Текст книги "Утреннее шоссе. Взгляни на свой дом, путник!"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Но вот могильный камень! Подобный груз ему возить не приходилось. И кур возил, и ящики с фруктами, и полиэтиленовые пакеты. Он ходко продавал эти пакеты на черноморских пляжах, сторонясь государственных ревизоров…

– Ладно, – решил Клямин. – Гривенник за килограмм. Торговка, прикидывая, зашевелила губами.

– Побойся Бога, парень! Полтораста рублей! Ты же не на горбу его попрешь, на машине… Пятак за кило. Это ж семьдесят пять рублей за ничего. Забили! – Она протянула широкую мозолистую ладонь.

– Подумай, душа моя, как я такую скалу в автомобиль просуну? Соображаешь? – не торопился Клямин.

– Есть люди, шофер, есть люди, – загомонила торговка, не опуская руки. – Деверь мой на тракторе работает, с подъемным краном… Хорошо, накину еще пятнадцать. Всего за девяносто.

– За сотню. Бензин мой. – На том и порешили.

Автомобиль бежал легко, только на подъемах недовольно подвывал, вспоминая о грузе, так неожиданно свалившемся на обратном переходе. Запыленные бока автомобиля еще хранили едва уловимые запахи шашлыков, которыми угощали радушные хозяева Антона Клямина за внимание к их нуждам. Костер, как правило, разводили недалеко от автомобиля.

Эти гостеприимные хозяева давно поддерживали с Серафимом дружеские отношения и товар принимали без особых придирок. Партия дубленок, двадцать хрустальных чайных наборов, импортная радиотехника… Особое внимание Клямина привлекали наглухо заколоченные контейнеры. Понять, что там находилось, не было никакой возможности. Однако именно этим контейнерам особо радовался какой-то тип, который сам разыскал Клямина в условленном месте. Тип увез все контейнеры в «Волге» – пи-капе, предварительно вручив Клямину конверт с бумагами. Видимо, конверт многого стоил. Между делом тип купил три прекрасные дубленки, заплатив за них пять тысяч. Разница в пользу Клямина составляла тысячу четыреста монет. Он ничего не знал о содержимом контейнеров, хотя не первый раз их развозил. Складывалось впечатление, что весь хлам, которым он торговал, по ценности далеко уступал контейнерам. «Надо как-нибудь грохнуть один», – подумывал Клямин, страдая от любопытства…

Как-то, приметив на полу кузова следы белого порошка, Клямин отнес их на счет подрядных работ автоколонны номер четыре, за которой был закреплен автомобиль. А потом засомневался. «Не уран ли они возят, черти? – шутил про себя Клямин. – Может, маленькую бомбу мастерят для своих праздников. Еще влипнешь с ними в историю. Надо завязать, пока не поздно…» Порошок с пола кузова он собрал в спичечную коробку и спрятал.

О том, что надо «завязывать», Клямин думал не впервые. И всякий раз чувствовал себя так, будто в полной темноте с разбегу вмазывается в стену. Потом это чувство пропадало. Клямину казалось, что о нем забыли. Он успокаивался. До очередного звонка Серафима. Однажды о Клямине не вспоминали целых полгода…

– Так что, Антонина Прокофьевна, кинули камешек и в дорогу? – общительно проговорил Клямин, искоса взглянув на свою спутницу.

Торговка распустила платок, показывая Клямину скошенный подбородок и довольно серьезный многоярусный зоб… Клямин вспомнил, как она командовала полчаса назад, как орала на своего деверя-тракториста, туповатого парня со значком в форме голубя мира на лацкане кургузого пиджака. Конечно, орать было за что. Клямин заново переживал мгновения, когда камень, казалось, выскальзывал из люльки и готов был расплющить крышу автомобиля. Когда тросы подвели его к распахнутой задней двери машины и начали втягивать в салон… Жуть!.. Но все обошлось. Впрочем, ругань, которую торговка обрушила на голову бедолаги-деверя, все еще колом стояла в закаленных ушах Клямина. А ему нравились женщины с загадкой…

– Между прочим, мы с тобой тезки. Меня Антоном зовут, – сказал он.

Торговка опять промолчала. Она сунула руку в корзину, стоявшую у ее ног. Пошуровав там, достала яблоко, протянула Клямину.

– Что мне в тебе нравится, Антонина Прокофьевна… Кроме имени, конечно… Вмиг собралась в дорогу. А ведь ехать нам за тысячу километров.

– Чего возиться? Взяла денег – и в дорогу.

– Значит, деньги с тобой? А если я тебя грабану?

– Грабь. Деверь номер твой запомнил.

– Перепутает. Пришибленный он какой-то с виду. Грамотный хоть?

– Грамотный. Такой себе дом построил… В сельсовете попросили разрешения флаг в праздники вешать. Самый видный дом в районе. И все с овощей. А ты – «пришибленный»!

Яблоко вкусно хрумкало в зубах. И дух от него шел сочный, терпкий… Асфальт блестел под косыми лучами солнца и, серея, уходил в далекое марево, где окончательно растворялся.

К удивлению Клямина, лупоглазая торговка оказалась не столь словоохотливой, какой была на рынке. Что-то в ней изменилось.

– С овощей, говоришь?.. Представляю, сколько ты на этих корешках жизни зарабатываешь, – поддержал разговор Клямин.

– Зарабатываю, – ответила Антонина. – Мужу на памятник.

– От чего ж это он?

– От гриппа. Такой был медведь – глаз не ухватывал. Поехали в отпуск, к морю… И приехали.

– Кстати, как тебе удалось такой камень раздобыть? Красный гранит.

– Катался тут один, на стройку вез издалека. Я его упросила. Скинул у дороги, поехал дальше… Закидала землей, чтобы не украл кто, сам понимаешь.

Клямин вспомнил, как он удивился, когда из бесформенной кучи щебня и земли была вырыта эта гранитная глыба.

– Любила ты мужа своего, – серьезно сказал Клямин.

– Его все любили. Настоящий мужчина был. Теперь одна мошкара порхает.

– Чем же он был настоящий?

Антонина молчала, хрумкая яблоком.

– Вперед смотри. Дорога у нас плохая, – наконец произнесла она.

Дорога действительно выглядела неважно. Старое покрытие разбито сельскохозяйственной техникой, новое лежало заплатами в тех местах, где было совсем худо. Вдоль обочины тянулась бурая осклизлая земля, принявшая первые осенние дожди и потому коварная для автомобильных колес… Те м не менее дорога эта, служившая перемычкой между двумя приличными магистралями, была довольно бойкой.

Клямин рассчитывал к ночи добраться до областного центра. Там можно будет пристроить Антонину на ночлег.

Сам он, как обычно, собирался спать в машине. Мысль о том, что и Антонина может лечь в машине, отпала сама собой, после того как был развязан пуховый платок.

Клямин вел машину, прикидывая, сколько он «снял» с этой командировки. На круг получалось неплохо. Почти все свалено процентов на десять выше стоимости, определенной Серафимом. Конечно, Клямину пришлось покрутиться. Серафим не мелочился – цену знал… Только вот контейнеры с «ураном» проплыли мимо кляминского кармана. Досадно. Потом он вспомнил о коробках с обувью. Тоже копейка округлится – придет время. Там же, в салоне, в ящике из-под яиц, лежали пять икон и крест – Клямин выторговал их за сотню у какого-то алкаша. Что еще? Автомобильный магнитофон, правда отечественный. Но тоже сгодится в хозяйстве. И куплен-то всего за десять рублей у какого-то автомобильного вора. Провода, паразит, как следует отсоединить не мог, вырвал с мясом. Еще Клямин приглядел кое-какие мелочи из тряпок… Словом, тысчонок пять останется от командировки, если не больше. А иконы он продавать не станет. Пусть полежат до поры…

В памяти возникали разного рода эпизоды, встречи, разговоры. Людей за эти дни Клямин перевидел много. А какие акулы среди них есть! Он вспомнил, как Серафим рассказывал об одном деловом человеке. Тот где-то в горах собственную фабрику построил, в заброшенной кошаре. Джинсы «под фирму» строчил. С наклейками на заднице, все тип-топ, не придерешься – «маде ин заграница»… Зарплату назначил рабочим, да еще какую. И что самое удивительное – собрания устраивал, спорные вопросы решал. Громкий был судебный процесс, в газетах писали. Серафим каким-то чудом избежал неприятностей. Он что-то поставлял той подпольной фабрике со складов службы материально-технического снабжения пароходства…

А вот о Наталье Клямин старался не думать…

– Что, Антонина Прокофьевна, трудно собирать корни жизни?

– Привыкла, Антон Батькович, – нехотя ответила женщина, размышляя о своем. – Я выросла в деревне. В цветах надо уметь разбираться… Взять, к примеру, калган. У него лепестки по утрам тихие…

– Что значит «тихие»? – прервал ее Клямин.

– Тихие и есть тихие. Это не объяснишь, это чувствовать надо.

Антонина умолкла, глядя в лобовое стекло черными, навыкате, глазами. Колеса машины угодили в колдобину, и в кузове тяжело ухнул камень. «Еще выдавит пол, – подумал Клямин. – Надо бы закрепить как-то». Но машина уже катила дальше, и мысли Клямина перешли на другое…

– Слышь, Антонина, случай был шикарный.

– Ну, – подержав паузу, отозвалась Антонина.

– Спишь, что ли?

– С тобой уснешь. Чуть позвоночник не порешил.

– Дорога такая, едри ее.

– Нечего было тебе сюда забираться.

– Кто же твой камень дурацкий поволок бы, интересно?.. Так вот, случай расскажу.

– Говори, не тяни.

Клямин старательно смотрел вперед, объезжая подозрительные ямы, залитые дождевой водой.

– Друг у меня есть… Так вот, понимаешь, у него дочка объявилась. Ему сорока нет, а дочери двадцать. Когда служил в армии, побаловался, а потом демобилизовался, все забыл. И та оказалась дамочкой гордой. Написала письмо, когда дочка родилась. Друг ей ответил, что быть этого не может, мало ли вокруг нее крутилось парней… Дамочка обиделась и ушла в подполье… А дочка, значит, росла. И вдруг объявилась: «Здрасьте, папа!..» Что скажешь, Антонина?

– Твоя история, что ли?

– Нет! – с размаху открестился Клямин, не сводя с дороги глаз. – Говорю, друг у меня, служили вместе.

– А-а-а, – протянула Антонина с сомнением. – И семья у него, у друга?

– Пронесло. Один как перст.

– Так чего он боится? Или девка плохая?

– Кто их поймет? Двадцать лет, сама понимаешь. Глаза чистые, а изо рта табачищем пахнет, поди разберись.

Антонина Прокофьевна поерзала на сиденье, принимая более устойчивое положение в знак того, что речь ее будет исполнена особого смысла.

– По жизни говорить, что ли?

– Говори по жизни, – позволил Клямин.

– Пусть не ерепенится твой друг. Если в сорок лет не женился, о старости пора уже думать. Ради чего он живет-то? Ну, погуляет еще. А дальше что? Пенсионерить будет?

– Понимаешь… какой из него отец?! – в сердцах воскликнул Клямин. – Да еще такая девка. Честно говоря, он на нее смотреть не может иначе как на женщину. Понимаешь?

– А чего ты так за него расписываешься? – усмехнулась Антонина. – Эх, мужики, мужики… Сволочи вы все. Кобели и есть кобели. Ненавижу!

В голосе Антонины звучало презрение. И в то же время ликование: вот, знает она цену этим прохвостам-мужчинам, и никто ее за нос не проведет…

– А сама камень на памятник за тысячу километров везешь! – сказал Клямин.

– Он единственный был настоящим мужчиной. Я тебе уже сказала. Один!

– Да что он сделал такого настоящего? – запалялся Клямин. – «Настоящий, настоящий»… Что у него…

– Дурак ты, Антон, – тихо сказала Антонина. – И мысли у тебя дурацкие. – Помолчав, она улыбнулась хмельно, отчего ее грубое лицо помолодело, чернота глаз смягчилась, посветлела. – Если вспоминать об этом… Женщина от него радость получала настоящую. Как женщина.

– Хок! Невидаль! Да хоть без выходных.

– Помолчи, Антон… Он был лесничим. Знаешь, что это такое? – Антонина умолкла и, вздохнув, добавила: – Лоси у него брали еду из рук. Выходили из лесу и брали. Сама видела. Это знаешь… Зверь к плохому не подойдет…

Клямин едва сдерживал смех. Антонина это чувствовала и откровенно злилась.

– От тебя, Антон, лось еду не возьмет. И кошка не возьмет. Да ты и не дашь… Вон сколько торговался со мной, чтобы камень подвезти.

– Ладно, ладно, – благодушно осадил ее Клямин.

– Это главное, Антон… Он был добрым. Дело не в том, что он жалел меня, что никогда на других баб глаз не поднял. Настоящий мужчина может к женщинам слабость иметь, я допускаю… Но добр он был действительно как настоящий мужчина. Женщина все может простить, кроме жадности… Но он был добрый в другом смысле, в человеческом…

Клямин с удивлением вслушивался в то, что говорила лупоглазая. Казалось, это был другой человек. И голос у нее звучал по-иному, и слова она произносила, будто читала вслух книгу. Но для себя. Словно никого не было рядом.

– Он всем помогал, чем мог, – продолжала Антонина, – последним делился с чужим, посторонним человеком. И с братьями своими, и с сестрами. И с детьми ихними. Иногда я ругала его. Что ты, говорю, Тимофей, они же совсем ленью обросли, все на тебя надеются. А он мне и отвечает: «Ты, Антонина, радости не знаешь. В доброте она, радость. Что мне с того, что добро во мне? Оно же мертвое – лежит себе, не дышит. Или деньги, к примеру. Так, бумага. А погляди, какая помощь им…» Вот каким был мой Тимофей. Не то что твой друг-приятель. Родную дочь отшивает. Так и сгниет один, в мусорной куче.

– Блаженный он у тебя был, – проворчал Клямин. Машина пошла на спуск, а дорога сузилась. Надо было смотреть в оба.

– Кто блаженный? – осеклась Антонина.

– Твой муженек. Поэтому и памятник ты ему тащишь одна. А родственники все в стороне остались. Которых он ублажал. Смеялись небось над ним, а деньги брали. Блаженный и есть.

Клямин и не подозревал, каким точным ударом припечатал Антонину. После смерти мужа эти обиды не давали покоя ее душе. Все отвернулись от нее, забыли о ней. Даже этот стервец деверь! Сколько добра ему сделал Тимофей, а он вознесся, разжирел на картошке, богатеньким стал. Еле уломала его Антонина помочь камень погрузить.

Клямин затрясся от ярости. В мусорной куче он не сгниет! Врешь, дура…

– Блаженный и есть, – повторил Клямин. – Лесной человек, говоришь? Представляю себе. Гриб-боровик… Да и кто еще к тебе, к такой, посватается? Корни ищет…

– Я техникум лесной кончила, – тихо произнесла Антонина.

– Ну и иди ты к лешему!

– Я знаешь какая была? Это после смерти его, после смерти. Глаза на слезах выплыли.

– Да ладно! Парочка! Баран да ярочка.

– Это кто ж баран? Он?!

Антонина рывком извлекла из сумки какой-то пакет, в секунду отбросила газетную обертку, достала большую фотографию и сунула ее под нос Клямину:

– Смотри, каким он был. Смотри! И я какой была!

– Убери! Дура!.. Дорога-а-а…

Клямин оторвал правую руку от руля и стукнул Антонину по локтю, пытаясь разглядеть шоссе. Но рука у Антонины была железная, и ярость прибавляла ей сил.

– Не-е-ет!.. Гляди, гляди!..

Фотография упрямым щитом стояла перед глазами Клямина.

Все дальнейшее произошло в какое-то мгновение. На повороте дороги автомобиль вильнул в сторону. Правая группа колес провалилась в яму на обочине. Машина резко накренилась. Клямин удержал бы руль. Но Антонина в своем слепом упрямстве продолжала загораживать ему обзор. Клямин вцепился в баранку обеими руками и вдруг почувствовал мощный глухой удар. «Камень пошел, – мелькнуло в голове Клямина. – Ну, все!»

Автомобиль дернулся в последний раз и рухнул на бок. Отчаянно выл двигатель…

Антонина еще не понимала, что стряслось. Ужас сковал ее. Она видела над собой белое лицо водителя. Слышала жуткий рев мотора…

– Идиотка! – орал Клямин. – Что ты наделала, дура!

Лобовое стекло, взрытое множеством трещин, походило на сетку. Осколки, отскочившие от противоударного слоя, осыпали Клямина и одуревшую от страха бабу. Какие-то бумажки, тряпки, инструменты продолжали еще падать на голову, плечи, руки Клямина, проваливаясь дальше, вниз, на Антонину…

Клямин шевельнул ногами. Кажется, целы и ничем не прижаты. Он уперся локтями в бок Антонины, дотянулся рукой до ключа зажигания, напрягся, повернул его.

– Все! Приехали, – произнес Клямин, на удивление самому себе обретя спокойствие. – Лоси у него из рук едят… Вылезай!

– Как же мне вылезать? – жалобно протянула Антонина.

– Как залезла, так и вылезай.

– Земля с моего бока.

– А, чтоб тебя…

Только сейчас до него дошел истинный смысл происшедшего. Сколько раз попадал он в аварию, и всегда вроде бы как впервые. Не верится, что это могло случиться именно с ним. Кажется, будто это сон. Не ущипнуть ли себя как следует, чтобы проснуться?.. Нет, все как есть… А главное, главное… Клямин заворочался как бешеный, закрутил головой, пытаясь понять главное. Антонина тихо всхлипывала. Ей было больно, и она обмирала от страха, чувствуя свою вину…

Не разбирая, во что упираются его ладони, локти, колени, голова, плечи, Клямин откинул дверь, словно аварийный люк, и тут увидел то, что искал. Весь автомобиль со всеми его потрохами, вкупе с этой лупоглазой идиоткой, не стоили содержимого двух черных портфелей-«дипломатов». Надежных, как сейф. Даже от такого удара они не распахнулись. А если бы распахнулись? Представить только, как вдоль этой корявой дороги летели бы денежные знаки…

Клямин вырвал из чрева кабины оба портфеля и прижал их к животу. Так он и сидел, словно замороженный, верхом на опрокинутом автомобиле, свесив ноги внутрь кабины, из которой доносились всхлипывания…

Он еще не мог уяснить себе размеры аварии. Может, это не так страшно, как кажется. Достаточно только поставить автомобиль на колеса… Он видел, как с обеих сторон седловины шли на спуск автомобильчики. И Клямин почувствовал стыд, жуткий стыд. Сейчас будут его расспрашивать, будут сочувствовать ему, ехидничать… «Морду разобью, первому же козлу разобью морду», – нервно решил Клямин. Антонина хватала его за ноги, пытаясь вылезти из кабины. Жалкий, побитый вид ее тронул Клямина.

– Ругай, бей меня, дуру несчастную, – всхлипывала лупоглазая. – Тварь я лесная. Всем горе приношу. Хоть бы Бог прибрал меня…

– В последнюю минуту он что-то передумал с тобой связываться, – буркнул Клямин и спрыгнул на землю, прижимая к груди оба портфеля.

Автомобиль прочно лежал на боку, разметав в стороны комья грязи. Его черное, нашпигованное агрегатами брюхо выглядело беспомощно и стыдливо. Висевшие в воздухе колеса продолжали медленное кружение…

Антонина вылезла из кабины и стояла сгорбившись, опустив в землю взгляд. Одну руку она сунула в карман, а вторая, вытянутая, все еще держала злополучную фотографию.

– Теперь можешь показать, – произнес Клямин.

– Ну тебя…

– Покажи. Кажется, я это заслужил.

Антонина робко протянула фотографию. Лобастый молодец с окладистой кудрявой бородой смотрел открыто и добродушно. Широкая его ладонь уверенно лежала на плече тоненькой девушки с перекинутой на грудь косой. Лицо девушки отдаленно напоминало пучеглазую физиономию Антонины…

– Симпатичный малый. – Клямин сплюнул в сторону сквозь неплотные свои зубы.

Антонина торопливо закивала. В глазах ее вспыхнул тот блеск, который тронул чем-то душу Клямина. Но уже в следующее мгновение случившееся навалилось на него всей тяжестью. Потерпеть автомобильную аварию вдали от города, в незнакомых местах, значило испить полную чашу унижения, бессилия, пустой траты денег… И все это из-за какого-то пустяка. А он спешил завершить командировку, вернуться домой, попытаться разыскать Наталью… Как же теперь?.. Он не думал о том, что случайно остался жив, даже не ушибся всерьез… Это он принял как должное…

«Жадность фраера сгубила», – колотилось в его мозгу. Да, не смог пройти мимо халтурного заработка. Камень на могилу, видите ли, надо было ему везти, болвану. Мало ему всего, мало! А толку? Толку-то?! Вот он – перевернутый автомобиль… Сознание Клямина летело по спирали, выталкивая на поверхность воспоминания о каких-то старых обидах, неудачах, чепуховых победах, которые оборачивались пустой никчемностью. И вся жизнь ему представлялась сейчас нагромождением нелепостей и пустозвонства.

– Антон, прости меня, – всхлипывала Антонина. – Ради бога, прости.

– У-у-у… Отойди! Хуже будет, – проговорил Клямин.

– Куда уж хуже, Антон. Беда-то какая, – не унималась Антонина.

– Ладно. Поставим на ноги таратайку, там видно будет. – Клямин подержал на весу «дипломаты». – И не вякай! Лучше охраняй вот. Жизнью мне за них отвечаешь. Сядь на то бревно и ни шагу.

Клямин протянул оба портфеля Антонине. Подхватив их, словно ведра, Антонина отошла к бревну и села…

Зарывая изящные японские штиблеты в коричневую жижу, Клямин принялся со всех сторон осматривать машину. Сейчас важно поставить ее на колеса, пока электролиты и масло не вытекли. А там, кто знает, может, только корпус и покорежило. Дотянуть бы до какой-нибудь автобазы, где он с работягами общий язык найдет…

На шоссе уже толклись первые зрители. Вопросов пока не задавали – понимали, что не время.

– Что глазеть-то, поехали! – крикнул кто-то.

– Куда поехали? Такая скала посреди дороги, – отозвался другой.

Клямин насторожился. Закидывая по-журавлиному ноги, он вылез на асфальт и обомлел.

Поперек дороги, точно ленивый буйвол, лежала продолговатая гранитная глыба. Бурое тело ее отражало мягкий солнечный свет. Казалось, камень дышит. Угораздило его упасть точно в середине проезжей части! И в самом узком месте…

Клямин оглянулся. Загрузочная часть его автомобиля была вырвана вместе с частью задней стенки корпуса и валялась метрах в двадцати от места аварии.

– Что делать будем, шеф?! – крикнул тот же голос. – Ехать надо.

– И ехай себе! – вступила в разговор Антонина со своего бревна.

– У меня ж не ераплан, – возразил голос.

Раздался первый смешок…

Клямин бросил на Антонину свирепый взгляд. Даже его левый, добрый глаз стянулся в узкую щель. Антонина плотнее прижала к себе портфели и отвернулась…

Впрочем, Антон Клямин был везунчик. Повезло ему и на этот раз.

Рота капитана Худякова направлялась в областной Дворец культуры, где гастролирующий театр из города Кимры давал комедию В. Шекспира «Много шума из ничего».

Настроение у капитана было превосходное. Днем его рота на учениях показала лучшие результаты в полку, и командир не только поздравил при всех Худякова, но и сердечно обнял его. Ко всему тому жена капитана, Рая, учительница музыки, была сегодня именинница. Худяков вез ее вместе с ротой в театр. В платье зеленого цвета, Рая сидела рядом с капитаном в зеленом «газике» с белыми колесами, центр которых обозначали красные звездочки. Звездочки эти самолично нарисовал водитель «газика» сержант Коберидзе…

Так они и двигались походной колонной, состоявшей из четырех свирепых грузовиков и веселого «газика».

Неожиданно колонна уперлась в стоящий впереди автобус. Капитан Худяков удивился. Он проследил по карте весь маршрут: на этом участке не было железнодорожных переездов…

Единственное, что капитан себе позволил, – это взглянуть на часы и нахмуриться.

– Юра, – сказала жена, – мы можем опоздать.

– Точно! – бодро ответил капитан и чуть повысил голос: – Сержант! Узнайте, в чем дело!

– Есть! – ответил Коберидзе и вылез из машины.

Вернулся сержант в радостном возбуждении. Судя по всему, то, что он увидел на дороге, интересовало его гораздо сильнее, чем пьеса В. Шекспира.

– Разрешите доложить! – начал издалека сержант, растягивая удовольствие.

Капитан кивнул.

– Там на дороге валяется камень!

Красивая правая бровь капитана приподнялась дугой. Как-никак в его распоряжении была мощная техника. Машины жарко дышали двигателями суммарной мощностью в восемьсот лошадиных сил.

– Камень? – переспросил капитан.

– Так точно! Больше, чем на могиле моего дедушки в Поти.

– Мне не довелось быть на могиле вашего дедушки, сержант, – сказал капитан.

– Приезжайте! – сердечно пригласил его сержант. – Вместе с женой. Рады будем.

– Сержант! – строго одернул капитан.

Жена, учительница музыки, хотела улыбнуться, но посмотрела на часы. Ей показалось, что секундная стрелка бежит быстрее обычного. Капитан уловил этот взгляд и вылез из машины, чтобы лично разобраться в ситуации. Выдерживая почтительную дистанцию, за ним двинулся сержант Коберидзе. Правда, он был не прочь остаться наедине с женой капитана, перекинуться двумя-тремя изысканными любезностями. Но искушение еще раз взглянуть на камень было выше его врожденной галантности…

Капитан Худяков был человеком несколько самоуверенным. Он готовил себя к сложнейшим боевым действиям, но что странно – попадая в среду людей штатских, терялся, ибо по натуре был застенчив…

– Разрешите, – негромко сказал капитан, глядя в затылок какого-то дядечки в телогрейке.

Дядя в телогрейке, вероятно, давно никому ничего не разрешал. Он продолжал стоять столбом. Может быть, он был глухонемым? Рядом стояли такие же глухонемые…

Горячее сердце сержанта Коберидзе не могло стерпеть пренебрежения к своему родному капитану. Коберидзе шагнул вперед, взял за локоть дядьку в телогрейке и сказал нежным голосом:

– Генацвале! Тебе мой капитан сказал: «Разрешите». Почему не разрешаешь? Ты что, купил это место? – И железным плечом сержант потеснил молчуна.

Картина, открывшаяся капитану, была безрадостной.

Несколько активистов копошились возле гигантского камня, словно муравьи у спичечного коробка. В стороне лежал перевернутый автомобиль. Мужчина в разодранной рубашке и перепачканных штанах бегал от камня к автомобилю, то и дело обращая белые от гнева глаза в сторону бревна, на котором, пригорюнившись, сидела простоволосая женщина в опавшем на плечи пуховом платке. Женщина держала на коленях два объемистых портфеля-«дипломата».

Капитан был профессиональным военным и сразу оценил обстановку. И еще капитан понял, что для полного счастья ему не хватает ситуации, близкой к боевой. Худяков женился только полгода назад и не мог упустить возможности показать жене, каков он в серьезном деле!

3

Бурые капли дождя срывались с карниза и падали на раскрытый зонтик старика Николаева. Ветхая ткань зонтика едва сдерживала воду. Но старик продолжал упрямо сидеть на привычной скамье, отвернув в сторону лицо.

Клямин поставил на асфальт драгоценные портфели и чемодан.

Таксист – парнишка лет двадцати – долго гонял стартер заглохшего двигателя, жалуясь Клямину на то, что начальство на него окрысилось – второй раз он пролетает с получением нового автомобиля. На что Клямин пообещал дать парнишке несколько практических советов – пусть найдет его на досуге. Или позвонит… Паренек черкнул на коробке от сигарет номер телефона Клямина, запустил наконец двигатель и укатил. Клямин направился к своему подъезду. Кажется, впервые за последние дни он ни о чем не думал. Рыжие от дождя стены дома, пустой двор с мокрыми веревками, на одной из которых болталась забытая майка, детская площадка с качелями навевали сонное смирение… И старик сосед продолжал сидеть на скамье, как и пять дней назад. «Может, он преставился и никто этого не замечает? – подумал Клямин. – Даже на шум такси не отреагировал…»

Он хотел окликнуть соседа, но передумал: еще испугается старый…

Клямин сделал несколько шагов и услышал бормотание:

– Вот… Ежели ты зонтик, так не протекай…

– Дед!

– А? – мигом отозвался Николаев.

– Ты с кем это? С зонтиком, что ли?

– С ним. Протекает, мыши проели. – Старик нимало не смутился. – А я тебя видел… От! – Он поднял в сторону руку.

В нише между двумя дождевыми желобами стояло расколотое напольное зеркало. Тусклая его поверхность вбирала в себя весь двор.

– Борисовские выбросили. А я приспособил… Появится жулик – подумает: спит старик. А я все вижу. Хитро?

– Хитро, – согласился Клямин и подумал, что старик совсем уже того, тронулся. – Что ты охраняешь? Машину свою я в гараж отогнал.

– Что охраняю?.. А все охраняю… Мне, Антон, видение было – старуха моя. Пришла и говорит: «Жди меня, явлюся. Рано утром, в дождик. Но в квартиру не войду, во дворе постою»… Все не идет.

Клямина нисколько не смутил смысл сказанного. На какое-то мгновение ему даже показалось, что так и случится. Старик сидел опустив плечи и сложив руки на коленях. Пуговица на хлястике его пальто болталась на последней тоненькой нитке…

Клямин смахнул со скамьи случайный ночной мусор и расположился рядом. Как он ни торопился домой, а теперь вот почему-то медлит.

– Ты б отодвинулся в сторону, дед. Скоро капли пробьют твой зонт насквозь.

– Со стороны зеркала не видать, – просто объяснил старик. – Не пробьют. Мокнет он только, и все.

– Сильный дождь был?

– Всю ночь шустрил. Часа два как присмирел… А мне в собес надо слетать, дело есть.

Они помолчали. Старик шевельнулся, сел поудобнее и притих в ожидании.

– Придет, если обещала, – подбодрил Клямин.

– Придет, – уверенно отозвался старик, – А что это тебя не было видно? Я уж думал – посадили тебя.

– Здрасьте, – оторопел Клямин. – С чего бы вдруг!

– А так.

– Видение, что ли, было?

– Нет. Долго ты не показывался. А куда мог деться такой орел, как ты? – рассуждал старик.

– Всего-то пять дней и не показывался, – обиделся Клямин. – За лекарством тебе ездил.

Старик чуть повернул лицо с давно не бритыми впалыми щеками и молча уставился на Клямина.

– Калган-корень ты просил. Помнишь? Я и привез тебе. Подарок.

Старик молчал. Потом издал губами какой-то звук: не то сплюнул, не то цыкнул.

– А на кой он мне, корень твой? Это Мария просила. Хотела подольше пожить. А мне он – наоборот… Я дни считаю, а ты хочешь притормозить… Выбрось и разотри.

– Ты что, дед?! – негромко и сильно проговорил Клямин. – Я из-за него чуть жизни не лишился, была история…

Конечно, Клямин не забыл, что встретил он корень на рынке случайно и что случайно же вспомнил о давней просьбе стариков соседей. Можно сказать, блажь на него тогда нашла. А вот сейчас…

Клямин грубо отодвинул ногой изящные портфели-«дипломаты», наклонился, ухватил ручку своего чемодана и вскинул его на колени. Щелкнул замком. Чемодан был набит как попало случайным тряпьем, бумагой. Из-под них торчали углы каких-то коробок. Все говорило о торопливом, похожем на бегство отъезде. Руки Клямина беспорядочно перебирали все это барахло, перемешивая его. Наконец он нашел то, что искал. В прозрачном пакете виднелись мышиные хвостики корешков. Он молча сунул пакет прямо под нос старику. Тот покачал головой, глаза его, мутные, с покрасневшими ободками век, смотрели с укором. Старик тронул ладонью напряженную руку Клямина:

– Ты, Антон, уже не маленький, а не понимаешь… И ступай домой. А то она не придет при тебе, застесняется.

– Кто не придет, кто? – зашелся Клямин. – О чем ты болтаешь, старый пень? Умерла она. Два года как умерла. Ты что, рехнулся совсем? Видение ему было! Это ж надо…

Старик помолчал, шевеля губами, словно бы сдерживая слова.

– Знаю, Антон. Я все знаю. Конечно, не придет она… И не кричи так, люди спят. Отвяжись. Надоел уже…

Старик Николаев встряхнул зонтик, отвернулся и уставился в тусклое зеркало. Он всем своим видом показывал, что его здесь уже нет.

Антон взглянул на старика, вернее, на то место, где под черным кругом зонтика торчали ботинки со вздутыми мысками. Он постоял немного, сунул пакетик с корешками в карман брюк, поднял чемодан и портфели и побрел к своему подъезду…

В комнате стоял тяжелый, пыльный запах. Давно пора свезти в чистку ковры – вся духота от них. Клямин раздвинул шторы, впуская в комнату сырой свет. Полированная мебель, хрустальные бокалы и вазы, бронзовые статуэтки – все это как бы погрузилось в какой-то омут. Получалась размазанная картина, рамой для которой служили темные, с желтой искоркой, стены. Клямин любил свою квартиру и с удовольствием возвращался домой. Обычно он возвращался, когда квартира еще хранила его присутствие: вышел и через несколько часов вернулся. Но если его здесь не было несколько дней, из комнаты что-то улетучивалось. Она становилась чужой ему, подчеркивала его одиночество…