Текст книги "Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г."

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Вавилон

За Полярным кругом в норвежском городке Тромзе сидят баварцы, пьют пиво и кричат «гох». На другом конце Европы, в солнечном Биаррице, пруссаки маршируют по улицам и поют свои песни. Кто на Крите? Умирающие с голоду греки и немцы. Немцы в Лапландии. Немцы в горах Кавказа. Немцы расползлись, как клопы. Они по ту сторону Средиземного моря – в Египте. Их лодки снуют у берегов Бразилии. Есть только одна страна, которая с каждым днем освобождается от немцев: Германия.

Швед, побывавший недавно в Дармштадте, рассказывает: «На вокзале носильщики – хорваты, с ними объясняются жестами. Ботинки мне чистил итальянец. В кафе два официанта – французы, третий – испанец. Рабочие чинили трамвайную линию; я подошел и услышал, что они говорят по-чешски. В том доме, где я жил, было две прислуги: одна полька, другая украинка. На заводах много венгров и чехов. В шести километрах от города – лагерь русских военнопленных, они работают на земляных работах. У огородников вокруг Дармштадта – русские женщины из Орла и Курска. Все вместе по напоминает вавилонское столпотворение».

Это описание иностранца, который наблюдал жизнь немецкого города со стороны. Но вот что пишет Анна Зиберт из Альтенштадта своему приятелю эсэсовцу Максу Бернарскому: «У нас семнадцатилетние подростки призваны для подготовки в войска СС. Мы, девушки, сейчас обучаемся, вскоре мы будем использованы, по всей вероятности, в России. На прошлой неделе мы получили пять русских девушек. Наш Альтенштадт стал наполовину „интернациональным“ государством: французы, поляки, украинцы, сербы, итальянцы. К этому, конечно; прибавятся англичане и американцы».

Бетти Шуммер пишет мужу из Вены: «Очень тяжело жить, так, как в Вене теперь сплошь иностранцы. В трамвае слышишь только итальянцев, испанцев, венгров, чехов, словаков, греков, болгар, а жителей Вены – совсем не видно».

Пленный Вальтер Шведлер рассказывает о большом химическом заводе «Леина» в Мерзебурге: «Моего шурина не хотели отпускать, так как он единственный немец в бригаде. Остальные – итальянцы, венгры, хорваты, словом, вся Европа. Объясняются они только жестами. Они ничего не хотят делать. Едва удастся собрать и поставить на работу трех итальянцев, как нужно итти к чехам. Займешься чехами, а итальянцы уже не работают, так все время…»

Рабы не понимают своих господ, рабы не понимают друг друга… Вместо языка остались только жесты. Стоит немцу отвернуться, как перестают работать итальянцы или венгры. Тюрьма велика: нехватает тюремщиков.

Напрасно блюстители расовой теории мечтали о «чистой немецкой породе». Несмотря на полицейские запреты, немки аккуратно спариваются с иностранцами. Арийские производители далеко – в блиндажах, а под боком рабы «низшей породы». Немки не привередничают. Итальянец Джиованни Вольпи пишет из немецкого города Куфштейна: «Я тебе прямо скажу – немки кидаются на шею. Они прямо обезумели. Мы разговариваем предпочтительно руками, так как я не знаю и десяти немецких слов. Вчера это было с женой парикмахера, ее муж в России. Одним словом, за последний месяц у меня было шестнадцать похождений». Ефрейтору Эриху Гонти пишет мать: «К нам прислали словаков… Будь мужественным, мой сынок: Гильда плохая жена. Если она тебе редко пишет, это потому, что в ней остатки совести. Мария Мюллер пишет каждый день своему мужу, а здесь, не стесняясь, ходит со словаком под ручку…» Германия стала международным публичным домом..

Немногочисленные немцы, оставшиеся в Германии, насилуют иностранных рабынь. Газета «Шварце кор» пишет: «Особенного внимания заслуживает отношение в иностранным работницам. Мы не собираемся защищать их честь., Однако немецкий мужчина унижает., достоинство немецкого народа, если он относится в иностранкам с уважением, как к немкам, Ведь это представительницы побежденных и воюющих с нами народов». Итак, насиловать можно, уважать нельзя. Впрочем, напрасно павианы из «Шварце кор» волнуются: насильники не склонны рыцарствовать.

О том, как живут рабы в Германии, мы можем судить по двум письмам…

Помещик Эрнст Вергау пишет сыну из Пиллау (Восточная Пруссия): «У меня работал на конюшне француз. Он уверял, что он студент, и капризничал. Ты видишь эти парижские штучки, как будто он – Клемансо. Я его поставил на место, он не хотел есть еду, которую я даю всем пленным. Подумать, что они едят немецкий хлеб, эти свиньи! Тогда я ему сказал: „Жри лягушек, все знают, что французы – лягушатники“. Он убежал, но его нашли – две полицейские собаки за ним гонялись до утра. Тогда я его привязал к столбу и написал: „Клемансо – негр-лягушатник“».

Крестьянка Анна Геллер пишет мужу из Нейкирхеца (Саксония): «Когда нужно было убирать хлеб, русская повесилась. Это не народ, а какая-то пакость. Я ей давала есть и дала даже передник. Сначала она кричала, что не хочет жить в сарае с Карлом. Я думаю, для такой дряни честь, если немец ею не брезгает… Потом она стащила сухари тети Минны. Когда я ее наказала, та повесилась в сарае. У меня и так нервы не в порядке, а здесь еще такое зрелище. Можешь меня пожалеть…»

Мы не знаем имен затравленного француза и русской мученицы, но мы не забудем имея Вергау и Геллер.

Семь миллионов чужеземных рабов и рабынь томятся в Германии. Они говорят на разных языках, но они понимают друг друга: все они смертельно ненавидят немцев. Когда союзные армии подойдут к границам Германии, их восторженно встретят миллионы узников. Судить гитлеровцев будут не международные юристы, в Гаагском трибунале, а французские, чешские, польские и украинские рабы в Дармштадте, в Мерзебурге, в Альтенштадте, в Пиллау, в Нейкирхене, – во всех германских городах и селах.

2 сентября 1942 г.

Фриц-философ

Немецкий курсант Вольфганг Френтцель увлекался философией. На фронте он продолжал читать сочинения Платона, Шопенгауера и Ницше. Он вел дневник, который написан в форме писем к некоей Генхен.

Записная книжка в переплете из коричневого дерматина – исповедь. Помимо философских книг, Вольфганг Френтцель любит войну, причем ему все равно, за что воевать и где. Он пишет 27 января, отправляясь на фронт: «Генхен, завтра выезжаем! Наконец! Наконец! Наконец! Все прекрасно». Месяц спустя он записывает: «Мир хотелось воевать давно – во время абиссинской кампании, во время испанской войны, когда наши войска ворвались в Австрию и в Чехословакию. Знаешь, я часто жалел о том, что мне не суждено было участвовать в мировой войне 1914–1918 годов. О, какое возвышенное чувство охватывало меня, когда я читал немецкие книги о войне!»

Попав в окоп возле Гжатска, фриц-философ отмечает: «О такой первобытной романтике войны я не смел мечтать даже в самых дерзких мечтах».

Ценитель Платона любит рассуждать о морали: «Высовываясь в окно вагона, видишь людей в лохмотьях. Женщины и дети хотят хлеба. Обычно в ответ им показывают дуло пистолета. В прифронтовой полосе разговор еще проще: пуля между ребрами. Между прочим, русские заслужили это, все без исключения – мужчины, женщины и дети… Я уже познакомился с моралью фронта, она сурова, но хороша». Вот для чего Вольфгангу Френтцелю нужно было изучать Шоненгауера: он называет убийство детей «суровой моралью».

Фриц-философ свободен от человеческих чувств. Он пишет своей Генхен: «Я не хочу любить ни одно человеческое существо… Любовь для меня самый большой враг… Говорит же Ницше по этому поводу: „Сильные повелители – это те, которые не любят“… Поэтому я и не хочу любить по-человечески… Но ты должна быть мне верной…».

Фриц-философ хотел быть «повелителем». Для начала он повелевал своей дурой Генхен: он ее не любит, но она обязана быть ему верной. На восток этот захудалый ницшеанец отбыл, мечтая стать повелителем мира. Однако в Гжатске его ждало некоторое разочарование. Фриц-философ увидел обыкновенных фрицев, переживших зиму и хорошо знакомых с русской артиллерией. Вольфганг Френтцель жалел о том, что он родился на двадцать лет позже, чем следовало, и опоздал на Верден. Фрицы жалели совсем о другом: они говорили, что родились на двадцать лет раньше, чем следовало, и попали в Гжатск. Фриц-философ негодует: «У немецких солдат не осталось больше ничего святого, они все смешивают с грязью своими мерзкими замечаниями»..

Ницшеанец страдает – он говорит: «Я хочу быть повелителем мира», а фрицы тоскливо почесываются. Он жаждет убивать русских детей, а рассеянные фрицы гоняются за курами. Он предвидит тридцатилетнюю войну и описывает, как Гитлер возьмет Южный полюс, а фрицы издыхают: «Пора бы по домам…»

Фрица-философа убили. Наверно, даже Генхен облегченно вздохнет, узнав, что ее «повелитель» не может дольше повелевать. Но, перелистывая коричневую книжку, изумляешься убожеству этих ученых людоедов. Для пыток им нужны философские цитаты. Возле виселиц они занимаются психоанализом. И хочется дважды убить фрица-философа: одна пуля за то, что он терзал русских детей, вторая – за то, что прикончив ребенка, он читал Платона.

11 июня 1942 г.

Фриц-Нарцисс

Некто Иоганн написал с фронта письмо своему приятелю обер-ефрейтору Генриху Рике. Иоганн пишет:

«Милый Генрих! Ты тоже находишься в этой проклятой стране. Я имею несчастье с самого начала воевать здесь. Ты сообщаешь, что твой брат Герхард погиб. Увы, та же участь постигла нашего общего друга Фрица Клейна. Мне ужасно жаль его, но, впрочем, ничего по поделаешь. Мой брат Гилерт тоже в России, под Ленинградом. Я здесь недалеко – на Центральном фронте».

После элегического перечисления потерь Иоганн вспоминает, что он – ариец, потомок древних германцев и наперсник людоеда. Он пишет:

«Я скальпировал русских. Я отнес скальпы, как трофеи воина, к себе. Хо-хо, нож убивающего заговорил! Надеюсь, милый Генрих, тебе это понравится».

Им надоело вешать и вырезывать на груди звезды Они решили поиграть в индейцев: они скальпируют. Иоганн кокетливо спрашивает, нравится ли Генриху такое времяпрепровождение Иоганна. Ответить Генрих не может: он убит под Ржевом, убит и зарыт. Но я не сомневаюсь, что Генриху понравилась идея Иоганна: все они одним миром мазаны.

А Иоганн продолжает письмо:

«Мое прежнее, покрытое мускулами и татуировкой спортивное тело находится уже совсем в другом состоянии. Когда я остаюсь один, я начинаю рассматривать мое нагое тело. Я вижу тонкие ноги, как у аиста, гусиная кожа покрыта тысячами пупырышек. Я продолжаю мои наблюдения, и я вынужден констатировать, что от моей когда-то пышной мускулистой груди осталась одна татуировка».

Был в Греции юноша Нарцисс, который все время любовался собой. Боги его превратили в цветок. Надо надеяться, что не боги, а люди превратят самовлюбленного Иоганна с его гусиной кожей и скальпами в хороший чертополох.

24 сентября 1942 г.

Изысканный фриц

Гренадер Гейнц Герлоф из 336-го батальона ландвера на первой странице дневника так определяет себя:. «25 ноября мне исполнится 32 года. Я скорпион. Добро и зло одновременно уживаются в моем сердце. Я – человек, идущий напролом, но мне присущ также трезвый взгляд». Засим гренадер рисует свою жизнь накануне войны: «Год разнузданной жизни в поисках наслаждений остался позади. 1 января я провел с Ингой. В мои дни вмешались женщины. Когда я должен был жениться, я, видимо, еще не был зрелым мужчиной. Притом Грета в вопросам эротики была недостаточно опытна. В эти вопросы меня посвятила Кошка. Я оказался понятливым учеником, слишком понятливым. Я перерос на голову учительницу. Затем последовали менее значительные эпизоды и, наконец, Инга. Она принесла мне ребенка. Между тем я вел лихорадочно беспокойную жизнь. Алкоголь, танцы, женщины заполняли мои дни и ночи. Любовь к Инге не остывала. Затем снова переживание: Рита! Я метался туда и сюда. Выбрал Ингу. Но Риту я не мог забыть. От нее у меня тоже ребенок. Это стопроцентная женщина… Вот мой последний день в Берлине… Танец на вулкане закопчен».

Слов нет, Гейнц Герлоф блудлив, как кот. Недаром одну из своих жен он прозвал Кошкой. Жен у него много: Инга («принесла ребенке»), Рита («тоже ребенок»), Кошка (бездетная), Мук, Грета, Ариана. Это – фриц-многоженец. Кроме женщин он любит поэзию, вино, философию и карты. Воистину изысканный фриц. До января 1942 года он блаженствовал в Берлине, ходил от Инги к Рите и от Риты к Кошке, «танцевал на вулкане». Но с берлинским сибаритом приключилась неприятность: его отправили под Великие Луки.

Представитель высшей, нордической расы, утешитель Инги и гордость Кошки, гренадер Гейнц Герлоф оказался к стране «недочеловеков». Вот записи «сверхчеловека»:

« 29 мая. Дикая стрельба – боевое крещение. Мы находимся в монастыре. Если бы не война, можно, было бы назвать это идиллией. Читаю, пишу стихи. Что поделывает Инга с сыном? Как поживает Мук?

31 мая.Много комаров. Играл в карты и проиграл много денег.

4 июня.Русские женщины и дети должны строить для нас блиндажи.

8 июня.Утром искал вшей. Потом – спорт.

9 июня.Выкурил папиросу, выпил стакан чая, лег спать. Кругом – партизаны. Я чувствую себя, как в санатории, в подвалах которого динамит.

14 июня.Я люблю Мук, даже очень, но… Инга, милая жена, мать моего сынка, Дитриха. Боже, сохрани меня! Сегодня мы хорошо покушали.

22 июня.Куда делся мой оптимизм? Хочу в Германию!

23 июня.Мои товарищи слишком недружелюбны. Никаких товарищеских чувств. Все они отвратительны. Мы слишком истерзаны.

26 июня.Играл в карты. Нежные письма от Инги, от Кошки, от Мук.

28 июня.Хорошо кушали и пили. Почта. Инга снова стала ревнивой. Мук чрезвычайно мила.

3 июля.Боже, пошли победу! Получил очаровательное письмо от Мук.

4 июля.Бутерброды. Салат со сметаной. Очень вкусно. Случайностей не бывает. Бог управляет нашей судьбой.

15 июля.Большущая неприятность: ввиду обстрела мы должны ютиться в блиндаже. Сыро, темно, неуютно.

18 июля.Год тому назад мы праздновали день рождения Риты. Нежная, темпераментная женщина, могу ли я тебя забыть?

19 июля.Мой сын от Риты назван Лютц-Петер. Получил ревнивое письмо от Инги. Необходимо ее наказать, не буду ей больше писать. Мук я люблю больше чем когда-либо. Очень нежные письма от Кошки и от Арианы.

23 июля.Сегодня восемь недель, как я на фронте. Я снова в крестьянском доме. Сухо, тепло, уютно. Но опасно. Боже, я прошу тебя на коленях – прекрати войну!

26 июля.Кофе больше нет. Водки нет. Пудинга нет. Боже, дай мне немного оптимизма! Настоящее русское село. В домах книги: политика, технические вопросы. Удивительные у этих людей интересы!

2 августа.Не дурное ли это предзнаменование – сегодня утром я напустил в штаны?

17 августа.„Организуем“. Огурцы, морковка, малина. Живем, как в санатории.

20 августа.Я стал министром продовольствия..

23 августа.Как хорошо было бы сейчас оказаться где-нибудь в Италии! А Мук меня разочаровала.

26 августа.Американцы, и томми пытались высадиться во Франции. Неужели война еще продлится годы? Тогда мне придется все заводить заново. А денег у меня недостаточно. Тоскую об Инге. Питание все еще хорошее. Творог с сахаром. Очень вкусно. Но часто страдаю поносом…»

На этом дневник обрывается. Увидев разведчиков, изысканный фриц завизжал. Он забыл про свою миссию «сверхчеловека» и послушно поднял руки. Хорош скорпион! Ведь скорпион, окруженный врагами, убивает себя, а фриц теперь с восторгом жрет щи в плену.

Хорош «сверхчеловек»! Что его занимает? Шесть жен, карты, еда и деньги. Когда кончится война? Для него это связано не с тревогой за судьбу родины, не с гибелью людей, но с его убытками. Товарищей он не любит, как они не любят его: вместе грабят, но врозь ищут спасения.

Изысканный фриц на самом деле грубое животное. Он искренно удивлен, увидев книги в русских крестьянских домах. Он думал, что читает только он. В дневнике мы не находим никаких указаний на книги, которые читает Гейнц Герлоф. Но легко догадаться о вкусах этого фрица: он должен обожать романы из жизни берлинского света, где на каждую кошку пять котов, а на каждого кота десять кошек.

Чистокровный ариец труслив. Конечно, перед Ритой или Мук он «идет напролом». Но, услышав несколько выстрелов, он сразу «трезвеет» и вопит: «Хочу в Германию». Он и молится со страха. Наконец вот оно высшее проявление мощного германского духа – тридцатидвухлетний детина напустил в штаны. Причем он впадает в мистицизм, он спрашивает себя: что значит это предзнаменование? Наверно, увидав русского разведчика, он в ужасе подумал: вот что означали мокрые штаны!

Гейнц Герлоф отметил, что русские женщины и дети строили для него блиндаж. Перед русскими детьми он был храбрым. Перед русскими девушками он был величественным. Негодяй в мокрых штанах, блудливый фриценок, он пришел к нам, чтобы нами править. Он сгонял наших, жен, дочерей, детей, чтобы они строили для него блиндаж. Он был «министром продовольствия» – изысканный фриц, забыв про стихи, «организовывал» и жрал так, что его прохватывало («часто страдаю поносом»).

Боец, в трехстах шагах от тебя немцы. Велика твоя ненависть. Велико и твое презрение. В трехстах шагах от тебя сидит вот такой Гейнц Герлоф – не простой куроед, нет, изысканный фриц. Плюнь, убей и снова плюнь! Да, у них танки. Танки и мокрые штаны.

4 октября 1942 г.

Фриц-биолог

В немецком журнале «Фельхаген унд Клазингс монатсхефте» за июнь месяц 1942 года напечатана статья доктора Гепке из Гейдельберга под многообещающим заглавием: «Произошла ли обезьяна от человека?»

Как известно, теория Дарвина не нравится невежественным богомолкам: им обидно, что их далекие предки лазали по деревьям. Теперь, против Дарвина выступает ариец Гепке: он обижен за оранг-утанга – по мнению арийца оранг-уганг куда совершенней человека.

Доктор Герман Гепке говорит об анатомии, ссылается на биологов и прикидывается человеком науки. На самом деле доктор – обыкновенная немецкая обезьяна, Гепке пишет, что «человек значительно консервативнее обезьяны. Обезьяна, продолжает развиваться, у нее делается выдающийся подбородок и срезанный лоб». Доктор перечисляет другие преимущества обезьян: «Они ходят не только на задних лапах… У них цепкий хвост». Последнее, по мнению ученого гитлеровца, является еще одним доказательством «прогрессивности обезьян». Правда, Гепке отмечает, что у человека более развитый мозг, зато у обезьян хорошая шерсть. Вопросу о волосатости доктор Гепке придает большое значение. Оказывается обилие шерсти тоже знак прогресса. По сравнению с хорошей макакой человек, к тому же плешивый, «неполноценное явление». Бедный Муссолини, ведь он так старался попасть в полноценные фрицы! Подбородок у него подходящий, но кто не знает, что – дуче лыс, как колено.

Очевидно, Гитлеру нравится теория регресса. Обезьяна произошла от человека. Реки текут вспять. После двадцатого века наступает десятый. Были немцы, а стали скоты, которые почему-то ходят на задних липах.

Прославление обезьян бесспорно привело в восторг первого павиана Германии – доктора Геббельса. Но что скажет о теории доктора Гепке доктор Розенберг? Ведь остзейский немчик клянется, что германец – это сверхчеловек. А почитаешь труд доктора Гепке, и станет ясным, что любая мартышка выше сверхчеловека. На меня статья Гепке произвела сильное и, скажу прямо, отрадное впечатление. Сколько раз я спрашивал себя, как могли немцы, когда-то насчитывавшие в своих рядах поэтов, философов, композиторов, ученых, стать породистыми фрицами? А доктор Гепке все объяснил: фрицы – это обезьяны, которые произошли от людей.

Генке указывает, что развитие одного органа идет за счет другого. Одно из самых глупых млекопитающих – броненосец. Его мозг примитивен. Зато его шкуре позавидует любой строитель танков. Очевидно, броненосец потерял на голове то, что приобрел на шкуре. Вот таким двуногим броненосцем и является фриц. Германия создала мощную армию и тупых, диких солдат. Гитлеровцы мечтают о скошенном лбе, о выдающемся подбородке. Им хочется ходить на четырех лапах, обрасти густой шерстью и заслужить нечто более ценное, чем рыцарский крест с дубовыми листьями, а именно «пятую конечность – развитой, подвижный и цепкий хвост».

Однако до хвоста фрицы не дотянут: эту породу мы уничтожим. А последнего фрица можно будет посадить в зоопарк с надписью: «Friz vulgaris, согласно трудам доктора Гепке, происшедший от человека».

25 октября 1942 г.

Осенние фрицы

Передо мной хороший густопсовый ариец, лейтенант Хорст Краусгрелль. Он сначала орал: «Гитлер капут», но сейчас он отдышался, успокоился и преспокойно говорит; «Нам, немцам, тесно, а у вас много земли». В немецкой газетке он прочитал, будто американцы решили оскопить всех немцев, и поэтому с опаской спрашивает: «А здесь нет американского доктора?» Он хочет остаться арийским производителем. Его схватили у Ржева, но он тупо повторяет: «Покончив с Россией, мы возьмемся за англичан…» Когда я ему говорю, что у него слишком длинные руки, он отвечает: «нет, мы хотим для себя только Европу. Африку мы отдадим итальянцам…» Я забыл его спросить, кому он намерен отдать Патагонию – румынам или венграм?

Иозеф Винтерхаллен был семинаристом. Он изучал труды Фомы Аквинского. Однако он предпочитает им «Майн кампф» тирольского шпика. Этот неудавшийся священник говорит: «По свойствам нашей расы ша должны управлять миром». Я пробую ему напомнить: «А как же „несть эллина и иудея“?» он пожимает плечами: «Это было сказано в другую эпоху. Наши ученые установили, что германская раса обладает исключительными качествами». Я гляжу на него: плюгавый, далее не фриц – фриценок, дурак, трус, который, когда его привели, визжал, как поросенок. Теперь он поел щей, понял, что его никто собирается убивать, и обнаглел. Я перехожу от философии к курам: «Организовывали?» Он сразу притихает и скромно шепчет: «Нет». Он уверяет, что в России ни разу не попробовал курятины. «Может быть, вы предпочитаете гуся?» Фриц отвечает: «Я в России ел только диких гусей». Он подчеркивает слово «диких» – он; дескать, не вор, а охотник. Вероятно, вскоре фрицы начнут рассказывать, что они едят в наших деревнях диких кур.

Курт Штельбрехт рассказывает: «Нам обещали в России землю. У нас земля плохая, приходится тратить уйму на удобрения».

Эрвин Клуг уверяет, что он ни при чем, воюет будто бы один Гитлер, а девушек насилует непосредственно Геббельс, что касается его, ефрейтора Эрвина Клуга, о даже ни разу не выстрелил. Но в сумке у Эрвина Клуга женская кофта, а в кармане фотография красноармейца с надписью: «Братишке Пете». Я спрашиваю: «Откуда?» Он говорит: «Не помню. У меня вообще слабая память…»

Осенние мухи бывают злыми и скучными. Осенние фрицы, как прежде, жестоки, но они стали воистину скучными. Ржев их не развеселил. Ефрейтор Клаус Мюллерин рассказывает: «Прибыло пополнение пятьдесят душ, а в роте всего восемь человек. Мы спрашиваем: „Где же солдаты?“ Фельдфебель отвечает: „У русских есть такая пушка. Понятно?..“» Несмотря на прирожденную тупость, фрицы поняли. Холодно теперь под Ржевом по ночам заморозки, но Ганс Лупнель пишет жене: «Нам никогда еще не было так жарко. Русские на нас нажимают, некуда укрыться. Не знаю, удастся ли мне сохранить голову…»

За осенью следует зима. Фрицы это понимают. Я спрашиваю Германа Крамера; «Боитесь морозов?» Фриц качает головой: «Нет. Русских». Лейтенант Краусгрелль уточняет: «Зимой выходит из строя авиация и танки, значит, зимой русские будут сильнее нас».

Среди скучных осенних фрицев я нашел одного бодрячка. Это Карл Шрек, гроза колхозных коров, обер-ефрейтор и обер-куроед. Карл Шрек восторженно говорит: «С продовольствием у нас улучшилось… Питание, можно прямо сказать, исключительное. Дело в том, что получали мы на роту в таком составе, как до последних боев. А потери большие. Вот и выходило, что каждый ел за пятерых…» Вспоминая об этом, Карл Шрек облизывается. Он, наверно, жалеет об одном: его слишком рано взяли и плен, он не узнал высшего блаженства – жрать за всю роту. Таков фриц-оптимист.

Не следует думать, что осенние фрицы более человекоподобны, нежели зимние или летние. Фриц остается Фрицем – об этом не следует забывать. Можно снять с себя шинель или гимнастерку, нельзя снять с себя кожу, фашизм фрица – это не одежда, это его шкура. Я нашел в планшете одного немца серию любительских фотографий. Вот перечень: фриц, невеста фрица, голая девица неизвестной национальности человек, привязанный к столбу, горящая изба, виселица с повешенными, два Фрица в беседке, фрицы развлекаются – один в шутку вешает другого, убитая девушка в платочке, с обнаженной грудью. Разве такой способен стать человеком?

Ночи все длиннее, все холоднее. Осенью мухи сонные, их легче бить. Осенью легче бить и фрицев: дело идет с зиме.

10 октября 1942 г.