Текст книги "Личный демон. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7
Первая брачная ночь сатаны

– Да, – произносит Люцифер и улыбается – широко, самодовольно, бешено. – Я беру тебя.

– Да, – вторит Саграда, княгиня преисподней, сглатывая сухим ртом. Черт, слюны нет совсем, горло дерет, голос сиплый, задыхающийся, точно не бархотка у нее на шее, а тесный рабский ошейник. И не целительный гиацинт [64]64
  Очень редкий, ценимый коллекционерами и ювелирами драгоценный камень. Считается, что гиацинты кровавого цвета способствуют очищению организма и достижению эмоционального равновесия – прим. авт.


[Закрыть]цветет над катиной трахеей, а кровавая рана зияет в отверстии черного бархата. – Беру… тебя…

Что ж так тяжело-то? Окончательное согласие нейдет с языка: все невестино внимание отдано шлюхину камню, который Катерина помнит до последней щербинки, не глазами помнит – спиной, боками, задницей. «La puta sagrada para mi» [65]65
  Священная шлюха для меня (исп.).


[Закрыть]– и молодое вино, подкрашенное кровью, бежит к алтарному краю, стекает с него в подставленные чаши, творится сатанинская евхаристия над сплетенными телами, кто-то шепчет во тьме молитву шиворот-навыворот и делает глоток вина, смешанного с кровью владыки ада. Пута дель Дьябло ждет чувства неловкости, ждет, что оно стиснет свои удавьи кольца: это было, было с тобой! – и праздник кончится. Конечно, церемония продолжится, но Кати здесь уже не будет, ее затянет в торнадо стыда. И там, среди вздыбленного ветром сора, она и останется, ощущая себя никчемной и безвольной, словно трухлявые обломки воспоминаний, летающие по кругу.

Собственная улыбка становится для Саграды откровением. И еще большим откровением становится желание, которым ее окатывает при мысли о том, КАК она стала Саградой. Прямо на этом камне. Прямо при этой, блядь, публике. За катиной спиной стоят те, кто пил тогда из чаш и шептал во тьме. Вот воспоминание, которое должно броситься жаром мне в лицо, отрешенно думает Катерина. Оно и бросается. У всех есть что-то, от чего дыхание учащается, в животе начинает тянуть, а в лицо бросается жар. И незачем превращаться в летающий мусор оттого, что твои желания еще живы. Когда-нибудь ты и сама станешь воспоминанием, тенью своих желаний, тогда и будешь наслаждаться чистотой и незапятнанностью. А сейчас живи! Живи!

Катерина смотрит на того, кто через секунду станет ее мужем. На лице владыки ада – свирепая радость обладания, не человеческая, но и не демонская. Звериная. Оба они звери апокалипсиса, если верить Откровению Иоанна Богослова – и муж, и жена, и сатана, и антихрист. И им предсказано совершить много дурного. Хотя вряд ли они сумеют наворотить много сверх того, что уже сделано людьми из самых благих побуждений. Ну что хорошего принес с собой истинный мессия? Религиозные войны? Крестовые походы? Чуму и оспу? Все это мог бы принести и мессия дьявола, зверь, вышедший из моря. [66]66
  Библейский апокалиптический образ – зверь, вышедший из моря, имевший семь голов и десять рогов. Вместе с двурогим зверем, вышедшем из земли, был показан апостолу Иоанну в видении – прим. авт.


[Закрыть]

То есть она, Катя. Или Кэт, отпущенная морем из глубокой могилы своей.

Сколько пророчеств, сколько символов, сколько преданий сходятся на катиной судьбе, сросшейся с судьбой Кэт в единое целое. Кэт-Катерина для них точно фокус – нет, не оптический. Сейсмический. Не все солнечные лучи перекрещиваются на ее отнюдь не прекрасном лице. Зато земная твердь вспарывается под ее ногами, будто под ножом. По части причинения зла Пута дель Дьябло достойна своего хейлеля, своей утренней звезды.

– …тебя в мужья! Себе! – заканчивает Катерина. А потом, ведомая странным чувством, простирает руку и сжимает кулак перед лицом Люцифера, собственнически и угрожающе. Проделать это наглее и дьявол бы не смог. МОЕ! Наконец-то Саграда сказала свое слово.

Физиономия у новоиспеченного мужа проказливая, мальчишеская, шалая: ужо я вас!

– А они говорили, ты мне не пара, – чуть слышно произносит Денница.

– Моя мама сказала бы про тебя то же самое, – ехидничает Катерина.

– А кстати! Почему мы не пригласили на венчание твою маму? – интересуется князь ада, прежде чем подарить Кате поцелуй. Первый законный поцелуй.

Ужасная воображаемая картина – катина мама здесь, в аду, перед алтарем Священных Шлюх – растворяется в ужасе куда большем, в предчувствии поцелуя сатаны. Катерина еще помнит, каково оно было в первый раз, принимать в себя геенну, ощущать, как она заполняет тебя огнем и пеплом. Один-единственный истинно дьявольский выдох – и его любовь обратится в струйку дыма. Причем буквально. Катя вовсе не должна целоваться с супругом у камня Шлюх, это не входит в программу, вокруг как-никак преисподняя, а не божий храм в розовых херувимчиках. А значит, новобрачные могут заниматься публичным сексом на алтаре, но целоваться им не обязательно!

Она не должна. Но ей нужно.

И Саграда протягивает мужу покорные губы.

На вкус Люцифер словно хороший глоток рома – крепкий, дурманящий, обжигающий, но не как пламя ада. Совсем не как пламя.

Оторвавшись от Кати, Денница обводит взглядом легион приглашенных демонов с выражением лица «Вы меня любите». Он так собой доволен, что хочется отвесить ему подзатыльник. Мальчишка. Женился и думает, что повзрослел.

Застежка бархотки больно колет основание шеи. Саграда слабо улыбается, вспоминая слова Уриила про удовольствие быть рабом, про ошейник с шипастым замочком, чтобы покалывал, напоминая, чья ты. Как в воду глядел – все у нее есть: и повелитель, и ошейник с замочком.

Это должно было обернуться мучением. Должно было пугать. Должно было прорваться воплем: я вещь! спасите меня кто-нибудь! Но вместо страха, привычно отравляющего каждый миг радости, Катя ощущает пьянящую легкость: пусть все идет как идет. Я найду способ направить, исправить и выправить, если что. Саграда милостиво улыбается и кивает гостям: благодарю. Всем спасибо за то, что вы нас так любите. Мы, ваши повелители, тоже вас любим. А теперь не пошли бы вы на… В общем, все свободны, у нас начинается брачная ночь.

В ту же секунду она чувствует ладони Люцифера в своих подмышках и взмывает в воздух. Каменная постель Священных Шлюх принимает катино тело, будто самое мягкое ложе, а световой балдахин привычно опускается сверху, создавая иллюзию уединения.

– Не сбегай, хорошо? – мягко просит ее Денница. И незачем демонстративно, наигранно возражать: я? сбегу? куда и зачем? Все ведь уже было: именно тут и именно так. Знает князь и знает княгиня: сейчас ей хочется быть где угодно, но только не здесь. И ее желание может исполниться, если дать ему, суке, волю.

Катя едва может справиться со смущением. Она будто видит себя глазами мужа: вот ее спина, хрупкая, голая спина под расшнурованным платьем, вот шея – длинная, белая, с нежной кожей, волосы закрывают лицо, но Люцифер знает, как жарко оно полыхает румянцем ото лба до самой груди. До изрядно подвяленной временем груди, усмехается Катерина. Что ж, она не прочь стать эффектней и моложе, хотя бы на одну эту ночь. Просто чтобы все прошло хорошо, чтобы смотрелось красиво, чтобы отпустить, наконец, смятое в ком свадебное платье и открыть самую страшную тайну любой женщины – ее неидеальные сиськи.

– Может, не стоит? – улыбается Денница, положив Кате ладонь между лопаток. Она не смотрит ему в лицо, но слышит его улыбку. За время, пока они танцевали свои брачные танцы, Катерина изучила сотню разновидностей сатанинской улыбки, не меньше. Ту, которой Люцифер улыбается сейчас, можно считать просящей. – Не хочется в первую брачную ночь спать с незнакомкой, надеясь, что моя Саграда где-то внутри. Оставайся собой.

Видимо, возлюбленный супруг пытается сказать ей: я хочу тебя больше, чем нуждаюсь в тебе. А Катя ему не верит. Она ищет в нем того, другого. Всегда есть другой, который ляжет в вашу постель третьим, хотите вы того или не хотите.

И будут с тобой в постели сразу двое.

Один будет ласков, другой – груб.

Один будет нежен, другой жесток.

Один тебя полюбит, другой замучает.

Потому что тот, другой, берет, что хочет, как хочет и когда хочет. А первый искренне верит: животная страсть второго и есть искренность, сила, честность. Он завидует другому, как бета – альфе. Верит в притягательность другого. Он влюблен в него, как девчонка. И не замечает, что девчонки считают того, другого, грубой скотиной.

Если сейчас появится чертово альтер-эго, то лучше бы Катерине очнуться в клинике, пристегнутой к кровати, под капельницей. Катя и не знала, как основательно в прошлый раз выручил ее страх перед паствой храма Пута Саграда. Он затмил собою страх перед тем, другим, не дал Катерине сосредоточенно ожидать его появления, не дал дойти до разочарования. Так тень от малого поглощает собою большое. Но вот малое исчезло – и за чем ей прятать ужас своего положения?

Теперь, когда Пута дель Дьябло не отвлекают свидетели их соития, обступившие алтарь – кто в трансе, кто в шоке, кто попросту в обмороке – ей легче достигнуть если не оргазма, то инфаркта. При одной только мысли о возможных сексуальных предпочтениях сатаны. Самой темной из сторон сатаны. Воображение играет на два фронта и хочется одновременно: а) отложить друг друга на потом, до лучших времен; б) немедленно приступить к составлению списка эксклюзивных извращений, которых нигде больше не сыщешь, кроме как в постели с дьяволом.

– Ну что, мы можем наконец трахнуться? – фыркая от смеха, сопит Саграде в ухо ее адоданный супруг. Кажется, все это время он не без удовольствия рылся в катиных фобиях, отмечая наиболее соблазнительные. Ему мало снять с женщины платье при всех – он хочет освободить ее от вечного флера стыдливости, оставив нагой, точно на Страшном суде.

– А это не испортит красоту момента? – иронизирует Катя. Что ей, нагой, остается?

Катерина откидывается назад, на теплую, словно огромная ладонь, поверхность шлюхина камня. И закрывает глаза.

– Эй, не спи, красавица! – Люцифер склоняется над ней и осторожно вытягивает из судорожно стиснутых пальцев все еще прижатое к груди платье. Катя обреченно вздыхает:

– Здравствуй, мой прекрасный принц. Ты меня разбудил своим сказочным шуршанием. Чем займемся?

– Любовью, Анунит моя, любовью, – улыбается Тайгерм.

Интересно, когда ты изменишься, думает Катерина. Громко думает, четко. Не можешь не измениться. Вся эта нежность, романтизм и мальчишеское обаяние – приманка внутри капкана. А я всего лишь глупая зверушка, участь которой предрешена. Нет, не настолько я глупа, чтобы не понимать: желанные лакомства вот так, под ногами, не валяются. Или все-таки валяются? Да какая разница, думает Саграда. Иди уже ко мне, иди. Пусть тени в моем мозгу творят что хотят, пожирая друг друга. Я разберусь с собой позже. Утром. Или через триста лет.

* * *

Под единственным на всю преисподнюю солнечным лучом, похожим на неодобрительный взгляд всевышнего, дьявол, расслабленный и мягкий как лапша, выглядит особенно непристойно. Денница спит, но даже во сне довольно скалится. Может быть, впервые за сотни лет сатана уснул, дал роздых несчастному миру – а все благодаря мне, приходит Кате шальная мысль. Княгиня осторожно выползает из-под тяжелой мужниной длани. Это именно длань, несмотря на всю ее непородистую, моряцкую ширину и огрубелость. Под жесткой ладонью хорошо, спокойно. И все же Катерина испытывает настоятельную потребность отлучиться. Кое-куда, ненадолго.

И только сойдя с алтаря, понимает: ей незачем никуда отлучаться по утрам. И днем, и вечером. У нее НЕТ тела. Есть его имитация – весьма детальная, но не до такой же степени! А значит, не переполненный мочевой пузырь согнал ее с брачного ложа. Что же тогда? Предчувствие? Ничего себе предчувствие, когда от него живот подводит. Или таким оно и должно быть? Катя не знает. Раньше у нее никогда не было ощущения, что она ДОЛЖНА сию секунду встать и куда-то пойти – разве что естественная нужда заставляла. Что ж, значит, подсознание отправило очередное зашифрованное послание сознанию. И как всегда, в неприличной форме.

К дверям своего храма Саграда идет по спинам прихожан. Толпами они падают ниц перед владычицей ада, стелются под ноги живым, телесно-теплым ковром. Шепот: «Царица, царица…» сопровождает Катерину повсюду, словно эхо шагов. Голых ступней княгини ада все время касаются чьи-то пальцы – так бережно и пугливо, точно ждут в ответ удара током. Или бичом. Катя ощущает разницу в статусе: засыпала она Священной Шлюхой – проснулась Законной Супругой. Жена люциферова, первая и, возможно, последняя.

Зачем? – свербит в мозгу. Зачем тебе это, Катя? Вот уж что тебя не интересовало никогда, так это брак «по правилам». Слишком сумбурным, каким-то вынужденным был твой брак с Игорем, слишком грязно и больно закончился, чтобы не разочаровать. И вот опять Катерина – чья-то жена, все такая же ревнивая, все такая же неуверенная в себе и в муже, все такая же одинокая, несмотря на мужское плечо, которое отныне в ее распоряжении. И даже еще более одинокая, чем раньше. Когда она была не только одинока, но и свободна.

Если в мире живых перестали молиться на штампы в паспортах и записи в церковно-приходских книгах, то здесь, в мире мертвых, всем должно быть все равно, крутится у Катерины в мозгу. Ну чем Священная Шлюха отличается от Законной Супруги? Чудес творить Катя не научилась, ясновидицей не стала… Хотя что-то она чует, определенно. Лишь чутье направляет ее – не глаза и не уши. Тьма, наполненная шипением «царица-царица-царица», сбила бы с пути и летучую мышь. А Катерину не собьешь. Она бредет по камням, холодящим ступни, слушая ладонями стены, как в игре «Холодно-горячо». Тело говорит ей: скоро она будет на месте. На каком месте, для чего Кате туда идти, тело, разумеется, не объясняет. Но кладка стены едва заметно нагревается: там, за толщей камня, жилое помещение. Или пыточный зал. Или кабинет важной адской персоны. Или… или… или…

Одного Саграда не ждала – что это будет паб. Трактир. Пивнушка.

И за столиком в углу будут сидеть Велиар и Уриил, окосевшие от пивного марафона, уставившись каждый в свою кружку. Кружки старого стекла, с серебряными крышками, вместимостью в пинту, наполовину полны, но пена давно осела. Видать, давненько киряют ангел луны и дух вероломства. И не ради забавы.

Катерина осторожно выглядывает из-за косяка, надеясь, что пьяненькие бессмертные сущности не так наблюдательны, как трезвые бессмертные сущности.

– А беззде… безде… без сделки ты не можешь? – наконец отверзает уста Цапфуэль.

– Ннэ, – мотает головой Агриэль. Тянется мхатовская пауза.

– А-а-а-ана мня уб… йот, – икает ангел.

– Ннэ, – глубокомысленно замечает дьявол.

– Он-н-на нипра… не простит… – вздыхает Уриил.

– М-м-м? – Велиар делает что-то такое лицом, долженствующее изображать сомнение.

– М-м-м! – усиленно кивает Цапфуэль. – И папа… тоже нипра-а-а…

– К хренам папу! – неожиданно четко выговаривает дух разврата и делает попытку утопиться в кружке. Ангел подавляет суицидальную попытку в зародыше и продолжает речь:

– Па-п-п-па-а Лу-у-у-у… Лю-у-у-у… ц-ц-ц… – и сбивается на свист и цоканье.

– Лю-ци-фе-ра, – поучительно произносит Белиал.

– Его! – энергично поддакивает ангел. – Не. Простил. И меня – не. Не. Простит.

– А зто у тбя бдет Эби, – бормочет второй князь ада с отвращением на лице. – У тбя бдет, а у мня нт.

– Мы бу-у-удем тебя-а-а навеща-а-ать… – почти напевает Уриил. – И ты на-а-ас. И Лю-у-у-у…

Вот тут до Кати доходит. Это заговор. Ангел луны должен пойти против воли предвечного отца, равнодушного, но ревнивого бога. С его-то небезупречным прошлым… Цапфуэль рискует быть проклятым. Второй раз его вряд ли простят. Люцифера не простили и в первый. За риск платит Велиар: отдает Уриилу то, о чем ангел мечтает четвертое столетие – свою дочь, бездушного нефилима Абигаэль. Если Эби, в чьем сердце нет ни искры любви (а значит, ей все равно, с кем быть), подчинится папенькиной воле, Уриил получит свою дозу любовных переживаний. Как же ему, наверное, охота вмазаться, если он готов нарушить волю всевышнего…

Узнать бы, на что дьявол подбивает ангела. Жаль, что только в шпионских романах разговоры такого рода удается прослушать от начала и до конца, во вразумительном исполнении, с пояснениями для особо тупых свидетелей. Здесь Катерине больше ничего не светит: заговорщики погружаются в бездну молчания и в медитацию на жалкие островки пены, качающиеся на пивных волнах. Ладно, пусть косеют дальше. Посмотрим, куда тебя ведет нутро, Саграда, ведет буквально, до спазм в животе.

Назад, в тоннели, проеденные то ли лавой, то ли телами Ехидны и Тифона, [67]67
  В древнегреческой мифологии Ехидна – гигантская полуженщина-полузмея (дракайна), Тифон – исполин, порождение огненных сил земли, муж и брат Ехидны. Эта пара произвела на свет двуглавого пса Орфа, трехглавого Кербера, Лернейскую гидру, Немейского льва, Химеру, Сфинкса, Колхидского Дракона и орла Зевса, клевавшего печень Прометея – прим. авт.


[Закрыть]когда-то свивших здесь семейное гнездышко. До сих пор по коридорам, входящим, точно кровеносные сосуды, в огненное сердце земли, мечется эхо дракайны: так она стонала во время совокупления с собственным братом, так выла, производя на свет очередное чудовище, так вгрызалась в плоть загнанных ею жертв…

У Ехидны знакомый тембр. Катерина идет на ее голос, на ее зов.

– Ой, мамочка! Мама!

– Чш-ш-ш-ш, ти-и-ише-е-е..

– А-а-а! А. А. А.

Постой-ка ты за дверью, мамочка. А лучше уйди. Не видишь – твои дети заняты. Тем же, чем Тифон с Ехидной. Готовят чудовищный сюрприз несчастному миру.

Будь она среди живых, Катя нипочем бы не открыла дверь в свои прежние апартаменты, в свою чудную мансарду с балконом, плющом и обалдевшими от похоти голубями. Голубками. Ее, черт побери, потомками.

– Что затеяли Велиар и Уриил? Я знаю, что вы знаете!

Главное, все высказать с порога. И смотреть при этом не ниже потолочной лепнины. Даже на люстру не смотреть, потому что на люстре явно что-то болтается. Материнскому глазу совершенно незачем определять, что именно.

– Мы знаем, что ты знаешь, что мы знаем, – язвит ее зять… и сын. Переводя дыхание и утирая пот с лица подушкой в подозрительных пятнах. – Нет, я понимаю, для тещи западло проявлять вежливость, но можно хотя бы без таких обломов? Дядюшки подождут. Им не впервой.

– Когда вы натрахаетесь, – нарочито грубо произносит Катерина, – будет поздно. Эти двое что-то мутят. И это что-то может повредить Люциферу.

– А ты хочешь, чтобы оно ему повредило? – из-за плеча мужа спрашивает Денница-младшая. Кажется, при этом она обнимает Мурмура ногами и руками – вылитый осьминог. Адский вампир, [68]68
  Небольшой головоногий моллюск, единственный известный науке, способный жить на глубинах 400–1000 метров, в зоне с минимальным количеством кислорода – прим. авт.


[Закрыть]тварь из бездны.

– Что значит – хочу, чтоб повредило? – Саграде кажется, она слышит, как хлопают ее ресницы.

– Мама, ма-а-ама, – тянет Дэнни, ее Дэнни, младшая из Исполнителей желаний, достойная дочь своего отца. – Знаешь же, на меня твой дар лжи не действует. Хочешь, чтобы отец оказался в опасности и ты его спасла? Говори, хочешь?

И Катерина говорит. Как есть. Без утайки.

Мурмур оборачивается к жене и посмеиваясь, заявляет:

– Все равно в аду горим, любимая, так почему бы не развлечься немного?

В ответ Денница целует его в уголок рта и подмигивает матери: почему нет? Развлечемся.

– Не стоит, – слышится голос из-за катиной спины. Голос сухой, колкий, смертельно ядовитый – словно толченого стекла в соль подсыпали. – Не стоит развлекаться с ангелами. Убьют.

Саграда оборачивается, уже зная, кого увидит.

Перед нею в позе дешевой проститутки, прислонившись к косяку, уперев в стену ногу, согнутую под острым, вызывающе профессиональным углом, стоит Абигаэль. Главная ставка в игре, цена ангельского предательства. Стоит и не спеша прикуривает сигару. От собственной руки.

Длинная бурая торпеда торчит между ее губ, будто пенис мулата. Из сведенных, точно для щелчка, пальцев вырывается язык огня, плоть просвечивает в огне благородной шпинелью. Эби с наслаждением затягивается, подмигивает Кате с тем же самым выражением, что за несколько секунд до того – Дэнни. Приобнимает за плечи и уводит, уводит из собственной комнаты Саграды, которая больше Саграде не принадлежит.

Потому что преисподняя твоя, царица. А значит, не удастся отсидеться в уютной мансарде со скошенным потолком и балконом на вечно солнечную сторону. В спальне Священной Шлюхи, не подобающей Законной Супруге.

Денница-младшая хохочет им вслед и, судя по заполошному скрипу пружин, с размаху падает на кровать.

А Законная Супруга без колебаний отправляется в неуютные апартаменты Люцифера. Там теперь ее место.

Опочивальня сатаны явно изменилась, стараясь понравиться Катерине. Впрочем, проделала она это неуклюже, словно бы с трудом припоминая, как угодить даме – поди привыкла за тысячи лет к непритязательности Морехода.

– Наконец-то! – усмехается Абигаэль при виде полосатого кривоногого диванчика, возникшего перед камином на месте старого-престарого рундука с резьбой на передней панели – «Собственность Дэви Джонса», [69]69
  Рундук Дэви Джонса – идиома, обозначающая на сленге британских моряков от XVIII века до наших дней матросскую могилу. Дэви Джонс считается злым духом, живущим в море, а его рундук – океан, принимающий мертвых моряков. Некоторые связывают происхождение этого выражения с жизнью и деятельностью пирата XVII века Дэвида Джонса, разбойничавшего в водах Карибского моря – прим. авт.


[Закрыть]плюхается на диван, кладет лодыжку одной ноги на колено другой и выпускает в потолок пару сизых слоистых колец. – Отец давно мечтал о стильной спальне.

– Он тут спал? С моим мужем? – небрежно интересуется Катя. Хотя что тут спрашивать? Разумеется, спал. Разумеется, с твоим мужем. Разумеется, тут – и еще в сотне мест. Велиар – аколит дьявола. Его вассал. Его кедеш. А значит, принадлежит своему господину в таком смысле, о каком Законной Супруге лучше не думать. То, чего жена и царица не знает, ей не повредит.

Однако чем глубже в царицы, тем тоньше чутье. Пусть Катерина не знает точно, но она чует всё происходящее за ее спиной и помимо ее воли. А заодно и всё, что было до ее воцарения, всё, что будет после, всё, чем сердце не успокоится, но только пуще разъярится. И может вслепую пересчитать все поплывшие алчные взгляды, брошенные духом разврата на своего хейлеля.

Ревнует, сказал бы Люцифер, дьяволица моя. А Льорона подтвердила бы: собственница, не то что ты, ангел наш пропащий. Нет, ответила бы им Саграда. Я не ревную. Я защищаю свое.

Катя, у которой, если разобраться, до сих пор ничего своего не было – только общее, семейное, могла лишь удивляться чувству, что явилось из пугающих темных ландшафтов под красной луной. Из глухих дебрей заповедника богов, где обитают совсем уж бесформенные чудища, пришло оно, желание ударить первой и остаться последней из выживших. И потребовало отбить, а не получится, так украсть своего мужчину у всех и вся. Вплоть до невинных пристрастий и естественных нужд. Чтоб между принятием ванны и исполнением супружеского долга выбирал долг. Вот так вот!

Впервые Катерина ощущает себя воровкой, похитительницей душ, и пьянеет от этого чувства. Пожалуй, теперь она понимает азарт мужниной любовницы, подруги, отбившей катиного парня – да всех, кто протягивал загребущие лапы к ее, катиному, добру. Есть в чужом, запретном, урванном на часок особая сладость. И пускай Саграда снова законная, законней остальных владелица – что такое ее права по сравнению с многотысячелетним вассалитетом, с любовной связью, длящейся от начала времен? Искра, улетающая в дымоход, пока внизу, в камине, пылают столетние стволы.

Эфемерность собственного положения туманит голову. Есть свои преимущества в том, чтобы стать царицей на час…

– На три года. С половиной, – отвечает Эби на невысказанные мысли Пута дель Дьябло.

– Откуда ты знаешь?

– В Откровении Иоанна Богослова сказано, что ты, антихрист, воцаришься на сорок два месяца. – Глаза нефилима смеются. – Ну а мы, сама понимаешь, любим человеческие пророчества и старательно их выполняем, чтоб вашей веры хватило на новые. Вот потому Денница тебя и обморочил. Денница-старший. А Денница-младшая надеется обморочить отца и мать своих, подменить ваши желания собственными. Бедный ребенок.

Желание здесь – орудие и оружие. Им можно поработить, разрушить, убить. Душу не уничтожить ни огнем, ни мечом, ни петлей, ни дыбой. На нее действуют только желания – собственные и наведенные. Тайгерм твердил и клялся, что не может, не вправе, не в силах пойти против ее, Катерины, желаний. Что лишь исполняет ее волю, осознанную и неосознанную, не погрешив против той воли ни на йоту.

Как. Бы. Не. Так.

Всё, что можно было разрушить, разрушено: желания, предсказания, клятвы. Остальное, вроде дьявольских подковерных интриг – всего лишь мелкий узор на кайме. Саграда распята в железной хватке Люцифера и его детей. И что-то тягучее и черное, будто дикий мед, проникает в душу, лишая остатков воли. Воли – но не злости, не стремления узнать, как Люцифер ее, Катю, обманул, заставил себя захотеть.

– Да что там рассказывать? – хмыкает Абигаэль. Снова втягивает щеки, вдыхает отчаянно горький дым, по силе спорящий с ароматом адской топки, и медленно-медленно выдыхает, изводя Катерину молчанием. – Об инкубах слышала? Об альбах, дуэнде, фоллето? Так ведь Люцифер и есть наш верховный инкуб. И ему, в отличие от всякой швали, чистое подавай, отборное – добродетельных, преданных, холодных, словно горная речка. Таких, как ты, Катенька. Ох, прости, владычица. – Прихватив сигару крепкими, острыми, совсем как у Велиара, зубами, Эби широко скалится. Для улыбки в ее гримасе слишком мало тепла. – Если он кого захотел, навести морок – дело минутное. Прийти, когда человеку хорошо, когда он спит, ест… сам себя удовлетворяет. И усилить его наслаждение, его желание до невиданной мощи, увязать со своим появлением, намекнуть подсознанию, что ты и есть предмет желания, причина наслаждения – такое и мелкий бес умеет.

Колбаса. Пиво. Счастье от того, что сбежала с адской кухни. Солоноватый шершавый палец на нижней губе. Счастье, счастье, счастье. Счастье!!! И похоть приходит, и забирает то, что считает своим, не обращая внимания на страх.

– Он не мог это сделать, – качает головой Катерина.

– Мог. И сделал.

Я схожу с ума. Уже сошла. И у моего безумия твое имя, Люцифер.