Текст книги "День начинается утром"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Барахолка

Ещё издали слышался непонятный гул. Чем ближе подходили к пустырю за базарной площадью, тем больше этот гул нарастал.

Когда прошли между расставленными, как толстые ноги, опорами виадука и обогнули железнодорожную насыпь, гул выплеснулся на дорогу, распался на отдельные выкрики – то визгливые, то угрожающие. Ребята даже остановились. Прижались друг к другу.

Перед ними колыхалась громадная толпа. Люди шныряли в разные стороны, что-то кричали, размахивали руками. Над толпой висело облако пыли.

– Ух ты! – прошептал Шурка.

Они медленно подошли поближе. Толпа, казавшаяся издали сплошной, вблизи разделилась на отдельные кучки, с узкими проходами между ними. Ребята взялись за руки и медленно стали пробираться вперёд.

Чего только здесь не было!

Какая-то бабка, укутанная, несмотря на жару, в тёплый шерстяной платок, продавала здоровенный пузатый самовар и живого петуха. Рядом сидела другая; перед ней на старом мешке лежала гора рваных туфель. Туфли были разные – большие и маленькие, с оторванными подошвами, непарные. И среди этого хлама – огромные стенные часы с одной стрелкой в деревянном футляре. А футляр весь в золочёных шишечках.

Продавали ржавые замки́ и лохматую дворнягу, плетёные корзины и хрустальную люстру.

Но больше всего на барахолке было каких-то юрких людей, которые ничего не продавали. Они сновали в разных направлениях, шептались друг с другом, показывали что-то, спрятанное за пазухой.

Постепенно мальчишки настолько привыкли к шуму, что смогли разговаривать.

– Разве здесь что-нибудь найдёшь? – прокричал Толик.

– Найдём, – ответил Шурка. – Искать надо.

– Только не расходиться, а то сразу потеряемся, – сказал Костик.

Пройдя несколько шагов, они очутились в том месте, где ковали медные кувшины и чашки. Кузнецы были старые, бородатые, с большими висячими носами. Все в кожаных фартуках, очень похожие друг на друга.

Небольшими молоточками они быстро ударяли по листу меди: «Дзинь, дзинь! Бонг, бонг!»

Грохот стоял такой, что остальной шум барахолки казался тишиной.

Здесь было необычайно интересно.

На глазах у мальчишек кузнец выковал широкую медную чашу. Повертел её в руках, полюбовался – и поставил рядом с другими.

Мальчишки так бы и простояли возле кузнецов, глядя, как ловкие молоточки гнут, растягивают, сминают податливую медь, но целеустремлённый Шурка потащил их дальше. Они уже немного освоились и продвигались быстрее, прыгая, как и все, через разложенные товары.

Толик нечаянно наступил на деревянную ложку, десятки которых были разложены на соломенной подстилке, и тут же здоровенная тётка ловко съездила его по затылку и обругала такими словами, каких они и от мужиков не слыхали.

Удирая от разъярённой торговки, мальчишки наткнулись на толпу, плотным кольцом окружившую человека на раскладном стульчике.

Они протиснулись вперёд.

Из толпы заорали, толкнули, и мальчишки сели на пыльную землю рядом с раскладным стульчиком.

На нём сидел здоровенный дядька, стриженный наголо, с глубоким шрамом на подбородке и без двух пальцев на правой руке – среднего и указательного. Перед ним лежал маленький деревянный чемоданчик с острыми металлическими уголками. Дядька покосился на мальчишек и закричал неожиданно тонким, как у женщины, голосом:

– Уважаемые граждане! Ваше счастье в ваших же руках! Что вы себе смотрите? На ваших трудовых ручках десять пальцев. Каждым пальцем вы легко выиграете червонец у несчастного калеки. Десять на десять – сто!

Он ещё раз слово в слово прокричал всё это. И ещё, и ещё, без перерыва. В толпе зашевелились, и напротив беспалого, стыдливо улыбаясь, сел старик в замасленной тельняшке.

Беспалый ловко выдернул из нагрудного кармана клетчатой рубахи смолёную бечёвочку, разложил её на чемоданчике петлями.

– Прошу внимания, граждане! – закричал он. – Всё честно, благородно. Суёшь палец в петлю, шкертик затягивается – твой червонец, не затягивается – мой.

Корявый коричневый палец старика захлестнула бечёвка. Беспалый открыл чемоданчик, полный денег, вынул десять рублей и протянул старику.

– Грабьте несчастного калеку, обирайте! – весело прокричал он.

Старик не хотел брать деньги, отталкивал. Но беспалый засунул бумажку ему за пазуху.

– Давай, старик, давай! Деньги наши – будут ваши! – кричал он.

Старик снова сунул палец и… отдал выигранную десятку обратно: бечёвка скользнула змейкой, петля не затянулась.

Через десять минут, переложив из своего кармана в деревянный чемоданчик сто шестьдесят рублей, старик встал и понурясь пошёл прочь. А беспалый кричал:

– Давай! Налетай! Деньги наши – будут ваши! Не смотри на старика – глаз у деда не тот.

И приоткрывал чемодан с деньгами. Показывал.

– Ничего не жалко для уважаемых, всё бери! – выкрикивал он.

– Награбленного небось и не жалко, – очень тихо сказала старая исхудалая женщина, стоявшая позади ребят.

Она сказала это чуть слышно. Но у беспалого слух, видно, был собачий. Он вскинул голову и полоснул женщину взглядом. Она тихо охнула и поспешно выбралась из толпы.

– А вдруг это он, помнишь, Шурка? Крепость помнишь? – прошептал Костик.

Шурка пренебрежительно махнул рукой и снова повернулся к беспалому. Глаза у Шурки азартно блестели.

Примерно за час беспалый обобрал пятерых. Действовал он со всеми одинаково и безошибочно: один-два раза давал выиграть, а потом бечёвка как заколдованная скользила мимо пальцев.

– Костик, давай, попробуем, – прошептал Шурка.

– Ты что, свихнулся? Он же жулик, – ответил Костик.

– Не бойся, я заметил, как он это делает, всё время смотрю.

Костик повернулся к Толику:

– Дадим?

– Пусть попробует, – азартно прошептал Толик.

Костик передал Шурке тридцатирублёвую бумажку, которую всё время сжимал в кулаке.

– Дяденька, а мне можно попробовать? – спросил Шурка у беспалого.

– А деньги есть?

– Вот!

Шурка помахал деньгами.

– Грабь бедного калеку, обирай! – пронзительно закричал беспалый. И раскинул верёвочку.

Шурка долго смотрел, потом сунул палец. Петля затянулась. В толпе никто этому не удивился. Снова легла бечёвка и снова затянулась вокруг Шуркиного пальца.

– Ай, ай! – кричал беспалый. – Грабёж среди белого дня. А ну, давай ещё. – И третья десятка перешла в руки Шурки. Толпа зашевелилась, загалдела.

– Бежим, Шурка, – прошептал Костик, – всё равно обманет.

Беспалый поплевал на руки и бросил верёвочку по-новому, не так, как раньше. Шурка долго смотрел. Потом встал.

– Не хочется мне больше играть, – сказал он.

– Ты что это? С выигрышем удираешь, гад? – прошипел беспалый и вскочил. Но толпа мгновенно раздвинулась, пропустила мальчишек и снова сомкнулась.

– Ну, попадись ты мне, гадёныш! – крикнул беспалый.

Кто-то из толпы ударил ногой по чемоданчику с деньгами. Он перевернулся, деньги рассыпались по земле. Люди нагибались, хватали их. Беспалый бросался то к одному, то к другому. Началась драка. Мальчишки удирали во все лопатки, беспалому было не до них.

Толпа постепенно редела. Пошли шагом.

– Ох, Шурка, и здо́рово ты его! – сказал Толик.

Шурка скромно молчал. Вдруг он резко остановился. Глаза у него вытаращились. Показал пальцем направо. Ребята посмотрели и недоуменно переглянулись. Костик даже потряс головой.

О чудо! Среди кучи ржавых гаек и какого-то барахла лежала новенькая, ярко-оранжевая надувная лодка. Маленькая и аккуратная, она лоснилась на солнце апельсиновыми боками.

Как заворожённые, с приоткрытыми ртами, мальчишки медленно подошли. Они боялись отвести глаза – как бы это чудо не исчезло.

Только подойдя вплотную они посмотрели на продавца. И сразу восторг их немного остыл.

На них глядел, прищурив маленькие заплывшие глазки, известный всему городу тряпичник, спекулянт и жулик Мамед.

Жил он недалеко от Костика в маленьком домике за глухим забором. Говорили, что по национальности Мамед перс. Прямо из шеи у него росла рыжая борода, жёсткая, как медная проволока. На голове зимой и летом торчала каракулевая шапочка, а фамилия у него была какая-то дурацкая – Яя́. Он шнырял по дворам с грязным мешком за плечами и с железным крючком в руках – собирал тряпьё, бутылки, бумагу. И высматривал, что плохо лежит. После него часто пропадало бельё, сохнущее на верёвке, или ещё что-нибудь.

Мальчишкам и девчонкам он продавал варёную кедровую смолу. Её можно было жевать, выдувать из неё пузыри и щёлкать ими. Смолу он скатывал в колбаску и давал откусывать за три рубля небольшой кусок. Отмечал пальцем и говорил:

– Кусай!

А сам жульничал. Когда нагибались, чтобы откусить, передвигал палец.

– А, соседи! – сказал Мамед. – Торговать пришли? Покупать пришли? Много денег имеете?

Он кругло захохотал:

– Хо-хо-хо!

Костик присел рядом с лодкой, погладил её упругий бок.

– Откуда это у тебя, Мамед?

Лицо Мамеда сразу стало злым. Глаза покраснели и забегали, как мыши.

– У, шайтан! Собаки! – проговорил он.

– Кто? – спросил Шурка.

– Все собаки! Всё обобрали! Мамед не успел. Одна дрянь осталась Мамеду.

Он рассказал, что за речкой Келасури упал подбитый немецкий самолёт и не взорвался. Мамед побежал туда. Думал поживиться. Но кто-то успел раньше. Лётчиков раздели. Срезали кожу с сидений.

– Даже покрышки с колёс унесли, – жаловался Мамед. – У, плохие люди! Мне только эту дрянь оставили. Кто её купит? Думал парашют добыть. Сколько шёлка! Всё пропало!

Мамед чуть не плакал.

– Мы купим, – сказал Костик.

– Вы? – Мамед оглядел ребят и захохотал снова. – Хо-хо-хо!

– На что? На фантики? Хо-хо-хо!

– Вот! – Шурка протянул смятые бумажки.

Мамед замолчал. Пересчитал деньги.

– Мало, – сказал он. – Это очень хорошая вещь. Из неё плащ сшить можно. Триста рублей стоит.

Мальчишки переглянулись, разочарованные.

– У нас только сто шесть, – сказал Толька.

– Сто шесть?

Мамед задумался. Потом махнул рукой.

– Э, ладно! Мамед добрый. Давай сто шесть. Остальное отработаете.

Костик стал торопливо высыпать мелочь из карманов на рогожу.

– На паперти собирали? – ехидно спросил Мамед и тщательно пересчитал деньги.

Шурка потянул к себе лодку.

– Нет, сперва отработаете, – сказал Мамед.

– А как? – спросил Шурка.

– Вот, держите, – Мамед протянул большую коробку из-под папиросных гильз. – Принесёте три коробки табаку, – лодка ваша.

– А где ж мы его возьмём? – спросил Костик.

– В окурках, – ответил Мамед и равнодушно отвернулся.

Месть „купцу“

Коробка была здоровенная. Через три дня мальчишки знали все марки папирос. Они издали определяли, какой это окурок – «Пушка», «Эшери» или «Наша марка». Они пропахли табаком с ног до головы.

Ночью Костику снились окурки. А коробка всё не наполнялась. Ещё хорошо, что последнюю неделю не было бомбёжек. Видно, немцы решили, что бомбить больше нечего.

Только через пять дней ребята принесли Мамеду полную коробку.

Мамед сидел на крыльце в рваной майке и набивал гильзы табаком.

– Принесли? Молодцы! – сказал он. Высыпал табак на газету.

– А пепел зачем? Чтобы больше так не было! Только табак.

– А когда лодку дашь? – спросил Шурка.

– Ещё три коробки принесёте – тогда.

– Три? Ты же сказал, всего три. Две осталось.

– Две? Ух, продешевил Мамед! Все его обманывают. Даже такие сопляки. Це, це, це, – зацокал он языком.

Мальчишки ушли.

Дальше дело пошло лучше. Во дворе табачной фабрики, где работал Толькин отец, лежали ярко-жёлтые кучи табачной пыли. Отходы. Костик взял дома сито, и ребята стали просеивать эту пыль. На дне сита оставалось немного табаку.

Но эта работа тоже была не мёд. От табачной пыли щекотало в носу, першило в горле, а слюна становилась горькой и жёлтой, как хина.

Коробку набрали быстро.

– Если ты нам дашь лодку сейчас, мы тебе принесём коробку и ещё полкоробки, – соблазнял Мамеда Костик.

– Обманете? – недоверчиво спросил Мамед.

– Честное пионерское, не обманем! – горячо уговаривали мальчишки.

Мамед оскалил зубы. Усмехнулся.

– Ха! Пионерское, говорите? Скоро никаких пионеров не будет. Немцы уже на Псху. На перевале. Скоро здесь будут.

Он радостно потёр руки.

– Мамед лавку откроет. Купцом будет.

Он пошёл в дом высыпать табак. Мальчишки задохнулись от негодования.

– Ох и гад! – пробормотал Шурка. – Вот гад! Немцев ждёт!

– Не дождётся, – отрезал Костик.

– А если правда придут? – испуганно спросил Толька.

– Придут, придут! Не может быть! – закричал Шурка. – В партизаны пойдём. Мы им покажем. Оружие у нас есть. Три патрона – три фрица.

Он покраснел от злости. Мял в руках кепку.

Мамед вышел из дому. Вынес свёрнутую в пакет лодку.

– Берите. Но если обман будет, – на дне разыщу. Плохо будет.

Он стоял жирный, противный. Из-под шапки курчавились рыжие волосы. Молча, брезгливо, Костик взял лодку. Мальчишки даже не обрадовались. Понуро вышли со двора, побрели в свой «штаб».

То, что кто-то мог ждать немцев, так поразило их, что они шли молча, каждый думая о своём.

Костик вспомнил кожаные тапочки с белой полоской посередине, в которых стоял Мамед, и неожиданная мысль заставила его остановиться.

«Ведь это тапочки деда! Его домашние туфли», – подумал он и сказал:

– Ребята, это Мамед нас обворовал!

– Ну да?! Откуда ты знаешь? – спросил Толик.

Костик рассказал.

– Вот сволочь, – сквозь зубы проговорил Шурка.

– Что же с ним делать? Может быть, в милицию сообщить? – спросил Толька.

– А как докажешь? Вон сколько времени прошло!

– Мы сами! – Шурка сжал кулаки. – Мы его сами проучим, немецкую собаку. Я знаю как.

– Что мы ему сделаем? Он вон какой здоровенный, – уныло сказал Костик.

– Сделаем, – ответил Шурка. – Мы этого «купца» проучим.

И он рассказал свой план.

* * *

Пришлось опять просеивать табачную пыль. Надо было отнести табак Мамеду, чтобы всё высмотреть хорошенько.

Толька принёс пачку папирос «Казбек». Он её взял дома у отца. Тайком, конечно. Это нехорошо. Но, чтобы отомстить Мамеду, всё было хорошо. Шурка разорвал папиросы, высыпал из них табак.

Мамед сразу заметил это. Табак из папирос сильно отличался от остального. Когда Мамед узнал, откуда этот табак, он разъярился:

– Дураки! Деревянные башки! – заорал он. – Такие папиросы испортил! Цены им нет!

И он так дёрнул Шурку за ухо, что надорвал его у самой мочки. Шурка завизжал от боли. Костик бросился на Мамеда. Ударил его кулаками в грудь, тут же получил здоровенную затрещину и полетел на землю. В глазах вспыхнули синие звёзды.

Мамед всё ещё крутил Шуркино ухо. Костик поднялся и снова кинулся. Вцепился в рваную майку. Она затрещала. Вдруг Мамед заорал и отпустил Шурку. Толька, схвативший Мамеда за ногу, укусил его изо всех сил чуть повыше колена. Мамед запрыгал на одной ноге. Потом схватил суковатую самшитовую палку и погнался за мальчишками.

Но те уже успели выскочить за ворота и улепётывали со всех ног.

Всё, что надо, они высмотрели. Во дворе у забора стояла маленькая фанерная будочка – уборная. К ней от крыльца вела тропинка, протоптанная в бурьяне. В дальнем конце забора была выломана доска.

На следующий день Костик и Шурка встали рано-рано – в шесть часов. Когда они грызли чёрствый кукурузный хлеб с солёной хамсой, спрессованной в чёрный кирпич (её последнее время выдавали по карточкам вместо мяса), пришёл Толька.

Было прохладно. Пока добрались до Мамедова забора, вымочили брюки до колен. Роса была такая, что казалось, идёшь по воде.

Весь город ещё спал.

Тихонько, стараясь не шуметь, пролезли через дыру в заборе во двор. Огляделись. Тишина. Мамед тоже спал.

Волоча две толстые, длинные палки, принесённые с собой, подошли к уборной.

Всё оказалось гораздо легче, чем они предполагали. Подсунув палки под переднюю стенку фанерной будочки, приподняли её. Подложили два кирпича. Потом Толик и Шурка взялись за два задних угла, а Костик – за середину дверцы и, осторожно толкая, переставили уборную за яму. Так что она оказалась как раз перед уборной.

Теперь надо было замаскировать яму. Выдернули из грядки тонкие палочки, обвитые вьющимися усами фасоли, положили их на яму. Получилась частая решётка. Надёргали бурьяна. Тщательно закрыли всё, втыкая кусты бурьяна в ячейки решётки. Вышло просто здо́рово.

Солнце уже повисло над морем. Роса немного высохла. Мальчишки вылезли через дыру, сели в кустах за забором.

– Никуда не пойдём, а то ещё пропустим, – сказал Шурка.

* * *

Время тянулось нестерпимо медленно. Где-то заорал петух. И сразу ему ответили ещё два.

– А может, его дома нет? – спросил Толик.

– Дома он. Я видел, как он пришёл вчера. Пьянющий, – сказал Костик.

И снова ожидание. Где-то капала вода. Кап-ка-а-п – будто тягучие минуты.

– Глядите, глядите, вышел, – торопливо пробормотал Шурка.

На крыльце показался Мамед. Зевая, почесал грудь под неизменной грязной майкой. Поёжился. И без того толстая его морда опухла от пьянства ещё больше. Глаза совсем заплыли. «Зарубцевались», – подумал Костик.

Мамед постоял немного на крыльце, громко сплюнул и рысцой побежал к уборной. Мальчишки приникли к щелям, затаили дыхание.

Заметит или нет?

Вот он всё ближе, ближе. Руки в карманах. Под ноги не смотрит. Ближе, ближе…

Утреннюю тишину разорвал рёв. Какой-то даже нечеловеческий. Мамед с разбегу плюхнулся в выгребную яму. Он стоял там, не вынимая рук из карманов, по грудь в жидкой гадости.

Рожа у него была такая перепуганная и недоумевающая, что ребята не выдержали и захохотали.

Мамед услышал, завыл как волк и стал страшно ругаться, мешая русские слова с какими-то непонятными. Поднял руки и, разгребая ими вонючую жижу, затоптался на месте.

– Вот тебе немцы! Вот тебе лавка! Купец вонючий! – заорал Шурка.

„Эмба“

С разницей в один день пришли письма от Костикиной мамы и деда.

Мама писала, что у неё очень много работы. Днём и ночью. Письмо снова всё было выпачкано цензурой, что-то они там вымарывали. Ещё в письме было написано, что она выслала свой денежный аттестат. Бабушка очень обрадовалась.

Мама спрашивала, есть ли у Костика и у Шурки тетрадки и книги для нового учебного года. Пятый класс как-никак.

Смешно! Откуда им взяться? Давно уже все в школе писали на самодельных тетрадках из обёрточной бумаги. Толстый рулон её лежал в вестибюле, рядом с гардеробом.

Дед, как всегда, шутил. Он писал, что немцы боятся его трубы, как огня. Скоро все лопнут от страха, и тогда война кончится.

Шурке было грустно. Он письма не получил.

* * *

В поход на «Эмбу» собирались тщательно. Достали хлеба и яблок. Яблоки нарвали в саду у Бабаджана. Хорошие яблоки. Сладкие. А бабушка очень рассердилась. Сказала, что выпорет. Но это она так. Она добрая. Толька принёс большой кусок мяса. Вытащил его из борща. И боялся. Вот его-то могут выпороть, если узнают. У Шурки оттопыривалась на боку рубаха. Там скрывалось самое главное – ракетница.

На берегу никого не было. Насос качал прекрасно. Лодку надули за полчаса. В широких петлях торчали лопаточки-вёсла.

Костик сел на мягкое дно. Взял вёсла. Шурка уселся впереди, Толик сзади. Поплыли.

Солнце огненной каплей висело в самом центре неба и пекло вовсю. Грести было трудно: лодка крутилась в разные стороны. Руки у Костика занемели, глаза заливал горячий пот. Из-за Шуркиной спины Костик ничего не видел. Шурка болтал ногами в воде и командовал:

– Право руля! Лево руля!

Когда лодка вошла в тень высокого борта, Костик очень удивился: ему казалось, что они совсем не двигались с места.

«Эмба» нависла грудой искорёженного металла, обрывками тросов, какими-то скрученными трубками и балками. А издали она казалась целёхонькой.

Прямо на лодке въехали в громадную пробоину в борту. Толстые рваные листы железа загибались наружу. Щетинились заклёпками. Лодку привязали к какому-то ржавому пруту.

– Приехали, – громко сказал Шурка.

«…ехали, ехали…» – гулко забормотало в ответ нутро корабля.

Мальчишки испуганно притихли.

Пахло сыростью. Было тихо-тихо. Только где-то плескалась вода и гулко падали редкие капли.

От этого тишина становилась ещё глубже. И казалось, что кто-то невидимый притаился и наблюдает.

По крутой металлической лестнице осторожно полезли наверх. В зеленоватом полумраке извивались толстые, рыжие от ржавчины трубы. Лестница тихонько гудела под ногами. Вдруг где-то резко скрипнуло.

«Бу, бу, бу», – пробормотала тишина.

– Здесь кто-то есть, – тихо, одними губами прошептал Шурка. И от этой тишины, от округлившихся внимательных глаз Шурки и Тольки у Костика мурашки по спине забегали.

Шурка вынул ракетницу. Мягко щёлкнул взведённый курок.

Ещё несколько шагов вверх, поворот… и на мальчишек хлынул яркий, густой, почти осязаемый солнечный свет. Бегом они выскочили на палубу. И сразу стало нестрашно.

– Ура! – закричал Костик, и все примолкли, подождали, но никто не ответил – эхо молчало.

– Ура! – снова заорал Костик. – Я капитан! Слушай мою команду! Поднять якоря! Уходим в поход!

– Нет, я капитан! – закричал Шурка.

– Почему ты? – спросил Толик. – Давай жребий!

Оторвали от газеты, в которую был завёрнут хлеб, три кусочка бумаги. На одном клочке Шурка ногтем выдавил крест.

Скомканные бумажки бросили в Толькину тюбетейку, перемешали.

Каждый взял по бумажке. Капитаном оказался Толька.

Он сразу стал очень важным. Отобрал у Шурки ракетницу, сунул её за пояс.

– Ещё посмотрим, что за коробку вы мне подсунули, – нахально заявил он, заложил руки за спину и прошёлся по палубе. Но скоро его важность улетучилась. Все трое носились по палубе, орали, прыгали. Всё вокруг было так интересно, так необычно, что они не знали, куда забежать, заглянуть, влезть. Хотелось всё увидеть сразу.

Надстройки были иссечены пулемётными очередями. Стёкла выбиты. В капитанской рубке блестело полированными ручками штурвальное колесо. А рядом стоял машинный телеграф, на котором было написано: самый полный, тихий, задний ход. Штурвал не крутился. От компаса осталась одна подставка. А может быть, и не от компаса. Но это было совершенно не важно.

Сквозь широкий оконный проём рубки была видна вся палуба и море.

Толик встал к телеграфу, Шурка вцепился в штурвал, а Костик смотрел в кулаки, как в бинокль.

Это был их корабль. Весь. От носа до кормы.

На палубе торчали щепки, отколотые пулями.

Это был боевой, заслуженный корабль, побывавший во всяких переделках. На нём плавали храбрые люди. Он видел разные страны. Тропики и льды. Тихий океан и Атлантический. Он воевал и не сдался. Не захотел утонуть и не утонул.

А сейчас он плыл далеко-далеко, и вели его три смелых человека: Толька, Костик и Шурка.

Корабль бесшумно резал маслянистые волны, и капитан Толька отдавал негромкие команды. Они плыли в неведомые края. Где-то там, в этих краях, были коралловые острова. Где-то там был Южный Крест и ревущие сороковые широты. Там не было войны, а только яркое солнце и синее море.

Мальчишки переглянулись, увидели сияющие глаза друг друга и смутились.

Толька отвернулся и негромко буркнул:

– Коробка ничего себе. Принимаю командование.

А Шурка треснул его по спине.

* * *

Обедали в каюте второго помощника капитана. Так было написано на стеклянной табличке, привинченной к двери. В каюте сохранились два плетёных кресла и жёсткая деревянная койка. Шурка сказал, что она называется рундук.

Мясо разорвали руками на три равных части и аппетитно чамкали.

– Вот бы построить корабль, весь прозрачный, как стекло, – говорил Шурка. – Сидишь на палубе, а под тобой всё дно как на ладони. Вдруг фашистская подлодка! Плывёт себе, ничего не видит. А мы её – цап! Такими специальными щипцами, к носу приделанными. И, как орех, – щёлк! И раздавили! И дальше плывём. А нас никто не видит. Ни с воздуха, ни с моря. Мы прозрачные.

– И башка у Шурки прозрачная, и всё, а сам он на бутылку похож. И на пузе этикетка, – сказал Толик.

– Сам ты этикетка, – обиделся Шурка.

Костик рассматривал приклеенную к стене фотографию. Заметно было, что её пытались осторожно отклеить, но, видно, ничего не вышло – только надорвали уголки.

С фотографии смотрела на Костика худенькая девочка. Она смотрела очень серьёзно и даже немножко обиженно. Может быть, ей было обидно, что её забыли одну на этом полузатонувшем корабле.

На носу у девочки были разбросаны редкие крупные веснушки, а уголки рта чуть опущены. Костику даже показалось, что она сейчас заплачет.

Вообще-то Костик недолюбливал девчонок.

Когда он учился в третьем классе, в их школу поступила новенькая. Её звали Хельви Румберг. Она была эстонкой. Беленькая, краснощёкая.

Её посадили перед Костиком. В первый же день он обмакнул её косу в чернильницу. Она не заплакала, а повернулась и больно треснула его пеналом по голове. Весь класс смеялся, и Хельви тоже. Потом он провожал её домой и нёс её портфель. Несколько раз.

Она рассказывала ему про прекрасный город Таллин. И про Старого Томаса. Это такой жестяной человечек. Он стоит на высокой узкой крыше и сторожит город.

Однажды, когда они шли домой, их окружили мальчишки из четвёртого класса.

– Тили-тили-тесто! Жених и невеста! – кричали они и подпрыгивали.

Костик и Хельви хотели обойти мальчишек, но те окружили их и не пропускали. Костик взял Хельви за руку и пошёл на них, но Хельви вдруг заплакала, вырвала руку и закричала:

– Ты дурак! Дурак!

Она оттолкнула Костика и убежала. Будто он был виноват. И перестала с ним разговаривать. Он несколько раз подходил к ней. Ему хотелось, чтобы Хельви ещё рассказала про город Таллин. Но она каждый раз отворачивалась и убегала. А когда смотрела на него, то смотрела так, будто он её враг.

Тогда Костик и Толька подстерегли её после уроков, схватили и отрезали ножницами косу. Еле отстригли, – коса была толстая.

А потом три дня не приходили в школу. Боялись.

Хельви перевели в другую школу, а её мама пришла к Костикиной маме и всё рассказала. Она сказала, что Костик хулиган. Ему тогда здо́рово попало дома. И в школе тоже. Водили к директору. Он тоже сказал, что Костик хулиган, и хотел исключить его из школы.

Эта девчонка на фотокарточке была совсем не похожа на Хельви. А может быть, и похожа. Все девчонки похожи. Костик смотрел на неё и думал: зачем он тогда отрезал красивую косу Хельви? Просто так. От обиды, наверно.

Косу они потом выбросили в речку. Вместе с бантом.

Через неделю – первое сентября. Костик соскучился по школе, по своей парте, на которой была вырезана большая буква «К».

Имма Григорьевич обещал съездить всем классом в ту крепость, где они были с Шуркой. Называется она крепостью Баграта. Оказывается, она очень древняя. Её построили горные люди – сваны. Костик видел их. Они иногда спускались в город. Высокие, светлоглазые, в круглых войлочных шапочках и чёрных бурках.

Имма Григорьевич говорил, что сваны ведут свой род от рыцарей-крестоносцев.

Сколько всякого на свете! Когда немцев разобьют и война кончится и когда Костик вырастет, он будет моряком. Объедет весь земной шар, всё увидит. Вместе с Шуркой и Толиком. Это дело решённое.

Девчонка на стене подпрыгнула. Что-то заскрежетало и грохнуло.

– Налёт! – крикнул Толька.

Мальчишки выскочили на палубу. Солнце висело над самой водой.

В небе закружились четыре самолёта. Три немецких и один наш. Стреляли зенитки. Наш был маленький и юркий. И-16 – ишачок. Он вертелся вокруг тех трёх и стрелял. А они стреляли в него. «Трое на одного, гады. Как всегда», – подумал Костик.

У борта упали две бомбы. В море. Потом один немец загорелся и тоже упал. За маячной косой.

А наш ястребок спустился низко-низко, покачал крыльями и улетел. Наверно, у него кончилось горючее. Или что-нибудь случилось.

Тогда немцы перестали бомбить порт и закружились над маяком. Там зениток почти не было. Немцы не торопясь снизились и сбросили бомбы. Над маяком поднялось облако пыли. А когда оно рассеялось, маяка не было. И самолётов не было. И солнца тоже. Стало темно.

Заночевали на «Эмбе». Летом на юге не бывает сумерек. Пока светит солнце, – день, а потом сразу ночь. Тёмная, мохнатая и тёплая.

Затемнённый берег притаился где-то вдали. Спускаться по узкой, искорёженной, без перил лестнице, разыскивать внизу, среди рваного железа, лодку было глупо. Запросто можно было сорваться и свернуть шею.

Мальчишки знали, что дома им достанется. Чего только не передумают бабушка и Толькины родители. Наверно, решат, что они погибли в бомбёжке.

Эта мысль, высказанная Толькой, так испугала ребят, что они даже не разговаривали. Молча сидели в каюте второго помощника, в плотной, душноватой темноте и думали.

Шурка прилёг на рундук. Костик и Толька свернулись калачиками в креслах. А потом Шурка засопел, тоненько присвистнул носом и уснул. Уснули и остальные.