Текст книги "Заговоренный меч"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Сердце защемило у Кобланды-батыра, когда узнал он Гульбахрам. Но разум взял верх над чувствами. Только что человек, чьей смерти он требовал и желал, спас его от неминуемой смерти или позорного плена, который хуже смерти для подлинного батыра. «Чувством чести отличается человек от зайца, прячущего в камышах голову», – подумал Кобланды-батыр и прямо смотрел в глаза своему бывшему врагу.

– Батыры по-настоящему дружат только после схватки друг с другом! – сказал он. – Можешь ли ты забыть все недоброе между нами, как забыл это я?

– Я ничего не помню! – ответил Саян-батыр.

Они обменялись рукопожатием и поехали во главе отряда в ханскую ставку.

В это время хан Джаныбек уже распорядился о большом праздничном тое в честь победы над войском хана Абулхаира. Итак, война началась с поражения Абулхаира, но главное – в победоносной битве участвовали, по существу, представители всех казахских родов. Возвращение Кобланды-батыра стремя в стремя с его бывшим врагом лишь усилило всеобщую радость единства.

* * *

В самый разгар тоя к закованному в цепи, подобно медведю, Карачин-багатуру пришел в черную юрту Бурундук. Он не привык ко всяким церемониям и сразу взял быка за рога.

– Слушай, Карачин, – сказал он. – Если хочешь остаться в живых и увидеть родное небо над головой, исполни лишь одно мое желание!

– Говори, Бурундук! – мрачно согласился Карачин-багатур.

– Отдай мне в жены Тохтар-бегим, твою высокомерную сестру!

– Так ведь она давно уже замужем! – крикнул пленный багатур. – У нее уже сын…

– Разведи с мужем, – холодно предложил Бурундук. – Ребенка можешь оставить мужу или воспитай сам. Мне нужна эта женщина!

– Ты поступаешь не по заветам Мухаммеда!

– Для нее я не мусульманин!

– Нет, не могу совершить я такой грех! – вскричал несчастный Карачин-багатур. – Это против нашей религии. Лучше сними с плеч мою голову, Бурундук!

– Хорошо! – сказал Бурундук, вытаскивая из ножен шашку.

– Подожди, дай подумать! – взмолился Карачин-багатур.

Бурундук приходил к нему каждый день после тоя. Он отказывался взять в жены любую из дочерей Карачина, которые были моложе и красивее Тохтар-бегим.

– Эта тварь будет у меня в постели! – твердо сказал он. – Иначе я выпью твою кровь, Карачин. Но выпью не торопясь, по ложке в день.

Поняв, что ему не вырваться иным путем из рук Бурундука, Карачин-багатур вынужден был послать к братьям гонца с приказом развести Тохтар-бегим с мужем и отдать ее Бурундуку. Куддус-батыру, мужу Тохтар-бегим, предложил Карачин взамен одну из своих дочерей и младшую сестру.

* * *

Единое казахское ханство было провозглашено на сходке. Нельзя сказать, что все родовые вожди и батыры с одинаковой охотой согласились на это. Только необходимость вынудила их к воссоединению. Особенно противились в душе самовластные вожди наподобие Темир-бия. Они считали такое объединение временным, пока не минует опасность со стороны Абулхаира. К тому же их примиряло возможное деление на три жуза, в каждом из которых можно было взять бразды правления в свои руки.

А без деления на жузы невозможно управлять столь огромным степным государством, которым должна была стать будущая Орда. В Старший жуз должны войти самые древние роды уйсунь, дулат и джалаир, чьи памятники и гробницы поныне разбросаны по всему Семиречью. Средний жуз объединял наиболее близкие по территории и бытовым особенностям роды аргын, кипчак, найман, конрад, керей, уак, таракты. А Младший жуз должен был состоять из родов алчин, байулы, алимулы и жагалбайулы, кочующих между Жаиком и Едилем. Предполагалось, что сольются в эти жузы другие более мелкие степные роды и роды, оставшиеся с Абулхаиром в пределах Туркестана.

Долго еще продолжались в степи споры и разногласия по поводу такого деления. Аулы перекочевывали из одного жуза в другой, происходили всяческие разделения внутри родов. Только через восемьдесят лет, при внуке Джаныбека – хане Хакназаре, окончательно сгруппировались казахские жузы, каждый из которых представлял отныне полусамостоятельную орду. Пока что на этой исторической сходке великий прорицатель Асан-Кайгы дал каждому роду свой знак.

– Наш предок, великий законодатель Майхы-бий из рода древних уйсуней, еще во времена Чингисхана, когда все называли себя монголами, назвал нас казахами, – сказал он. – Наше казахское знамя поднял он над степью. Так пусть же знаком уйсуней останется это знамя!

Все одобрительно зашумели, приветствуя знак уйсуней.

– Посредине всех наших родов живут аргыны, сохранившие в нетронутом виде наши слово и мысль. Глаза – знак человеческой мудрости – были издавна их знаком. Так пусть останется он у аргынов!

Снова склонились сотни голов в утверждение этого.

– Кипчак встал первым при вражеском нашествии. Так пусть будет его родовым знаком боевая секира, воздетая над врагами!

– Слава тебе, Асан-Кайгы! – откликнулась сходка.

Сорока казахским родам были розданы родовые знаки. Мастеровые-туленгуты высекли на огромной глыбе черного гранита эти знаки, и каменный столб остался стоять в древнем урочище Каратауз. Так и называют с тех пор в народе это место – Знаки Нуры.

На другой день сам Асан-Кайгы благословил ханство Джаныбека, и уже от имени всех без исключения казахских родов был омыт Джаныбек в молоке сорока белых кобылиц и поднят на белой кошме.

Вожди родов разъехались по своим кочевьям, договорившись, что весной следующего года начнут совместную войну за освобождение городов Северного Туркестана. Не слишком веселы были некоторые из них, и прежде всего Темир-бий. В течение сорока лет еще придется кусать ему губы, видя успех того дела, начало которому было положено здесь, в урочище Каратауз-Нура.

Через три дня ханская ставка перекочевала на берега Чу, и снова только ветер вздымал столбы соленой пыли над опустевшей степью…

* * *

В день прибытия султана Бурундука в зимовье на реке Талас братья Карачин-багатура привезли ему Тохтар-бегим. В тот же день Карачин-багатур получил свободу и уехал домой.

Вечером квадратный плосконосый Бурундук пришел в белую юрту, поставленную для его новой жены. Стройная, как тополя на ее родине – Мавераннахре, сидела она за шелковой занавеской и ждала. Он стал снимать свои огромные сапоги, и по всей юрте распространился запах провонявшихся портянок. Даже не помыв после похода ноги, пришел он к ней, чтобы больше унизить…

По бледному гневному лицу женщины, полному ненависти взгляду нетрудно было догадаться, что никогда не простит она ему разлуки с мужем и маленьким сыном, оставленным в Мавераннахре.

Ни слова не говоря, Бурундук схватил своей страшной волосатой ручищей рыжую кошку, сидевшую возле серебряной вешалки. Послышался душераздирающий вопль несчастного животного. В мгновение ока султан оторвал ей голову и лапки, выбросил их через дымовое отверстие юрты наружу. Потом он спокойно посмотрел на Тохтар-бегим, и минуту назад казавшаяся недотрогой женщина, послушная, дрожащая от страха, легла туда, куда он указал мокрым от крови пальцем.

– Если понравишься мне сейчас, будешь как-нибудь жить! – сказал он.

Спустя год у нее родилась дочь, названная Жаухар-бике.

III

Следующей весной хан Джаныбек прибыл на летовку в Сары-Арку и стал ждать прихода обещанных на сходке войск. И вот тут-то впервые обнаружилась слабость нового государственного образования. Необходимых для большой войны войск не было. Достаточно сказать, что от союза племен и родов, входящих в Младший жуз, кочующих между Жаиком и Едилем, явилось немногим больше пятисот джигитов. Правда, они были из воинственного рода адай и отличались храбростью. Всей душой воины западных родов тянулись к новому ханству, но они не могли ни на день оставить беззащитными свои аулы, потому что с трех сторон точили на них зубы казанский, крымский и астарханский ханы, многочисленные ногайлинские бии. Как раз в это лето угроза стала реальной… Кипчаки, кочующие по Тургаю и Ори, тоже не порадовали достойным войском. Кобланды-батыр болел, и, по существу, некому было организовать посылку джигитов.

Казалось, что у родов, кочующих где-то у Едиля или Ори, не имелось никаких интересов в Туркестане, ради которых нужно проливать кровь своих джигитов. Да и новый хан пока еще ничем не помог им, а уже требовал участия в войне против грозного Абулхаира. Уж если воевать, то на западе, с Казанью, Ногайской Орды и Крымом, где можно захватить новые пастбища для скота и немало всякого добра. Так говорили отдельные султаны, но основная масса кочевников стремилась влиться в новое ханство, сплотиться с ним для защиты своей степи. Однако в это тяжелое лето даже из самого близкого рода аргынов и их соседей – найманов прибыло куда меньше всадников, чем ожидалось. Здесь помешала в какой-то мере и вражда между старшинами этих родов, подкрепленная недавними событиями.

Как раз накануне умер знаменитый и всеми почитаемый Аргын-бий, считавшийся главой всего рода. На похороны со всех концов степи собрались люди. Из Хорезма приехал даже эмир Султан-Хусаин, выходец из аргынов. Многочисленные подарки родичам привез эмир, а вместе с ними и предложение мира и дружбы, составленное не без участия его хозяина – хана Абулхаира.

«Зачем великим аргынам воевать и умирать ради вожделений какого-то Джаныбека? – говорил он. – Туркестан ни к чему аргынам. А если вам нужны хорошие зимовья, перекочевывайте ко мне в Хорезм и Хорасан. Бескрайни там просторы и богаты травой урочища. Зима коротка там и не бывает лютых морозов. А кроме того, все, что производите вы, легко и выгодно продавать в Иран, Ирак, Индию!..»

И вот сейчас, потеряв своего мудрого вождя, аргыны находились в нерешительности. Подавляющее большинство их никогда не покидало привычных кочевых троп, берегов Есиля и Тобола. Но слишком уж заманчивы были предложения их царствующего земляка… Да и какой народ привлекает война? Так и не нашлось среди них в это лето нового вождя, который мог собрать и повести единое аргынское ополчение к Джаныбеку.

А от найманов и кереев к этому времени трудно было требовать присылки большого войска. Они сами отбивались от очередного нападения ойротского контайчи. Кроме того, часть их аулов находилась на территории Абулхаировой Орды, и трудно им было перечить ханским хакимам.

Не более тридцати тысяч всадников собрал в это лето хан Джаныбек. Кого испугаешь таким войском? У одного только Абулхаира было стотысячное конное войско, которое вдобавок он мог за короткий срок еще более увеличить за счет союза с Мавераннахром. А сколько войск у китайского богдыхана и подвластных ему ойротских контайчи, которые лишь ждут удобного случая, чтобы ринуться в казахскую степь? А на западе нетерпеливо ждут своего часа родственники – астарханские и ногайлинские бии, крымские Гиреи, казанский хан Ибрагим. Казахская степь велика, и каждому хочется урвать от нее кусок побольше, тем более что после откочевки Белой Орды все они перестали бояться Абулхаира. Оставалось рассчитывать лишь на собственные силы.

И все же города Северного Туркестана во что бы то ни стало нужно было отнять у Абулхаира. Без этого новое ханство не могло долго существовать. Однако, когда хочешь помериться силой со львом, следует заранее поберечь собственные ребра. А для этого есть лишь один путь, если не хватит собственных сил: найти союзников.

* * *

Да, в Средней Азии сейчас сотни всяких ханов, беков, эмиров, хакимов, султанов, каждый из которых готов впиться в глотку более удачливого собрата или примкнуть к более сильному, чтобы воспользоваться хотя бы крохами с чужого стола. Если объединить всех, кто ненавидит Абулхаира, то ему несдобровать. Но разве можно надеяться на всех этих волков и шакалов, которые, гонясь за одним оленем, кусают друг друга за бока?.. Даже волки так не делают. Только имея острые клыки, можно подчинить всех их себе. Силу уважают они!

Поэтому, коль желаешь их преданности, имей клыки. Вся степь Дешт-и-Кипчак должна не просто на словах подчиниться, а платить единую подать на содержание войска, должна выставлять по ханскому приказу точно определенное количество всадников. Ханство провозглашено, и у него, законного хана Джаныбека, есть право требовать и заставлять силой уважать свои приказы. Власть должна быть жестокой, другого пути нет!..

Это ему удалось не сразу. Прошло еще два года, пока привыкшие к древней степной воле казахские роды начали аккуратно присылать необходимые средства на содержание ставки и войска. Лишь когда по приказу хана привязали к конским хвостам и проволокли по земле несколько задержавших подать старшин, остальные задумались. А там, где легкомысленные старшины и бии подняли аулы на вооруженное сопротивление, пришлось, по испытанному дедовскому методу, сжечь аулы. Смрадные трупы остались на пепелищах, и долго еще кружили вороны там, где недавно жили люди. И люди эти были казахи…

Перед самой своей смертью мудрый Котан-жырау спел:

О, как бодр и весел на людях хан Джаныбек,

Но следы тайных слез вижу на его лице!

Плакал или нет хан Джаныбек, железной рукой заставляя подчиниться себе все роды и племена, в конце концов не имеет большого значения. Во всяком случае, когда народный жырау пишет о его слезах, то это означает понимание и сочувствие его политике. Низкорослая, чахлая трава читир-кокпек, растущая в тени осоки, убивает животных. Чтобы обезопасить свой скот, эту траву беспощадно выпалывают, где только не встретят. В степи вырос Джаныбек и узнал эту степную мудрость. Кто знает, каким был бы он, если бы рос с других краях и в другое время!..

И вот наконец степь Дешт-и-Кипчак от Тобола и Есиля до Чу и Голубого моря и от Джунгарских ворот до Жаика фактически подчинилась ему. Только теперь это объединение можно было назвать государством. Предстояла война за города Северного Туркестана и поход за Жаик, где кочующие в междуречье Жаика и Едиля племена Младшего жуза так и не признали его власть. Как издавна принято у степных ханов, предстоящую кампанию хан Джаныбек решил обсудить в кругу самых близких людей, прежде всего братьев и сыновей.

* * *

Троюродными братьями по общему прадеду своему Урус-хану были Керей и Джаныбек. У Керея было четыре сына: Бурундук, Шайхин, Санджар-Жахан и Жахан-Бехты. У Джаныбека девять: Жиренче, Махмуд, Касым, Бусаид, Адик, Жаным, Камбар-батыр, Тыныч, Уснак и Жадик.

И все же третьего сына – Касыма хан Джаныбек предпочитал всем другим, когда требовалось посоветоваться по важным вопросам. Двадцать шесть лет исполнилось к этому времени султану Касыму. Рослый, плечистый, с большими миндалевидными глазами, в которых светился недюжинный ум, он с пятнадцати лет выходил победителем во всех состязаниях народных борцов, во многих конных состязаниях и скачках. Из таких джигитов обычно вырастают недюжинные батыры – редко судьба сводит в одном человеке такие физические данные с высокими умственными достоинствами. Но на этот раз природа не поскупилась ни на то, ни на другое. Даже помимо хана Джаныбека, все братья и родственники закономерно считали именно Касыма наследником ханского престола. Другого никто не мог и предположить…

К слову сказать, и мать Касыма – Жахан-бике была самой любимой из семерых жен хана Джаныбека. Она приходилась родной сестрой вдовствующей снохе Абулхаира – красавице Аккозы, которая отвергла десятерых ханских сыновей в память о простом батыре Ораке. Из рода керей были они. И если от Жахан-бике родился любимый сын Джаныбека – Касым, то от ее сестры Аккозы родились не менее любимые внуки хана Абулхаира – Мухаммед-Шейбани и Султан-Махмуд, ставшие впоследствии среднеазиатскими владыками.

Невзирая на кровавую вражду между Абулхаиром и Джаныбеком, сестры по-прежнему дружили, обменивались подарками и приветствиями. Но, самое удивительное, вопреки принятым среди чингизидов правилам, как султан Касым, так и Мухаммед-Шейбани с Султан-Махмудом во всем были покорны воле своих матерей.

Нужно сказать, что и хан Джаныбек, совещаясь с сыном, обычно приглашал Жахан-бике. На этот раз он сам отправился в белоснежную юрту-дворец, где жила она. Весна была на исходе, ставка перекочевала в южные окраины Улытауских степей, весь мир, казалось, был в цветах. На енотовую шубу, вытащенную проветриться из душного сундука, походила степь…

Джаныбек по своей привычке постоял немного, послушал, как свищут степные соловьи, всей грудью вдохнул настоянный на травах воздух и вошел к Жахан-бике. Как всегда в ожидании его прихода, жена сидела посредине юрты и переливала из большой плоской чаши в малую душистый пенистый кумыс. Когда он вошел, она встала и молча приветствовала его, склонив голову.

– Здоровья тебе, Жахан-бегим! – сказал он.

– Здоровы ли вы, мой повелитель-хан? – ответила она положенным вопросом.

Снимая свои вышитые серебром кожаные кебисы, Джаныбек искоса поглядывал на жену. Необычная для него любовь и нежность светились в его глазах. А она знала и чувствовала это. Стройная, с маленьким пунцовым ртом и огромными черными глазами, Жахан-бике казалась девушкой, хоть было ей уже сорок один. Ресницы ее были опущены, а когда она подняла голову, черные их стрелы вонзились в ханское сердце, как много-много лет назад. И

каменное сердце Джаныбека забилось, затрепыхалось, как воробей в силках…

Всякий раз удивлялся этому Джаныбек, и казалось ему, словно только вчера он в свите из сорока джигитов сопровождал сына Абулхаира – Шах-Будаха в его свадебной поездке. А было это, когда Джаныбеку едва минуло двадцать лет. Ехали они к главному батыру родов керей и найман Домбалыку.

Джаныбек по праву возглавлял свадебный отряд из самых родовитых юношей Абулхаировой Орды. Они достигли Алтая, где находились в это время кочевья Домбалык-батыра. Белоснежными юртами было окружено синее, как небо, озеро Кыдырколь, и отраженное в воде увидел Джаныбек девичье лицо с черными стрелами ресниц. Впервые затрепетало тогда его сердце. А когда он несмело поднял взгляд, то увидел лишь мелькнувшие в тени деревьев черные косы, задевавшие траву…

Потом была пышная встреча жениха, и Джаныбек испугался, увидев невесту Шах-Будаха Аккозы, ему показалось – это та, чье отражение он увидел в озере. Такие же огромные были нее глаза, такие же длинные, в руку толщиной, черные косы свисали до самой земли. И все же это была не она. Сестру невесты – Жахан-бике он увидел только вечером, когда она вместе с братьями пригнала коней-аргамаков из ночного. Дочь великого батыра не гнушалась пасти лошадей. Так воспитал всех своих дочерей Домбалык-батыр, и вряд ли во всей степи были девушки лучшего воспитания…

А на следующую ночь, пользуясь свободой древних казахских нравов, Джаныбек вместе с друзьями тоже поехал пасти лошадей. Немало девушек отправились в ночное вместе с гостями, и среди них была Жахан-бике. На всю жизнь осталась у него в сердце эта лунная ночь… Где-то неподалеку в долине пасутся и ласково всхрапывают кони. Девушки и джигиты по очереди объезжают табун, но почему-то делают это попарно. Звонкие молодые голоса исполняют в серебристой тьме песни любви и радости жизни. А у шалаша в большом котле варится для них свежее, ароматное мясо заколотого накануне жеребенка. Его специально откармливали молоком для свадьбы…

Прекрасная ночь манит. И вот уже молодой джигит берет легкую березовую дубину и скрывается в лощине, чтобы отыскать какого-то заблудшего стригунка, которого могут съесть волки. Но не о стригунке его думы, и, отойдя на несколько шагов, останавливается он затаив дыхание. Ни слова не сказал он той, на которую смотрел весь вечер, и не знает даже, как ее зовут. Но вот и она встает, делает вид, что прогуливается, и идет почему-то к ближайшей березе. Шаг вперед делает джигит, они молча берутся за руки и уходят прямо в лунный свет…

Джаныбек днем смотрел на Жахан-бике и не верил, что это к нему подходила в молочной лунной ночи такая красавица, что ее тонкие белые руки держал он в своих. Каждую ночь теперь происходило это, и не было на земле людей счастливее их.

А свадебные празднества продолжались, кокпар, конная борьба, скачки и игры – все шло своим чередом. Особое место заняли стрельбы из лука, в которых принимают участие и девушки. Серебряную бляху – джамбу срезали у невесты с родового нагрудного украшения и подвесили на расстоянии двухсот шагов и принялись поочередно пускать стрелы в эту едва видимую мишень. Но, как нарочно, никто не мог попасть. Даже Джаныбек, славившийся на всю степь своей меткостью, несколько раз не попал в нее. Может быть, у него дрожала рука, потому что с самого утра не видал он Жахан-бике. И вдруг, в очередной раз приложившись к луку, услышал он ее имя.

– Жахан-бике…

– Жахан идет!

Он отпустил тетиву, и общий смех раздался вокруг. Стрела даже не долетела до дуба. И тогда подъехала на белом коне неизвестно откуда взявшаяся Жахан-бике. Он едва узнал ее, Совсем по-другому выглядела Жахан-бике. Ночью она была словно соткана из лунного света и казалась прозрачной. Тут же он увидел рослую, крепкую девушку-охотника – точно такую, как рисовали на стенах пещер его предки-саки.

– Уступите место Жахан-бике!

– Стреляй, Жахан, как всегда!

– Она и не целясь попадет в жаворонка!

Жахан-бике взяла у Джаныбека лук, слегка коснувшись пальцами его ладони. Да, почти не целясь, выпустила она стрелу из его лука, и пластинка с серебряным звоном ударилась о жесткую кору дерева и покатилась, отражая солнце…

А люди уже бежали к ней со всех сторон, воздевая руки.

– Тысячу лет живи, славный лучник Жахан!

– Это орлица!

– Славна казашка, родившая тебя!

– Честь нашу отстояла ты перед всей степью!

Люди сняли девушку с коня и, словно статую предка, понесли в круг гостей. Косы Жахан волочились по земле, а ресницы опустились, как тогда, у синего озера, еще раз пронзив сердце молодого султана Джаныбека.

* * *

А на следующий день он увидел, как объезжала она дикого коня. На громадного косматого зверя был похож конь, и кровавый огонь горел в его глазах. Но только девушка притянула его куруком и вскочила ему на спину, как конь успокоился и лишь косил глазом в сторону непонятного седока…

Они так и не сказали друг другу ни единого слова. Но по возвращении в Улытау Джаныбек послал к ней сватов и вскоре ввел ее в белую юрту в качестве третьей жены. Четырнадцать лет было ей тогда. Он по-хозяйски, как привык уже это делать с другими женами, намотал ее чудесные косы себе на руку и ласково коснулся ее тела. Она сидела, словно каменная.

– Я женился на тебе, потому что люблю тебя! – сказал он ей, и это было правдой.

Она покосилась на него и повела плечом:

– Почему же вы ни разу не говорили со мной об этом?.. Может быть, есть у меня свой Меджнун, как был когда-то у прекрасной Лейли!..

Кровь ударила ему в голову, и он закричал в гневе:

– Вот сейчас мы и проверим!

И вдруг он опустил руки. В полутьме юрты увидел, что она улыбается.

– Пища, которую лакала собака, делается несъедобной?!

С жесткой насмешкой сказала она ему слова пословицы, которую он чуть было не сказал ей сам. Принято было в степи возвращать с позором родителям порченую невесту. Но он уже знал, что так это или не так, а все равно он любит ее и не променяет на сто тысяч девственниц.

– Ну а если я чиста, как молоко моей матери… Если так, то выполните мое единственное желание?

– Выполню!

Он не сказал это, а выдохнул. Она посмотрела ему в глаза:

– Когда родится у меня сын, возьми в атеке ему джигита из нашего аула по имени Хасен!..

Но он уже не слушал ее. Как два черных озера были ее глаза, тоньше тростника стан, белее лебединых крыльев руки…

* * *

Первым, кого увидел хан Джаныбек, войдя в гигантскую спаренную юрту своей жены Жахан-бике, был постаревший уже джигит Хасен – атеке его сына Касыма. Хан вспомнил свои сомнения в отношении этого человека в первые дни своего супружества и внутренне усмехнулся. Он тогда не сразу понял, в чем дело. Уходя в чужой род, казахская девушка хочет видеть возле себя друга детства – одноплеменника, готового на все для нее. У каждой красивой девушки есть такой верный воздыхатель, который настолько беззаветно любит ее, что с радостью воспитывает ее детей от другого мужчины. Он приносит в жертву ей всю свою жизнь, довольствуясь тем, что каждый день видит ее. Нет на земле более преданного человека, и все относящееся к ней для него священно.

Так всегда было в степи, и девушки принимали эту великую жертву как должное.

Джаныбек прошел на свое место и улегся на бок, подмяв прохладные пуховые подушки, крытые плюшем. Спиной он оперся на сложенные горкой шелковые стеганые одеяла. Жахан-бике принесла ему кумыс в плоской чаше, налила из нее большую серебряную пиалу и села пониже мужа. Медленными плавными движениями оживляла она напиток, источавший аромат полыни и степных цветов. Бегали по стенам юрты солнечные блики от серебряного половника.

– Как вы спали, мой повелитель-хан?

Снова стрелы впились в его сердце. Нескрываемая ирония была в голосе Жахан-бике. Она-то уж, несомненно, знала, что ночь он провел в юрте красавицы Жанбике из семьи Акжол-бия. По мрачному виду атеке Хасена Джаныбек, едва войдя в юрту, понял, что здесь все известно. Честный Хасен отвернулся от него, потому что ревновал вместе со своей госпожой…

А хан Джаныбек действительно был виноват перед Жахан-бике. В прошлом году он взял себе седьмую жену – пятнадцатилетнюю Жанбике и, как водится, начал пропускать негласно установленные дни посещений других жен – всех, кроме Жахан-бике. Вчера впервые в положенный для Жахан-бике день он не пришел к ней…

– Говорят, Жанбике-токал хорошо стелет постель, – тихо сказала Жахан, продолжая переливать кумыс. – У нее перины мягче, чем у нас, бедных. Ничего не поделаешь!..

И она притворно вздохнула. Вслед за ней вздохнул и Джаныбек. Он подумал, что все же куда легче сплотить в единое ханство двадцать восемь беспокойных казахских родов, чем образовать дружную семью из семерых жен. Скандал, который могла в любой, самый неудобный момент поднять одна из них, равнялся скандалу в целом жузе. Только одна его жена, никогда не участвовала в семейных склоках, и это была Жахан. Неужели и ее не миновала эта болезнь?..

Хан Джаныбек завозился на подушках и попытался перевести разговор в другое русло.

– Вели-ка позвать Касыма! – сказал он.

Жахан лукаво улыбнулась, посмотрела ему в глаза:

– Вместе с нашим Хасеном?

Она так произнесла это слово «нашим», что хан чуть было не подскочил на своем мягком ложе. Ему показалось на миг, что обнаженное сердце его царапнула кошка.

– Да… да, вели его тоже позвать… Но ведь он только что был здесь…

– Неужели ты заметил его, мой повелитель-хан?

От такой наглости Джаныбек даже открыл рот.

– Он же только сейчас был здесь! – повысил он голос.

– А я что-то не заметила!

С притворным равнодушием сказала это Жахан-бике и пошла к двери своей особенной походкой. Ни у одной из женщин не видел Джаныбек такой походки. И глаза ее были что-то больно веселые.

– Абен… Абе-ен! – позвала она нукера-туленгута. – Абен… Пусть позовут султана Касыма. Высокий хан хочет видеть его… И моего Хасена не забудь позвать, Абен!

«Опять „моего“ Хасена!» – отметил про себя хан и нахмурился пуще прежнего. Но, когда она вернулась – светлая, сияющая, он невольно протянул ей пиалу:

– Твой кумыс сладок, Жахан… Налей-ка еще!

Она взяла пиалу, чуть-чуть коснувшись пальцами его ладони, и дрожь прошла по телу Джаныбека, как когда-то в ночном. Все подозрения пошли прахом…

Жахан слегка оттолкнула Джаныбека, деловито вяза прокопченный кожаный бурдюк, полный свежего кумыса.

– Этот бурдюк мне наши кереи закоптили и подарили… Специально для тебя!..

Джаныбек счастливо заулыбался:

– Только ты знаешь, что мне нужно!

Пришел султан Касым. Поприветствовав, как положено, отца-хана, он скромно уселся по правую руку от Джаныбека. Покосившись на сына, хан посмотрел на жену. «Точь-в-точь мать!» – подумал он. – Зато нос и подбородок наши, аргынские. И усы мои!"

– А где же этот растеряха Хасен? – уже с досадой спросила Жахан-бике. – Ему же велено было с тобой прийти!..

Джаныбек не выдержал и рассмеялся.

* * *

Молча, втроем, пили они кумыс, и Касым с удивлением поглядывал на отца. Он знал, что просто так не станет приглашать его хан.

– Да, я не просто так позвал тебя, султан Касым! – сказал Джаныбек, отвечая на его мысли.

– Какое же дело предстоит мне, мой повелитель-хан? – с готовностью откликнулся Касым.

– До дел еще не дошло время. – Джаныбек помолчал. – И все же юрту ставят загодя, а не во время бури, когда ветер рвет из рук кошму… Мне нужно посоветоваться с тобой, султан!

– Ваша правда, мой повелитель-хан. Намокшую кошму уже не натянешь на юрту!

– Так слушай, мой сын, и помни, что тебе продолжать начатое мной… по-видимому, ты и сам уже знаешь, что надвигается решительная схватка. Абулхаир не дремлет. Что ни день захватывают его лазутчиков в наших аулах. Значит, есть люди, к которым приезжают они… Да, не все у нас довольны моим правлением. Но хотят эти люди или нет, а воевать придется. Не так уж мы слабы сейчас, чтобы не постоять за себя против Абулхаира. Он нас боится больше, чем мы его!..

– Со дня отделения мы все готовимся к войне с ним, отец. Так что это не будет неожиданностью для людей. Лучшие из джигитов давно уже готовы и ждут только вашего слова!..

– Да, с Абулхаиром все ясно… Но разве только оттуда грозят нам враги? У такого большого государства, как наше, враги со всех сторон. Разве Казань, Астархань, Крым, ногайлинские бии не готовы что ни день ворваться в нашу степь? А с востока разве не шипит черная богдыханская гидра? Ойротский контайчи лишь ее язычок. А она выжидает удобного момента, чтобы разинуть свою смрадную пасть… Словно далекие волны грохочут в мире, готовясь потопом хлынуть в нашу степь. Мы не будем выжидать и ударим туда, откуда прежде всего следует ждать нападения!..

– Ты хочешь спросить меня, отец, нужно ли первым выпустить стрелу в волка?

– Да, об этом я и хотел посоветоваться с тобой.

– Мне думается, что с волком и говорить следует по-волчьи. Вряд ли он понимает другой язык. Да и мы ведь не жалкие сайгаки. Но не мешало бы тебе, помимо меня, поговорить с Камбаром, с Бурундуком. Каждый какие-то вещи знает лучше другого. А начиная такую войну, следует все предусмотреть. Ведь с умом можно победить не только волка, но и яростного льва!..

– Я поговорю и с Бурундуком, и с Камбаром, и с прочими родственниками, биями и батырами. Но что бы ты предпринял сейчас, будучи ханом Белой Орды?

– Первый наш враг сегодня – Абулхаир. Он уже не раз добирался до нас со своей конницей, а сейчас собирает армию вокруг Сыгнака. Мышь, рожденная в мельнице, не боится грохота. Так и ему кажется беззащитной наша степь…

– Но хан Абулхаир не скрывает, что войска его готовятся к походу на Моголистан…