Текст книги "Отвергнутые воспоминания"

Автор книги: Имби Паю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Об аресте Оскара тетя не проронила ни слова. В 1944 году, когда Советский Союз вновь оккупировал Эстонию, НКВД арестовал Оскара и его сослали в лагерь. В детстве я знала, что муж Лейды просто умер от старости. Я не понимала слез, туманивших глаза тети. Мы сидели с ней на фундаменте дома, она затихала и закуривала сигарету. В будни тетя носила не женскую, а мужскую рабочую одежду. Тех платьев и обуви эстонского времени, которые носила Лейда, будучи женой Оскара, и которые всегда были в тон, уже не было. Когда речь заходила об Оскаре, моя тетя пыталась сменить тему. Например, рассказывала о том, как большинство женщин в годы Эстонской Республики участвовали в работе женских обществ (в начале советской оккупации все общества были объявлены фашистскими и их деятельность прекращена, и потому тетя запретила мне рассказывать кому-либо об общественной работе). При таких обществах были организованы разные курсы. На курсах кулинарии женщины повязывали белые фартуки, окаймленные белым кружевом, так как приготовление еды требовало эстетики и гигиены. В эстонское время многие женщины и мужчины принимали участие в деятельности той или иной организации или общества, всестороннее самосовершенствование было в духе времени. Работа в обществе объединяла людей и для каждого уважающего себя человека считалась делом чести. Всему тому, чему моя тетя научилась в женском обществе, она обучала и своих младших сестер. По крайней мере, моя мама умеет прекрасно гладить, чего не умею я. Это она делает так, как ее учила в эстонское время сестра Лейда.

В эстонское время были в почете разносторонне развитые люди. Иногда в детстве я слышала, как про моего отца говорили, что у него широкий кругозор, но он не подходит советскому времени, так как не умеет пользоваться своим служебным положением, то есть не умеет «комбинировать». В советское время «комбинировали» все. Советская власть держалась благодаря коррупции, кумовству и страху. Это стало естественной частью нашей жизни. Сопутствующая «комбинированию» безнравственность уже не порицалась, надо было просто уметь справляться с ней. Каждый человек должен был думать только о себе, с другими считались только тогда, когда это могло принести пользу. Конечно, не все люди были такие, но подобное поведение было вполне нормальным.

Когда «комбинировать» становилось слишком тяжело, начинали пить. И алкоголь стал частью советской системы, он эмоционально помогал приспосабливаться к этой системе. Моя бабушка по отцу, Эльвира, вспоминала, как в эстонское время по улицам Тарту расхаживали веселые продавцы мороженого с подвесными лотками. В годы советской оккупации с этих лотков стали продавать водку «Московская особая», прозванную в народе «Московской осой».04 В советское время игра слов и анекдоты стали одним из способов общения. Народ шутил, что из коммунизма перешли на высшую ступень развития общества – алкоголизм.

Иногда, особенно рассказывая о Готтлибе, бабушка Хелене с гордостью утверждала, что в период Эстонской Республики многие люди принимали участие в работе Обществ трезвости. На здоровье человека обращали большое внимание. Дедушка Готтлиб практически не употреблял спиртного, позволял себе выпить лишь немного по праздникам. Женская организация «Найскодукайтсе», созданная в 1927 году по примеру финской женской организации «Лота Свярд», в частности пропагандировала богатые витаминами и маложирные продукты питания. Мать Хейно, Сальме Ноор, одна из руководителей «Найскодукайтсе», с энтузиазмом рассказывала о витаминах в своем родном городе Хаапсалу. (После оккупации Эстонии советская власть расстреляла руководителя «фашистской» организации.)

Значение университетского города Тарту как важнейшего центра духовной жизни в годы независимости стало еще весомее, так как государственным языком и языком преподования стал эстонский язык. Раньше таковыми были, прежде всего, русский и немецкий языки. В этом городе в начале эстонского времени проживала семья матери моего отца (Мартинсоны). Сразу после Освободительной войны началось тяжелое время, так как рубль перестал действовать, а многие рабочие места времен империи были ликвидированы. Дедушка моего отца Хендрик Мартинсон в XIX веке служил в Польше унтер-офицером царской армии, в начале 1900 года он вернулся домой и работал полицейским в Тарту. После Освободительной войны семья решила переехать в деревню Сювалепа под Паламузе недалеко от Тарту, где у них был небольшой хутор, доставшийся в наследство от тети. Моей бабушке было грустно расставаться с красивым парком и Домским собором на холме Тоомемяги (где сейчас располагается Музей истории Тартуского университета). На Тоомемяги они гуляли по воскресеньям вместе с семьей. Жалко было расставаться с рекой Эмайыги и отказываться от весенних романтических катаний на лодке. Во время весенних паводков река выходила из берегов, под водой оставались большие участки. Парк Тяхтвере особенно красивым был весной, когда деревья покрывались листвой, и осенью, когда листья играли множеством красок. В парке гуляли гимназисты и студенты, там же прогуливались со своими одноклассниками тетя моего отца Лаура и его дядя Леонард.

После Освободительной войны многие люди почему-то начали писать стихи, писала стихи и моя бабушка. Война была позади, и дух литературного объединения «Ноор Ээсти» царил в обществе. Лаура, старшая сестра бабушки, которая училась в Тартуском университете, приносила домой полные чувств и страсти, очень смелые для своего времени, стихи Марие Ундер.

Зимой на пруду Ботанического сада заливался каток, где играл духовой оркестр, целыми семьями катались на коньках. У всех детей были коньки, изготовленные их отцом Хендриком. И теперь в деревне около нового дома зимой тоже заливался каток. Дядя Леонард, едва достигший двадцати лет и успевший повоевать в Освободительную войну, с удовольствием переехал в сельскую местность. Он получил хорошее экономическое образование в коммерческой гимназии и теперь хотел заниматься сельским хозяйством. В Тарту осталась только Лаура.

У моего дедушки по отцу, Эльмара, вернувшегося с Освободительной войны, было два брата, одного из них, Йоханнеса, из деревни Эриквере под Паламузе, отправили учиться в Тарту в гимназию Треффнера. Второй, Аугуст, получил экономическое образование и вскоре стал одним из первых банковских руководителей независимой Эстонской Республики – он заведовал банком в небольшом городке Тюри. Эльмар должен был оставаться хозяином хутора, хотя тоже хотел учиться в Тарту. У родителей Эльмара на селе все шло хорошо. Хозяйство, в котором производилось молоко, мясо и зерно, было выкуплено у немецкого помещика барона фон Эттингена в середине XIX века за 600 золотых рублей. Помещик потребовал, чтобы семья поменяла свою польскую фамилию, таким образом, из Вольски она стала Паю. Новая фамилия была взята по названию хутора. Одна линия рода все-таки оставила за собой фамилию Вольски (Вольска). Родившийся в Паламузе писатель Оскар Лутс в 1912 году написал роман «Весна», рассказывающий о школьной жизни в конце XIX века. Прототипом Визака, одного из персонажей романа, является Густав Вольска, интеллигентный и любопытный мальчишка.

Мой прадед Хендрик хорошо знал жившего в Тарту писателя Лутса, в своих произведениях Лутс упоминает и полицейского Мартинсона. В среде литературных критиков Лутс сначала не был популярным, ибо он описывал только жизнь эстонцев. Роман «Весна», изданный писателем за свой счет и на банковский кредит, стал очень популярным народным романом. Брат моего дедушки Йоханнес Паю, ученик гимназии Треффнера, избранный председателем ученического совета, стал одним из организаторов школьной театральной жизни. Лутс был первым писателем, спектакли которого вошли в репертуар школьного театра. Показывали их и в Паламузе. Позднее, в советское время, Йоханнес вел переписку с другим прототипом романа, с живущей в Австралии Адеэле Пяртельпоэг. Тогда же, в 1950-х годах, Йоханнес стал заниматься вопросом создания в Паламузе школьного музея, в противном случае здание школы, где происходят события романа «Весна», было бы разрушено. В советское время не было принято, чтобы простой гражданин проявлял инициативу, тогда все делалось по партийным и чиновничьим указаниям. Йоханнес, выросший и получивший образование в другое время, базируясь на ценностях свободного человека, верил, что при желании человек и в одиночку может совершить большое дело, и написал письмо в Центральный Комитет Коммунистической партии, в котором объяснял партийным чиновникам важность создания музея.

Сам он не был членом Коммунистической партии, наоборот, после войны он скрывался и несколько раз менял место жительства, чтобы его не сослали вместе с женой и дочерью в Сибирь. Хорошо помню те дни, когда Йоханнес приезжал из Тарту к нам в деревню и они вместе с моим отцом обсуждали вопросы создания музея. Язык, используемый братом моего отца, отличался от того, который был принят в советское время. Музей, по его словам, должен был стать местом воспитания национальной гордости. Музей был создан, и все собранные Йоханнесом исторические документы и материалы со временем стали экспонатами музея. Коммунистическая партия некоторое время преследовала брата моего отца, чтоб он не думал много о себе, и поставила во главе музея подходящего руководителя. Благодаря музею Паламузе превратился в важный культурный центр. Йоханнес же стал писать письма на киностудию «Таллинфильм» о том, что надо бы сделать по роману «Весна» и фильм. Такие письма он посылал неоднакратно, у него имелся и сценарий фильма, написанный Оскаром Лутсом. Теодор Лутс, брат Оскара, в эстонское время был известным кинорежиссером, но в советское время он жил за границей. Наконец, «Таллинфильм» очнулся, кинорежиссером фильма стал Арво Крууземент, взявший Йоханнеса консультантом. Таким образом, было воссоздано время, названное кинокритиком Яаном Руусом «светлым детством эстонского народа». «Весна» остается одним из самых популярных фильмов в Эстонии. Происходящее на экране совершенно отличалось от советской жизни, там было рождество, церковный звонарь, добрый школьный учитель и злой пастор, требующий порядка. В этом фильме люди еще держались друг за друга. Появление такого фильма в период строгой цензуры и русификации было большим чудом.

Помню, как Йоханнес повторял моему отцу, что если мы хотим сохранить эстонский дух, то должны уметь помнить. Поведение брата моего отца в советское время было каким-то особенно исключительным. Он был «интеллигентом эстонского периода», как у нас говорили в семье.

04 В эстонском варианте „Moskva eriline” (Московская особая) произносилось как „Moskva herilane” (herilane по-эстонски «оса»).

VII

Эстонская независимость для меня – это мой дядя, брат отца Йоханнес Паю, который в советское время работал бухгалтером и в свободное время занимался краеведением. Своей интеллигентностью он вызывал у меня восхищение. Тем самым, на меня оказали влияние не только кошмары матери о трудовых лагерях, но и намеки на то, что было до террора. Когда я теперь еду в Паламузе и посещаю школьный музей, один из популярнейших в мире, – чувствую, что это и частица моей личной истории, так же, как и фильм «Весна». С этими двумя событиями связаны чувства – тем самым, и самочувствие.

На стене музея висит фотография духового оркестра, на заднем плане стоит мой дедушка Эльмар. По чистой случайности этот снимок сохранился в советское время. Дедушка обучал игре на инструментах многих местных молодых людей. То, что в деревне имелся духовой оркестр, говорило о том, что деревня зажиточная, что люди могли приобрести дорогие инструменты. Люди не были апатичными, советская система еще не успела их наказать. На фоне ландшафта еще не было руин зданий, разрушенных домов, проходя мимо которых люди отводили взор в другую сторону, и на вопрос, чей это дом, цинично усмехались. Такая ситуация мне запомнилась на одной школьной экскурсии.

Все то, что я когда-то слышала о своем прадеде (по отцу) Хендрике Мартинсоне (например, о катании на коньках и на лодке на реке Эмайыги), рассказывала мне моя бабушка. Из ее уст узнала и о том, что один из его предков прибыл в Эстонию вместе со шведским королем Карлом XII, воевавшим с российским императором Петром I. Некоторые раненые шведские солдаты и служащие, бывшие вместе с королем, после поражения остались в Эстонии.

К сожалению, у меня не было времени, чтобы подробно изучить историю своей родословной. В советское время делать это было невозможно, так как в архивы мог попасть только лояльный системе человек, работник КГБ или член коммунистической партии и только по специальным пропускам.

Шведский период (1561–1721) был по душе эстонцам, так как король Густав II Адольф основал в 1630 году в Тарту гимназию, где в числе прочих изучался эстонский язык и куда принимались дети крестьян. В следующем году такая же школа была открыта в Таллинне. По постановлению Густава II Адольфа, в 1632 году Тартуская гимназия была преобразована в университет. Юридическая система стала считаться и с правами крестьян. Помощь можно было получить от местных государственных служащих, суда и даже от короля.

Историк Ээро Медияйнен пишет, что когда 7 сентября (25 августа) 1917 года в Таллинне впервые стали обсуждать перспективы внешней политики, вопросы ориентации независимой Эстонии, то самой реальной (или скорее самой желанной) казалась тогда федерация со скандинавскими странами. С одной стороны, в основе этой идеи стояло интенсивное сближение финской и эстонской политической и духовной элит на рубеже XIX-XX вв. и уверенность в том, что в ближайшее время Финляндия обязательно достигнет независимости. С другой стороны, это была и память «о добром шведском времени». Вместе с формированием национального исторического сознания, история все больше стала влиять и на политику. В-третьих, свое воздействие оказывали и те идеи, которые обсуждали прибалтийские политики в военные годы в Стокгольме и других европейских странах. Претворение идеи, однако, казалось еще далеким. Гораздо актуальнее были будущие отношения Эстонии с Россией и Германией.^[35]

* * *

В один из дней 2004 года мой отец сообщил, что у него теперь чувство, будто вернулось эстонское время. Воспоминания о прошлом были обусловлены знакомой когда-то ситуацией, когда мой сын, с учебником в руках, изучал французский язык. Французская речь из уст близкого человека – это он слышал в детстве, когда бывал в гостях у деда Хендрика. Зимой, когда на хуторе было мало работы, дед брал с полки книги на французском языке (в основном связанные с естествознанием) и пытался пробудить в детях интерес к происходящему в мире. Это были приятные моменты, это был зимний ритуал. Летний ритуал был связан с заготовкой сена. Закончив уборку сена, дедушка играл на каннеле или губной гармонике, благословляя тем самым конец сенокоса. За зиму успевали прочитать много книг, а за лето завершить много работ. Через моего сына отец нашел одну потерянную социальную связь – свое детство и своего деда.

Мой прадед Хендрик и его жена Юлие были репрессированы в марте 1948 года, и в том же году в канун Рождества прадед умер на чужбине от болезни, вызванной голодом. Моя слепая прабабушка умерла, когда ее затолкали в грузовик или запихнули в вагон для скота. Ее тело охранники бросили в один из ручьев рядом с дорогой где-то в России. Эта история, связанная с жестокой смертью, до сих пор была запретной темой для моего отца. Говорить о ближних было слишком больно.

Французский историк морали Франсуа Досс (François Dosse) пишет: «Это предоставляемое памятью маленькое чудо узнавания, наступающее в какой-то момент, к сожалению, недостижимо для историка. Знания историка всегда опосредованны и основываются на документах, и потому он не может констатировать, что якобы смог достичь того «маленького счастья». Вследствие этого историческое исследование остается вечно открытым и безграничным, и цель его – постижение того, чего уже нет».^[36]

СВОЯ ПРАВДА КОММУНИСТИЧЕСКОГО ИСТОРИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ

Период Эстонской Республики (1918–1940) отражается во многих проявлениях современности – как через толстое потускневшее стекло. Эстония была уничтоженным государством. Сегодня, будучи вновь самостоятельной, она должна срочно проанализировать все свои исторические фазы.

Память, связанную с независимостью Эстонии, советская пропаганда пыталась сформировать согласно своим представлениям. Теми же методами, как это делалось в 1938 году в Советской России, когда впервые была издана «История Коммунистической партии». Хороший обзор методов советской пропаганды имеется в книге бывшего высшего должностного лица и дипломата Виктора Кравченко «Я избрал свободу». Кравченко попросил в США политического убежища, но КГБ нашел его и уничтожил. Кравченко свидетельствует в своей книге, что компартия создала новую историю, состоящую из сфабрикованных документов, которые вряд ли где-то опубликованы. Без стыда и безо всякого оправдания была заново переписана позднейшая полувековая история России. При этом фальсифицировались не только отдельные факты, но получали новое объяснение и некоторые события. История была сознательно перевернута с ног на голову, были вычеркнуты события и придуманы новые факты. Ближайшее прошлое – свежее еще в памяти миллионов людей – было искажено таким образом, чтобы оно подходило к кровавым судебным процессам и сопровождавшей их пропаганде. Это была наглая, циничная и сознательная ложь. Искажалась или полностью вычеркивалась деятельность выдающихся личностей. Для других сочинялись новые главы. Лев Троцкий, стоявший у истоков Красной армии, был представлен как агент капиталистов, предавший свою родину. В этих сочинениях Сталин оказался единственным вождем России до революции и позднее единственным соратником Ленина. Все книги, статьи и документы, противоречащие этой красивой фантазии, были уничтожены по всей России. Мало того – были устранены и ненужные свидетели.^[37]

Один из создателей новой истории, заведующий Институтом Маркса – Энгельса – Ленина, профессор Зорин попал в опалу, когда он осмелился писать, что выражение «диктатура пролетариата» совпадает с выражением «диктатура партии». Он ретиво занимался поиском нужных цитат и документов, а также подделывал их, чтобы поддерживать сталинское политическое направление. Но, наконец, пришел момент, когда профессор, обычно такой уступчивый, отказался от сотрудничества. И тогда в один из зимних ночей перед шикарной квартирой Зорина остановилась машина НКВД и увезла профессора. Были выброшены с квартиры его жена и дети, они остались на улице. НКВД забрал все книги, документы, рукописи и заметки профессора. Были устранены и другие сотрудники института, хорошо знавшие «Краткий курс истории ВКП(б)» и действительный ход событий. Был арестован заведующий агитпропотделом ЦК ВКП(б) Стецкий. Были устранены тысячи историков и литераторов. Тем самым был открыт путь для безграничной фальсификации. Новая история стала возможной.

Кравченко пишет, что для того чтобы еще больше унизить людей, которые верили в идею коммунизма, изучение нового, фальсифицированного «Краткого курса истории ВКП(б)» стало принудительным. Лекции читались тогда регулярно каждый вечер, и лекторы приезжали даже из Свердловска. «Большинство из нас кипело от ненависти. Нас унижали». Но и большая ложь может обрести корни, если ее все время повторять.^[38]

ВЛИЯНИЕ ПРОПАГАНДИСТОВ КГБ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

История в Советском Союзе всегда была искаженной. Благодаря лжи гарантировалось пребывание у власти, ибо – если довольно долго обманывать, то ложь превращается в правду. Это было девизом советской пропаганды. Целью изменения нарратива было заставить людей сомневаться в себе и признать себя виновными.

Потому особая ответственность лежит на тех, кто должен упорядочить прошлое Эстонии. Память является объектом социальной истории: изучается то, чего уже нет, но влияние которого по-прежнему ощущается. Особое внимание следует обращать на белые пятна, оставшиеся в рассказах, и на умышленно-ложную интерпретацию. В ходе начавшейся в1940 году оккупации картина мира эстонцев была разрушена, поэтому в качестве специалистов мы выдвигаем иногда тех людей, чья умышленная ложь свидетельствует об их некомпетентности.

В 1990 году, за год до восстановления независимости Эстонии, один из видных деятелей КГБ Андрус Роолахт, который в 1930-х годах работал также в отделе пропаганды правительства Эстонской Республики, опубликовал книгу «Так это было … Хроника одной эпохи, преданной забвению». Порой и сегодня иной местный или зарубежный историк цитирует эту книгу, считая Роолахта исследователем религии и литературы, хорошо знающим период независимости Эстонии.

Из написанного Роолахтом создается впечатление, что период первой республики был полон интриг и козней. Эстонская Республика использовала для своей пропаганды манипулирующую массовую психологию, и, вообще, это было неудавшееся общество. К сожалению, Роолахт не пишет о своей работе в советском КГБ, где он получал зарплату за клевету на других людей. Разве можно доверять ему?! Деятельность КГБ, советского органа безопасности, в самостоятельной Эстонии осуждена.

В Национальном архиве Эстонии, где сортировались книги библиотеки КГБ, несколько лет назад я нашла три книги, на которых стояла пометка «секретно» или «совершенно секретно» – в них рассматривалась психология человека. Даже психология в Советском Союзе была превращена в средство манипулирования людьми. Эти учебники предназначались для избранных, которые должны были разоблачать и даже убивать тех, кто имел враждебные мысли против советской власти. Подозревали всех.

В учебниках давалось точное описание того, каким является тип людей, избираемых КГБ для работы, как из них создаются агенты, контролирующие жизнь других. В книгах объяснялось, что человек, который выбирается для работы агентом, должен обладать определенными психологическими чертами. По характеру он должен быть хорошим собеседником и хорошим актером. Если он до этого был неуверенным в себе, то теперь КГБ формировал из него позитивного героя, приступающего к исполнению важных заданий среди врага – потенциальными же врагами являлись все. Агенту дается две роли: открытая и тайная. Когда человек является врачом, то это его открытая роль, которую можно легко подогнать под секретную роль, или роль агента. Если, например, надо было разузнать что-то из биографии человека, то врач вызывал его на медосмотр, и в ходе общения, в числе прочего, он получал от него нужные для КГБ сведения. В одном месте даже прямо писалось, что такая роль требует переформирования психики и что не каждый готов делать такую работу. Каким образом агент маскируется для своей работы? Ему можно даже дать новую идентичность, вплоть до национальности, если он работает за рубежом. Для агента подыскивается новая биография, легенда, а также одежда, вещи, предметы домашнего обихода и т.п., помогающие вжиться в новую роль. Одним словом, КГБ предоставляет человеку новую идентичность.

Книга Роолахта «Так это было …», все еще оказывает влияние на мышление многих людей, берущих слово на тему прошлого Эстонии. Это одно из тех произведений, которые в модернизирующемся и восстанавливающем идентичность обществе провоцируют настроения

суицида, ненависть и другие патологические смысловые конструкции

типа «все политики – подлецы и негодяи», или «не стоит гордиться независимостью Эстонии». Хейно Ноор как-то выразился, что до тех пор, пока не попросит прощения хотя бы один человек, исполнявший эту грязную работу, мы не можем считать общество здоровым.

КТО НАПИШЕТ ПРОШЛОЕ ПО-НОВОМУ?

Согласно исследованию Натали Грант Рэга (Natalie Grant Wraga) (родилась в Таллинне, бежала от большевистской революции и работала позднее в США), исследовавшей механизмы советской системы фальсификации, в дезинформации лживым может быть только одно слово, но его распознавание требует широкого кругозора и эрудиции.

Я бы не стала писать об Андрусе Роолахте, если бы в 2002 году не вышла работа финского историка и тогдашнего заведующего Институтом Финляндии Мартти Туртола (Martti Turtola) о первом президенте Эстонской Республики Константине Пятсе, где в качестве источника он использует книгу Андруса Роолахта «Так это было …». Туртола упоминает, что книга Роолахта является субъективной, но он не объясняет того, кем является автор, не говоря уже о том, что в годы советской оккупации Роолахт исполнял задания КГБ. Работу Роолахта в качестве источника без особой критики использует и защитивший докторскую диссертацию в Финляндии Магнус Ильмъярв, автор книги «Молчаливое подчинение. Формирование внешнеполитической ориентации Эстонии, Латвии и Литвы и потеря независимости. С середины 1920-х годов до аннексии». Частично на труде Ильмъярва основывается и работа Туртола.

Труды Роолахта, искажающие действительное положение вещей, причинили многим боль, в том числе шведской журналистке Маарье Талгре, выходцу из семьи беженцев. В 1944 году, в конце немецкой оккупации, отец Маарьи Лео Талгре (известный деятель сопротивления как против немецкой, так советской оккупаций, борец за восстановление независимости Эстонии) посадил своих жену и приемных родителей на лодку, уходящую из Таллинна в Швецию. В своей книге Маарья пишет: «Я родилась в Швеции, но зачата была в Эстонии».

Лодка, где сидела мать Маарьи, избежала сталинских и гитлеровских бомб и не утонула под тяжестью своего груза, как это случилось со многими лодками беженцев. Отец Маарьи умер в Эстонии, долгое время Маарья о нем ничего не знала. В 1968 году КГБ и газета „Kodumaa” позаботились о том, чтоб создать из отца Маарьи Лео Талгре портрет фашиста, охранника концентрационного лагеря и бабника. Автором статьи был Андрус Роолахт, писавший под разными псевдонимами. КГБ послал эти газеты в Швецию, и они оказали на Маарью настолько глубокое впечатление, что она заболела. В Швеции было много радикалов, попавшихся на удочку московской пропаганды и называвших прибалтов фашистами. Историю своего отца Маарья начала исследовать в конце 1980-х годов, тогда, когда Эстония сделала первые шаги к восстановлению своей независимости. Первой задачей Маарьи было найти человека, писавшего статьи об ее отце. Наконец, когда ей удалось поговорить с Андрусом Роолахтом по телефону, тот безо всяких угрызений совести сказал: «Но тогда так и писали».

Маарья написала две книги: «Лео – сопротивление до смерти» („Leo – vastupanu surmani”, 1992; „Leo, ett estnisk öde”, 1990) и «Дочь Лео» („Leo tütar”, 2004; „Leos totter”, 2003). На самом деле носивший немецкий военный мундир Лео боролся как против нацистской Германии, так и против Советской России. Он рисковал, будучи шпионом в тылу немцев. Лео воспитывали приемные родители, его приемная мать была еврейкой, которая пережила немецкую оккупацию в Таллинне. О бдительности органов КГБ говорит даже то, что фотография Лео Талгре, расстрелянного советскими органами, оказалась подделкой. Подделкой оказалась и запись в архивном документе, утверждающая, что Лео умер 17 декабря 1944 года. Свидетельство же о его смерти выдано только 27 февраля 1945 года – в тот самый день, когда в Сёдерхамнской больнице в Швеции родилась Маарья. Маарья пишет: «НКВД убил моего отца, в том же духе продолжал и КГБ, который пытался убить его честь».

Первая книга Маарьи была очень хорошо принята в Швеции. После издания книги шведы сказали Маарье, что эта книга помогла им понять сложную историю Эстонии. Министерство иностранных дел Швеции распространило книгу «Лео – сопротивление до смерти» среди дипломатов, работающих в Восточной Европе. Ее читали и все министры, так как в течение полувека Эстонии не существовало на карте.

Писательница Вийви Луйк несколько лет назад отправила мне эссе, в котором она писала:

«Пятьдесят лет, эта одна историческая минута оккупации Советским Союзом, сделали из Эстонии чужую, непонятную страну и для ближайших соседей – Финляндии и Швеции. Одна-единственная оккупация исключила Эстонию из числа морских скандинавских стран, вытеснила далеко на восток, куда-то в сторону Белоруссии. Так как Эстония долгое время была вне Европы, всем другим было известно лишь то, что с ней произошло что-то постыдное, что с ней какое-то несчастье. Так же, как и со всеми Прибалтийскими странами, у которых, считают, один язык и одна культура, не зная точно, какой язык это может быть. Кто еще помнит о том, что Таллинн был «родственником» Любека, и что шпиль церкви Олевисте был самым высоким средневековым строением, и что Эстония никогда не принадлежала культурному пространству России, а скорее Германии.

Кто ж еще помнит, что случилось с этими балтийскими республиками! Что-то с русскими! Глядя издалека, эти пятьдесят лет оккупации не имеют никакого значения. Пятьдесят лет, одна историческая минута, стерла из памяти других европейских народов и самого эстонского народа многое, что больше невозможно восстановить. Мы живем в той Европе, которая находится для нас на расстоянии одной минуты от прошлого».

Главной задачей дезинформации в советское время было ослабление позиции противников и уничтожение вымышленных или настоящих врагов, и вообще инакомыслящих, «чуждых элементов» для системы. В Эстонии долгое время не было возможности для гуманного, правового подхода к оценке своей истории, история была ничьей землей. Советский террор разрушил все преграды, стоящие перед насилием и грубостью, сровнял с землей идею государственности. За период новой истории мы еще не успели исследовать свое прошлое с социальной точки зрения и истории морали. И это тоже отторгнутая память.

В Нарва-Йыэсуу летнее кафе построено прямо на пляже

ВСПОМИНАЕТ ЭРИКА НИВАНКА: ПРОБЛЕМЫ И УСПЕХИ СТРОИТЕЛЬСТВА ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Меня интересует эстонское общество, в котором родились мои родители. Читая статьи и беседуя с людьми, которые жили в то время и еще живы сейчас, я узнала, что в Эстонской Республике большое внимание уделялось социальной политике. Об этом можно прочитать в составленной на основе домашнего архива и магнитофонных записей книге Эрики Ниванки (в то время Вийрсалу) «На двух берегах Финского залива» („Soome lahe kahel kaldal”, 2002).

Несколько лет назад дочери Эрики, Эви и Леэна, предоставили в мое распоряжение домашний архив своей матери. После окончания Тартуского университета Эрика Ниванка стала первой женщинойдиктором Эстонского радио, но потом ее пригласили секретарем по культуре в Государственное управление пропаганды при правительстве Эстонской Республики (сегодня работе этого управления соответствует деятельность имеющихся при правительстве отделов прессы и культуры). Из книги Ниванки можно узнать о совершенно другой деятельности Управления пропаганды, хотя это мнение и представляется субъективным. В Советской Эстонии Ниванка не имела бы возможности высказаться, как, впрочем, и в Финляндии периода холодной войны, когда КГБ и его помощники из финнов следили за всем тем, что писалось об Эстонии. Вскоре после войны из библиотек, магазинов и школ Финляндии были конфискованы сотни «признанных подозрительными» книг. Многие из них были посвящены Прибалтике, часть из них была написана эстонцами. В 2000 году эту тему исследовала Кай Экхольм в своей диссертации «Запрещенные книги. Устранение книг из общественных библиотек в 1944–1946 гг.». Работая в Управлении пропаганды времен Эстонской Республики, Ниванка стояла у истоков создания школ социальной работы, а также преподавала в них. Ее воспоминания – это частица того воодушевления, с которым строили свое государство.