Текст книги "Утреннее шоссе. Взгляни на свой дом, путник!"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Annotation

Среди советских писателей-шестидесятников Илья Петрович Штемлер занимает достойное место. Его романы "Гроссмейстерский балл", "Универмаг", "Таксопарк", "Поезд" и другие неизменно привлекали читателя своим художественным решением и острой социальной направленностью, столь непривычной для тех непростых лет идеологического контроля и цензуры. Тем не менее многие произведения автора обретали вторую жизнь на сценах театров и в кино... В данную книгу вошли роман "Утреннее шоссе" (по нему в 1988 году был снят одноименный кинофильм, режиссер Валерий Федосов, в главных ролях: Родион Нахапетов, Наталья Сайко, Оксана Фандера) – психологический детектив, в основе которого лежит вечная проблема "отцов и детей", а также документальная повесть "Взгляни на дом свой, путник!", раскрывающая моральные, политические и экономические аспекты последней волны эмиграции из нашей страны.

Содержание:

Утреннее шоссе

Взгляни на свой дом, путник!

Илья Штемлер

Утреннее шоссе

ГЛАВА ПЕРВАЯ

2

3

4

ГЛАВА ВТОРАЯ

2

3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

2

3

4

5

6

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

2

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

. Взгляни на свой дом, путник!

notes

1

2

3

4

5

Илья Штемлер

Утреннее шоссе. Взгляни на свой дом, путник!

Утреннее шоссе

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Ночью ликовал «пластун» – низкий юго-восточный ветер. К утру он убрался за рыжие холмы, и море успокоилось, тараща мутный глаз в измученное сырое небо. Песок пляжа был мертв и тяжел. Только к полудню он просох, ожил, стал сыпучим и назойливым: полз по ногам, щекотал пятки, забивался в уши, скрипел на зубах.

Загон, где хранились деревянные лежаки, был на замке – сторож Макеев ушел сдавать собранные на пляже бутылки в гастроном, что размещался на улице имени писателя Т. Драйзера. Немногочисленные будничные посетители пляжа устраивались как могли – кто на подстилках, кто на газетах, а иные валились прямо в песок.

Заколоченный пивной ларек помечал край территории пляжа.

В его узкую тень, ожидая автобуса, втиснулось несколько человек.

Женщина в просторном розовом сарафане вскинула дряблый зонтик на тонкой ручке. Она кружилась вокруг ларька, проминая босоножками горячий песок, и ругала городской транспорт, службу общественного питания и солнце, которое совсем озверело. А ведь на календаре конец сентября, пора бы и угомониться.

– Ша! – вяло успокаивали ее из тени ларька. – Из-за вас не слышно, что делается на шоссе.

– Что там может делаться? – еще больше раздражалась женщина. – Дохлый вопрос! Они все спят в холодке. А тут люди пропадают, мозги плавятся.

Внезапно ее лицо напряглось, шея вытянулась. И все услышали шум мотора – на дороге, соединяющей шоссе с пляжем, показалось такси. Не дотянув до стоянки, автомобиль круто свернул и, вскидывая на рытвинах попеременно капот и багажник, остановился рядом с двумя легковушками, одна из которых была иностранной марки…

Несколько человек бросились от ларька к таксомотору. Дверца приоткрылась, и на размягченный асфальт площадки ловко и уверенно опустились сразу обе ноги таксиста в голубых носках и мягких японских штиблетах. Следом появился и сам таксист в бледно-голубой полурукавке с широким отложным воротничком, из-под которого виднелась синяя шелковая майка. Эластичные кремовые брюки с точной стрелкой подпоясывал широкий ремень. У водителя были разные глаза: левый – круглый, серый, с ясными детскими искорками у зрачка, правый – продолговатый, как косточка от абрикоса, темный и беспокойный. Таксист держал под мышкой прозрачный мешок, набитый цветным тряпьем. Брелок в виде крупной латунной буквы «К» с гирляндой ключей был зажат в смуглых сильных пальцах. Замкнув дверцу таксомотора, водитель повернул лицо к морю и проговорил, не глядя на осаждающих его пассажиров:

– Не давите на автомобиль. Он тоже имеет свою гордость.

Сунув брелок в карман, таксист прижал локтем мешок с купальными принадлежностями и двинулся к морю. Женщина в розовом сарафане взмахнула зонтиком:

– Люди! Он же идет купаться!

Толпа оставила таксомотор и окружила таксиста плотным кольцом. Женщина с зонтиком придвинула к нему крепкую грудь. Таксист с одобрением оглядел темную ложбинку в глубоком вырезе сарафана. Он хотел что-то произнести, но сдержался. Толпа сжимала кольцо, требуя, чтобы водитель возвратился к машине или назвал свою фамилию и адрес парка, где еще держат в наше героическое время таких типов…

Широким жестом таксист вытащил из кармана портмоне с дарственной серебряной монограммой. Извлек из него белый прямоугольник визитной карточки. Толпа присмирела. Визитная карточка в руках таксиста внушала некоторую тревогу и смущение. На какое-то мгновение она повисла в воздухе. Затем водитель протянул руку и ткнул визитку в темно-лиловую впадину на груди купальщицы. Уголком. Точно в прорезь почтового ящика. Но без наглости. Даже с некоторым благородным изяществом. Толпа молча раздалась, и таксист вышел из нее, усталый и великодушный.

Женщина брезгливо, двумя пальчиками, извлекла визитку из сарафана и прочла: «Антон Григорьевич Клямин. Водитель первого класса. Центральное городское таксомоторное предприятие».

Антон Клямин стянул с себя брюки и рубашку и шел по пляжу, высоко вскидывая ноги в японских штиблетах и показывая немногочисленным отдыхающим крепкое загорелое тело сорокалетнего мужчины. Сутулые плечи и длинные руки не отличались рельефностью мышц, но их расслабленная сглаженность говорила о скрытой силе.

Антон остановился у загона, где хранились лежаки, и свистнул. Деревянная, с выбитыми стеклами будка сторожа Макеева хранила молчание. Это не смутило Антона Клямина, он знал, где кривобокий пляжный коршун держит ключи от своего хозяйства. Специально для таких, как Антон Клямин. Подобрав лежак по вкусу, Антон снова закрыл загон на замок и вернул ключ в потайное место…

Под единственным на пляже навесом трое мужчин играли в лото.

Один из них, жирный, узкоглазый, вел игру. Два других поглядывали на картонные планшеты.

Появление Клямина было встречено молчаливым доброжелательством. Так обычно встречают хорошо знакомых людей. И сам Антон не выказывал особой суеты и расположения. Он молча опустил лежак на песок, сел на него, принялся расшнуровывать штиблеты.

– Не мучь! Вытягивай, – ворчал тощий и, видимо, низкорослый игрок с непропорционально крупными ступнями. Он сидел по-турецки, и ступни его торчали, точно ласты. – Что он мучает нас? А, Параграф?

– Чего ждешь, Серафим? Барабанные палочки? – благодушно проговорил толстяк, перебирая пальцами в мешке. – Попроси как следует. Не привык?

– Серафим Куприянович привык платить, а не просить, – вставил гладкотелый и белобрысый игрок, которого назвали Параграфом.

Шнурок стянулся в узел, и Антон принялся терпеливо разводить петлю. Наконец он справился с ней, разулся, затем стянул голубые носки. Клямин почувствовал, как им овладевает блаженное и легкое состояние, даже в воду идти расхотелось. И неясное предчувствие, которое тяготило его с самого утра, отступило, забылось…

Дремотную тишину пляжа огласил женский голос:

– На моих уже половина пятого.

Клямин повернул голову к Серафиму:

– Слышь, Серафим, половина пятого. У меня заказ на шесть тридцать. Еще километров восемьдесят чеканить.

Серафим поправил фишку на картоне планшета и уставился на благодушного выкликалу в предчувствии долгожданной цифры. Толстяк не торопился; он высвободил руку из мешка. Растянув в улыбке хитроглазое лицо, взял бутылку с минеральной водой и отхлебнул глоток. Нос его, тяжелый, с фиолетовыми прожилками, покраснел от колкого газа. Толстяк чихнул, утерся концом махрового полотенца, оглядел таксиста повлажневшими глазами:

– Что, Антон, любят тебя бабы?

– Не пренебрегают? – вставил Параграф.

– Имею честь, – туманно ответил таксист и с недоумением взглянул на Параграфа. С этим белобрысым он не был знаком. Но где-то встречался, это точно. Так и не вспомнив – где, Клямин добавил: – Учти, Серафим, минут через тридцать я уеду.

– Подождешь, – вскользь обронил Серафим. Коротко и невыразительно, как бы провел взглядом по давно знакомой картине. – Что пить-то будешь? Коньяк? Джин?

– Я за рулем, – ответил Клямин.

– Он за рулем, – подтвердил Параграф.

– Я тоже за рулем, – усмехнулся Серафим. – Мы все за рулем.

– Что-нибудь безалкогольное. Если есть, – согласился Клямин.

Серафим кивнул в сторону сумки-холодильника. Возьми, мол, сам.

Клямин обвел глазами навес, заметил висящее на столбе клетчатое кепи. Снял. Обнаружил под кепи ржавый гвоздь. Поднес к нему бутылку пепси-колы. Зацепив нашлепкой, дернул. Коричневая холодная жидкость выплеснулась на руки и покрыла смуглую кожу белесыми кружевными разводьями. Запрокинув голову и плотно обхватив горлышко губами, он принялся пить. Он как бы играл на саксофоне и поднимал подбородок все выше, беря трудные ноты.

Опорожнив бутылку, Клямин швырнул ее в песок и вышел из-под навеса. Постоял, жмурясь от резкого света. Казалось, солнце гигантским парашютом прильнуло к песку, и Клямину приходилось ступать по его нагретому и обессиленному куполу.

Море приняло таксиста привычно и ласково. Он перевернулся на спину и разлепил ресницы. Прозрачные перистые облака морщили сиреневое небо. Реактивный самолетик блеклым крестиком прошивал их по диагонали, волоча кружевной шлейф. Точно осенял небо крестным знамением.

Теперь Антон Клямин был доволен, что приехал на пляж. А поначалу злился. Вчерашний телефонный звонок Серафима вывел его из себя. И без того все последние дни Клямина не покидало чувство тревоги. По опыту он знал, что многое проходит безнаказанно. И тревога подчас бывает напрасной, но все равно томление души стало его обычным состоянием, хотя внешне Клямин выглядел, как и прежде, лихим и веселым человеком…

Это началось со странной гибели автогонщика – горбоносого Михаила. Тот вывалился из окна своей квартиры. Клямин, можно сказать, был очевидцем несчастья. Он подвез пассажира из аэропорта к этому огромному кооперативному дому и, когда клиент расплачивался, услышал крик. Какие-то люди бежали под стрельчатую арку дома. Клямин выскочил из автомобиля, бросился следом. Он не сразу понял, отчего сбилась толпа. Люди показывали на распахнутое окно девятого этажа. На мостовой лежал человек в какой-то рыхлой, неестественной позе. Как куча тряпья. Клямин зашел с другой стороны и узнал в прижатом щекой к асфальту лице горбоносый профиль Михаила. Во дворе Клямин увидел человека в клетчатом кепи. Он стоял в стороне. Может, поэтому Антон и обратил на него внимание. В течение дня мысли Клямина не однажды возвращались к кооперативному дому. И всякий раз ему вспоминался человек в клетчатом кепи. Знакомое лицо. Но где они могли встречаться? Возможно, в машине. За день наглядишься на пассажиров до того, что каждый встречный на улице начинает казаться знакомым…

Смерть Михаила всколыхнула город. Многие хорошо знали Михаила – он жил широко, деньги у него водились, и немалые. Конечно, на автогонках такие не заработаешь, хотя ставки букмекеры держали высокие, и гонщикам тоже кое-что перепадало согласно уговору. Но главное – Михаил был классным жестянщиком. Он работал красиво и быстро, оборудовав под мастерскую какую-то загородную развалюху. Частники пригоняли сюда битые автомобили даже из других городов. Однако Михаила крепко донимали финорганы. Впрочем, это вряд ли могло послужить поводом к самоубийству. А то, что Михаил шагнул в окно своей квартиры без посторонней помощи, никто под сомнение не ставил. Такой крепыш – кто бы его вынудил…

Как-то Клямин пригнал к Михаилу в «ателье» собственный автомобиль – его отметил тягачом солдат-первогодок, крыло помял. Тогда-то Михаил и поделился с Кляминым своими заботами. А вообще горбоносый был в делах человеком скрытным, хоть и слыл рубахой-парнем… Необъяснимая гибель автогонщика внесла в душу Антона Клямина беспокойство и тревогу. Почему – он и сам не знал. Бывает же так, начинают вдруг душу бередить дурные предчувствия. И никуда от этого не уйти…

Клямин лег на живот и поплыл, осторожно раздвигая мягкую, податливую воду. Он любил плавать. И море он любил. Недаром служил срочную в Мурманске. На суше всегда находишься в тесном общении с людьми. На работе – с пассажирами, в парке – с приятелями. Голова идет кругом. В море же он ощущает одиночество, физически чувствует, как тело наполняется легкостью и здоровьем. Правда, на городском пляже особенного одиночества не приобретешь. Но в это время года уже можно на что-то рассчитывать. И в некотором смысле Клямин был рад телефонному звонку Серафима.

Уходящая вниз толща воды то сжималась в глухую зеленую массу, то светлела, разжижалась. Тогда из глубины наплывали медузы. Холодные, скользкие, ленивые. Медузам давно уже следовало уйти на юг, в теплые воды, а они все держались. Вероятно, еще долго простоят жаркие денечки.

Клямин нащупал дно. Проплыл еще несколько метров, встал в рост и вышел из моря, точно из бассейна…

Он с ходу повалился наземь и прижался щекой к горячему песку. Кольнула мысль, что Михаил лежал так же, припечатав щеку к асфальту двора. И руки его были вывернуты… Клямин подложил под живот кисть правой руки, а левую выбросил в сторону. И растащил ноги в странном, неживом изгибе…

В розовой пелене прикрытых век Клямин видел смазанные лица людей, собравшихся вокруг горбоносого гонщика. И в стороне от толпы того, в клетчатом кепи… Где же Клямин видел это кепи? Вот тебе и раз! Под дырявым пляжным навесом. На гвозде… А кто он, третий игрок в домино? Какое смешное прозвище – Параграф! Не тот ли это мужчина, который врезался в память Клямина? Конечно, он! Поэтому его лицо и показалось Клямину знакомым. Как же! Встречались у Серафима…

Розовая пелена в глазах густела, набухала, покалывала веки. И этот дурманящий запах нагретого песка. Сон останавливал сознание. Но заснуть Клямин не успел – кто-то тронул плечо. Властно, уверенно. Клямин приоткрыл правый, беспокойный, глаз и увидел у самого лица тощие ноги. Темные комковатые вены оплетали их наподобие растений-вьюнов…

– Лежишь как неживой. Солнце пригрело? – раздался голос Серафима.

Клямин оперся на руки и сел. Серафим опустился на корточки. Маленький ростом, он издали казался подростком, а вблизи выглядел старше своих пятидесяти четырех. Эта дряблая нездоровая кожа, седая волосатая грудь… Это сдавленное с висков морщинистое лицо…

– Выиграл? – поинтересовался Клямин.

– А то… Три раза кряду. Роману не повезло.

– На что играли-то?

– На что нам играть-то… На шалабаны… Ромка просил на завтра перенести расплату, голова, говорит, болит. Испортил мне курорт, подлец.

– На шалабаны, значит. Докатились… Послушай, Серафим: а кто третьим играл?

– Параграф? Адвокат. Умница. А что?

– Так. Знакомое лицо, а не припомню, – соврал Клямин.

– Адвокат, – повторил Серафим. – По особо важным поручениям. Голова.

– Головастее тебя?

– Ум – хорошо, два – лучше, – сказал Серафим. – Дело есть, Клямин. – Он поднялся, приглашая Клямина следовать за ним.

Дорога хлестала плетью по рыжим холмам, рассекая заросли кустарника, выбивалась на лысый гребень, чтобы через мгновение рвануться вниз, к пересохшему речному руслу.

Ветер упруго вдавливался в салон из-под приспущенного стекла, нес запах горелого сена, гари и клевера… В село, что расположилось в восьмидесяти километрах от города, Клямин получил заказ еще утром. Туда и обратно – сто шестьдесят, почти половина плана…

Только вот скучно без радиоприемника. В таксомоторах радиоприемник не предусмотрен инструкцией, почему – никто объяснить не мог. Но водители приспосабливались, возили свои. И у Клямина был маленький немецкий коротковолновый. Брал что угодно, даже Мексику. А Клямин был в Мексике – заходил туда не раз на судах торгового флота. Но сейчас приемник молчал. Клямин пощелкал пальцем по пластмассовому корпусу – никакого эффекта, молчок. Вспомнив о недавней игре в лото, Клямин усмехнулся: завтра Серафим потребует от толстого Романа погашения проигрыша, Серафим долгов не прощает. Сколько же щелчков-шалабанов выдержит сизый румпель управляющего плодово-овощной базой? Не более тридцати, это точно. На флоте, помнится, иной раз от нечего делать наказывали проигравшего шлепками колоды карт по носу.

Но дружески, без пристрастия, так, скуки ради… А эти нет, эти друг друга ненавидят. Неспроста они играли под щелчки – не детская забава. Унизить друг друга хотят. Деньги? Что им деньги! Ну, проиграют за один раз тысячу-другую – эка невидаль. Серафима с компанией мало чем можно удивить. Разве что щелкнуть друг друга по носу. При всех. От души. Под хохот приятелей. В этом, пожалуй, еще и была острота. Сколько лет Клямин знаком с Серафимом? Года три, не меньше. А свел их горбоносый Михаил. Он сказал Клямину: «Есть люди, которым нужен хороший водитель и человек, на которого можно положиться. Будешь доволен». И Клямин был доволен.

В приоткрытое окно ветер загнал шмеля. Тот заметался по салону, ударяясь о стекла. Временами, притомившись, стихал. До первого толчка. И вновь возмущенно снимался с места. Клямин попытался прижать непрошеного гостя ладонью к лобовому стеклу, но шмель увертывался, еще больше разоряясь. Пришлось остановить автомобиль и распахнуть дверь. Поупрямившись, шмель вылетел, протягивая за собой возмущенное свое гудение…

Степь пахнула вечерним стоялым дурманом. Клямин выключил двигатель, сошел на обочину, присел на корточки. В жухлой траве беседовали два кузнечика. Иногда стихали, чтобы собраться с мыслями. Клямин тронул ближайший сухой стебелек одуванчика, и тот мигом полысел, обнажая младенческое темя.

Закоренелый горожанин, Антон Клямин испытывал к природе чувство умиления и сентиментальной печали, какую испытывают добрые по натуре люди к далеким провинциальным родственникам. Родственников у Клямина не было. Была тетка в Москве, сестра покойной матери. Но Клямин ее видел мельком двадцать с лишним лет назад, когда прибыл в Москву на парад. Моряки лихо шагали по Красной площади, Антон Клямин был правофланговым.

Вечером, получив увольнительную, он поехал к тетке. Та жила в Спиридоньевском переулке, в пестрой коммунальной квартире, где занимала угловую комнату. Тетка встретила племянника без особого удовольствия: у нее болел зуб. Клямин посидел для приличия четверть часа и с облегчением распрощался. С родственниками было покончено навсегда. Но тем не менее его закаленное сердце нет-нет да вдруг начинало испытывать тоску по единокровному человеку…

Село выползло из-за холма. Небольшое, с опрятными белыми избами. В самом центре, на пригорке, церковь подняла две свои луковки. На одной, что повыше, желтел крест. Деревянный мост зависал над неглубоким оврагом, дно которого застилали консервные банки, драные картонные ящики и прочая ненужность. Мощенная крупной галькой главная улица делила село на две части. Вблизи избы уже не казались аккуратными. Некоторые из них были заколочены. Над заборами густела усталая пыльная зелень, кое-где уже пробитая первой осенней проплешью. Людей не было видно. Где тут улица Профсоюзная? Ни одной таблички… Клямин решил постучать в какое-нибудь окно, потом передумал и поехал к церкви.

Три старухи сидели на лавочке у церковного забора, одинаково сложив руки на коленях. Клямин опустил стекло и поздоровался. Старухи молчали.

– Спите, что ли, бабки? – не выдержал Клямин. – Или померли?

– Тебя дождемся и помрем. Вместе чтоб, – ответила та, что сидела слева.

Подруги согласно закивали.

– Село-то какое? Верхняя Терновка, верно? А улица Профсоюзная где?

– Кака така Профсоюзная? Я вот на Антелериской живу. Езжай на Антелериску. Надоел.

– Мне Профсоюзная нужна, – улыбнулся Клямин.

– И слыхом не слыхали, где та Профсоюзная. Фамилия-то как? Кто нужон?

Клямин взглянул на листочек.

– Снегирев.

Старухи молчали, вспоминая.

– Ну, – подтолкнул Клямин.

– Что «ну»? Нет у нас таких. Есть Ситниковы, есть Губасовы, а Снегиревых нету…

– Ишшо есть Порубаевы, – пискнула та, что сидела в середине. – Я Порубаева… А Снегиревых нету и не было.

«Вот те на, – озадаченно подумал Клямин. – Из этой дыры, пожалуй, и в диспетчерскую не дозвониться. Надо разыскать сельсовет». И проговорил:

– Телефон-то есть в вашей Терновке?

– Есть! – разом закивали старухи. – У батюшки. Врачиху завсегда вызываем.

Клямин вышел из автомобиля и, толкнув калитку, прошел узкой опрятной аллеей к церковному крыльцу.

Зеленая краска на перилах протерлась до дерева, ступени скрипели. Поднявшись на паперть, он толкнул дверь. Но та оказалась запертой. Стучать было как-то неловко. Может, звонок есть?

В это время за спиной Клямина послышался шорох раздвигаемых ветвей. Клямин обернулся и увидел мужчину средних лет в сером костюме и косоворотке. Стриженные ежиком волосы открывали невысокий прямоугольный лоб.

– Милости просим завтра. – Голос мужчины звучал мягко и доброжелательно.

– Мне надо позвонить по телефону.

– Здесь церковь, а не почта.

Клямин подошел к перилам паперти и уперся руками:

– Я прогнал восемьдесят километров. По вызову. А где заказчик, хрен его знает!

Мужчина покачал головой и что-то укоризненно прошептал.

– Пардон! – буркнул Клямин и сошел с крыльца. – Восемьдесят километров – не баран чихал. Верно? Считайте: туда и обратно только по счетчику рублей тридцать пять. Верно?

– Вы таксист? Вас-то я и жду. Снегирев моя фамилия. – Мужчина улыбнулся и развел руками, словно извиняясь. – Но ехать я не собираюсь.

Клямин подозрительно оглядел мужчину. Что это еще за шутки?

– Сейчас все объясню… Местный священнослужитель Андрей Васильевич Снегирев, – добавил мужчина, представляясь.

Он отстранился, пропуская Клямина на выложенную ровным галечником тропинку.

«В один конец поп мне еще заплатит – душу вытряхну, а за обратно может и не заплатить, имеет право. – Клямин накачивал себя злостью. – Но я ему устрою крестный ход со свечами, попомнит…» Клямин сдерживался из последних сил, чтобы не раскричаться.

Резные листочки терновника, зеленые, со светлой кокетливой оторочкой, валились на аллейку с обеих сторон, образуя густой коридор, в конце которого угадывалось какое-то строение.

– Очень рад вашему прибытию, – говорил в спину Клямина Снегирев. – А то, знаете, не надеялся, далековато. А вы не сомневайтесь, я оплачу вам оба конца, не сомневайтесь.

– Само собой, – миролюбиво ответил Клямин.

Они вышли к низкому добротному сараю, в распахнутых дверях которого виднелась старенькая «Волга» с откинутым капотом. Рядом топтался парень лет двадцати с небольшим. Круглое лицо парня было перепачкано, рукава клетчатой рубашки закатаны, потертые джинсы, казалось, вот-вот свалятся с тощих бедер.

– Местный специалист Григорий, – представил Снегирев парня. – Третий день лечит мой автомобиль, а тот ни с места.

Молодой человек конфузливо развел руками, пнул ботинком колесо.

– Искры нет… Искра в баллон ушла – и не найти.

Клямин усмехнулся и вопросительно уставился на Снегирева.

– Видите ли, – улыбнулся священник, – я решил: кому же, как не таксисту, знать устройство автомобиля… Вот вызвал вас. Вы уж не обессудьте. А я заплачу вам сколько положено.

– Не в деньгах счастье, Андрей Васильевич, – великодушно проговорил Клямин.

Он чувствовал, как начинает бродить в нем нахальное веселье. Клямину нравилось такое состояние. Он был насмешник и трепач.

– Сейчас, батюшка, таксист пошел такой – ему бы только счетчик переключать да чаевые складывать. А случись что с двигателем – техпомощь вызывает.

– Известное дело, – согласно вздохнул Снегирев.

– Ладно. Посмотрим, что с вашей коломбиной… Сколько ей лет, если считать от Рождества Христова?

Специалист Гриня хихикнул.

Священник сжал губы, находя шутку Клямина неудачной.

– Лет десять назад приобрел, – ответил он, выдержав паузу. – Может, переоденетесь? А то вы в светлом…

– Только так, – согласился Клямин.

Вскоре отыскался какой-то халат, и Клямин приступил к работе. Он любил автомобиль, поэтому знал его. Взаимосвязь деталей и агрегатов, хитросплетения проводов виделись ему знакомой, много раз читанной книгой. Одно время Клямин работал автомехаником. Потом ему надоело получать твердый оклад, и он переметнулся в таксисты. Но и сейчас нет-нет да и приглашали его на консультацию. Так что батюшке повезло…

Специалист Гриня таращил круглые ясные глаза и держал наготове необходимый инструмент, благо этого добра у Снегирева было много. До недавних пор жил на селе один умелец, и Снегирев горя не знал со своим автомобилем. Но умелец уехал на заработки в Кустанай, доверив весь свой инструмент на хранение батюшке…

– Так-так, – проговорил Клямин, что-то развинчивая и свинчивая. – А что, Андрей Васильевич, не махнуться ли нам аккумуляторами? Ваш совсем дохлый, а мой почти новый.

– Как же вы сами? – застенчиво спросил специалист Гриня.

– Сиди ровно, солдат! – одернул Клямин. – Генералы разговаривают.

– Ну, если вы находите… – нерешительно произнес Снегирев.

– Это обойдется вам в две красненькие, батюшка.

Снегирев вздохнул.

– Могу еще кое-чем облагодетельствовать по весьма сходной цене. Установку фирма берет на себя.

Снегирев застенчиво молчал. Ему и хотелось обновить свой старенький драндулет, да совестно как-то было.

– Не смущайтесь, Андрей Васильевич. Мне это у себя в парке достать – раз плюнуть, а у вас тут только чистый воздух. – Клямин весело подмигнул правым глазом, продолговатым, как абрикосовая косточка. – Карбюратор перекинем. Кардан поизносился, всего-то четыре болта отвернуть – и вся игра… Опять же трамблер проскакивает…

– Соглашайтесь, батюшка. Фарт идет, – радовался Гриня.

Снегирев махнул рукой. Мол, где наша не пропадала.

И Клямин принялся раскурочивать поповский кабриолет. Весело и ловко…

Для удобства он решил подогнать к гаражу свой таксомотор.

Старухи все еще сидели на лавочке.

– Отыскался твой Снегирев-то? – дружно спросили они.

– Батюшка ваш и есть Снегирев, – бросил Клямин. – Темнота!

– Отец Андрей-то?! Куда же он укатывает? – загомонили старухи. – А Верку-то кто ж отпевать завтра будет?

– Петухи! – Клямин послал старухам воздушный поцелуй и тронул автомобиль.

Покорно опустив салатную башку, таксомотор печально глядел слепыми фарами вслед уносимым в гараж родным деталям.

– Как же сами работать будете? – вежливо поинтересовался Снегирев.

– Недельку-другую откатаю, – милостиво поделился Клямин. – А там новую получать поеду. В Горький, на завод.

– От дает, а?! – восхищенно пробормотал Гриня. Снегирев отошел к стене сарая и присел на край табурета.

– Говорят, что автомобили снова поднимутся в цене, – мягко проговорил священник.

– Вот и продайте свой катафалк. Зачем он вам? Через год и не собрать, рассыплется, – откликнулся Клямин.

– Мне без транспорта нельзя, – вздохнул священник. – Приход обширный. Иной раз за сорок километров вызывают соборовать. А то и далее… С автобусами знаете как связываться…

Клямин понятия не имел, что значит соборовать.

– И хорошо платят? – спросил он.

– За что?

– За это… соборование.

– Соответственно расценкам. По тарифу. – В голосе священника прорвалось скрытое раздражение.

– И квитанцию выписываете?

– А как же. – И, не выдержав, священник проговорил: – А вы бы… Простите, как вас величают?

– Антоном нарекли.

– Так вот, любезный Антон, вы бы поначалу поинтересовались, что значит соборовать, а потом уж мздоимством-то интересовались…

– У меня, Андрей Васильич, свои отсчеты. От вознаграждения отталкиваюсь… Скажем, стакан семечек: ему цена грош, и пользы – ноль. Одно засорение желудка. А икорочка черная – другой коленкор. И цена. И польза соответственно…

– Легко вам жить, Антон, – примирительно произнес священник.

– Не жалуюсь, не усложняю. – Клямин, поддерживая разговор, старался приглушить блатную интонацию. Ему священник нравился.

Снегирев сидел, сомкнув замком пальцы с выпуклыми янтарными ногтями. Глаза его с умным прищуром стягивали к уголкам веер мелких белесых морщин, как это бывает у людей, любящих открытое солнце. Полосатый, далеко не новый пиджак мягко облегал его, видимо, крепко сбитый торс и широкие, покатые плечи. Из кармана пиджака торчала авторучка. «Точно как наш Мамай, – вспоминал Клямин начальника колонны. – Сейчас спросит, сколько привез выручки за смену, ну точно. Ай да поп».

Гриня наливал в миску бензин и тщательно промывал каждую деталь, прежде чем вручить Клямину. Круглое лицо молодого человека было исполнено выражения самого предельного внимания и благодарности за порученное. Клямин делал свое дело споро. Иной раз он даже не глядел на руки, демонстрируя высшее мастерство и уверенность. Он тяготился молчанием. И вместе с тем непривычная робость сковывала его нетерпеливую натуру…

– А я знаю, что такое соборовать, – осмелился Гриня и застенчиво улыбнулся.

– Ну?! – обрадовался Клямин.

– Когда моя бабка болела, она вызывала батюшку. В грехах каялась, – лукаво продолжал Гриня.

– Сразу и в грехах, – покачал головой Снегирев. – Твоя бабушка была женщина скромная. Труженица. Передовой человек в колхозе…

Клямин присвистнул сквозь неплотно сжатые зубы:

– А что, Андрей Васильевич, может, вы тоже планом озабочены?

Снегирев засмеялся громко и коротко:

– Дела мирские, любезный, церкви не чужды. А что, Антон, напряженный у вас нынче план?

– Везу понемногу. Куда деться! Шестьдесят рублей в смену, – ответил Клямин.

– Да, тяжеловато, – поддакнул священник.

– А что легко? – вставил Гриня. – Пока я права автомобильные получал, нагляделся. Легко, думаете?

– Трамблер оботри насухо. – Клямин досадовал, что специалист Гриня нарушил живой разговор.

– Тяжеловато, – продолжал Снегирев. – Я, бывает, когда в город приезжаю, робею. Пешеходы, автомобили. Думаю: «Пронеси, Господи, без осложнений…»

– А что, штрафует вас милиция? – искренне заинтересовался Клямин. – Или узнают, что священник, и отпускают?

– Штрафуют, – добродушно ответил Снегирев. – А кто и отпускает. Пожурит малость и отпускает… Вообще-то я стараюсь не нарушать.

– По закону, значит, стараетесь жить.

– Закон – это неплохо. Это миропорядок. Жили бы все люди по закону – им и слово Божье было бы не в тягость.

– А вы сами-то, Андрей Васильевич… Запчасти от моей машины на свою колесницу сгоношили. По левой цене. Как это понимать? Грех ведь, – невзначай бросил Клямин.

Казалось, Снегирев только и ждал этого вопроса. Он хлопнул себя по коленям и откинулся к стене:

– Грех, говорите? Какой же это грех, любезный Антон? Вы и так детали бы продали. Не мне, так другому. А мне-то они нужнее, потому как и купить труднее на селе. А главное, автомобиль у меня не для утехи, для дела. Верно говорю. Так что действо, которое вы назвали грехом, заключается в том, что мне при желании все равно в магазине переплачивать пришлось бы лихоимцам всяким. Да еще в пояс кланяться. А тут прямо на дому…