Текст книги "День начинается утром"

Автор книги: Илья Дворкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Дворкин Илья Львович
День начинается утром

Началась война

Война началась ночью или рано-рано утром. Костик ещё спал. Прибежала соседка и закричала, чтобы включили радио.

Потом все слушали, а бабушка плакала и говорила, что она всё знала наперёд. Потому что позавчера разбилось большое зеркало.

Костик услышал про зеркало и быстро закрыл глаза. Ждал. Но бабушка не стала его ругать. Она ещё раз повторила про зеркало и про несчастье и пошла разжигать примус.

А потом побежали вприпрыжку, поскакали суматошные странные дни. Жизнь сразу изменилась. Раньше Костик думал, что взрослые не умеют плакать. Оказалось, – умеют. Взрослые стали много плакать. Больше, чем дети.

Казалось бы, чего плакать, слушая радио? А они плакали. И просто так плакали. Без радио.

В город откуда-то понаехало много народу. К дому Костика часто подходили люди, просились переночевать. Люди были разные, но чем-то удивительно похожие. Бабушка стелила им на полу.

Они сразу ложились и начинали рассказывать про бомбёжку. И плакали. Костик пробовал поговорить с их ребятами, но они были неразговорчивые. Они сразу засыпали.

Это были беженцы.

* * *

Вдруг дед Костика стал военным. Здо́рово! Дед не очень старый, не седой даже. А в пилотке он – как настоящий командир. На петлицах у него рогатки, лиры называются, потому что дед Костика – музыкант.

Он играет на самой большой трубе. На тубе. Когда дед дома, она лежит в углу, свернувшись кольцами, как удав, поблёскивает металлическими боками. Это такая большущая труба, что Костик заползал в неё, когда был совсем маленький.

Теперь дед бывал дома редко. Костик его очень ждал. Дед приносил удивительную кашу в плоском котелке. Вкуснее этой каши Костик ничего не ел. Каша всегда была немножко подгорелая. Дед говорил, что ему разрешают выскрёбывать котёл. Это были поскрёбыши. Очень вкусные поскрёбыши.

Дед как-то особенно, по-военному па́хнул. Очень приятно – табаком, кожей, ваксой и ещё чем-то.

Костик надевал его пилотку и шёл на улицу. Пилотка оттопыривала уши, Костику приходилось придерживать её сзади.

Дед приходил ненадолго, он всегда торопился. Потому что это был военный дед.

Война, война… Это слово слышалось на каждом шагу. Война, война… На улицах, дома, по радио – всюду было это слово. И постепенно оно стало привычным, таким же, как все остальные слова.

Маму Костик видел всё реже и реже. Она работала в госпитале. Приходила – и сразу валилась на кровать. И засыпала. Как беженцы.

Мама раньше была молодая и весёлая. Она даже в футбол играла с Костиком. Соседи только головами качали. А теперь она стала взрослой. Даже бабушка её слушалась.

Море

Костик жил недалеко от порта, рядом с морским вокзалом. Морской вокзал – это такой светлый дом с башенкой. На башенке мачта с разноцветными морскими флагами. Флаги хлопают и весело трепыхаются на ветру.

Как у всех приморских ребят, вся жизнь Костика, сколько он себя помнил, была связана с морем.

Как-то прошлым летом сидел он на старой деревянной свае. Ловил бычков и зеленух. Солнце уже садилось. По бульвару толпами ходили курортники. Играл духовой оркестр. И не было никакой войны.

А зеленухи клевали как сумасшедшие.

Кто-то сел на парапет прямо над Костиком, и мужской голос сказал:

– Море! Это изумительно! Посмотрите, Симочка, как оно прекрасно! Всегда! В штиль и в бурю. Особенно я обожаю бурю. Это воплощённая поэзия! Одиннадцать месяцев я тоскую по этим волнам в нашем пыльном Житомире, и только один месяц я с ними! И с вами, Симочка! Вы и море!

Потом они начали целоваться, и стало неинтересно.

Но Костика поразило то, что он услышал. Какие слова! «Во-площённая»! Даже не выговорить!

Он никогда не задумывался – красивое море или нет. Море – оно… море. Как мама, как небо. Что-то такое, без чего нельзя.

По правде говоря, Костик не очень любил шторм. Вода становилась мутной, и рыба не ловилась. Да и купаться было плохо. Как хватит волной о голыши!

Но зато после шторма на берегу попадались разные любопытные штуки: большие стеклянные поплавки, заморские монеты – старые, позеленевшие. А однажды Костик нашёл настоящий морской бинокль. Помятый, с треснутыми стёклами, но настоящий. Наверное, произошло кораблекрушение, и капитан до последнего сжимал бинокль. Всё смотрел, не плывут ли спасатели. Он стоял, широко расставив ноги, в фуражке с квадратным козырьком, как у старого Гургена с лодочной пристани, и смотрел в этот самый бинокль.

Так и ушёл под воду с биноклем в руках. На капитанском мостике.

Вот что выбрасывают волны после шторма.

И Костику стало ужасно жалко этого бедного человека из пыльного Житомира.

Он смотал удочку, влез на парапет и дёрнул человека за рукав.

Человек испуганно подскочил, а Симочка сказала: «Ой, кто это?» – и спрятала лицо в ладони.

– Ты что, мальчик?! – крикнул человек из Житомира.

– Дяденька, а зачем вы там живёте?

– Где живу?

– В пыльном Житомире?..

– А кто тебе сказал, что он пыльный? – удивился человек.

– Вы!

– Я тебе это говорил?!

– Нет, Симочке, – сказал Костик.

– Ой, он всё знает, – прошептала Симочка.

А человек из Житомира вдруг подскочил к Костику, затопал ногами и заорал:

– Мерзкий мальчишка! Подслушиваешь, да? Подсматриваешь, да?

И дёрнул Костика за ухо.

Мама потом смеялась и говорила:

– Ага, влетело! Не будешь приставать к незнакомым людям.

Костик рассказал про пыльный Житомир своему лучшему другу Толику Чугунову.

Оказалось, что Толик тоже не думал, что есть такие бедняги: живут без моря.

Мальчишки сидели на старом широком кнехте в самом конце пристани и долго молчали.

Смотрели вниз, на воду. Могучие железобетонные сваи обросли черными раковинами – мидиями. На мидиях торчали белые наросты. Вода была прозрачная-прозрачная. Между раковинами шмыгали мелкие крабы и разноцветные рыбёшки – морские собачки.

– А здо́рово нам повезло, Костик, – сказал Толька.

На том и порешили.

Враг Шурка

Кроме одного закадычного друга и множества просто приятелей, у Костика был враг. Враг хитрый и коварный – Шурка, сын сторожихи водолечебницы.

Он был злобный и шепелявый, как змея, с приоткрытым ртом и хроническим насморком.

Но Шурка утверждал, что у всех водолазов насморк. От сырости. А он будет водолазом.

Просто смех! Плавает – хуже не бывает, а уж ныряет – смотреть тошно. И туда же – водолазом!

Водолечебница рядом с домом Костика. Она за высоким забором из чугунных прутьев. Так что Костик и Шурка – соседи, а раз соседи, – значит, часто видятся, а уж если они увидятся, – непременно подерутся.

Начинал всегда Шурка. Чего он только не придумывал!

– Костик, – кричит, – Костик, давай мириться!

Костик удивлённо оглядывается. Шурка стоит у калитки и машет рукой.

– Иди сюда, иди! Ну фто мы всё ссоримся и ссоримся. Мне мамка велела помириться.

Костик медленно подходит и думает:

«А правда, что мы цапаемся всё время, как дураки? Ладно уж, помирюсь с ним. Не стоило бы, но помирюсь».

И он протягивает руку. В тот же миг Шурка делает быстрый шаг вперёд, молниеносно отвешивает Костику две звонкие плюхи и захлопывает калитку.

Ошеломлённый Костик видит сквозь навернувшиеся слёзы, как Шурка спокойно запирает калитку, и слышит его противный шепелявый голос:

– Фто, схлопотал по морде? Заработал? Я тебе ештё не так дам. Иф, мириться захотел!

Костик ревёт от злости, а Шурка прыгает по газону, как сумасшедшая обезьяна, и смеётся.

Но в открытую Костик всегда побеждал. Просто он был сильнее Шурки. Шурка знал это и потому придумывал всякие хитрые штучки.

Когда же бывал бит, то, размазывая кулаком слёзы и шмыгая носом, начинал ругаться.

Делал он это виртуозно. А Костику становилось жалко его.

Но если Шурка замечал это… О, тогда он от ярости даже шепелявить переставал и снова лез на Костика.

– У, белобрысая воша! – кричал Шурка. – Ты лучше скажи, где твой папочка?

– А твой?

– Мой-то похороненный, а вот где твой? Скажи, скажи!

А что Костик мог сказать? Он и сам не знал.

Бомбёжка

На этот раз они не подрались. Да и не получилось бы: между ними был забор. Они даже не ссорились.

Костик стоял под алычовым деревом и смотрел на залив.

А Шурка учил его нехорошим словам. Слова были такие скверные, такие ужасные, что даже сам Шурка не решался произносить их громко.

Он говорил шёпотом и всё время оглядывался.

А Костик стоял и не знал, что делать. И страшно было, и уходить не хотелось. Он старался не глядеть на Шурку. Смотрел на залив.

Залив был полукруглый. Синий-синий. Странно, море называется Чёрное, а чёрным не бывает. Синим бывает, зелёным бывает, даже рыжим, а чёрным – никогда.

Вдоль самой воды, по высокой насыпи, проходила железная дорога. Рельсы плавным полукругом повторяли линию берега. Блестели на солнце.

Морю было жарко. Оно лениво-лениво шевелило маслеными боками.

А потом из тоннеля выбежал весёлый паровоз с зелёным хвостом вагонов.

Костику казалось, что паровоз от радости покрикивает…

Дальше всё произошло стремительно и страшно. Из-за верхушек кипарисов, так низко, что из рогатки попасть можно, выскочили самолёты с чёрными крестами на крыльях.

Перед весёлым паровозом выросли чёрные кусты. Потом паровоз споткнулся, вагоны, как игрушечные, поползли друг на друга и покатились в море.

Только после этого Костик услышал грохот.

Он обернулся к Шурке, но того уже не было, а здание водолечебницы как-то странно изменилось.

Костик бросился домой. В доме три входа, Костику надо в средний.

В средний, в средний, в средний…

Издали Костик видел, как в дом вбегают незнакомые люди. «Что им надо? Прячутся, наверное», – успел он подумать, и сейчас же раздался такой грохот, который и сравнить ни с чем нельзя.

Много позже Костик постукал друг о друга два большущих стальных бильярдных шара – и получился звук чем-то похожий. Зародыш того звука. Если бы эти шары увеличить в тысячу раз и ударить снова, это был бы звук бомбёжки – оглушительный, звенящий, ужасный звук.

Но тогда Костик ничего этого не подумал. Он просто прижался к старому толстому кедру, оцепенел от страха и закрыл глаза.

А когда открыл их, здания Дворца культуры, белого, недавно выстроенного, не было. На его месте висел купол дыма, и оттуда летели камни.

От удивления Костик вскрикнул и побежал. Но дверь, его дверь, была заперта! Он побежал к соседней – и та закрыта.

Сам не понимая зачем, он побежал вокруг дома. Лишь бы не стоять.

Костик снова увидел водолечебницу и понял, чем она изменилась, – откололся угол, будто его отрубили топором.

А вокруг всё грохотало. Костик снова подбежал к своей двери. Подёргал – заперта, и как заведённый побежал дальше.

Вдруг соседняя дверь отворилась, из неё выскочил дядя Саша Дорошенко. Опираясь на костыль, он сгрёб Костика в охапку и втащил в дом.

– Вот оно, Лизавета, твоё сокровище. Прогуливается, паршивец! – крикнул он.

И Костика обхватили тёплые бабушкины руки. Он зарылся лицом куда-то ей в живот, вцепился руками в юбку и всхлипывал, и дрожал.

А бабушка тоже плакала, гладила Костика и говорила какие-то ласковые, непонятные слова.

Эвакуация

Когда бомбёжка кончилась, пришла мама.

Костик увидел в окно, как она бежит в белом халате, – наверно, не успела снять. Он выскочил на крыльцо. Мама сразу остановилась, взялась руками за горло и села на поленницу дров.

Она смотрела на Костика и растерянно улыбалась, а из глаз её текли слёзы.

– Ты чего плачешь? – спросил Костик. – Ты ранена?

Мама покачала головой.

– А отчего?

– Оттого, что ты, дурачок, живой и невредимый.

Она схватила Костика, затормошила, больно прижала к себе и не отпускала – будто боялась, что он исчезнет.

– Я чуть не умерла от страха, – рассказывала она бабушке. – Дворец культуры разбомбили и водолечебницу… Я всё думала, пока бежала: хоть бы только ранены были, хоть бы не насовсем.

– Мам, а я всё первый видел. Как поезд побили. Он бежал такой весёлый, а они его – бац! – и в море!

– Да, будет нам работы, – медленно сказала мама. – Уже все коридоры забиты, в саду раненые лежат, а всё несут и несут.

Мама потёрла ладонями лицо.

– Мать твоего дружка принесли.

– Какого дружка? – подскочил Костик.

– Шурки.

– Анну?! Боже мой, несчастье-то какое! – воскликнула бабушка. – А что с ней?

– Плохо с ней, – сказала мама и отвернулась.

Лицо у неё стало строгое, даже сердитое.

– Вот что, мои милые, придётся вам эвакуироваться.

– Как это? – испугалась бабушка.

– А так. Уехать. И Шурку возьмёте. Я Анне обещала. Пропадёт мальчишка один. Поедете в деревню. Сегодня. В два часа будет машина. Скажете соседям. Кто хочет, может ехать. Берите только самое нужное. Шофёр мне расскажет, где вы остановитесь. Будет время – приеду. Вот деньги.

И она убежала.

* * *

Весь дом загудел. Бабушка ходила важная и командовала.

– Ты бы ещё кровать потащила и комод! – кричала она соседке Александре Ивановне. – Смотри, совсем не возьму. Оставлю.

Она расхаживала между узлами и покрикивала, пока дядя Саша Дорошенко не сказал:

– Ты вот что, мать-командирша, не расходись. Придёт машина, – примерим, посмотрим; что не влезет – оставим.

Костик и Шурка сидели на крыльце и молчали. Шурку привела санитарка. У него перевязана голова. Костик ему немного завидовал: раненый ведь! Хоть рана у Шурки чудная: ему вынули из головы большую занозу.

Руку можно занозить, ногу, но чтобы голову!.. Шурка говорил, что и сам не знает, как это получилось.

В грузовике поместились все. Шофёр-абхазец сказал, что он знает одно место – граждане пальчики оближут. И повёз.

Ехали весело и долго, часа полтора.

Дорога крутилась по горам. Внизу синело море, обведённое неподвижной белой каймой – пеной прибоя.

Потом дорога запетляла по удивительному синему лесу.

Листьев на деревьях почти не было, только на самых концах веток. Зато все деревья обросли, как шерстью, голубым мхом.

– Грабовый лес, – сказал дядя Саша.

Деревня, куда их привёз шофёр, была совсем крохотная – домов десять. Она лепилась по склону горы, вся заросшая высоченной кукурузой.

Жители сбежались глазеть на приезжих. Они кричали все разом по-грузински, и шофёр тоже кричал.

Костику показалось, что мужчины сейчас выхватят кинжалы и прикончат непрошеных гостей.

Но они вдруг заулыбались, двое подхватили Шурку под руки, будто он собирался падать в обморок, и повели всех по тропинке.

Дом, куда их привели, был самый большой в деревне, но в нём никто не жил, он стоял заколоченный. «Выморочный дом», – сказала бабушка.

Непонятное слово «выморочный» показалось Костику мрачным и страшноватым. Чужой дом сразу стал неуютным.

Отодрали доски с двери, с окон и вошли. Внутри всё скрипело, пахло мышами, но места было много.

– Живите сколько хотите, – сказал седой старик.

Стали устраиваться.

Постель соорудили из кукурузных стеблей, накрыли матрасами.

Это был удивительный, небывалый день. Сколько всякого произошло!

Ещё утром войну знали только понаслышке. А она вот какая – бац! бац! – и выгнала из дому. Трах! Трах! – и оставила Шурку без мамы. Беме! – и лежишь где-то в горах, в чужом выморочном доме, а сквозь дырявую крышу заглядывают звёзды.

«Значит, мы теперь тоже беженцы», – подумал Костик и уснул.

Единственный мужик

Жизнь в деревне была скучная.

– Тоже мне, жизнь, – говорил Шурка. – Посадил кукурузу – и жди, когда вырастет.

– А пока ешь мамалыгу да играй на зурне, – подхватывал Костик.

– Бомбёжки они не нюхали, – презрительно говорил Шурка и сплёвывал сквозь зубы.

Удивительно! Они ни разу не подрались. Даже не хотелось. А Шурка оказался неплохим парнем и совсем не шепелявым.

С первого дня они стали наводить свои порядки в деревушке.

Им не понравилось, что симпатичных ласковых телят привязывают к дереву, а бедным телятам так хочется побегать! Они натягивают верёвки и могут задохнуться.

Отвязали.

Телята гурьбой, взбрыкивая, побежали по склону вниз, а Шурка и Костик – за ними.

Костик с разбегу толкнул одного, оба упали и покатились кубарем.

Шурка вскочил верхом на самого большого телёнка, но тому это не понравилось. Телёнок запрыгал, как на пружинках, отрывая от земли сразу четыре ноги.

Шурка испуганно взмахивал руками, стараясь удержаться, но не удержался и свалился в густые заросли ежевики.

Он так засел в колючках, что пришлось выстригать его большими овечьими ножницами и опять вынимать занозы из самых неожиданных мест.

К бабушке пришёл одноглазый Мелашвили и стал жаловаться:

– Слюшай! Зачем такое делать? Зачем тёлку гонять? Виноград портил – раз, кукуруза портил – два, еле поймал – три, сам в колючка влез – пять.

– Четыре, – поправил Костик.

– Да, ничего себе четыре, хорошенькое четыре!

Он, видно, вспомнил, как всей деревней вытаскивали Шуркины занозы, и захохотал.

Когда он ушёл, Шурка сказал:

– Надо этого лисьего сына отучить ябедничать, да и насмехаться тоже.

Дело в том, что «мела» – по-грузински – лиса, «швили» – сын.

Мелашвили был действительно похож на хитрого лиса. Нос у него был остренький, и он им всё время поводил, будто вынюхивал что-то.

* * *

Горы запестрели жёлтыми и красными пятнами. Под ногами всюду валялись кленовые листья. Как розовые ладони.

Дожди ещё не начались. Октябрь стоял сухой и тёплый.

На шестой день их жизни в эвакуации приехал дед. Это было до того неожиданно, что Костик глазам своим не поверил.

Дед что-то говорил бабушке, гладил её по плечу, а она плакала. Костик завизжал, кинулся и повис у него на шее.

Это был удивительный дед! Даже здесь, в этой махонькой деревушке, у него оказались знакомые. Где только у него не было знакомых! Музыкантов приглашали на все праздники, а ещё чаще, как говорил дед, «жмурика провожать», то есть на похороны.

А теперь дед уходил на фронт. Он приехал на часок, проститься. Бабушка плакала, а он говорил:

– Не плачь, старая, ну чего ты боишься? Я им как покажу свою дудку, так они со страху и поумирают.

Пришли мужчины, принесли виноградную водку – чачу – в большой зелёной бутылке, заткнутой очищенным кукурузным початком. Пили за здоровье деда, за победу над врагами.

Перед отъездом дед сказал Костику:

– Ты теперь единственный мужик в семье – не подкачай.

Он обнял Шурку и Костика за плечи:

– Ну, ребята, я на вас очень надеюсь. Женщины – народ слабый. Их защищать надо. Вы уж меня не подведите. – Дед помолчал. – А фриц-то прёт и прёт, проклятый… Спрятались вы неважно. Тут гидростанция рядом; если они пронюхают, обязательно бомбить станут.

И дед уехал.

Костик долго сидел один в кустах самшита и думал.

Он хотел бы быть таким, как дед. Спокойным и весёлым. Дед никогда не кричал. Даже когда приходил навеселе и бабушка ругала его:

– Вражья морда! Бесстыжий человек! Чтоб ты утонул в том вине!

Он улыбался и говорил:

– А ты моя голубка!

Дед всему научил Костика. И рыбу ловить, и гвоздь забить, и лодку покрасить.

Костик вспомнил про лодку, и перед глазами встал их дом, порт и море, и так нестерпимо захотелось всё это увидеть, что он вскочил, готовый бежать туда скорей.

На крыльце сидел печальный Шурка, глаза у него были подозрительно красные.

– Ты ревел, Шурка? – спросил Костик.

– Иди-ка ты, – окрысился Шурка. – Торчи тут с вами, а у меня мамка в госпитале. Я вас просил меня сюда привозить? Просил, да?

Он вскочил, и Костик понял, что они подерутся.

Но сейчас он даже обрадовался Шуркиному крику.

– Погоди, Шурка. Я тоже домой хочу, жутко хочу. Давай вместе бабушку уговаривать.

В древней крепости

Бабушка рассказала соседям про гидростанцию. Соседи обрадовались, что можно уехать. Нашлась причина! Только Александра Ивановна осталась. Ей здесь нравилось, она козу купила.

– На сборы один день, – сказал дядя Саша Дорошенко и потёр руки.

Костик и Шурка от сборов решили увильнуть. Они ещё с первого дня собирались сходить в древнюю крепость. Крепость стояла на верхушке соседней горы, круглая, как пирог.

Спать легли на веранде. Там лучше слышно петухов. Как заорут – сразу проснёшься.

Встали спозаранку, в доме все ещё спали. Осторожно ступая по скрипучим половицам, пробрались на кухню. Отрезали два куска кукурузной лепёшки – чурека; завернули в чистую тряпочку кусок сыру сулгуни.

На дворе было прохладно. Белёсый туман скрывал верхушку горы и крепость. Жидкими клочьями плавал между деревьями. Листья были мокрые и от этого глянцевитые, будто покрытые лаком.

Шурка отвалил короткий, иссечённый топором чурбак, лежащий у крыльца, и вынул из-под него обломок косы. Вид у косы был довольно жуткий – тонкое сточенное лезвие хищно изгибалось, щерилось мелкими зазубринами. Ручкой служил грубый кусок дерева – тёмный и лоснящийся. Жена Мелашвили колола этой косой щепки для тагана. У Шурки глаза загорелись, когда он увидел эту штуку.

– Возьмём? – прошептал он Костику. Тот кивнул.

И взяли. И положили под чурбак.

Потом Костик слышал, как одноглазый Мелашвили ходил по двору и бормотал:

– Всё, понимаешь, девается. Всё пропадает. Лошадь – фьюить! Это – фьюить! – он тоненько присвистывал и загибал пальцы.

Костик слышал, что за неделю до их приезда у Мелашвили пропала одна из двух лошадей. Он очень её жалел.

* * *

Сразу за деревней узенькая тропинка почти исчезла.

Крепость по-прежнему мелькала иногда в просветах деревьев и казалась совсем рядом.

Но шли они уже долго, а крепость и не собиралась приближаться.

– Заколдованная какая-то, – сказал Шурка.

Потом мальчишки перестали смотреть на гору. Просто шли себе и шли. От птичьего гомона лес звенел. Пласты солнечного света прорубали светлые просеки. То тут, то там багровели осенние листья.

Крепость появилась неожиданно. Поднялась высокими серыми стенами, сложенными из круглых гладких валунов. Уставилась рваными тёмными проломами. Она стояла мрачная, грузная и таинственная. Бока валунов замшели. Мальчишки невольно стали говорить шёпотом.

– Вот это да, – протянул Шурка. – Как же они сюда эти камни затаскивали?..

Костик пожал плечами.

Казалось, что толстые стены выросли прямо из горы. И люди здесь ни при чём.

Через пролом пробрались внутрь. Круглая утрамбованная площадка поросла густой травой. Друг против друга зияли четыре низких сводчатых входа.

Мальчишки направились к самому ближнему. В большом помещении было сухо и прохладно. На песчаном полу темнел след от костра. Рядом лежало несколько обглоданных костей.

Мальчишки переглянулись. Было жутковато.

Костик присел на корточки и тронул ладонью пепел. Пепел был тёплый.

Шурка что-то разглядывал. Костик всмотрелся и в полумраке увидел узкий длинный ящик, прислонённый к стене.

Ребята подошли ближе. Ящик был накрепко заколочен. Шурка попробовал обломком косы отодрать доску, но ничего не вышло. Обломок выскользнул и воткнулся в песок.

Ящик был такой тяжёлый, что Костик, напрягаясь изо всех сил, еле пошевелил его. Ящик качнулся, Костик не удержал его, и ящик с глухим стуком упал, накрыв Шуркино оружие.

Тотчас раздался какой-то шорох и громкий протяжный стон. Мальчишки оцепенели. Даже в полутьме Костик увидел, как побелел Шурка. Веснушки резко темнели на его щеках.

Подождали. Снова послышался шорох, потом глубокий вздох. Только сейчас Костик заметил круглый лаз в углу. Правильной формы отверстие мерцало жидким, чуть заметным светом.

Медленно-медленно, неслышно ступая босыми ногами по песку, Костик и Шурка пошли к лазу. Взявшись за руки, они одновременно просунули головы в отверстие.

Перед ними была небольшая продолговатая комната. Из узкой дыры в потолке падал столб света.

Костик почувствовал, как Шуркина рука сжала его ладонь, впилась ногтями.

Совсем рядом лежал человек. Голова его была укрыта ватником. Ноги в солдатских кирзовых сапогах и защитных брюках наполовину зарылись в подстилку из сухих листьев. Рядом лежало охотничье ружьё. Двустволка. Человек спал.

Костику показалось, что сердце стучит очень громко, на всю комнату.

Вдруг человек пошевелился, протяжно вздохнул. Из-под ватника высунулась тёмная большая рука. На ней было только три пальца. Указательного и среднего не хватало. Рука почесала колено и снова спряталась под ватник.

Человек повернулся набок, спиной к мальчишкам, потянул за собой ватник.

Из-под ватника показался странный пистолет с длинным и широким стволом. Пистолет лежал, чуть зарывшись рукоятью в листья, уставясь прямо в лицо мальчишкам круглым таинственным глазом. Дуло его было шире, чем у охотничьего ружья. Рядом лежали два толстых картонных патрона.

Мальчишки глядели оцепенев, не в силах отвести глаз.

Вдруг Костик вспомнил. Точно такую штуку он видел перед самым началом войны. Был праздник – Первое мая; вечером на всех кораблях, катерах, буксирах зажгли разноцветные лампочки. Весёлая говорливая толпа запрудила мол.

Костик смотрел на воду – бухту вдоль и поперёк пересекали дрожащие цветные дорожки. Неожиданно рядом что-то хлопнуло, зашипело, и в небо взвилась зелёная ракета.

Костик оглянулся и увидел высокого моряка. В руках он держал большущий, похожий на старинный, пистолет с длинным и широким дулом.

Точно такой, как этот, только чуть потемнее.

– Ракетница, – прошептал Костик и повернулся к Шурке.

Шурка кивнул, приложил палец к губам. Потом быстро взглянул на Костика потемневшими, какими-то шальными глазами и вдруг ящерицей скользнул в отверстие, только пятки мелькнули.

Всё произошло мгновенно. Костик не успел даже испугаться, как в дыре снова появились Шуркины ноги. Костик вцепился в них, потянул изо всех сил. Шурка выскочил из лаза как пробка, проехал на животе по песчаному полу и вскочил, держа в руках ракетницу и патроны. В два прыжка мальчишки очутились у выхода. Солнце ослепило их. Не сговариваясь, они бросились бежать. Через какой-то пролом вылезли с противоположной стороны крепости. У бугристой стены они увидели лошадь с полосатым одеялом, сложенным вчетверо, вместо седла. Лошадь была привязана к дереву.

Большими грустными глазами смотрела она на подходивших мальчишек.

– Гляди, – сказал Шурка и дотронулся пальцем до ноги лошади.

Костик увидел тёмное выжженное тавро. Круг с тремя волнистыми линиями посредине. Точно такой же, как у второй лошади Мелашвили.

– Это его лошадь, лисьего сына, понимаешь? – сказал Шурка.

– Да. А тот, – Костик показал на крепость, – вор. Это он её украл. Может быть, и похуже, чем вор. Зачем ему ракетница?

Костик решительно подошёл и отвязал повод. Лошадь переступила тонкими ногами, ткнулась ему в руку мягкими бархатистыми губами.

– Подсади, – сказал Костик.

Шурка согнулся, подставил спину. Костик взобрался на лошадь, подал Шурке руку. Тот уселся сзади, обнял его, и Костик дёрнул повод.

Лошадь опустила голову и уверенно побежала вниз.

* * *

Мелашвили ликовал. Он исцарапал своей колючей бородой щёки Костику и Шурке – целовал их. Что-то быстро и ласково говорил. Путал грузинские и русские слова. Поймал петуха, отрубил ему голову. Жена приготовила чахохбили. Шурка и Костик сидели во главе стола гордые и важные. И слушали, как их хвалят.

Все ругали вора. Оказалось, что у многих в последний месяц пропадали то куры, то индюки. А у одного исчез баран.

Костик и Шурка жадно прислушивались к этим разговорам.

Им нравилось, что все говорили о воре. Очень уж им хотелось, чтобы этот человек был просто вор.

Ракетница не давала мальчишкам покоя. Они ни словечком не обмолвились о ней, потому что знали: отберут. Взрослые такой народ – отберут и не поморщатся. А расстаться с такой штуковиной было выше их сил.

Но все-таки ребята чувствовали: что-то тут неладно. Зачем вору ракетница?

Может быть, они и рассказали бы о ней в конце концов, но все так дружно называли этого человека вором, столько приводили этому доказательств, так ругали его, что Костик и Шурка посомневались втихомолку и поверили.

Действительно, если он вор, то почему он и ракетницу не мог где-нибудь утащить? Просто так. Потому что плохо лежала. На то он и вор.

– А мы? Мы ведь её тоже стащили, – сказал Костик.

– Что мы?! Что мы?! – загорячился Шурка. – Эх ты! Выходит, и лошадь надо было ему оставить? «Стащили»! Сравнил тоже. Мы не стащили, а отобрали. Это совсем другое дело. Если хозяин найдётся, отдадим. Он же её спёр у кого-то!

Ох, этот Шурка! Кого хочешь уговорит. Костик подумал, что у них-то ракетницу не сопрут. Дудки! Они её так запрячут, что никакой вор не найдёт.

Забившись в густые самшитовые заросли, они с восхищением разглядывали её, поглаживали, целились в воображаемого врага. В ракетнице оказался ещё один патрон. С красной каёмкой внизу. Два – с зелёной, один – с красной.

Это было настоящее оружие! Сжимая в руках тяжёлую рубчатую рукоятку, Костик чувствовал себя сильным и непобедимым.

– Пусть только сунутся, – бормотал он.

– Встретить бы того гада, который мамку ранил, – сказал Шурка.

– Погоди, вот собьют какого-нибудь фрица, может, и встретим, – ответил Костик и подумал, что теперь дед может быть спокоен: они с Шуркой не подкачают.

* * *

На другой день в горы отправилась карательная экспедиция во главе с милиционером, которого привезли из города. Но беспалого и след простыл. Этого и надо было ожидать. Что ж он, дурак – дожидаться? Ящик тоже пропал.

Мелашвили показывал всем обломок своей косы и кричал:

– Как туда попал? А? Знаешь? Не знаешь! Со двора спёр. Зарезать мог. У, бандит!

Мальчишки помалкивали.