Текст книги "Бугор"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Третий мой звонок был в Анадырь – на Чукотку. Я дозвонился до заместителя начальника уголовного розыска.

– Как погода? – спросил я.

– Потепление вот, – сказал замначальника. – Пятнадцать градусов.

– Не густо. – Я ему объяснил ситуацию и попросил:

– Мы запрос пришлем. Но нельзя ли как-то убыстрить? Сориентировать сотрудников, пошарить по банкам данных. Получится?

– Уже получилось, – сказал заместитель начальника розыска. – Да помню я Волоха. Он сидел здесь, в двадцатой ИТК. Потом был на выселках. Я старшим участковым работал. Он на моей территории. У меня сердце ухнуло.

– А подробнее можно на него данные получить? – спросил я.

– Подошлем… Волох. Зверюга тот еще. Убийца настоящий. И сидел за убийство.

– Годится.

– Его наш бывший опер хорошо знал. Он сейчас старший важняк в ГУВД Московской области.

– Как фамилия?

– Володя Толкушин. Поспрашивайте его. Он с Волохом немало общался.

– По поводу?

– Кассу взяли тогда совхозную, кассира грохнули. Волох одним из подозреваемых был. Потом исполнителей нашли. Но я до сих пор не уверен, что Волох к этому руку не приложил.

– Вышел сухим из воды.

– Да, тут у него большая практика…

Все, дальше по регионам пока можно не отзваниваться. Зацепили рыбку.

В ГУВД области, в отличие от Петровки, рабочий день начинается в девять. У нас – в десять.

Я посмотрел на часы. Восемь. Время есть. Я уронил голову на руки. И очнулся в четверть десятого.

Прозвонился в дежурку областного розыска. Толкушин действительно работал у них. Мне дали его рабочий телефон.

Оперативника поймать на работе не так легко. Особенно когда он обслуживает Московскую область. Но мне повезло.

– Толкушин у телефона, – услышал я солидный бас. Я поздоровался. Представился.

– Не хотите поделиться воспоминаниями? – спросил я.

– По поводу? – озадаченно спросил Толкушин.

– Чукотские времена.

– А что там?

– Клиент нарисовался в Москве. Волох.

– Помню. Тогда мы его в изолятор опускали…

– По совхозной кассе.

– Точно…

– Вину не доказали.

– У меня-то потом уверенность появилась, что он ни при чем. Исполнителей нашли. Хотя некоторые наши до сих пор думают, что без его идей тут не – обошлось. Но у него тогда другие заботы были.

– Какие?

– Он на выселках был. Пристроился на работу. И с одним ушлым руководителем производства там спелся. Руководитель дела ворочал. А Волох ему помогал…. Приезжайте. Разговор длинный.

– Когда ждете?

– Если к двенадцати?

– Хорошо…

После совещания я подробно обрисовал сложившуюся ситуацию начальнику отдела.

– Во, я же чувствовал – тут что-то нечисто, – сказал Буланов удовлетворенно.

– А теперь мы уверены, – сказал я.

– Ну что ж. Флаг тебе в руки, – сказал полковник. – На Белинку надо? Езжай. Поворачивайся. Нечего в компьютеры играть…

– Уже еду…

ГУВД области и МВД России образовывали единый комплекс старых желтых московских зданий с просторными бериевскими подвалами. Раньше все знали, что МВД располагается на Огарева, 6, а ГУВД области – на Белинского, 3. Эти переулочки как раз следуют один за другим. Не знаю, чем Огарев и Белинский не угодили, но улицы, названные их именами, новые власти переименовали. Теперь это были Газетный и Никитинский переулки, что звучало достаточно пресно. Это какая-то раз в несколько десятков лет обрушивающаяся на Россию из космоса болезнь – все переименовывать. То росли как грибы улицы Пятидесятилетия и проезды Шестидесятилетия Октября. Теперь возвращают старые названия – Могильный проезд, Болванов переулок, улица Большая Помойная.

Я прошел через бублик металлоискателя в ГУВД, протянул удостоверение сержанту. Поплутал по коридорам. И очутился в уголовном розыске.

Толкушин оказался невысоким, седым, худощавым человеком лет сорока на вид. Сочный бас в таком теле был весьма странен, будто взаймы взят у кого-то большого и толстого.

В кабинете стояло четыре стола, но, кроме Толкушина, сотрудников не было.

– Коллеги на боевом задании? – поинтересовался я.

– Территория вон какая. Неделями рыскаем по всей области, – Толкушин показал на карту. – Хотя для меня это не концы. Это просто отдых.

– Да, на Чукотке расстояния посерьезнее.

– «Только самолетом можно долететь», – пропел он. – Да и то не всегда. Арестованных месяцами вывезти не могли. На весь округ – девять человек уголовный розыск. Неделями до места происшествия не доберешься… А здесь – электрички ходят. Автобусы.

– Цивилизация.

– Да уж… А там сейчас нерест пошел, – мечтательно произнес он. – Рыба. Природа.

– Гложит тоска-то?

– Да. Но с другой стороны – это вымирающий край. Десять лет назад жило сто пятьдесят тысяч. Сейчас едва восемьдесят осталось. Япошки выкупили право рыбачить там, подгоняют к бухте сети, перекрывают ее и всю рыбу без остатка гребут. А нашим хоть бы хрен… Разруха. Будто Мамай прошел. Поселки стоят, не поверишь, как после нейтронной бомбардировки. Квартиры с холодильниками, телевизорами. Въезжай и живи.

– Чума была?

– Победа экономических реформ. Отопление зимой выключили, и людей самолетами эвакуировали. Двадцать килограмм разрешали брать с собой – не больше…

– Жуть, вообще-то…

– Еще какая. На вертолете над поселками летишь и видишь мертвые улицы. Где в домах стекла выбитые, где целые, но нет жизни. Это как земля после биологической войны.

– После экономической войны, – сказал я.

– Да… Военные раньше поддерживали жизнь в поселках, их станции электричество давали. Теперь военных выводят оттуда, да так, что они бронетехнику там прямо бросают – дешевле бросить, чем вывезти… Это действительно чума… Чаю хотите?

– Хочу.

– Как раз горячий.

Он взял чайник «Мулинэкс», стоявший на тумбе, налил в чашку кипятку.

– Заварку сами бросайте. Сахар. Конфеты.

– Спасибо.

– Кстати, мы два опера. На «ты»?

– А как же.

– Так насчет Волоха, – Толкушин отхлебнул чая и кинул в рот кусок сахара. – Конечно, гад первостатейный. Из злости весь спаян. На чем он нарисовался?

– Разбой. Убийство трех человек – хозяев квартиры.

– Мог. Влегкую. По-моему, ему человека убить – что муху. Готовый киллер…

– Куда он потом делся?

– Отбыл срок и убыл в неизвестном направлении. Сам он из Тверской области… Самое интересное, что год назад мы проводили мероприятия. Малину одну накрыли. Он там был.

– Волох?

– Да.

– И что он тебе сказал?

– А ничего. Я его не лично, а на видеозаписи видел. О назвался перед камерой. Паспорт при нем. Одет прилично. Права не качал. Его подержали несколько часов и отпустили.

– И больше не попадался?

– Он в Ногинском районе периодически появляется. У него там приятели по зоне. Но я закидывал крючок – конкретных его делах ничего не известно.

– Тогда чего он там тусуется?

– Он игрок страстный в карты. На катранах время от времени по Москве и по области возникает…

Катраны, объясняю для малограмотных, – это такие пр. тоны для игры в карты. Значит, Волох картежник. Уже ко что, – подумал я и спросил:

– Последний раз он когда возникал?

– Недели три назад.

– Три недели, – повторил я задумчиво.

– Да. Где-то так. Есть еще один момент очень любопытный.

– Какой?

– Кликуху он сменил… Это бывает. Они и фамилии меняют. Им кличку сменить…

– И кто он теперь?

– Богатый.

– Богатый. Интересно… Если нарисуется – свистни, – попросил я.

– Без вопросов. И что с ним делать будешь?

– Упакуем. И будем крутить основательно.

– Но это нелегко. Он никогда и ни в чем не признавался. Ни разу.

– И не надо, – я отхлебнул чай и – поставил чашку. – Спасибо за приют да ласку.

– Давай, – он крепко пожал мне руку.

Следователь Московской городской прокуратуры Гришка Бабин предъявил фототаблицу слегка испуганному, настороженному мужичонке с красными склеротическими веками, какие бывают у алкашей со стажем. На мужичонке был кургузый обуженный пиджачок и потертые джинсы с пузырями на коленях.

– Узнаете кого-нибудь? – спросил Бабин.

– Да, – кивнул мужичонка. – Вот эта морда очень похожа.

– По каким признакам вы его опознали? – спросил следователь.

– Да по каким признакам? Рожа какая-то втянутая. И губа приподнята. На вампира похож из фильма вчерашнего. По РТР шел. Не видели?

– Ближе к делу…

– А. Он это… Неприятный. Ох неприятный. Сволочь, по-моему…

Следователь оформил протокол опознания. Все присутствующие поставили свои подписи. И наконец мы остались с Бабиным вдвоем.

– В точку опознал, – потер я руки.

– Ты сам для себя уверен, что это он? – напряженно осведомился Бабин.

Он был следак из молодых и немного повернутых на этой работе, готов хоть в огонь, хоть в воду. Мы с ним уживались по этому делу прекрасно.

– Он, – кивнул я.

– И где он сейчас?

– Запрос в Тверскую область послали. Прописан там. Но уже два года как не появлялся.

– Жена, дети там не плачут? – спросил следователь.

– С женой разведен. Двое детей есть, но папаше на них плевать…

– И где сейчас может быть?

– В Ногинске его видели. По базе данных РУБОП, он под новой кликухой проходит как связь нескольких авторитетов Москвы.

– Что нам с ним делать? – Бабин положил протокол опознания во второй, прилично растолстевший том уголовного дела.

– Искать. Опускать в камеру. Проводить опознание, уже не по фотографии, а по натуральной морде. И колоть его. Колоть.

– Может, поводить его по городу, связи выявить?

– Я бы не стал рисковать. Он ушлый. Десять раз перепроверится. А срисует наблюдение – и ищи ветра в поле.

– Может быть, – не слишком уверенно сказал Бабин. Наверное, действительно было бы лучше потаскать Волоха по городу. Тем более, говорят, он не колется. И если наружка будет работать хорошо, ничего он не заметит. Но у меня почему-то была уверенность, что брать его надо сразу. На интуитивные сигналы я привык обращать самое серьезное внимание.

– Берем его, – сказал я. – Потом заказчика.

– Заказчика, – задумчиво произнес следователь. – Ох, странная вся эта история.

– Все нормально. Он это.

– Пока не доказано.

– Так давай доказывать.

– А мы что делаем?.. Вот уж заказчика надо обкладывать со всех сторон. Наружка, прослушка, – сказал Бабин.

– Обложим.

– Но главное, нужен Волох. И в ближайшее время.

– Нужен, так будет…

Все воскресенье мы возились с Измайловским вернисажем. Излюбленное место сбыта краденого антиквариата – это так называемые серебряные ряды. Они состоят из бесконечных лотков, на которых можно найти и серебро, и золото, и чугунный утюг начала века. Хочешь – вон тебе археологические экспонаты – какие-то наконечники от стрел, браслеты, изъеденные влагой. Хочешь – старинные фотоаппараты. Большинство вещей было для психов, одержимых манией погружения в прошлое – ржавые игрушки пятидесятилетней давности, трехкопеечные монеты, кружки, чашки – ненужный хлам. Отдельные лотки были с блестящими самоварами, неожиданно взлетевшими лет пять назад в цене. И отдельный ряд – иконы, частью осыпавшиеся, частью отреставрированные, попросту записанные заново. И на треть – ворованные.

Там всегда вращаются темные субъекты. Они нас и интересуют. Прошла информация, что какие-то протокольные рожи подторговывают крадеными орденами. На встречу с ними мы и поехали. И быстро окучили троих гавриков-орденопродавцев – все из одной компании. У одного был чемодан, в котором лежало несколько десятков советских орденов и медалей. Ордена Славы и Отечественной войны второй степени толкали по десять-двадцать долларов. Более солидные ордена предлагали за более солидные цены.

Пик ажиотажного интереса к орденам миновал, но спрос остался. На заре перестройки на Западе к советским орденам возник большой интерес, и тогда они стали появляться на аукционах в Лондоне и Нюртингене, специализирующихся на торговле орденами. Цены зависели от количества награжденных. Например, ордена Ушакова первой степени, которыми награждено 47 человек, Нахимова первой степени – его удостоились 80 героев, при стартовой цене две тысячи долларов уходили за тридцать-сорок тысяч. Естественно, при наличии документов на них. Цена орденов Ленина поднималась до восьми тысяч долларов. Однажды произошло невероятное событие – был продан орден Победы – вещь бесценная, уникальная с художественной точки зрения, усеянная драгоценными камнями. Им было награждено двадцать человек такого масштаба, как генералиссимус Сталин и маршал Жуков. Он в принципе не мог оказаться на аукционе, поскольку после смерти орденоносца сдается государству. Орден Победы, которым наградили румынского короля Михая, продали за четыре миллиона долларов…

Естественно, на Арбате или в Измайлово цены были куда ниже, не вполне достаточные, чтобы подонки стали рыскать по городам и весям в поисках орденов. И, страшное дело, стали грабить ветеранов. Стали убивать ветеранов. Под видом журналистов к ветеранам втиралась в доверие молодая парочка. Внимательно выслушав рассказы о войне, мальчик и девочка превращались в злобных упырей. Однажды они убили легендарного адмирала Великой Отечественной, которого ни снаряд, ни пуля фашистская не брали. После убийства вычислили их за несколько суток. Другие разбойники едва не убили командира авиаэскадрильи женского авиаполка, похитили Звезду героя, два ордена Красного Знамени.

Сегодня ордена сильно обесценились. Внучки тащат «дедовы побрякушки», как они говорят, на толкучку. Неважно, за сколько. Лишь бы на вечер в баре или на дозу героина хватило. Лично я считаю, что торгуют орденами законченные подонки. Беспамятство – это вид безумия. Слишком дорогой ценой оплачены эти ордена, слишком много мы должны тем, кто зарабатывал их, ложась на амбразуры и идя на таран в фанерных самолетах, чтобы какие-то недоноски торговали ими на толкучках.

– Откуда? – спросил я повязанного нами торговца орденами – похожего на обезьяну, длиннорукого, с битой рожей и наглой ухмылкой, без одного переднего зуба.

– От верблюда, – нахально заявил он, потягиваясь на скрипучей лавке в кабинете отдела милиции Измайлова.

Да, на коллекционера он не походил, а походил на урку, притом низшего класса, которые лазят по карманам и квартирам и у которых вместо мозгов гуталин.

– От какого? – спросил я.

– От двугорбого верблюда.

Я ему залепил в ухо. Это для него было привычным. Он завалился на пол и крякнул:

– Сука ментовская…

Получил еще разок.

– Пришибу, – сказал я спокойно.

Силу они чуют. Он тут же заткнулся. И так ничего больше и не сказал.

Мы прозвонили в Главный информцентр, на номерной учет краденых вещей, в том числе орденов. Нам сообщили, что ордена с такими номерами были похищены в Курске. Все сходилось – парни были из Курской и Московской областей. Несколько орденов были с разбоя на квартире.

– Давай включайся, – сказал я подельнику «обезьяны» – молодому, стройному и смазливому парню с пустоватыми глазами анашиста.

– Во что? – спросил он.

– Соловей курский. Твои подельники уже поют, как квартиру на Октябрьской улице Курска взяли.

Он прошептал что-то явно нецензурное,

– Быстрее. Иначе на тебя все повесят. На одного. Они и так уже говорят, что чуть ли не в стороне стояли, а это ты там геройствовал один, – заверил я его.

– Я? – обиженно посмотрел он на меня.

– Ты!

– Это Мартын кулаками на деда махал! Мартын – это была та обезьяна.

– Как квартиру брали? Давай, быстрее! – понукал я.

– Баба у Мартына. Она в РЭУ распределяет ветеранам подарки. Ордена ныне, говорили, немало стоят.

– И?

– Да разве это деньги? Так, фигня. Видик взяли, бабки… А это… Тьфу, железки. |

– А что со стариком?

– Да не убили. Ну, дали немножко деду по башке. Ему на кладбище ползти пора, а он выеживается – я полковник, я солдат.. Ну и получил, солдат, от Мартына так, что сопли только полетели, – парень довольно улыбнулся.

– Сильно получил?

– Ощутимо.

Я отправился к Мартыну. Он сидел на полу в коридоре, злобный, как вонючее, мерзкое животное, пристегнутый наручниками к батарее.

– Значит, полковника-ветерана по голове, да? – Я нагнулся над ним.

Он ничего не ответил.

– Раздавить бы тебя, москита, чтобы кровь ни у кого не сосал, – покачал я головой.

И в сердцах врезал ему легонько ладонью по голове, так что глазки у него на миг закатились. Убивать бы я его не стал, но моя воля – на костылях бы ходил всю жизнь.

Когда он очухался, я его отстегнул от батареи и потащил на разбор в кабинет.

Тут он и раскололся – будто трубу водопроводную прорвало. Рассказал об одиннадцати кражах и двух разбоях. Я чувствовал, что надо додавливать его дальше. Уж точно – одно-два убийства выплывут. Но это найдется кому делать…

Работали мы с этими мерзавцами всю ночь. Запросы делали, названивали по областям. Из одиннадцати краж где-то треть была вообще не зарегистрирована – обычное дело. Оперативники материалы кладут под сукно, дабы не портить статистику. Чтоб процент раскрываемости впечатлял, ведь по тому проценту оценивается работа розыска. И процент этот как гиря, которая тянет розыск вниз. Никто точно не знает, сколько преступлений совершается, потому как значительная часть энергии сыщика уходит на лакировку статистики. Бедный опер вместо того, чтобы работать по раскрытию, проявляет чудеса изобретательности в борьбе за статистические данные. И не такая редкость – задерживаешь шайку, она колется на полсотни преступлений, а из них не зарегистрировано три-четыре.

Весь понедельник дорабатывали эту шайку. На вторник я взял отгул. Проснулся в одиннадцать часов дня в самом благостном расположении духа и решил про себя палец о палец не ударить весь день. Послать всех к чертям. Не откликаться на телефонные звонки.

Но телефонные звонки неожиданно посыпались как из рога изобилия. Врожденный рефлекс не позволял мне игнорировать их, и я брал трубку.

– Алло, Алексей, в воскресенье в Лондон летит мой знакомый. Не хочешь Котенку что-то передать? – Это Надя.

– Конечно, хочу.

– Тогда подъезжай завтра.

– Хорошо…

Через десять минут опять звонок.

– Леша. Это я.

– Я бывают разные, – отвечаю.

– Не занимайся глупостями. Это "я" – означает Киру.

– Нам раздали билеты в театр, – заявила она. – Пойдешь?

– Нету времени.

– У тебя на меня никогда не бывает времени, – начинались привычные обиды. – По-моему, ты пользуешься мной лишь в определенных целях.

– Кира, я устал.

– Я тоже устала!

Время от времени на Киру нападает истеричное настроение, и тогда она бывает недовольна мной и моим отношением к ней. Она впадает в депрессию и требует, чтобы я выслушивал ее с проблемами, большей частью коммерческими ил| касающимися взаимоотношений с многочисленными родственниками. Или начинает упрекать, что мы никуда вместе на ходим, что у всех мужики как мужики, цветы дарят, под ручку выгуливают. Это бзик всех женщин. Им хочется, чтобы их выгуливали, как породистых собак. Или им хочется выгуливать своих породистых кобелей, чтобы все видели. Я не люблю ни выгуливать, ни выгуливаться…

– Все, пока, – сказал я. Хлоп трубкой об аппарат. Придется завтра мне ей звонить. Наводить мосты. Она чувствует себя обиженной. И мне ее жалко. Все-таки я слишком хорошо отношусь к ней. В ее словах и поступках есть что-то такое, отчего на нее невозможно обижаться. Не обижаемся же мы на кошку, которая царапает нас. Такова ее природа – царапаться.

Снова зазвонил телефон.

Нет, на это раз я не подойду… Третий звонок. Пятый. Седьмой. Звонил кто-то шибко настырный.

– Алло, – произнес я. Звонил Женька.

– Привет, – воскликнул он бодро.

– Тебя приличиям в Морфлоте не учили? Если к телефону не подходят, значит, никого нет дома. Или не хотят никого слышать.

– Тебе Толкушин звонил. Говорил, что-то срочное.

– Срочное, – у меня радостно екнуло внутри. – Ты там один?

– Железняков в отгуле тоже. На дачу укатил.

– Ладно. Никуда не двигайся. Жди моего звонка… Я надеялся, что Толкушин искал меня не просто так. Я дозвонился до него.

– Это Тихомиров.

– Здорово, – сказал Толкушин.

– Мой возник? – спросил я.

– Возник.

– Где?

– В Москве ворюги собираются. Катран у них. Краса и гордость блатная встречается.

– И что вы будете делать?

– Ты Волоха забивать на нары будешь?

– Да, обязательно.

– Тогда поехали. С СОБРом решили этот катран обшмонать и кой-кому харю отполировать. Мне там двух человечков надо взять.

– Когда?

– В десять вечера приличные люди на катран съезжаются… Значит, в одиннадцать мы их прихватим.

– Где встречаемся? – Я сжал трубку телефонную так, что она едва не треснула.

– Подъезжай к нам часов в семь, – прикинул Толкушин. – Переговорим.

– Утрясли. Буду.

– Они своего соглядатая выставили, – сказал командир собровской группы, протягивая Толкушину бинокль.

Мы стояли на пропахшей каким-то кислым запахом лестничной площадке седьмого этажа дома в центре Москвы. Отсюда просматривался вход в пятиэтажный желтый, весь какой-то покорябанный старый дом с печными трубами на островерхой крыше. Печки там лет сорок не топили, но трубы остались.

– Вон тот? – спросил Толкушин. – На лавочке в черной рубахе?

– Да, – кивнул собровец. – Наверное, у него рация в кармане. Задача одна – если милиция или враги кавказского разлива появятся, нажать на кнопку пару раз. И оттуда все свинтят.

– Ты уверен, что сторож один? – спросил Толкушин.

– Похоже…

– Надо его аккуратно снять.

– Попробуем, – командир собровской группы взял рацию. – Третий. Принимаете клиента на лавочке. Аккуратно. Чтобы не успел пискнуть. Ясно?

– Работаем, – доложили по рации.

– Пятый. Как «сторожа» пакуют, входите в подъезд.

– Принято.

– Пошли, – кивнул нам командир группы, и мы бегом ринулись по ступеням вниз.

Взяли «сторожа» просто. Подошел собровец. Попросил закурить. Когда «сторож» полез за сигаретой, оперативник двинул ему в челюсть и отключил. Когда тот очнулся – руки в наручниках.

Из-за угла вырулил собровский желтый «рафик» с занавесками на окнах. Он начал тормозить у подъезда, а из него на ходу уже сыпались упакованные в бронежилеты собровские костоломы.

Мы уже были на улице и тоже рванули в подъезд.

Тяжелые башмаки грохотали по лестнице. Нам на последний этаж. Последняя дверь – это не наше. Нам еще выше. На чердак. В последнее время мансарды стали приспосабливать под жилища.

Дверь ржавая, еще с тех времен, когда это был чердак. Но замок крепкий.

– Давай, – кивнул боец СОБРа напарнику. Ключ – так называется кувалда для вышибания замков. Огромный детина в комбезе размахнулся кувалдой, и с первого удара дверь вылетела.

– На пол! – с криком бойцы ворвались в помещение.

Я, по привычке не прятаться за чужими спинами и лезть вперед, двинул за ними.

Мой глаз разом все ухватил. Просторное помещение, балки под скошенным, спускающимся вниз потолком. В центре – длинный стол, покрытый сукном, прямо как в казино, только не зеленым, а коричневым. На нем – карты. Деньги. Человек десять сидят.

Морды самые разные. Одни больше бизнесменов напоминают. У других рожи висельников. Но все они – урки, пусть и поднабравшиеся за последние годы лоску и денег. Катран – это такой профессиональный клуб, где собираются блатные перекинуться в картишки. И нередко эти игры заканчиваются трагически, поскольку не заплативший становится фуфлыжником и с ним можно делать, что хочешь. Можно забрать в рабство, обязав на мокрую грязную работу. Можно прирезать, и никто тебе не возразит.

И тут один из бандюганов с ликом бритой гориллы потянулся к выключателю на балке. И свет погас.

– Атас, бродяги! – послышался крик. – Менты! И началась неразбериха. Звуки ударов. Крики. Прогремел выстрел.

– Лежать, гады! – Это голос собровца.

Новые звуки ударов. Кряканье. Мат-перемат. Крики боли. Куча мала.

И все в темноте.

Я-то знал, кто мне нужен. Я сразу усек, где Волох. И видел, что его фигура, едва заметная в темноте, рванула к окошку.

Звон разбитого стекла. И Волох вырвался на крышу.

Я рванул следом, попутно добрым молодецким ударом сбив картежника и, кажется, сломав ему челюсть.

Что такое погоня по крышам? Это любимая забава американских режиссеров. Со стороны выглядит интересно. Но если участвуешь сам – занятие не такое забавное. Особенно когда крыша косая. И когда металл мокрый. И ботинки новые. скользят по металлу – тянет их к асфальту, который где-то далеко внизу. И надо не свалиться. Надо удержаться. Но этого мало. Надо ведь еще догнать беглеца. А беглец – это не шпаненок. Это мокрушник со стажем, прошедший через зоны и этапы Волох.

– Стой! – крикнул я. Куда там.

– Стреляю!

Волох, от трубы к трубе качаясь, подбежал к пожарной лестнице. Обернулся.

– Стоять! – гаркнул я.

Он уцепился за поручни, перекинул ногу наружу. Он уже начал спускаться, когда ноги его стали разъезжаться.

– Я-а! – крикнул он с болью, пытаясь удержаться. Но рука тоже соскальзывала с мокрого поручня.

Я бросился вперед, рискуя довольно сильно. И протянул руку.

Но она схватила воздух.

Волох отправился в полет. Лететь ему, впрочем, было недолго. О его прибытии на землю доложил глухой стук. Я вздрогнул, и на миг в груди возник холод. Прошлась холодная волна, которая всегда проходит по телу, когда рядом гибнет живая тварь…

Я, соскальзывая по крыше, осторожно, чтобы не сверзиться, отправился к окошку, в котором уже горел свет.

Все завершилось победой московской краснознаменной милиции. Всех упаковали. Одного собровца задело выстрелом из пистолета – пуля прошла касательно по бронежилету, так что парню повезло. Катранщиков же задело сапогами собровцев, и сейчас уголовники представляли плачевное зрелище. Дорогие костюмы изодраны, морды биты.

А Волох лежал во дворе на асфальте.

Мы спустились вниз. Толкушин пригнулся над телом.

– Готов, – проинформировал оперативник.

– Прекрасно, – кивнул я. – И кто показания давать будет?

– Кстати, один из урок сейчас сказал, что Волох не один на катран заявился, – проинформировал Толкушин, прилаживая на рубашке порванный ворот. – У него напарник был.

– Кто?

– Узнаем…

Того, с кем пришел на катран Волох, мы установили без проблем. В отделении, куда доставили всю компанию, я уединился с ним в отдельном кабинете.

Весь татуированный, возрастом лет под тридцать, жилистый, какой-то жизнью потертый, смуглый, рожа тупая – человека, который, не задумываясь, распилит кого хочешь на части бензопилой «Дружба». И кликуха соответствующая – Осина. То есть – дерево.

– Рассказывай, – предложил я.

– Что рассказывать? – тупо спросил Осина, сомкнув руки и глядя в покрытый линолеумом желтый пол, будто хотел что-то рассмотреть.

– Седой сказал, что на Фрунзенской набережной ты коллекционера без его ведома замочил, – бросил я наугад. То, что Волох разбился, Осина не в курсе. И знать ему об этом в ближайшее время не надо.

– Я замочил?! – Осина вскочил, но я отправил его ударом ладони обратно на прислоненный к стене стул, так что он слегка двинулся затылком о стену и взвыл.

– Ты, – уверено произнес я. – Кстати, сейчас мораторий на смертную казнь заканчивается. Так что лоб зеленкой тебе живо намажут.

– За что?!

– За убийство!

– Это Волох всех замочил! Я вообще из тачки не вылазил!

– Ну да. А в Питере кто в милиционера музейного стрелял?

– Это Баллон… Я же у них на подхвате!

– Шестеришь?

Осина хмуро посмотрел на меня. Потом кивнул.

– Рассказывай, – предложили. – Облегчай себе перспективы на ближайшие годы. И он тут же потек весь.

– Знаешь, где Баллон сейчас?

– Знаю, – кивнул Осина.

– И где?

– У мартышки своей.

– Адрес мартышки?

– В Щербинке.

– Адрес. Быстрее!

Осина долго объяснял, как найти дом, куда зайти, как постучаться. Нарисовали мы схему.

– Ну смотри, если напутал, – погрозил я ему пальцем. Он смотрел на мой палец, как будто я им его гипнотизировал.

– Ничего не напутал. Я тоже там был не раз! – обиделся он.

– Зачем? – полюбопытствовал я.

– Да ту же мартышку трахал.

– Понятно. Такой сплоченный коллектив.

– Ну и че?

– А ни че… До встречи. Если наврал, я найду способ тебя на место поставить.

Я передал Осину оперативникам и отправился на поиск Толкушина. Тот сидел в дежурке и лаялся со следователем, который не понимал, что делать со всеми задержанными, и все порывался тут же всех отпустить, включая того, кто стрелял из пистолета.

– Адрес нужно поднять, – сказал я. – Собровцев нам дадут – до Щербинки махнуть, припечатать клиента?

– Дадут, – кивнул Толкушин.

Он договорился со старшим группы. И вскоре две машины – моя и собровская – двинули в направлении Щербинки.

Баллон, по форме и объемам действительно напоминавший этот предмет, и его тощая, с всклокоченными белыми волосами дама были пьяные в дым. Они в полуголом виде пытались чем-то заниматься на ковре, но у них не особо получалось. На грохот вылетающей двери и омоновских башмаков внимания особенного не обратили.

Баллона не пришлось сдергивать с постели, ронять на пол. Просто его стащили с «мартышки» и защелкнули наручники.

Он полежал с минуту, с трудом повернул голову, скосил глаз на бугаев в пятнистой форме и пообещал:

– Сейчас еще полежу, потом наручники порву. И всех тут отхерачу!

Заявление было встречено с пониманием – взрывом хохота.

– Вставай, Брюс Ли, карета подана, – ткнул его носком ботинка собровец.

– А пошли вы все, – Баллон прикрыл глаза.

Его поставили на ноги, встряхнули, как драную шубу. На всякий случай дали оплеуху, чтобы он заткнулся и не портил своим воем и матом хорошее настроение присутствующих. И потащили в машину.

Итак, почти вся шайка была в моих руках.

Мой телефонный звонок поднял следователя горпрокуратуры с постели. Он досматривал самый сладкий сон.

– Нашел я Волоха. Взяли двух его подельников.

– Так. Сейчас, приду в себя, – Бабин наконец проснулся – мне было его искренне жаль – и осведомился:

– Машину когда можешь подослать?

– Заеду за тобой минут через двадцать, – пообещал я.

– Отлично…

До утра я и Бабин работали с задержанными. Привели в чувство Баллона, который больше «херачить» никого не собирался. До него дошло, где они и по какому поводу. Сперва он от всего отказывался, но очная ставка с перепуганным Осиной поставила его на место.

– Один вопрос – где все вещи? – спросил Бабин у Баллона.

– У Волоха спросите. Он их барыге отдавал.

– Ты заказчика знаешь?

– Не знаю. Он какой-то кореш Волоха еще по Северу. Но сам барыга тот перед нами никогда не рисовался. Такая хитрая сволочь. Но Волох говорил, что он шишка.

Плохо. Доказухи не будет. Из цепочки заказчик выпал напрочь.

– Вещи где? – снова спросил я.

– Все у этого барыги… Дом у него есть, где все держит. Волох говорил, что он псих. Он эти картинки веселые не толкает. Для себя.

– Значит, не барыга, – усмехнулся я.

– Значит, не барыга, – озадаченный, согласился Баллон.

Я просмотрел утренние газеты.

«Бандита, подозреваемого в убийстве коллекционера, взяли с тузом в рукаве», – гласила статья в «Московском комсомольце».

Конечно, никаких тузов в рукаве у Волоха не было, но не приврешь – не проживешь, – по этому принципу существовала газета.

– Смотри, – протянул я «МК» Железнякову. Он пробежал глазами статью.

– Красиво врут, – кивнул он. – Главное, что написано – Волох жив. И никакого намека на его трагическую судьбу.