Текст книги "Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 1"

Автор книги: Илья Варшавский

Соавторы: Генрих Альтов,Ариадна Громова,Анатолий Мицкевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Я снова откинулся на спинку кресла. Теперь уже искаженные образы привычного мне мира возникали и исчезали, повинуясь какому-то постепенно замедляющемуся ритму. Это было похоже на смену кадров в кино, однако всякое движение в появляющихся изображениях отсутствовало. Менялась форма предметов, но всё оставалось как бы навеки застывшим на месте. Я видел людей на улицах с поднятой при ходьбе ногой. Окурок папиросы выплюнутый мороженщиком, повис в воздухе у самого его рта. Все предметы казались темно-красными.

Мне очень трудно описать то, что я чувствовал. Представление о времени было потеряно. Исчезающие и появляющиеся изображения, казалось, существовали и отсутствовали одновременно.

Я отчетливо видел Берестовского, сидящего в кресле, части аппаратов, нависших над нами, и всё, что было заключено в небольшом пространстве, окружавшем меня. Картины застывшего мира, где я раньше жил, чередовались с какими-то фиолетовыми контурами, не вызывающими никаких конкретных представлений Призрачные контуры не только окружали хорошо различимое пространство, где я находился, но и существовали внутри него Я видел, как они пронизывали грузную фигуру Берестовского и даже, казалось, появлялись во мне самом.

Постепенно глаза привыкли к смене красного и фиолетового цветов, и я начал различать в этих контурах какие то закономерности. Мне казалось, что я вижу очертания причудливого здания.

Одна из его стен проходила через плечо Берестовского и через мою голову.

Трудно сказать, что было дальше. Невыносимая боль пронзила все тело. Казалось, что кто-то выдирает внутренности. Окружающее меня пространство вспыхнуло ярким светом, и я потерял сознание.

Первой пришла боль, вызвавшая у меня мысль о том, что я жив. Затем я почувствовал запах горелых проводов и озона. Потом я открыл глаза. Лаборатория была окутана дымом. Превозмогая боль, я подошел к креслу, в котором, скорчившись, лежал Берестовский. Я взял его за голову, и он застонал.

– Пробой конденсаторов, – прохрипел он. – Случись это за точкой перехода, всё было бы кончено. Очевидно, нас выбросило назад по нижней ветви кривой.

Даже в полусознательном состоянии Берестовский оставался верен себе.

Шатаясь, я вышел из лаборатории. Во дворе ко мне бросилась овчарка, но внезапно, завыв и поджав хвост, кинулась от меня прочь.

Я пробирался домой по улице, держась за заборы. Ноги подкашивались от слабости. Редкие прохожие провожали меня удивленными взглядами.

Войдя в комнату, я машинально подошел к зеркалу. Мое собственное изображение показалось мне совершенно чужим. Кое-как добравшись до кровати, я повалился на нее одетый и уснул.

Когда я проснулся, у моей кровати сидел врач в белом халате. У изголовья с встревоженным видом стояла хозяйка дачи.

– Ну и поспали же вы, – сказал врач, – я уже думал о том, чтобы отправить вас в больницу. Теперь всё в порядке, но придется несколько дней полежать в постели. Будете принимать вот эти капли. Всё это результат сильного переутомления. Кстати, вам говорили врачи, что у вас сердце с правой стороны?

Я отрицательно покачал головой.

– Странно, что вы об этом не знали. Это не так уж часто встречающаяся аномалия.

– Хватит с меня всяких аномалий, – сказал я, поворачиваясь лицом к стене, – благодарю покорно!

Врач похлопал меня по плечу, что-то тихо сказал хозяйке и вышел. Я снова заснул.

…Через несколько дней я получил по почте письмо от Берестовского. Он писал о том, что из-за болезни не выходит из дома и просит меня к нему зайти по очень важному делу.

Я ему не ответил.

Прошло еще несколько дней. Берестовский, казалось, оставил меня в покое. Однако утром, в воскресенье, когда я собирался ехать в город, какой-то насмерть перепуганный мальчишка принес мне клочок бумаги. Не успел я его взять в руки, как посланец исчез.

"Приходите немедленно. Я Вам расскажу. Это очень важно", – было нацарапано карандашом на бумаге. Подписи не было, но я узнал характерный, заваливающийся влево почерк Берестовского. Я бросил записку на землю и пошел на вокзал.

В городе мне пришлось задержаться на два дня, и всё это время меня не покидало какое-то тревожное чувство. Сказать по правде, я жалел о том, что так грубо обошелся с Берестовским. Я представлял себе больного, одинокого старика, с нетерпением ждущего моего прихода, и решил сразу же по возвращении на дачу зайти его проведать.

Прямо с поезда я направился к дому Берестовского. К моему удивлению, дверь в заборе оказалась открытой, и около нее стоял милиционер.

– Входить нельзя, – сказал он, загораживая мне проход.

Я предъявил ему свое корреспондентское удостоверение.

– Доложу следователю, – произнес он, козыряя, – подождите здесь.

Через несколько минут он вернулся и сказал, чтобы я шел за ним.

Первое, что бросилось мне в глаза во дворе, был труп овчарки.

– Пришлось пристрелить, – сказал милиционер, – она никому не давала войти.

Мы зашли в лабораторию, вернее в то, что ею когда-то было.

Центра лаборатории попросту не существовало. В полу зияла глубокая воронка. Потолок в центре также отсутствовал. Та часть оборудования, которая сохранилась, выглядела очень странно. Такой вид имеет кусок сахара, если его некоторое время подержать в кипятке.

Ко мне подошел молодой человек в штатском. Я понял, что это следователь.

– К сожалению, мы сейчас ничего не можем сообщить для печати, сказал он. – Все это очень похоже на последствия взрыва, однако взрыв такой силы был бы слышен далеко за пределами поселка. Странно, что никто его не слышал, даже ближайшие соседи. Мы так ничего бы и не узнали, если бы не вой овчарки. Она выла, не переставая, двое суток.

Я еще раз окинул взглядом остатки лаборатории и вышел на улицу, даже не спросив о судьбе Берестовского. Мне было всё ясно.

"Взрыв произошел не здесь, а там, у антипода белого дракона", подумал я.

Вот всё, о чем я собирался написать. Кстати, я забыл упомянуть о том, что врач, у которого я постоянно лечу зубы, готов поклясться, что коронка на моем четвертом левом зубе была им собственноручно поставлена на этот же зуб, но с правой стороны. Он говорит, что это единственный случай, когда ему изменила профессиональная память, которой он так гордится.

Вот уже пять лет, как я пишу левой рукой. Так мне удобней.

Илья Варшавский. Под ногами Земля

Зa последний час полета Эрли Мюллер изрыгнул столько проклятий, что если б их вытянуть в цепочку, ее длина составила бы не меньше нескольких парсеков.

Впрочем, его легко было понять. Планетарное горючее на исходе, никаких сигналов, разрешающих посадку, а внизу – сплошной лес.

Мне тоже было несладко, потому что земная ось оказалась ориентированной относительно Солнца совсем не так, как ей бы следовало, и все расчеты посадки, которые заблаговременно произвел анализатор, ни к черту не годились.

Арсену Циладзе повезло. Он сидел спиной к командиру за своим пультом и не видел взглядов, которые бросал на нас Мюллер.

– Сейчас, Эрли, – сказал я. – Протяни еще немного. Может быть, мне удастся уточнить угол по Полярной звезде.

– Хорошо, – сказал Мюллер, – протяну, только одолжи мне до завтра триста тонн горючего. – Он привстал и рванул на себя рычаг пуска тормозного двигателя.

Я плохо помню, что было дальше, потому что совершенно не переношу вибрации при посадках.

Когда я снова начал соображать, наш «Поиск» уже покачивался на посадочных амортизаторах.

– Приехали, – сказал Эрли. Сплошная стена огня бушевала вокруг ракеты.

Циладзе снял наушники и подошел к командиру.

– Зря ты так, Эрли. Все-таки где-то должны же быть космодромы.

– Ладно, – сказал Мюллер, – могло быть хуже, правда, Малыш?

Я не ответил, потому что у меня началась икота.

– Выпей воды, – сказал Эрли.

– Пустяки, это нервное, – сказал я.

Арсен включил наружное огнетушение. Фонтаны желтой пены вырвались из бортовых сопел, сбивая пламя с горящих веток.

– Как самочувствие, Малыш? – спросил Эрли. Я снова икнул несколько раз подряд.

– Перестань икать, – сказал он, – на всю жизнь все равно не наикаешься.

– Что теперь? – спросил Арсен.

– Газ. Пять часов. Выдержишь, Толик?

– Попробую, – сказал я.

– Лучше подождем. – Мне показалось, что Эрли даже обрадовался предоставившейся возможности оттянуть дезинфекцию. – Ты пока приляг, а мы с Арсеном побреемся.

Арсен засопел. Предложить Циладзе сбрить бороду – все равно, что просить павлина продать хвост.

Эрли достал из ящика пульта принадлежности для бритья и кучу всевозможных флаконов. Он всегда с большой торжественностью обставлял эту процедуру.

Я подумал, что командир нарочно откладывает момент выхода из ракеты, чтобы дать нам возможность подумать о главном. В полете нам было не до этого.

– Нам торопиться некуда, – сказал он, разглядывая в зеркальце свой подбородок, – нас сорок четыре столетия ждали, подождут еще.

– Ждали! – сказал Циладзе. – Как бы не так. Нужны мы тут, как кошке насморк.

«Ага, началось», – подумал я.

– А ты как считаешь, Малыш?

– Нужны, – сказал я, – От таких экспонатов не откажется ни одна цивилизация. Сразу – в музей. «А вот, дети, первобытные люди, населявшие нашу планету в двадцать первом веке, а вот примитивные орудия, которыми они пользовались: космический корабль с аннигиляционными двигателями и планетарный робот-разведчик».

– Так, так. Малыш. Ты про бороду еще скажи.

– Скажу. «Обратите внимание на слабо развитые височные доли одного из них и вспомните, что я вам рассказывала про эволюцию Хомо Сапиенс».

«– Глупости! – сказал Эрли. – Человек не меняется с незапамятных времен, и наши потомки в шестьдесят пятом столетии…

– Человек не меняется, – перебил Арсен, – а человечество, в целом, очень меняется, и техника идет вперед. Страшно представить, что они там понавыдумывали за сорок четыре столетия.

– Ладно, – сказал Мюллер, – разберемся и в технике. Давай-ка лучше газ.

Я лежал на койке, повернувшись лицом к переборке. У меня было очень скверно на душе. Я знал, что так и должно быть. В конце концов, мы на это шли. Просто раньше у нас не было времени думать о всяких таких вещах. Не будешь же размышлять о судьбах человечества, когда нужно, спасая свою жизнь, бить лазерами гигантских пауков или взрывать плантации кровососущих кактусов. В анабиозной ванне тоже не думают.

Я повернулся на другой бок.

– Не спишь, Малыш?

Эрли лежал на спине. По выражению его лица я понял, что он думает о том же.

– Не спится. Скажи, Эрли, а мы, в самом деле, не покажемся им чем-то вроде питекантропов?

– Не думаю. Малыш. Сорок четыре столетия, конечно, очень большой срок, но мы ведь тоже представители эры очень высокой цивилизации. Ты забываешь о преемственности культур. Не казался же Аристотель нашим современникам дикарем.

Я невольно подумал, какой бы вид имел Аристотель, попади он на наш «Поиск».

– Ладно, – сказал я, – посмотрим.

– Посмотрим, – сказал Эрли.

Вероятно, я уснул, потому что, когда открыл глаза, Эрли возился с пробами воздуха, взятыми из атмосферы, а Арсен копался во внутренностях ПЛАРа.

– Сними с него вооружение, – сказал Эрли, – тут ему воевать не с кем.

– Нужно надеяться, – ответил Арсен. Мюллер засосал еще порцию воздуха.

– Сейчас, мальчики, – сказал он, устанавливая колбу аппарат. – Еще одна биологическая проба, и можно на волю.

Я первый раз в жизни видел, как у Эрли тряслись руки.

Наверное, я выглядел не лучше.

Циладзе снял с ПЛАРа излучатель антипротонов и положил на пол рядом с пулеметом. Лишенный средств поражения, наш Планетарный Разведчик приобрел очень добродушный вид.

– Робот идет первым, – сказал Мюллер, открывая люк. Перед самым выходом я посмотрел на шкалу электронного календаря земного времени. Было двенадцатое января 6416 года.

Мы здорово напакостили при посадке. Со всех сторон ракету окружали обгоревшие деревья, покрытые засохшей пеной.

Было очень жарко.

Арсен приложил ладонь к глазам и сквозь сжатые пальцы поглядел на Солнце. Для этого ему пришлось упереть бороду прямо в небо.

– Скажи, Эрли, куда ты сел? – спросил он.

– Кажется, на Землю, – невозмутимо ответил Эрли.

– Я понимаю, что не на Луну. Меня интересует широта, на которой мы приземлились.

Эрли пожал плечами.

– Спроси у Малыша. Он изумительно рассчитывает посадки.

Я безропотно проглотил то, что мне причиталось.

– Где-то между тридцать пятой и тридцать восьмой параллелями, – сказал я.

Эрли усмехнулся, и я злорадно подумал, что пора брать реванш.

– Если бы Эрли не торопился так с посадкой, – сказал я небрежным тоном, – то он мог бы получить точные данные относительно нового положения земной оси. Сейчас я могу только сказать, что она очень мало отличается от перпендикуляра к плоскости эклиптики.

Арсен свистнул.

– Так, понятно, – сказал Эрли. – Вечное лето. Прости меня, Малыш, это была глупая шутка. Ты действительно великолепный навигатор.

Не знаю, насколько это было серьезно сказано, но я даже взмок, потому что похвала Эрли для меня важнее всего на свете. Вообще, Эрли такой человек, за которым я бы, не раздумывая, полез в любое пекло. Арсен тоже хороший товарищ и очень смелый, но Эрли мне нравится больше.

Циладзе растерянно оглянулся вокруг и неожиданно произнес патетическим тоном:

– Люди, которые были способны это совершить…

– Знали, что они делают, – оборвал его Мюллер. Эрли терпеть не может, когда кто-нибудь распускает сопли.

– Интересно все-таки, где эти самые люди, – сказал я.

Пожарище кончилось, и мы шли по зеленой траве в густом лесу. Не знаю, дышал ли я когда-нибудь таким восхитительным воздухом.

Внезапно ПЛАР остановился и поднял руку. Впереди была поляна.

Честное слово, я чуть было не разревелся, когда увидел этих парней и девушек в шортах и пестрых рубашках. Ведь когда я улетал с Земли, мне было всего двенадцать лет, и все эти годы я ни разу не видел своих сверстников.

Эрли приветственно помахал им рукой. Они заулыбались и тоже помахали нам руками, но мне показалось, что они чем-то озабочены.

Мы сделали несколько шагов вперед, и на их лицах появилось выражение испуга.

«Странная церемония встречи», подумал я.

– Мы экипаж космического корабля «Поиск», – крикнул Эрли. – Вылетели с Земли седьмого марта две тысячи сорок третьего года. Приземлились сегодня ночью в два часа десять минут, неподалеку отсюда.

Улыбки землян стали еще шире, а расстояние между нами несколько увеличилось.

Не знаю, сколько бы времени мы провели, обмениваясь улыбками, если бы из леса не появился толстый розовощекий человек верхом на исполинском муравье.

ПЛАР сделал стойку. У него были свои счеты с насекомыми.

Муравей тоже присел и угрожающе зашевелил жвалами.

– Уберите робота! – крикнул розовощекий.

– Он не вооружен, – ответил Арсен. – Отведите подальше своего муравья!

– Дело не в муравье, просто я боюсь роботов.

– ПЛАР, в кабину! – сказал Эрли.

Кажется, впервые ПЛАР так неохотно выполнял распоряжение. Розовощекий подождал, пока он скрылся из вида, слез с муравья и направился к нам.

Мы вытянулись в струнку. Наконец, настал долгожданный торжественный момент встречи.

Рапорт Эрли был просто великолепен!

Розовощекий выслушал его, держа руки по швам и переминаясь с ноги на ногу. У него было такое выражение лица, как будто он мучительно пытался что-то вспомнить.

– Приветствую вас, покорителей звездных пространств… – неуверенно начал он, – гордых… э… скоколов космоса.

Я не совсем понимал, кто такие «скоколы», вероятно, он имел в виду соколов. Розовощекий еще несколько секунд беззвучно шевелил губами, но потом, по-видимому, решив, что официальная часть окончена, обнял нас всех по очереди.

– Трудно передать, ребята, до чего я рад, что вы прилетели! Давайте знакомиться, Флавий, историк.

Право, это было лучше всяких речей!

С уходом ПЛАРа недоверие к нам исчезло. Нас окружали доброжелательные, веселые люди.

– Ночью мы вам передавали по всем каналам телепатической связи указания по посадке, – сказала высокая длинноногая девушка, – очевидно, обшивка вашего корабля полностью экранирует телепатическое излучение.

Арсен бросил многозначительный взгляд на Эрли.

– Конечно… – сказал он, – экранирует… полностью.

– С чего мы начнем? – спросил Флавий. – Может быть, вы хотите отдохнуть?

– Нет, спасибо, – ответил Эрли. – Давайте, прежде всего, решим, куда передать материалы экспедиции. Вероятно, есть какой-нибудь институт изучения космоса?

Лицо Флавия выражало полную растерянность.

– Материалы?– переспросил он, обводя взглядом своих соотечественников. – Кто-нибудь тут есть из космологов?

После небольшого замешательства вперед вышел парнишка лет пятнадцати с носом, усеянным веснушками.

– «Поиск»? – спросил он, густо покраснев. – Экспедиция на третью планету Тау Кита. Масса равна три четверти земной, расстояние до центрального светила в перигее триста миллионов километров, период обращения вокруг светила три с половиной земных года, сутки равны двум земным, фауна представлена главным образом насекомыми, флора…

Он еще минут десять бомбардировал нас всевозможными сведениями, а я смотрел на лицо Эрли и думал, как трудно ему сейчас сохранять это спокойное, внимательное выражение.

– …Вторая экспедиция к Тау Кита, – продолжал скороговоркой парнишка, – стартовала с Земли на тысячу лет позже «Поиска» и вернулась на тысячу лет раньше. Они летели на более совершенных двигателях. Второй экспедицией был доставлен на Землю вымпел, оставленный на планете экипажем «Поиска».

Бедняга Эрли! Он отдал «Поиску» все, чем только может пожертвовать житель Земли.

– Понятно, – сказал он. – У вас сохранились отчеты этой экспедиции?

Парнишка пожал плечами:

– Они у меня в наследственной памяти, я ведь из рода космологов.

Арсен хотел что-то сказать, но передумал и только крякнул, как утка.

– А сейчас, – спросил Эрли, – на каких кораблях вы летаете?

По правде сказать, я не понимал, что было смешного в этом вопросе, но юный космолог заржал самым неприличным образом. Можно было подумать, что его спросили, летает ли он на помеле.

– Нет, – сказал он, наконец справившись с душившими его спазмами, – мы не можем тратить столько энергии. Изучение космоса ведется при помощи корлойдов. Кроме того, всеобщая теория эволюции материи дает возможность создавать аннюлятивные прогнозы для любого участка метагалактики.

Я взглянул на Эрли. «Не унывай. Малыш, не так все страшно», – казалось, говорил его взгляд.

– Корлойды, – задумчиво сказал Циладзе, – эти… наверное…

– Пойдемте, я вам покажу, – облегченно вздохнул парнишка.

Мы прошли не более ста шагов и увидели большой прозрачный шар, наполненный опалесцирующей розовой жидкостью, в которой плавал серый комок около двух метров в поперечнике, снабженный множеством отростков.

– Корлойд – это искусственный мозг, воспринимающий радиочастоты. Он перерабатывает всю информацию, поступающую из космоса, и выдает ее в общие каналы телепатической сети. Всего на земном шаре около двух тысяч корлойдов. Мы их используем также, как средство глобальной телепатической связи.

– Хватит, – сказал Флавий, – наши гости уже, наверное, умирают от голода. Пойдемте обедать, только… – он критически оглядел нас с ног до головы, – одеты вы не по климату.

Действительно, мы обливались потом в комбинезонах из плотной ткани. Вообще, по сравнению с сопровождавшей нас яркой толпой мы выглядели унылыми серыми кикиморами.

Флавий повел нас к каким-то низким зданиям, расположенным вдали среди редких деревьев.

К нам подошла маленькая черноглазая женщина.

– Как твоя новая рука, Жоана? – спросил Флавий.

Жоана, кокетливо улыбнувшись, протянула нам обе руки. Правая была намного меньше левой.

– Растет. Скоро смогу снова играть на арфе.

Арсен что-то пробурчал сквозь зубы. Я только расслышал слово, похожее на «саламандры».

Не могу сказать, что на меня произвели потрясающее впечатление их фабрики. Это были мрачные, низкие сараи с прямоугольными чанами, врытыми в землю. В этих чанах что-то гадко шипело и пузырилось.

Флавий пошарил багром в чане и вытащил пачку шортов. Затем, он произвел ту же манипуляцию в соседнем чане. На этот раз улов состоял из рубашек самых разнообразных расцветок. Из третьего чана были извлечены сандалии.

– Переодевайтесь,– сказал он.

Нужно было видеть умоляющий взгляд, который бросил на него Циладзе, чтобы понять, как трудно раздеваться человеку двадцать первого столетия, к тому же обладателю изрядного брюшка, под пристальными взглядами толпы, наполовину состоящей из женщин. Однако у каждой эпохи свои представления о приличиях, и Арсену пришлось сгибаясь в три погибели, пройти весь путь до Голгофы.

Мы с Эрли более мужественно несли свой крест, хотя, честно говоря, я бы предпочел этому испытанию схватку с пауками. Кроме того, одежда не вполне еще просохла.

– Странный способ консервировать предметы туалета, – сказал Арсен, приглаживая бороду. Он очень импозантно выглядел в новом облачении. На нем была рубашка восхитительно желтого цвета. Из чувства протеста я себе выбрал красную, хотя мне очень хотелось такую же.

– Они не консервируются, – сказал Флавий. – Производство одежды из углекислоты и паров атмосферы. Бактериально-нуклеотидный синтез.

Я не совсем понял, что это значит.

В следующем сарае мы видели, как несколько муравьев вытаскивали из чана какие-то розовые плиты и складывали их на полу.

Но все это было ерундой по сравнению с тем, что нас ожидало в третьем сарае. Я не могу пожаловаться на космический рацион, но у меня до сих пор текут слюни при воспоминании об этих ароматах. Никогда не мог подумать, что пища может так восхитительно пахнуть.

– Это тоже синтетика? – спросил Арсен. Такое выражение глаз я видел только у голодных пауков на Спайре.

– Тоже, – сказал Флавий. – Сейчас вы сможете все попробовать.

Мы шли мимо маленьких розовых коттеджей, расположенных на большом расстоянии друг от друга в лесу. По пути нам часто попадались огромные муравьи, тащившие плиты, которые мы видели в одном из сараев. На свежевырубленной полянке несколько муравьев складывали из этих плит домик.

– Это что, специально выведенный тип? – спросил Арсен.

Флавий утвердительно кивнул головой.

– Как вы их дрессируете?

– Изменение генетического кода.

– Я не вижу у вас никаких машин, – сказал Эрли.

– А какие машины вы хотели бы видеть?

– Ну, хотя бы транспортные средства. Не можете же вы на муравьях путешествовать по всему земному шару.

– Зачем путешествовать? – Кажется, Флавий не понял вопроса.

– Мало ли зачем? Захотелось человеку переменить место жительства.

Историк задумался.

– Вряд ли такая необходимость может возникнуть, – неуверенно сказал он. – Условия во всех зонах обитания абсолютно идентичны.

– Допустим, – настаивал Эрли, – но как же люди собираются на научные конгрессы, съезды?

Кто-то сзади прыснул со смеха.

– Съезды? – переспросил Флавий. – Зачем съезды, когда есть система глобальной телепатической связи?

– Понятно, Эрли, – раздраженно произнес Арсен. – Нет у них никаких транспортных средств. Нет, я все тут, нечего и спрашивать.

– Есть такие средства, – сказал идущий рядом мужчина. – Есть биотрангулярное перемещение, но им почти никто не пользуется. Слишком большие затраты энергии. Кроме того, оно плохо действует на нервную систему.

Убей меня бог, если я понимал, что это за перемещение.

– Ладно, – сказал Флавий, – еще успеем об этом поговорить. Вот мой дом.

Он как-то странно застрекотал, и, выбежавшие на его зов муравьи, немедленно начали стаскивать откуда-то на полянку розовые столы.

Честное слово, мне никогда не приходилось участвовать в таком удивительном пиршестве. Представьте себе вереницу с голов под деревьями, озаряемых причудливым светом фосфоресцирующей жидкости в бокалах, странные блюда с незабываемым вкусом, которые нам тащили муравьи на огромных подносах, и веселые, оживленные лица людей, отдаленных от нашей эпохи на сорок четыре столетия.

– За здоровье космонавтов! – сказал Флавий, поднимая стакан с темным напитком, похожим на пиво.

Арсен поднялся и произнес длинный, витиеватый тост.

Сидевшая рядом с ним белокурая красотка не отводила восхищенного взгляда от его бороды. По-видимому, это украшение не было знакомо нашим потомкам.

– Эле нравится космонавт, – сказал Флавий.

Может быть, и не всякая наша современница смутилась бы от такого замечания, но то, что произошло, по-моему, выходило за пределы скромности в понятиях двадцать первого столетия. Девушка нежно погладила Арсена по щеке и с самым невинным видом сказала:

– Хочу от него ребенка, чтобы родился вот с такой штукой.

Трудно передать, какой восторг это вызвало у присутствующих.

Циладзе сидел красный, как рак, а я думал, насколько мы старше этих людей, из которых каждый был моложе правнуков ваших правнуков. Впрочем, это я перехватил, потому что у меня лично никаких правнуков быть не могло.

Моя соседка с завистью поглядывала на даму Арсена и несколько раз с сожалением скользнула взглядом по моим щекам, покрытым светлым пушком.

– Когда вы стартовали? – спросил Флавий после того, как восторги немного поутихли.

– Седьмого марта две тысячи сорок третьего года, – ответил Эрли.

Флавий что-то прикидывал в уме.

– Так, – сказал он, – значит, через пять лет после великой битвы людей с роботами?

От неожиданности я икнул. Это у меня всегда бывает в результате сильных потрясений.

Арсен застыл с разинутым ртом. Только Эрли сохранял каменное спокойствие.

– Тридцатые и сороковые годы двадцать первого столетия, – мечтательно продолжал Флавий, – какая трудная и романтическая эпоха! Войны с космическими пришельцами, бунт рожденных в колбе, охоты на динозавров.

– Вы охотились на динозавров? – задыхающимся шепотом спросила Арсена его соседка. – Расскажите, какие они!

На лице Арсена можно было прочесть борьбу между извечным стремлением человека к правде и чарами голубых глаз.

– Динозавры, – сказал он после недолгого колебания, – это… в общем… они… на задних лапах… пиф-паф!

На этом, очевидно, сведения Циладзе о доисторических животных исчерпывались. В двухметровых пауках, способных за несколько минут выпить всю кровь у слона, он разбирался лучше.

– Скажите, – осторожно спросил Эрли, – откуда у вас такие… такие подробные сведения о двадцать первом столетии?

Флавий просиял.

– В моем распоряжении, – самодовольно сказал он, – богатейшая коллекция манускриптов о двадцать первом веке, найденная муравьями при раскопках древнего города.

– Очень интересно! – сказал Эрли.

– Еще по стаканчику мускоры? – предложил Флавий.

– Ну да, – сказал Арсен, когда мы остались одни в отведенном нам домике,– чудеса техники! Живут в лесу, ходят в коротких штанишках, ездят на муравьях и, кажется, даже огнем не пользуются.

– Биологическая эра, – задумчиво произнес Эрли, – кто бы мог предполагать? А зачем им вся наша техника? Человек создал машины для того, чтобы компенсировать свою неприспособленность к природе, а они не только переделали природу, но и самого человека, и, кажется, переделали неплохо. А техника у них своя, пожалуй, получше нашей.

– Но откуда эти странные представления о прошлом? – спросил я.

Эрли развел руками.

– Не знаю. Пойди-ка, Малыш, посмотри эти манускрипты.

Флавий был вне себя от гордости.

– Заходите, заходите, – сказал он, поднимаясь мне навстречу, – вот две полки, они полностью в вашем распоряжении. Признаться, я надеюсь, что вы поможете мне кое в чем разобраться. К сожалению, время не щадит даже бессмертные творения человеческого гения. Многие листы совсем истлели. Кроме того, эта странная система записи слов малодоступна даже при расшифровке ее корлойдами. Многое, очень многое из того, что относится к вашей эпохе, остается для нас загадкой. Ведь знания передаются по наследству начиная с тридцать пятого столетия, и ранняя история человечества очень мало изучена.

Да… Флавий действительно был историком. Только ученый, одержимый страстью исследователя, мог окрестить «манускриптами» эти разрозненные, полусгнившие листки. Впрочем, кусочки древних египетских папирусов, над которыми ломали себе голову мои современники, вероятно, выглядели не лучше.

На большинстве листков типографская краска совсем выцвела, и мне стоило большого труда по обрывкам фраз хотя бы приблизительно восстановить их смысл. Если бы не несколько уцелевших иллюстраций, я бы вообще не мог понять, о чем идет речь. Очевидно, их корлойды обладали значительно большими возможностями, чем человеческий мозг.

Я провел в библиотеке больше двух часов. Когда я вернулся, Эрли и Арсен были уже в постелях.

– Ну как. Малыш? – спросил Эрли.

– Действительно, литература о двадцать первом веке, – ответил я, снимая рубашку. – Насколько мне удалось установить, все это обрывки научно-фантастических произведений, написанных, в основном, во второй половине двадцатого столетия.

Это было очень забавно, но никто из нас не смеялся, потому что, во-первых, их представления о прошлом были не более фантастичными, чем наши о будущем, а во-вторых, у нас под ногами вновь была долгожданная, любимая Земля, и, право, нам нравились люди, которые ее населяют.

Засыпая, я думал о том, сколько еще неожиданностей ожидает нас в этом чудесном, немного странном мире, переживающем вторую молодость.