет. Вероятно, Сильвии удалось устроить так, что в это время не было конюших, и они с Райнхардом оставались одни. И все-таки они запирались на ключ. А вот я подопру снаружи дверь и захлопну обоих в ловушке! Как бы это устроить? Имке говорит, она наблюдала за ними через узенькую щелочку. Значит, там нет окон, значит, и солнце свои опасные жгучие лучики внутрь не запускает. Да, кроме того, мой неверный сразу догадается, кто притащил стеклянный шар в их соломенное гнездышко.

Дети заявились домой голодные. Скоро ожидалось прибытие и главы семейства.

– Я сегодня ночую у Сузи, – объявила дочь, – ее родители уходят в гости, а ей страшно одной. Или, может, она к нам придет спать?

Сузи была единственным ребенком, чрезвычайно пугливым. Я великодушно предложила отвезти Лару после обеда к ее подружке. Весьма кстати – я на ночь переберусь в Ларину кровать. Так что я не могла дождаться, когда же наконец можно будет сплавить дочку из дому. Я даже разрешила Йосту, все в том же приливе щедрости, посмотреть по телевизору кино про вампиров.

– Когда придет папа, скажи ему, что я сегодня сплю в Лариной комнате, – велела я сыну, – я болею и хочу отдохнуть.

Йост удивленно взглянул на меня и кивнул. В принципе компания говорящего ящика для дураков нравилась ему больше, чем моя.

– Но если станет очень страшно, – напомнила я, – буди меня.

Обычно в самый пугающий кровавый момент Йост прятался за спинку дивана, звал на помощь и цеплялся за мою юбку. Я погладила его по голове, совсем как накануне Имке, поднялась наверх и ушла в комнату дочки. Было восемь вечера.

В Лариной маленькой империи всегда царил беспорядок. Я плюхнулась на ее кровать, вдохнула тонкий запах детских волос на подушке, включила настольную лампочку и стала смотреть на мир глазами своей дочери, как она смотрела на него каждый день и каждый вечер. Кровать была задвинута в нишу. В ногах кровати Райнхард устроил некое сооружение, на котором громоздились четыре медведя, сшитых моей маменькой. Две медведихи в национальных костюмах, Барбара и Николь, и два медведя-мальчишки – Сеппи и Кен. На Сеппи нацепили сапоги и лосины для верховой езды. Я взглянула на него, и в голове у меня что-то отчаянно застучало.