Текст книги "Пятая жертва"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Валдаев без всякой радости прожевал сосиску. Съел ложку пюре. Запил глотком казенного желто-коричневого какао с непременной пенкой. Пенки он не выносил, но сейчас проглотил ее без особых ощущений.

– Где вообще я? – спросил он.

– В двадцать восьмой больнице, – с готовностью пояснил сосед. – Отделение для таких, как мы.

– А какие мы?

– Жизнью пришибленные. Реактивное состояние.

– Это что, сумасшедший дом?

– Нет, что ты. Это его прихожая. Для тех, кто еще не созрел для полноценного дурдома, но уже чуток вышел из нормы.

– Ох, – простонал слабо Валдаев.

– Я тут уже три недели.

– Из-за чего?

– Ну, – Алексей замялся. – Знаешь, браток, как бывает. Заканчиваешь институт. Пашешь в "ящике", пополняешь государственные секреты. Потом все рушится, и ты со своими секретами на фиг никому не нужен. Но ты молодой, находишь силы, переквалифицируешься. Заводишь бизнес. Зарабатываешь деньги. Прогораешь. Но у тебя еще есть силы. Поэтому продаешь все, расплачиваешься с долгами. Устраиваешься в офис. Зарабатываешь не слишком, но по зеленой штуке в месяц выходит. Фирма валится. И ты в долгах как в шелках. Мыкаешься неделю без работы. Да тут еще жена уходит с каким-то горбоносым бабуином. И ты ощущаешь, что уже не такой молодой и не так полон сил. И смотришь на свое охотничье ружье и думаешь – вот оно, то, что тебе надо. Хороший заряд. И мысль эта становится все милее.

Он помолчал, поглядел на Валдаева, криво улыбнулся и продолжил:

– А потом однажды на людях у тебя начинается истерика. Ты как институтка грохаешься в обморок. Или совершаешь из ряда вон выходящий поступок. И люди понимают – ты уже не такой, как они сами. Ты уже не можешь держать все в себе. И тебя запирают сюда.

– Ужасно.

– Ничего ужасного. Весь ужас за этими стенами. Спасибо еще, пока финансируются такие заведения. Хуже остаться самим с собой, браток. Хуже... Когда остаешься только ты и твое официально зарегистрированное охотничье ружье...

Валдаев допил какао.

– Все, спасибо, – произнес слабо он, ставя стакан на поднос на тумбочке.

– Да не за что, – добродушно улыбнулся Алексей. Он взял поднос и ушел.

Валдаев понял, что его насторожило в соседе. Отстраненность во взгляде...

Это был приют уставших людей.

* * *

У невысокого, с богатой черной шевелюрой и густыми бровями заведующего отделением был вид довольного жизнью человека. Он излучал заразительный оптимизм, как присказку повторяя при осмотре "так-с, что у нас тут". При этом он потирал руки, будто они зябли.

В палате он появился после завтрака в сопровождении крупной румяной докторши в неестественно чистом, хрустящем накрахмаленном халате. И сразу принялся за Валдаева. Осматривал он его долго. Прищелкивал пальцами, заставлял доставать пальцем до уха, нагибаться. Смотрел зрачки. Валдаев выполнял все требования с вялой покорностью.

– Ну так-с, что у нас тут, – обернулся довольный собой и пациентом завотделением к докторше, которая держала в руках блокнот и авторучку. Конечно, нужно проводить исследования, но, судя по всему, органических изменений никаких. Налицо просто переутомление. И где вы у нас работаете? – обратился он к Валдаеву.

– Журналист.

– Криминальный?

– Нет. Пишу про аномальные явления.

– Э, дружок. Тут вообще до Белых Столбов рукой подать.

Писали бы о чем-то возвышенном. О литературе. О нравственности, семье.

– Я писал... Раньше писал.

– Понятно... Значит, у нас нервное истощение, – он потер руки. – Время стрессов. Кризисы... Ничего, несколько дней покоя. Успокоительными поколют.

– А нельзя не колоть?

– Откуда такое недоверие к медикаментам? Ничего с вами не будет. Вот если не колоть, тогда последствия могут быть самые непредсказуемые, – радостно сообщил завотделением. – Вы уже на грани.

Валдаев вяло кивнул, присаживаясь на краешек кровати.

– Вам нужен отдых. Никаких телевизоров. Никаких волнений... Кстати, вас привезли из милиции. Что-то произошло?

– Ничего особенного, – покачал головой Валдаев, без интереса отметив про себя, что майор Кучер и его коллеги ни словом не обмолвились о причинах, благодаря которым одним пациентом в этом заведении стало больше. Это уже хорошо. Если бы они решили серьезно за него браться, то наверняка нашли бы пару сторожей, чтобы приставить их к палате. Или положили бы в другую больницу, с решетками на окнах.

– Прекрасно, – кивнул завотделением. – У большинства людей, лежащих здесь, не произошло ничего особенного. Но они все поражены стремлением возводить до небес свои неприятности. А неприятности нужно уметь низводить.

– Это вопрос выживания в современных условиях, – поддакнула докторша. Судя по всему, фраза была стандартная, потому что завотделением согласно кивнул.

– Вот именно, Надежда Валерьяновна. Вот именно... Они покинули палату, и Валдаев получил возможность отдохнуть от них. Они ему надоели. Ему хотелось просто лежать и не вставать...

Но вставать пришлось. Он добрался до умывальника. Клиника была хорошая, сооруженная в конце восьмидесятых по проекту четвертого (цековского) управления Минздрава и в порыве борьбы с привелегиями переданная обычным людям. Поэтому при каждой палате был коридорчике холодильником, туалет и ванная.

– Здесь не так плохо, – сказал сосед Алексей, когда Валдаев вернулся из ванной и обессиленно рухнул на кровать. – Это как нейтральная Швейцария во время войны.

– Почему? – спросил Валдаев.

– Вся Европа воевала, а Швейцария отгородилась от всего мира границей. Стала островком стабильности... Так и здесь. Наши недоделанные дела, неотданные долги – все там, за границей клиники... Здесь редко что происходит. Заведующий даже одно время запретил телевизор как основной источник стрессов. Правда, уже неделю разрешает смотреть пару телесериалов.

– Остров, – прошептал Валдаев, ощущая, что все опять становится зыбче, отдаляется.

– Э, браток, тебе опять худо, – озабоченно покачал го ловой Алексей.

– Нормально.

– Какой там нормально.

– Пожалуйста, оставь....

Валдаева потянуло в сон. Но сон не шел. А была какая-то полусонница.

Очнулся он к обеду. От еды отказался, но седая медсестра чуть ли не силой заставила его есть. После обеда ему вкатали укол и дали несколько желтеньких таблеток. Судя по всему, в клинике не было недостатка в медикаментах. К вечеру он снова очнулся. И нашел в себе силы прогуляться по заведению. Чувствовал он себя неважно. Но его поддерживал сосед.

Навстречу прогулочно брели мужчины и женщины – в спорткостюмах или в пижамах. Они о чем-то негромко беседовали. Атмосфера была пронизана унынием.

– Нет стариков, – отметил Валдаев.

– Точно, – кивнул Алексей. – По-моему, до них просто нет никому дела.

– Как это?

– Их списали... Слишком мало средств у медицины. Так что стараются поднимать людей, у которых есть хоть какое-то будущее.

– Звучит зловеще, – сказал Валдаев.

– Ничего зловещего. Новые стандарты в обществе. Вытаскивать только тех, кто еще может пригодиться и кто не цыганит пенсии, пособия и бесплатные лекарства, Алексей безрадостно улыбнулся.

– Холокост, – без всякого выражения произнес Валдаев.

– Близко к этому, – согласился Алексей.

– Кошмар, – едва слышно прошептал Валдаев. Но сейчас для него это было лишь слово. Сам кошмар он прочувствовать не мог. Ощущал лишь, что тот притаился в нем, приглушенный лекарствами, но все еще мощный, готовый выгрызть душу.

– Смотреть тут особо нечего, – сменил тему Алексей. – Не Эрмитаж... Шестнадцать палат... Столовая... Процедурная, – показывал он рукой. – Телевизор. Через пятнадцать минут время мексиканского сериала. Женщины уже занимают места.

Действительно, на диванчике и креслах в ожидании уже расселись женщины. Опоздавшие стаскивали из столовки стулья. Экран цветного "Рекорда" был темен. Телевизор включали точно по расписанию.

– Главная достопримечательность, – отметил сосед, когда они прошли мимо курилки. – Дверь.

Дверь была двойная. Сначала решетка. Потом – железяка.

– Не пробьешь. Не взломаешь, – произнес с оттенком непонятной гордости Алексей, проведя ладонью по прутьям решетки. – Это не дурдом... Но близко. Клетка. Нельзя давать птицам выпорхнуть отсюда, чтобы свернуть на воле себе шею. Гуманизм на марше...

Он просунул ладонь через решетки и постучал по железу. Та гулко отозвалась.

Валдаева качнуло.

– Что такое? – Алексей поддержал его за локоть, не давая грохнуться.

– Голова...

– Болит?

– Кругом идет. Пустая...

– Это от стресса. Лекарств... И полнолуния. Сегодня полнолуние. Признано, что в такие дни обостряются все заболевания. Пошли, – он довел его до палаты.

В палату ворвалась седая медсестра.

– Чего это вы разгулялись? – осведомилась она. – Валдаеву три дня постельный режим.

– Да, извините, – прошептал он.

– Извините, извините, – пробурчала медсестра.

Ему вкололи третий за день укол. Только от него пошло не тепло, а пополз нервный холод. Веки стали желеть и слипаться. Он, прищурившись, смотрел на висящую над ним в круглом прозрачном плафоне желтую лампу. За окном плыла полная луна, закрываемая быстрыми тучами. Эта луна смотрела на него, как драконий глаз, и не б от этого пронизывающего ока ни укрытия, ни покоя чего становилось все тревожнее.

Валдаев закрыл глаза. Начал уплывать.

И тут всколыхнулась притаившаяся темная тяжелая масса, в которой срослись его боль, страх, ярость, кошмар которой причудливо переплетались картины из недавнего прошлого. Будто открылись шлюзы, и вся эта склизкая мерзость, сдерживаемая до сих пор, хлынула наружу на волне воспоминаний.

Чья-то рука с кривым ножом скользила неудержимо вперед, и на беззащитной шее проявлялась красная черта, и у куклы отваливалась пластмассовая голова. Но это был кукла, а Наташа. Валдаев отметил, без удивления, с мрачным узнаванием, что рука с ножом эта – его собственная.. же рука. Похожая кукла. Но на этот раз кукла мужского да. Эдакий уродливый пупсик... Да не пупсик это, а бандит Лом, и на его тупой морде нарисован неописуемый ужас. И опять прочерчивает лезвие ножа черту, подводящую итог жалкой жизни этого человека... Следующая сцена. Огонь пожирает лицо молодой женщины. Мертвой женщины. это не просто какая-то женщина. Это – Элла!

Искры костра взмывают вверх. Запах горелой плоти корежит нюх. Валдаев ощущает гремучую смесь чувств – безутешное горе и неуемную, не втискивающуюся ни в какие рамки радость...

– Я люблю тебя, – шепчет он...

И вдруг Элла стряхивает с себя пылающие угли, отряхивает золу и берет его за предплечье. Но ладонь, которой она берет, раскалена. И ее боль передается ему. Предплечье вспыхивает мимолетной, не очень сильной болью. Валдаев счастлив. Она жива. Он не желал ей зла, и ему нравилось, что она жива.

– Тише, тише, дорогой, – шепчет она. – Он совсем плох.

– Нет, это все мелочи, – слышится другой голос, и рядом с Эллой выступает из темноты ее любимый дядюшка Ким Севастьянович Ротшаль.

– Мы почти убили его.

– Не беспокойся. Давно никто не доходил до такой отличной кондиции.

– Но...

– Все будет нормально...

Голоса стали уплывать куда-то вдаль, но Валдаеву казалось очень важным не упускать их. Он цеплялся за них, как утопающий за соломинку. И вдруг ощутил, что соломинка эта держит. Он шел на звук этих голосов, выкарабкиваясь из мертвой зыби полузабытья.

Он напрягся, приоткрыл глаза. Очнулся. Предметы стали приобретать определенные очертания. Он увидел над собой низкий потолок. Ощутил тряску. И вдруг разом понял, что находится в машине "Скорой". На такой же его везли недавно в клинику. Куда его везут теперь?

Наверху маячили два лица. Он напряг зрение. Резкость стала наводиться, как изображение в видеокамере.

Валдаева почему-то не удивило, что рядом с ним на сиденье сидит профессор Ротшаль в белом халате.

Странно, что не удивило его и то, что около него, зябко обняв плечи, устроилась Элла. На ней тоже был белый халат.

Он застонал, прикусил губу и, собрав последние силы, тяжело, будто придавленный в штреке породой шахтер, попытался приподняться.

– Тихо, тихо, дорогой, – нагнулась над ним Элла и погладила по плечу. – Не беспокойся, все будет в порядке.

– Эх, незадача, двух кубиков не хватило, – досадливо воскликнул Ротшаль.

Он завозился. И воткнул в предплечье Валдаева одноразовый шприц.

Валдаеву стало душно и жарко. Ему захотелось встать, ринуться отсюда. Он начал движение, его прижали к кушетке. И тут все стало опять терять резкость, расплываться. Он снова отключился. На этот раз без кошмаров. Измученное сознание взяло передышку...

Рядом тонко журчала вода. Этот звук пилил череп. Он сверлом врезался все глубже и глубже, отдавался болью во всем измученном теле.

Где-то вот так же текла вода. Где? Когда? Кажется, текла она в ванной. В ванной, где лежала большая кукла с полуотрезанной головой. И кукла эта была человеком... Мысли Валдаева путались. Они были скользкими, как мыло в той ванной. Их очень трудно было ухватить.

Валдаев застонал и пошевелился. Мысли начали туго ворочаться в голове. Звон звучал все настойчивее.

– Надо бы еще, – услышал он грохот.

– Нет. Ему и так досталось четыре кубика, – пророкотало рядом немного в другой тональности. – Может не прийти в себя до времени.

– Кажется, шевелится. Валдаев с трудом разлепил веки.

– Очнулся, – послышался голос.

Теперь голос уже не грохотал. Ощущения у Валдаева возвращались в норму. И звуки не обрушивались молотом и молоточками.

– Все будет нормально, – над ним нагнулся круглолицый, лоснящийся от пота мужчина. Он повторил недавние слова Эллы... Впрочем, была ли Элла? Был ли профессор Ротшаль? Или Валдаеву все почудилось, а на самом деле он находится в больнице, напичканный препаратами, которые вызвали галлюцинации.

Ничего подобного. Какие уж тут галлюцинации? Он лежал на жестком ложе, явно уступающем больничной кровати. В помещении царила полутьма.

Хлопнула дверь. И Валдаев остался в одиночестве.

Лекарство, которое вкололи ему, начало действовать. И действовало оно необычно быстро. Адекватное восприятие действительности возвращалось. Возвращалось вместе с физическими ощущениями. Прежде всего он отметил, что здесь прохладно. И в душе был лед. Произошло то, к чему все предыдущие неприятности были лишь безобидным предисловием.

Голова прояснялась быстро. Возвращались и силы. Валдаева накачали сильными лекарствами.

Он приподнялся на прикрытом тонким матрасом узком топчане. Помещение было небольшим – где-нибудь три на четыре метра. Сводчатый влажный потолок был в рыжих потеках. Кирпичные стены – тоже в потеках. Из мебели, кроме топчана, ничего не было. Сколоченная из грубо обтесанных досок дверь производила впечатление ветхой и старой. Казалось, ее не так трудно вышибить плечом, если поднапрячься.

Где-то за дверью слабо струилась вода. Этот звук недавно и вырвал Валдаева из состояния одурманенности.

Помещение слабо освещала масляная лампа, стоявшая на земляном полу в углу. Валдаев ощутил себя узником замка Иф. Ему вдруг пришла в голову идиотская мысль – а вдруг он здесь проведет годы? Остаток жизни видеть эти влажные стены, эту масляную лампу. Но кому это надо? Зачем он здесь?

На его правой ноге было постороннее давление. Он протянул руку и без особого удивления нащупал металлическое кольцо, которое охватывало лодыжку. Эта деталь вполне соответствовала обстановке.

Кольцо было прикреплено к цепи, которая уходила под топчан. Валдаев напрягся, сдвинул топчан. Цепь была приделана к ржавой скобе. Для порядка Валдаев дернул за нее. Естественно, скоба не сдвинулась. Сработана она была на совесть.

"И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом".

Пришедшие в голову великие слова вдруг вызвали у него смех. Действительно, это необычайно весело. "Все ходит по цепи кругом". Журналист Валдаев ходит по цепи в каком-то подземелье. Изумительно!

Он захохотал. Громче. И понял, что еще немного – и вообще не остановится. Собрал в себе силы. Сплел пальцы. Сжал их до боли. Потом перевел дыхание.

Смех отступил.

Валдаев вернул топчан на место и уселся на него. Провел себя ладонью по груди и ощутил мягкий материал больничной пижамы. Следовательно, его на самом деле привезли из больницы. И больница не была сном.

Валдаев в последнее время неважно ориентировался, где сон, где явь, где его выдуманные кошмары, а где кошмары настоящие. Внутри все перемешалось. Но с каждой минутой способность соображать возвращалось. А заодно возвращался и ужас, как анаконда стискивавший его в таких тугих объятиях, что дышать становилось трудно. Ужас этот жил сам по себе, своей жизнью. Он не особенно зависел от мыслей, чувств Валдаева. Он поднимался, как чудовище глубин, и жрал, кого хотел. Это был иррациональный ужас. Мистический ужас. Ужас беспомощности перед силами, игрушкой в которых очутился Валдаев и которые кинули его в это подземелье...

Слабость, донимавшая его в больнице, исчезла. Но легче от этого не стало.

Валдаев был уверен, что надолго его не оставят одного.

И действительно, где-то через час заскрежетал засов, Дверь со скрипом отворилась. И в помещении появился профессор Ротшаль.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, с усмешкой разглядывая пленника. В его облике, манерах появилось то чего не было раньше, – величавая холодная надменность.

– Чувствую, – произнес Валдаев с вызовом.

– Это уже отрадно.

– Где я? Что вы от меня хотите?

– Не переживайте. Вы живы. Вы не в аду.

– Это обнадеживает, – усмехнулся Валдаев, удивляясь сам себе: он еще находил силы на вопросы и на дискуссию.

– Нет, Валерий Васильевич. Это не ад... Это всего лишь его прихожая...

* * *

Церковники, описывавшие ад, как геенну огненную, где грешников варят в котлах, были не правы. Ад-не огонь. Это – хаос. Это когда ничего не поймешь. Это когда ты беспомощен собрать мир воедино.

Нарушение связей, логики – вот что такое ад... То, что было здесь, просто не могло быть. Не мог безвредный, мнительный и безопасный Валдаев оказаться закованным в кандалы в подземелье. Не мог профессор Ротшаль – человек пусть со странностями, но тоже безобидный и интеллигентный – выступать в такой роди. Кстати, в какой роли он выступал здесь? Хозяина? Душеприказчика? Палача?

Невероятно. Бессмысленно...

Нет, обрывал сам себя Валдаев, давя панику, охватывающую его. Не может быть, чтобы не было никакой логики. Даже хаос имеет свою логику. Просто она высшего порядка. Мы не можем охватить ее сознанием... Все должно объясняться. Все должно иметь смысл...

Профессор Ротшаль стоял в углу помещения, скрестив руки на груди, и с каким-то жадным сопереживанием наблюдал за пленником. Валдаев готов был поклясться – профессор прекрасно представляет, что творится в душе пленника. Мало того. Он еще и наслаждается моментом.

Ротшаль ждал.

– Где Элла? – спросил Валдаев через силу.

– А зачем она вам? – вопросом на вопрос ответил Ротшаль.

– Она жива?

– Можно сказать, что так.

– Что вы с ней сделали? Напичкали наркотиками?

– Накормили наркотиками? – профессор задорно рассмеялся. – Помилуйте, Валерий Васильевич. Зачем мне пичкать ее наркотиками?

– Вы... – Валдаев запнулся от переполнивших его чувств. На него нахлынула неудержимая ярость. Это не так часто посещавшее ранее чувство вдруг приобрело для него вид физической энергии. Казалось, она способна разбить оковы. Ему захотелось вцепиться руками в шею профессора. Тот с интересом посмотрел на пленника, будто размышляя – соберется ли тот духом и бросится ли на него. Не собрался.

– Странно, – произнес Ротшаль, разглядывая пленника. – Вы заботитесь о ней, находясь в плачевном положении. В кандалах.

Валдаев стиснул зубы.

– Валерий Васильевич, – профессор не терял демонстративной вежливости. Вам самое время позаботиться о себе, а ваша голова занята неизвестно чем. Почему?

– Где Элла? – упрямо стоял на своем Валдаев.

– Думаю, с ней ничего плохого не случилось. Даже наоборот.

– Что наоборот?

– Бросьте, неужели нет более важных тем для разговора? Вас, к примеру, совсем не интересует, в каком качестве вы здесь?

Валдаев провел пальцами по нагретому теплом его тела металлическому кольцу на ноге. По ржавой цепи. И произнес:

– Интересует.

– Вам сильно повезло в этой жизни, – продолжил Ротшаль.

– Чем это? – после затянувшейся паузы спросил Валдаев.

– Вы избраны.

– Избран?

– Вы избраны жертвой.

– Жертвой?

– Именно, – Ротшаль толкнул дверь. – Не скажу, что я вам завидую. Но такая честь выпадает не каждому...

* * *

"Жертва, жертва", – долбило в мозгу Валдаева.

Он не знал, что это означает. Ему не хотелось думать oб этом. Не хотелось знать это. Только в этом слове была какая-то законченность. Была завершенность, как в точке конце предложения, которая не оставляла больше никаких вариантов.

Графа Монте-Кристо из него не выйдет. Не сидеть ему долгие годы в этой камере. Не хлебать похлебку, мечтая об освобождении. Этот каземат недолго будет его приютом. Ведь в глазах Ротшаля было холодное обещание смерти.

Когда профессор вышел, Валдаев попробовал содрать с ноги кольцо, но был закован он со знанием дела. Потом попытался вырвать скобу из пола, но тут нужен был кто-то помощнее – сгодился бы, например, небольшой трактор или, на худой конец, африканский слон.

Нет, сажали его на цепь не для того, чтобы он с нее сорвался.

Он осмотрел внимательнее кольцо и увидел, что оно не застегивается, не запирается. Оно скреплено кустарным способом. Именно заковано, как в старые времена.

Где он находится? Валдаев был уверен, что где-то под землей. Не было ни окон, ни дверей. Зато была холодная сырость, свойственная подземельям. И странные звуки, помимо звука падающей воды, возникали где-то за дверью – шорохи, поскрипывания, шелест...

Хорошо, что у него не забрали масляную лампу. Лампа была новая, немецкая, горела ровно и собиралась гореть еще достаточно долго.

Валдаев в пределах метровой длины цепочки осмотрел помещение. Пол был земляной, теплый. Стены – из красного, выщербленного и, похоже, очень старого кирпича.

Валдаев откинул матрас. Топчан был из грубых досок, определенно самодельный... И весь покрыт бурыми пятнами. Не нужно обладать знаниями медицины, чтобы понять – это следы крови...

Смешно предполагать, что он первый пленник здесь. И ясно, что предшественники его кончили плохо.

Странно. Самое время, чтобы биться в истерике. Но наоборот, попав в плен, Валдаев стал гораздо спокойнее относиться к происходящему. Ничего изменить уже нельзя. Без толку. Можно только молиться, но долетают ли отсюда, из подземелий, молитвы наверх? Сомнительно...

Он лег на топчан. Время в этом подземелье выкидывало свои непристойные шутки. Очень трудно было понять его ход. Не было ничего, по чему можно сверять его. Валдаев пытался считать, досчитал честно до шестисот. Понял, что прошло десять минут. Но это занятие быстро надоело.

Все равно не оставалось ничего иного, как терпеливо ждать. Ждать хоть чего-то.

И он дождался.

Опять заскрипел засов. Опять со скрипом отворилась дверь.

И в помещении появилась Элла. На ней был обтягивающий белый костюм, в котором она походила на элегантную борзую.

– Здравствуй, зайка, – произнесла она.

Это "зайка" резануло его. Именно так говорила Наташа. Но той было позволительно. А откуда у Эллы такой пошлый жаргон?

И тут он прижмурился. Резануло воспоминание – стая борзых на экране, гонящих по полю обреченного зайца. А ведь этот заяц – он. А они – гончие...

Она подошла, провела ладонью по его щеке. Ладонь была знакомая, мягкая и теплая.

Валдаев вздрогнул. Элла царапнула его ногтем, и ему показалось, что это собачий коготь.

– Элла, объясни мне...

– Сейчас, сейчас, зайчик. Не волнуйся.

Она присела на корточки и, улыбаясь, стала рассматривать его, как смотрят на экспонат в музее. И взгляд этот очень походил на взгляд профессора Ротшаля...

* * *

Душу Валдаева охватила острая, тягучая тоска, которая затмила все остальные чувства и ощущения. Получалось, все, что было у него с Эллой, вся эта страсть, те ночи – не более чем отлично разыгранный спектакль с ее стороны. Вернее, охота.

Дело было даже не в очередном ударе по самолюбию – плевать на него, на самолюбие. Но вдруг Валдаев как никогда ощутил свою слабость, никчемность.

– Вы использовали меня, – с горечью произнес он.

– Еще не использовали, – обворожительно улыбаясь, произнесла она. – Мы готовили тебя к использованию.

– В качестве жертвы?

– Ротшаль уже сказал тебе.

– Он не сказал, что это значит.

– Все просто. Представь, что существует некая религиозная организация, которая не стремится афишировать свое присутствие. Естественно, у любой религиозной организации есть свои ритуалы. Христиане при богослужении поедают тело Христово в виде хлеба и пьют кровь Христову в виде вина. Это жалкий дешевый обман... У нас все по-настоящему. И мы... Мы пользуемся именно человеческой кровью.

Валдаев равнодушно кивнул. Нечто подобное он и ожидал.

– Не для богослужения, – произнес он. – А для служения Сатане.

– Ты прав, Валера. Как же ты прав...

– Иерархия, – прошептал он.

– Ты совсем не дурак, зайка. Ты вспомнил, что тебе говорила эта бедная дурочка Наташа. На ее беду, была она в самом низу иерархии.

– Откуда ты знаешь, что она мне говорила?

– Эх, Валера, я вообще много знаю...

– Значит, все это была не цепь случайностей, не мистика, а обычный заговор?

– Ну конечно же.

– Вам нужна жертва для жертвоприношения. Вы выбрали меня, – Валдаев сейчас обсуждал все совершенно спокойно. Беспокоиться ему больше было не о чем.

– Тебя, зайка. Тебя.

– Но зачем все эти представления? Зачем вся эта народная самодеятельность? Смысл?

– Смысл? О, смысл тут есть... Ты думаешь, любой идиот может стать жертвой... Не может же каждый стать космонавтом. Жертва должна иметь талант.

– Какой талант?

– Быть такой, как ты. Жертвой надо родиться... И жертву надо готовить.

– Зачем готовить? – удивился Валдаев.

– Жертва должна быть очищена страхом.

– Ах страхом, – Валдаев усмехнулся, подумав, что в этот самый главный момент он как раз начал постепенно терять этот самый старательно накопленный страх. Он враз смирился, приподнялся над страхом. Приподнялся над самим собой. Страх неминуемой смерти сначала отогнал все иные страхи, а потом и сам поблек.

– Именно... Но не просто страхом. Жертва должна утерять ориентиры. Потерять иллюзии в отношении себя и окружающего мира. И сам мир должен представляться ей чем-то неустойчивым, лишенным ясных очертаний. Жертва Должна быть на грани безумия, но не перешагивать ее. Это искусство, Валера. Большое искусство.

– Тогда зачем ты рассказываешь мне все это?

– Чтобы расставить все точки. Ты прошел через стадии подготовки. Ты готов к ритуалу. У нас принято, чтобы жертва в последнем акте знала, что с ней происходит.

– Значит, все эти убийства, вся эта кровь были посвящены одному – довести меня до кондиции.

– Вот именно.

– Получается – я знакомлюсь с Наташей... Она...

– Чтобы выслужиться, преподносит нам подарок – кандидата на жертву. Она переросла свой уровень и стремилась к более высокой ступеньке иерархии.

– Так почему вы убили ее?

– Потому что мы решили, что она не соответствует нашим требованиям. Но ее смерть послужила благу – подготовке жертвы.

– Когда я пришел туда...

– Мы тебя ждали. Небольшая доза аэрозоля...

– И я очнулся рядом с ножом. .

– Да.

– А эти два бугая, которые донимали меня? Они тоже ваши?

– Скажем так, – выполняли некоторые услуги. Лом знал о нас. Но он тоже перестал нас устраивать... Согласись, ход с перерезанным горлом был изыскан.

– И несостоявшийся наезд машиной?

– И даже украденный кошелек, – кивнула Элла.

– А мое увольнение с работы?

– Это безобидный штрих. Нужно было только немного надавить на редактора...

– И все, чтобы поиграть на моих нервах...

– Не на твоих нервах, дорогой. Это чтобы очистить тебя для ритуала.

– А майор Кучер? Он тоже ваш?

– Нет. Он просто идиот, которым можно манипулировать. Которому можно подкинуть информацию, в какой квартире скрывается разыскиваемый рецидивист Турок, И туда вломится бригада милиции. Он внес свою лепту, не понимая, что творит.

– А если бы я загремел в тюрьму?

– Мы бы тебя выручили к нужному моменту.

– Или попал бы в сумасшедший дом?

– Это большое искусство – держать человека на грани и не дать рухнуть за нее.

– В больницу я попал тоже вашими стараниями?

– Нет, до нее ты дошел сам. Но такой вариант просчитывался.

– А как вы вытащили меня оттуда?

– По поддельным документам. Я же говорю – мы нечто подобное предусмотрели.

– А провалы во времени? Они же действительно были.

– Ну конечно, были. Фармакологические средства. Не забывай, что наша правоверная организация существует не одну сотню лет. И не одну сотню лет играет в эти игры. У нас много что есть...

– Запах духов?

– Именно.

– А эти идиотские статьи, которые мне все время подсовывали, о маньяках, вырезающих сердца? Все эти кивки в мою сторону?

– Качественно исполнено, не правда ли? Ты готов был поверить в то, что раз в два месяца вырезаешь человеческие сердца, режешь горла от уха до уха и ничего не помнишь. Правда?

– Готов был.

– Еще немного – и ты вспомнил бы то, чего не было. Ложная память... Конечно, никаких сердец ты не вырезал.

– Не вырезал.

– Правильно... Сердца вырезали мы...

* * *

Похоже, церемония, в которой предстояло участвовать Валдаеву, приближалась. Элла встала, посмотрев на пленника с оттенком – нет, даже не жалости, а мимолетного сожаления.

– Испытание болью будет последним, – она обворожительно улыбнулась и исчезла за дверью.

От этих слов Валдаева пробрал озноб. Потом стало до боли стыдно. Стыдно, что он играл по чужим правилам и послушно шел по протоптанной ему тропинке прямо на заклание. Впрочем, Элла правильно сказала – они тысячи лет занимаются своими кровавыми делами. Что мог он против этой отлаженной мясорубки? Ничего не мог...

.

Через, некоторое время в помещении появились двое -двухметровый верзила и маленький, круглый и быстрый как шарик ртути, человечек. Их лица были скрыты капюшонами. Балахоны до пят, перевязанные грубыми веревка ми, – эх, к ним подошли бы чадящие факелы, но факелов не было. Один из пришедших держал в руке мощный электрический фонарь.

От них исходили волны жадного ожидания.

У верзилы был устрашающего вида инструмент. Довольно ловко он сбил им кольцо с ноги пленника. Но ощущени свободы, нахлынувшее на Валдаева, когда кольцо звякнуло об пол, было лживо и мимолетно. Тут же на пленника надели наручники, крепко сковавшие запястья. У этих людей манеры были еще хуже, чем у милиционеров. Браслеты они затянули еще туже.

– Больно, – простонал Валдаев без надежды, что на него обратят внимание.

Удивительно, но "круглый" тут же ослабил браслеты. Похоже, пока причинять мучения жертве они не собирались.

Валдаева подтолкнули в спину. Он вышел из камеры вслед за "круглым". Верзила притушил масляную лампу на полу. Все на мгновение погрузилось в кромешную тьму. Потом зажегся мощный луч фонаря. Вспыхнул еще один луч.