Текст книги "Бугор"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Вот именно.

– Интересно, главный клиент уже ознакомился с газетой?

– Не с этой, так с другой. Или телевизор посмотрел. Шум мы устроили немаленький… Ну что, звоним?

– Звоним, – махнул рукой Железняков с таким видом, с каким говорят «наливай».

Я запер дверь кабинета, чтобы никто не беспокоил. И кивнул:

– Заводи.

Железняков пододвинул к себе телефон, нажал на громкоговоритель и нащелкал номер. Трубку на том конце взяли. И сказали:

– Вас слушают.

– Здорово, Бугор, – Железняков назвал его по кличке, по которой этого человека знали только на Чукотке.

– Кто такой? – резко спросили на том конце провода.

– Баклажан из Смоленска.

– И что тебе надо, Баклажан из Смоленска?

– Привет тебе от Волоха.

– И что?

– Он просил передать, чтобы ты о нем позаботился. Ему хочется побыстрее выйти.

– Да?

– Да. А иначе он молчать не собирается. Ему мокруху клеют, – Железняков говорил по-блатному, нараспев, очень убедительно. Был бы видеотелефон, он бы еще пальцы веером сделал. – Ты бабки кому-нибудь отстегни…

– Что?

– То, что слышишь. Или Волох тебя притянет. И тогда уж бежать тебе до самой Америки. Или обратно в Чукотский автономный округ.

– Ладно, – на том конце провода помолчали. – Скажи, что-то придумаем.

– Скажи, да… Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, но я его скоро не увижу. Меня вчистую оправдали. Я тебе привет передал. Все.

Железняков положил трубку.

– И какие у него будут телодвижения? – задумчиво спросил я.

– Масса вариантов, – неопределенно повел рукой Железняков. – Может ждать у моря погоды. Или обнаглеет до того, что полезет выкупить Волоха.

– Это нереально, и он понимает прекрасно. Вероятнее всего, он попытается переправить за бугор хотя бы часть коллекции. А сам свинтит в страну, откуда нет выдачи преступников.

– Думаешь, решится? – с сомнением произнес Железняков.

– Он решится, – уверил я. – Такой человек – он всю жизнь на что-то решался.

– Поглядим.

– Да, думаю, недолго ждать…

Ждать оказалось действительно не так долго. К вечеру с нами вышел на связь командир бригады наружного наблюдения и сообщил:

– Объект проверялся несколько раз, нет ли «хвоста». Едва его не упустили. Кажется, он собирается двинуть из города.

– Мы присоединяемся, – сказал я. – Где вы сейчас?

– На Ленинградском проспекте. В конце.

– Двигаем… По коням, – крикнул я. – Быстрее. Как ветром нас вынесло из здания Петровки. На ходу я показал удостоверение постовому. И бросился к стоянке, где была моя машина.

Нацепил мигалку на крышу. И по газам. Прочь правила Дорожного движения. Если объект проверялся, значит, толкают его вперед важные дела. А какие у него могут быть важные дела?

– Париж-Дакар, – сказал Железняков, когда я на всех парах пролетел на красный свет. Я только прибавил скорости.

– Где вы? – запросил наружку по рации Железняков.

– Застряли немножко в пробке…

– Так, скоро мы вас нагоним.

Действительно нагнали. Я различил и «Вольво-850» клиента и «Жигули» наружки. Потом вторую машину наружки – синюю «Волгу»… А вон третья… В четыре тачки можно его провожать нормально.

Все, теперь мне не до гонок. Теперь мы пристроимся в хвост. И будем ждать…

Объект выехал на кольцевую; Добрался до скоростной трассы. И тут врезал по газам.

Наружка еще могла с ним тягаться. Я же сразу остался позади – не моему движку с импортным тягаться.

Как мы его не потеряли – до сих пор мне непонятно. Гнал он как псих. Пару раз мне пришлось останавливаться у постов ГИБДД, просить, чтобы по трассе прозвонили тормознуть мчащийся как бешеный зеленый «Вольво». И пока с водителем разбирались инспектора, машины наружки расставлялись по трассе, перекидывались номера, по возможности менялся их вид, пересаживались водители.

Все это секреты мастерства. Но важно главное – «хвост» клиент не сбросил. «Хвост» прибыл с ним на место назначения.

Отмахали мы километров двести пятьдесят. Не скажу, что я в восторге от такого времяпрепровождения. Не настолько я люблю кататься на машине.

– Куда он намылился, интересно? – .спросил я.

– В логово, – сказал Железняков, сменивший меня за рулем.

– Твоими бы устами…

На двести тридцать пятом километре «Вольво» свернул на проселочную дорогу. И тут появились новые проблемы. На трассе машин полно – «хвост» можно не заметить. Но по проселочной дороге – дело другое.

– Держитесь на максимальном расстоянии, – велел я «топтунам».

– Да уж и так… Не бойтесь, все нормально будет, – послышалось в рации.

Мы катили по трассе и пропустили нужный поворот, пришлось разворачиваться. За этим занятием нас застало сообщение:

– Все, он на месте.

– На каком таком месте? – спросил я.

– Поселок. Тут дом кирпичный. На участок машина въехала.

– Вас не срисовали?

– Нет. Сто процентов. Сейчас в бинокль их рассматриваю.

– Что делает?

– Вышел из машины. Его кто-то встретил. О, человек с ружьем.

– Кто, сторож, бандит?

– Сторож.

– Мы уже близко. Как вас в этом поселке найти?

– После указателя с названием – направо. Там магазинчик…

До цели мы добирались еще минут двадцать. И застали оперов из наружки около павильончика на окраине дачного поселка – один глушил пиво, другой держал бутылку с лимонадом.

В поселке была тишь да гладь. Рядом с павильончиком шел глубокий ров, в котором застыл экскаватор и играли детишки. Девушка с коромыслом – сто лет его не видел – набирала из колонки воду.

– Ну, где? – спросил я.

– Вон, улочка сворачивает. Видишь за деревьями – островерхая крыша. Это его дом.

– Сетчатый забор?

– Да. Участок – соток восемь. Домик не ахти какой. Обычный, островерхий. Далеко не вилла. И даже не коттедж драный.

– Что делать будем? – обернулся ко мне Железняков.

– Надо входить, – сказал я.

– Ты уверен, что это надо? – осведомился Железняков.

– А что делать? Еще его неделю таскать?

– Ох, – вздохнул Железняков, – А представь, тут ничего нет.

– Есть.

– Почему ты так уверен?

– Потому что больше всего в жизни его заботят эти самые предметы. И первое, куда он двинет, к ним… Все, заходим. Вы в дом не суетесь, – велел я операм-"топтунам". – Нас страхуете.

– Ясно дело.

Наружка вообще не имеет права принимать участия ни в каких мероприятиях, кроме непосредственно наружного наблюдения. Все остальное – дело обычных оперов. Но сил постоянно не хватает, так что правила приходится нарушать и наружка так же задерживает бандитов, как и все.

Я перекрестился, и мы с Железняковым направились к дому…

За воротами сторож, мужичок лет пятидесяти, собирал яблоки в ведро. Ружья при нем не было. Зато у его ног был волкодав – грязно-желтого цвета и мрачного вида, здоровый, хищный.

Около веранды стоял «Вольво», одним колесом заехав на клумбу. В доме слышалась музыка – это работал телевизор.

– Хозяин дома? – крикнул я.

– А чего? – недружелюбно осведомился сторож.

– Открывай, милиция, – я продемонстрировал удостоверение.

– И чего?

– А ничего, – я вытащил пистолет. – Убери своего волкодава, а то пристрелю. И открывай быстрее, пень замшелый! – прикрикнул я.

Он понял, что пришли люди грубые, вооруженные, да еще и шуточки не шутят. Взглянул через забор на удостоверение.

– Сидеть, – пристегнул он на короткий поводок волкодава. – Спокойно, дружище, спокойно, – он ласково погладил меж ушей в миг погрустневшего пса, который, глядя на нас, понадеялся, что ему подвалила халтурка, ан нет.

Сторож открыл калитку.

Я спрятал пистолет за пояс. Пусть будет поближе. На случай, если возникнут непредвиденные обстоятельства. А они очень даже могут возникнуть.

Мы поднялись по скрипучим ступеням и вошли на веранду. Я оттеснил сторожа, который хотел доложить о просителях.

Он сидел в кресле в глубине дома, рядом стояла бутылка с прозрачной жидкостью – спирт. И огурчики. Он хлопнул стопку, потом обернулся.

– Здравствуйте, Сергей Федосович, – вежливо произнес я.

Лицо его на миг исказилось, но он быстро взял себя в руки и осведомился:

– Вы откуда?

– Из Москвы. Чуть движок не запороли. Очень вы гоните. И адрес не оставили.

Он молчал.

– Скромная обитель, – развел я руками. – Место, где можно отдохнуть от суеты. И полюбоваться коллекцией.

– Коллекция у меня в Москве, – сказал Кандыба. – Объясните, что все это значит.

– Вы задержаны. Не буду перечислять длинный список ваших злодеяний, вы и без нас в курсе. Вопрос по существу – где краденые полотна русских мастеров?

– Ничего более глупого я не слышал, – сказал Кандыба, налив еще стопку. – Не хотите? – кивнул он на бутылку с прозрачным, как слеза, спиртом.

– Нет… Где вещи, Сергей Федосович? – Я присел напротив него. – Вы должны понять – проигрыш есть проигрыш. Волох понял, что проиграл. Он опытный картежник. Пора и вам понять.

Он молчал.

– Они здесь, – продолжал я жонглировать словами. – Мы разберем весь дом по кирпичику. Отбойным молотком. Весь участок перероем. Но найдем все. Просто это займет много времени. И картины могут пострадать от варварства нашего.

– Да. Могут пострадать. От варварства, – кивнул Кандыба. – Ладно. Пошли…

Мы спустились в подвал. Я держал его в поле зрения. И ждал какой-нибудь гадости. Например, он выхватывает с полки заряженный обрез и всаживает в нас заряд. Или подрывает гранату. Или нажимает на кнопку, и весь дом взлетает в воздух – ну, это уже из области американских боевиков.

Обошлось.

Он зажег тусклую лампочку. Откинул в сторону несколько ведер. Пошарил рукой под низким, почти касающимся головы, потолком. Оттянул что-то со щелчком. И толкнул стену.

Такое тоже в кино бывает. И очень редко – в жизни. Кусок стены провалился вперед. И образовался зияющий проход.

– Гробница Рамзеса, – оценил подвал Железняков. Я прошел вперед, спустился на несколько ступеней. Железняков спускался, придерживая под локоть хозяина дома.

– Осторожнее, – прикрикнул Кандыба. – Справа выключатель. Еще повредите по-медвежьи что-нибудь!

Я нашарил выключатель. Нажал на него.

И остолбенел…

Просторное помещение – метров сто пятьдесят квадратных. Датчики, как в музеях, – влажность, температура.

Мини-галерея. Десятки полотен, освещение соответствующее. Сделано по высшему разряду.

Свет из мягких светильников лился на прекрасные лики, живущие в глубине старых полотен. На выпавшие из цепи времени пейзажи – осколки прошлого, того мига, когда художник сидел с мольбертом, и в его лицо дул ветер, который так хотелось запечатлеть на полотне.

Несколько картин были сложены в углу. Им не хватило места.

Рядом со мной застыл Кандыба. Он молча разглядывал картины. И я видел в его глазах тоску. Он прощался со своими любимыми полотнами. Подошел к портрету Рокотова, провел пальцами по раме. Я не стал его останавливать.

– Зачем вы все это сделали? – спросил я.

– Я люблю эти картины. Вам этого не понять.

– Страстно любите?

– Страстно, – кивнул он.

– И за них людей убивали?

– А кому нужны люди – грязные, низкие скоты, думающие лишь о своем брюхе? – обернулся он ко мне. Глаза его горели. Ему бы сейчас на трибуну. – Все, что в них есть лучшего, – в этих полотнах. И я не хочу их делить с быдлом. Это только мое. Русская живопись. Великая живопись… А ее продают, как девку на панели. В нее вкладывают капитал. Эти вещи выше того, чтобы ими торговали, как семечками…

Я немножко передернул плечами. Сейчас в его глазах было безумие.

– Нет такого, что чего-то стоит в жизни. Есть только это, – он провел ладонью по картине Шишкина «Дождь».

Распрямился.

– Я в вашем распоряжении, – в нем была снова спокойная уверенность.

И я где-то даже зауважал его с его маниакальной целеустремленностью. Она весьма незаурядна в мире торгашей и крохоборов, свихнувшихся на баксах.

Вот только те три трупа в квартире на Фрунзенской набережной. Это не оправдать ничем.

Баклан работал в этой дыре уже неделю. Точнее, изображал, что работает. Он с детства понял, что самое неприятное – получить грыжу. И всячески опасался этого.

Из колонии он вышел со справкой об освобождении. Ехать ему никуда не хотелось. И нанялся в геологическую партию.

– Будешь хорошо работать, будешь хорошо получать, – с нажимом на «хорошо» сказал вербовщик в Анадыре.

Понятия «хорошо» у бригадира и у Баклана сильно разнились. В понятии бригадира – это двенадцать часов пахоты не за страх, а за совесть, в грязи, машинном масле, разгребая породу гнутой лопатой, а иногда и руками. Ранняя весна, холод. В общем, ничего хорошего здесь не было.

Бригада была на отшибе, в нескольких десятках километров от основного расположения геологической партии, где были и техника, и транспорт, и бухгалтерия, и начальство. В бригаде было человек двадцать. Народец подобрался в основном никчемный – бомжи, протоптавшие ногами весь Советский Союз и не находившие нигде пристанища больше чем на три месяца. Как ни странно, работали они дисциплинированно, и хилого, седого, с морщинистой наглой мордой бригадира по имени Кузьма слушали с полуслова. Баклан, понятно, его слушать не собирался.

На третий день бригадир заключил:

– Не работаешь – жрать не будешь.

– У собаки кость не отнимают, – с угрозой произнес Баклан. С ним так не разговаривают. Уж за ним в случае чего не заржавеет. Недаром сидел за причинение тяжких телесных повреждений.

– Дурную собаку, которая не знает место, сажают на цепь.

– Ты базар-то не гони гнилой, – выпятил челюсть Баклан. – Я тебе быстро усы-то пообстригаю.

Бригадир развел руками.

Естественно, Баклан работать не стал уже из принципа. И на ужин ему сказал бомж, бывший у них «коком»:

– Не положено.

– Ты чего, фуфел, волну гонишь, а? Я тебе сейчас твою кастрюлю вместо шапки надену!

– Что за шум? – спросил бригадир,

– Это твои фокусы, командир? – с угрозой произнес Баклан.

– Не заработал, – оборвал бригадир.

– Ах, не заработал, – он протянул руку к половнику, зачерпнул кашу и размазал по лицу бригадира.

Толпа зашумела. Пара бомжей двинулись к нему.

– Ну, подходи! – Баклан выдернул из сапога заточку. – Давай, падлы! Давай!

Один из работяг взял лопату. Другой потянулся за прутом. И Баклан вдруг понял, что сделал что-то не то. Он всегда осознавал это уже после того, как все было сделано.

– Не надо, – поднял руку бригадир. – Тут же не беспредел.

– То-то, – осклабился Баклан. Он распрямился гордо, ощутив себя победителем.

Есть ему дали. И он уже в радужных мечтах ощущал себя королем. Подожмет тут всю эту шушеру, крутым заделается. Как вор на зоне – на него все пахать будут, план закрывать, а он будет сидеть и плевать в потолок. Испугался его бригадир. Куда ему против Баклана? Да никуда. Боится, козел. Боится.

– Зря ты так, – подошел к нему вечером потертый, будто его протащили по дну реки, бродяга. – Плохо ты себя вел. Кузьма не любит.

– А я в зад вашего Кузьму, – пообещал он.

– Ox, – с сожалением вздохнул бомж.

Утром Баклан опасался, что его понт перестали принимать всерьез, что сейчас навалятся и врежут ему за все. Но есть ему дали без звука. Он уселся на лавку под тентом, и вокруг него образовалось пустое пространство, будто он заражен страшной болезнью. И даже на работу не пригласили. Так что все получалось по нему.

– Ничего, будут вам порядки, – прошептал он.

В одиннадцать часов послышался гул. Выглянув из барака, Баклан увидел приближающийся вездеход. На нем привозили продукты и все необходимое, а также приезжали всякие типы из «штаба» партии.

Из вездехода выпрыгнул высокий, широкоплечий человек в военном комбинезоне – чистом и выглаженном. Баклан сплюнул. Он ненавидел таких чистюль, интеллигешек и вообще очкариков. Бесполезные люди. Самомнение огромное, пока первый раз им по хрюкальнику не въедешь. А потом куда все девается – вместе с кровью и соплями? С «чистюлей» прибыла еще пара человек свиты – один широкоплечий, татуированный, другой высокий, лысый, озирающийся все время, лицо его будто гирей прижали – все внутрь вдавлено. Он сразу мутным взором срисовал Баклана, и Баклан нагло ухмыльнулся..

Баклан улегся на ложе и прикрыл глаза. Ему было скучно, но в общем-то не так уж и тоскливо.

Потом пришел бригадир и, стараясь не смотреть на Баклана, сказал:

– Иди. Начальство зовет.

– Кто?

– Бугор.

– Это тот профессор с манжетами? – презрительно сплюнул Баклан.

– Он.

– Ладно. Как начальство не уважить. В вагончик, в котором обитал бригадир. Баклан зашел – руки в карманах. Там сидела вся троица.

– Вот, значит, нарушитель спокойствия? – улыбнулся Бугор.

– Ну а че?

– Да ничего, – подал плечами Бугор. – Работать надо.

– Где это видано, чтобы рабочий класс не кормить.

– Рабочий класс – это который руками работает, – спокойно произнес Бугор. Он говорил, слегка улыбаясь, так что Баклан ощущал – его выдвинутая челюсть, и руки в карманах, и блатные словечки, и кураж – все мимо. – А вы обычный мелкий уголовник.

Он говорил на «вы», не тыкал, как все тыкали Баклану всю жизнь, не матерился, не орал, как положено начальнику партии. И это тоже выводило Баклана из себя.

– Где это видано – по двенадцать часов в дерьме копаться, а, начальник? Я чего, дурной, а? Я что, опущенный, да?

– Пока нет, – спокойно произнес Бугор.

– Э, ты чего, мужик? – прищурился Баклан.

Но Бугор уже отвернулся от него, потеряв всякий интерес.

– Поехали, – сказал он.

Его сопровождающие встали… Он обернулся, окинул Баклана с ног до головы пронизывающим взором.

– Знаете, наш коллектив крепко держит переходящее Красное знамя. Потому что работают все. Не за страх, а за совесть…

– И на хрен? – не нашелся сказать ничего лучшего Баклан.

– А любимая песня здесь «Увезу тебя я в тундру».

– Ага, нанайские танцы, – усмехнулся Баклан уже вслед уходящим.

Когда он вернулся, его бил колотун. Он пытался преисполниться к самому себе гордости, что даже самого главного послал на хрен. Что сделает? Выгонит? Пускай. Баклану разонравилось тут уже на третий день. И задерживаться он здесь не собирался… Вот только пугало то, с каким видом глядел на него Бугор. Как на пустое место. Как на предмет, который то ли стрит переставлять на другое место, то ли нет…

– «Увезу тебя я в тундру», – хмыкнул Баклан. – Во мудило…

Приехали за ним ночью. Трое бугаев. Фонари в лицо. Ружье в морду.

– Заточку, – потребовал тот, лысый, который приезжал с Бугром, у которого морда вдавлена.

– Пошел ты… – начал было Баклан.

Тут ему и съездили от души по морде тяжелым прикладом.

А потом кинули в кузов вездехода. Везли долго.

– Знаешь, что значит – увезу тебя я в тундру? – спросил человек с вдавленным лицом.

– Нет, – прошептал избитый Баклан.

– Это значит, что обратно из тундры обычно не привозят… Ты понял?

– П-понял…

– Нет, ты не понял…

Так Баклана никогда не били. Расчетливо. С час где-то. Он терял сознание. Приводили в себя. Потом опять били. И выбивали все человеческое.

– Ну что, петухом, значит, тебя сделать? – спросил широкоплечий, со вдавленным внутрь лицом.

– Дурак был! Простите! – прошептал Баклан.

– Простить? – спросил человек с вдавленным лицом.

– Да ладно, Волох, – кивнул его напарник, – Все-таки из своих, только от хозяина.

– Мозги отшибли там, – сочувствующе кивнул Волох. – Ладно. Живи. Только учти – ты теперь наш раб. Ты нам обязан жизнью. Понял?

– Да.

Работать не за страх, а за совесть его уже не надо было заставлять. Надо ли говорить, что бригадир давал ему работу похуже. Но Баклан был не в претензии. Он в ту ночь понял, что такое, когда твоя жизнь тебе не принадлежит. Что такое, когда тебя превратили в отбивную.

Он понял, каким идиотом был. Ему повезло, что Бугор – а это был начальник партии Сергей Федосович Кандыба – его простил, а не раздавил сразу.

Кандыбу все, начиная от бомжей и кончая инженерами, боялись до трясучки. Он был настоящий хозяин. Делал тут, что хотел. Это была его вотчина. Сюда не лез ни один проверяющий. Тут все было отлично. Это был образцовый коллектив. И тут варились какие-то большие деньги. На чем – вникать никому резона не было. Это было слишком опасно для здоровья.

Два месяца Баклан отпахал в бригаде. Потом приехал Волох.

– Надоело киркой работать? – спросил он.

– Надоело, – кивнул Баклан.

– А будешь. Хотя…

– Что надо?

– Можешь с нами…

– С кем?

– Такая добровольная народная дружина. Порядок поддерживаем. Занятие не вредное. Тройная зарплата. Двойная пайка. Согласен?

– Да, – кивнул Баклан.

– Всех не берем…

Ни о какой милиции в тундре не слышали. Один милиционер на три тысячи километров. Поддерживали порядок своими силами. С помощью Волоха и его подручных. Попросту карательного отряда.

У Баклана не раз подкатывал комок в горлу от ужаса, когда он вспоминал, как разговаривал с Волохом. И как дерзил самому Бугру – единственному человеку, которого сам Волох боялся.

В общем. Баклан вступил в «опричнину». А потом была ночь. Был рев мотора, и вездеход трясло на ухабах. «Увезу тебя я в тундру». Только на тот раз из тундры человека не привозили.

– На, – сказал Волох, протягивая нож Баклану.

– Нет! – крикнул он.

– Что, впервой?

– Нет! – крикнул Баклан.

– Ну так…

Баклан зажмурился и вонзил нож в человека… После этого прошло много лет. Судьба у Баклана была дурацкая, как и он сам. Пристраивался к командам. Рэкетировал. Грабил на улицах. Шарил по квартирам. Несколько раз его чуть не пришили за дурной нрав да за бесчестность – была у него склонность подворовывать у своих. Прибился он к Ревазу Большому. Грабили антикваров. И однажды поехали в Москву.

В Москве они поселились в больнице. Красоты города Баклана не интересовали. Интересовали его иномарки и шлюхи, но шлюхи в Москве были слишком дорогие. В общем, в Москве делать ему было нечего.

Нужно было взять квартиру. У Баклана были незаурядные способности вскрывать двери – хоть железные, хоть какие. Золотые руки у него были. Они сделали вылазку, исследовали дверь, и Баклан сказал, что откроет ее за пять минут. Порешили через три дня брать хату.

После этого Баклан завалился в кабак. Надоели ему и кореша, и больница, и медсестричка, которую он хотел затянуть в угол. Она отбивалась, а Реваз дал ему по физиономии, как будто кувалду уронил.

В кабаке звучала из динамиков песня Алены Апиной. Перед Бакланом стоял графин с водкой. Баклан наслаждался жизнью.

Тут к его столику подсели. Даже не посмотрев кто, Баклан кинул презрительно:

– Глаза разуй. Тут занято.

– Баклан. Пьянь, – произнес человек, кивая на графин с водкой.

– Волох? – сдавленно произнес Баклан, и тут же хмель выветрился из его головы.

– Я, родной.

Баклан сглотнул. Прошлое мигом навалилось на него, как поет бард, «медвежьей тушей на плечо». И заиграло в голове «Увезу тебя я в тундру».

– Чем занимаешься? – спросил Волох. И Баклан, выслуживаясь, как когда-то (старые навыки и страхи, оказывается, никуда не исчезают, а только отдаляются на время), выложил все. Несколькими вопросами Волох вытянул и о Ревазе Большом, и о заказе. И кое-что о заказчике.

– Молодец, – сказал Волох, поднимаясь. – Будет тяжело – звякни.

Когда ушел, Баклан ударил себя рукой по голове. Что же он натворил? Зачем наговорил все Волоху? Но сказанного не воротишь.

Взяли квартиру Марата Гольдштайна без сучка и задоринки. Потом отдали вещи заказчику. И можно было выпить за хорошее начинание – тем более было еще два заказа.

Баклан не понимал, какой толк в картинках. Но знал, что стоят массу денег. Кроме того, давно решил отчаливать от своих корешей. И заняться тем, чем занимался не раз, – крысятничеством кражей общей добычи.

Это оказалось несложно. Реваз Большой встретился с заказчиком. Переложил в машину того сумки с вещами. Заказчик отчалил. А Баклан на угнанной машине проследил за ним и установил, где тот прячет картины.

А через пару дней он залез на ту квартиру и прихватил несколько картинок. Спрятал их надежно. И в тот же день его повязала милиция…

Осенью экспертиза Всероссийского института судебной психиатрии имени Сербского дала однозначное заключение – испытуемый Кандыба страдает психическим заболеванием, невменяем по отношению к инкриминируемым ему деяниям.

С моим старым приятелем – психиатром из Сербского – я встретился в пивном баре.

– Как же вы так? – спросил я, когда мы оприходовали уже по кружечке пива и приступили ко второй.

– А как мы могли признать его нормальным, если он полный псих, – пожал плечами психиатр, словив в воздухе никому не видимую, кроме него, мушку.

– Незаметно что-то было, – сказал я.

– А почему ты должен был что-то заметить? У него была в жизни зацикленность на одной идее. Его жгла единственная страсть – заполучить понравившиеся ему произведения искусства. И он стремился любыми путями достичь этого. А так как был человек денежный и деловой, располагал значительными ресурсами, то у него это получалось.

– Такую паутину сплел. Психу это по силам?

– Ну и что? Психам очень много по силам. Сумасшедшие, реализуя свой бред, демонстрируют порой чудеса интеллекта и физической силы.

– И когда он стал шизиком? – Я отхлебнул пива и внимательно посмотрел на психиатра.

– Болезнь, возможно, десятилетия дремала в нем, никак себя не проявляя по большому счету. И однажды был какой-то стресс. Был толчок. И остальной мир для него будто поблек. Все сконцентрировалось на них – на живописных полотнах.

– Сверхценная идея?

– Да.

– И тогда в ход пошли старые связи?

– Вот именно.

Я еще отхлебнул пива.

Да, дела у Кандыбы, когда он руководил геологоразведочными партиями и различными структурами по самым отдаленным местам СССР, шли неплохо. Находил полезные ископаемые, был на хорошем счету, себя не забывал – занимался махинациями. Но однажды он сказал себе – баста. И вернулся в Москву.

В Мингеологии его ждала приличная должность. Заодно он защитил диссертацию, преподавал на кафедре в геологоразведочном институте. Все шло нормально, но тут началась перестройка. И он, плюнув на все, ушел в бизнес, где быстро нашел свое место. Не дикие деньги, чтобы замки покупать. Но хватало, чтобы чувствовать себя свободно и собирать коллекцию.

Так он и жил. Поднимал свою фирму. Вкалывал там, не щадя себя, как вкалывал всю свою жизнь. От конкурентов отбивался, пристроив для этого дела Волоха и его уголовников.

Никто не задирался с Бугром. Легенды о нем еще с Магадана и Чукотки шли.

И тут произошел момент фиксации, как говорят психиатры, на сверхценной идее. Внешне он оставался сильным, уравновешенным, человеком, и никто не предполагал, какие ураганы сотрясают его внутри.

Когда он решился в первый раз привлечь для пополнения своей коллекции Волоха? Когда увидел в частной коллекции изумительный портрет Рокотова, который, как он был уверен, должен принадлежать ему и только ему, ибо остальные недостойны его. А ему отказали во владении этой вещью.

Сперва Волох и его команда бескровно чистили коллекционеров – один за другим пошли кражи, разбои. Кандыба аккуратно расплачивался за работу, но вещи по большей части оставлял себе, лишь изредка сбывая одну-другую через десятые руки. Кандыба был одержим страстью – он создавал свой музей.

Музей – это было его любимое детище. Вряд ли строители представляли, зачем роют этот бункер. Но сам он отлично знал, какой музей ему нужен. Строил подальше от посторонних глаз, чтобы иметь отдохновение души. Чтобы иметь свой остров счастья в безумном мире.

С Тарлаевым все началось так же, как и с другими. Кандыбе сильно приглянулся Левитан. Профессор это полотно продать отказывался. Отказ означал приговор.

– Есть один человек, – сказал Кандыба Волоху. – Надо забрать вещи… А самого…

– Что самого? – спросил Волох.

– В тундру…

– Понятно.

Кандыба пообещал профессору помочь в продаже Сарьяна за пятнадцать тысяч долларов. Под видом покупателя в квартиру послал Волоха. Расстрелять трех человек для того труда не составило.

Однажды Волох узнал, что барыга Лабаз ищет покупателя на Кустодиева. И решил приготовить сюрприз Бугру. И стену кровавой галереи украсил еще один портрет.

Что касается Горюнина, то у Кандыбы с ним были давние счеты. А геолог никогда не забывал ни добра, ни зла. Десять лет назад Горюнин сильно обошел Кандыбу, который тогда это простил. На время. Чтобы посчитаться позже.

Случай представился, когда Волох в Москве случайно встретился с Бакланом и тот рассказал, что есть мысль вычистить квартиру коллекционера по заданию Горюнина. Волох знал о слабости босса к хозяину «Московского антикварного мира».

Дальше все оказалось просто. Помощники Волоха проследили за антикваром и вышли на квартиру, где тот хранил краденое из квартиры Марата Гольдштайна. Они и не ведали, что Баклан установил это хранилище таким же образом.

И тут у Кандыбы возникла идея сдать Горюнина властям. На счастье на аукционе подвернулся я.

Дальше все было так. Ребята Волоха влезают в квартиру Горюнина, выметают оттуда полотна, краденные у Гольдштайна, и оставляют пару картинок из коллекции Тарлаева. Задумка проста – милиция арестовывает Горюнина и Реваза, выбивает из них, где лежат вещи, и находит полотна, принадлежавшие убитому – а если, случись, признания милиция не добьется, то ей можно помочь найти хранилище. И тогда на всей компании виснет убийство.

Но тут вкрался случай. Баклан, пока его кореша жрали арбуз с виски, навестил тайник антиквара, обнаружил там меньше, чем ожидал, и с горя прихватил этюды с квартиры Тарлаева. Так что не удалось свалить на Горюнина и Реваза убийство.

Ни в Калужский, ни в Питерский музей Волоху лезть не хотелось. Он себе представить не мог, что это возможно. Но Кандыба стоял на своем. И обещал очень неплохие деньги. У Бугра замкнуло, а Волох знал, что в таких случаях дешевле пойти ему навстречу. Сначала Волох хотел просто отправиться в Санкт-Петербург, попьянствовать там, а потом заявить, что никаких подходов к музею нет. Но из добросовестности решил приглядеться к охране музея. На второй же день он понял, что охрана там дырявая и провести операцию будет не так уж сложно. И коллекция пополнилась еще двумя прекрасными экспонатами.

Каким-то образом, это так и осталось невыясненным, Кандыба узнал, где хранит запасы Стружевский. На свое горе бравый проводник поезда «Лев Толстой» имел две картины, которые должны были украсить подпольную галерею. А потому судьба его ждала незавидная.

Кандыба вошел во вкус решать свои проблемы чужими руками: вместо того чтобы убивать и грабить Стружевского, он просто сдал его мне. А Волох отправился на его дачу за картинами, которые успешно добыл.

Единственно, чего не рассчитал Кандыба, – что мы отпустим Стружевского. Когда тот понял, что его обокрали, пошел по связям, по тем, кто мог это сделать. А главным его подозреваемым был геолог.

– Стружевский начал названивать Кандыбе, угрожать выцвести на чистую воду. На какую воду его может вывести проводник, геолог точно не знал. Но решил не искушать судьбу. Договорился с ним о встрече и послал вместо себя Фунтика с пистолетом.

Кстати, на дело Фунтик отправился с тем самым пистолетом, из которого расстреляли семью профессора Тарлаева. Волох приказал Фунтику бросить пистолет в реку, а тот пожалел. И деньги, которые ему выделили на приобретение нового оружия, присвоил. Он просто не мог представить, что какой-то очкарик в белом халате, глядя в микроскоп, способен по пулям установить, что они выпущены из одного пистолета.