Текст книги "Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г."

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Орда на Лону

Пленного немца спросили: «Как вы могли изнасиловать тринадцатилетнюю девочку?» Немец равнодушно поморгал и ответил: «Для меня женщина – это уборная». У него были светлые курчавые волосы и голубые глаза.

Человек, обладающий знаниями, неизбежно скромен: он знает, что его познания – крохотная часть науки. Невежда самодоволен, ему кажется, что он умнее всех. Немец 1942 года – недоросль, невежда, самодовольный, кретин.

«Красота Парижа – это только реклама. Каждый городок Баварии может с большим правом претендовать на звание столицы Европы, нежели Париж» (газета «Аугсбургер цейтунг»).

«Почему нам в школе забивали голову рассказами о значении древней Греции? Вокзал в Штутгарте величественней прославленного Парфенона» (дневник лейтенанта Ганса Эберта).

«Здесь весна, и русские поля покрылись цветами. Впрочем, смешно называть цветами эти жалкие растения. Цветы, настоящие цветы цветут только у нас в Германии…» (письмо Генриха Зиммерга).

«В России нет ни искусства, ни театра. Столица России была построена немцами, и поэтому до большевиков называлась Петербургом. Школы в крупных городах были устроены немцами, и преподавание шло на немецком языке, за исключением катехизиса и русского языка – для связи между верхушкой страны и простонародьем. Об этом мне подробно рассказал доктор Краус, который учился в московской школе. Не помню ни одной книги, переведенной с русского, ни одной пьесы. Вот только в кино показывали за три года до войны „Анну Каренину“, но, по-моему, и сценарий там был немецкий, и ставили картину немцы – русского в ней был один сюжет, к тому же глупый» (письмо ефрейтора Людвига Кортнера).

Немец может увидеть самые прекрасные цветы, но он обязательно подумает, что герань на подоконнике его фрау Хазе лучше. Если дать немцу перевод Толстого, он сначала скажет: «Ерунда». Прочитав, он ответит: «Глупая книга – сразу видно, что русский, написал», или: – «Хорошая книга – никогда не поверю, что автор – русский, наверно, Толстой – это псевдоним немецкого писателя».

Английский журналист Верт спросил немецкого военнопленного: «Как вам не стыдно так зверски обращаться с пленными красноармейцами?» Немец преспокойно ответил: «На то они русские…» Немец пишет своему брату: «Неправда, что мы убиваем детей. Ты знаешь, как в Германии любят ребят, в моей роте каждый поделится последним с ребенком. А если мы в России убиваем маленьких представителей страшного племени, это диктуется государственной необходимостью». Он чист перед собой: он ведь убивает русских детей, то есть не детей, а маленьких «представителей страшного племени».

Чванливые гады, они презирают всех, даже своих «союзников». Один немец мне сказал: «Я никогда не поверю, чтобы немка могла сойтись с итальянцем, это все равно, что жить с обезьяной». Солдат Вильгельм Шрейдер пишет своему брату из финского города Лахти: «За банку консервов здесь можно достать девушку в любое время дня и ночи. Я этим энергично занимаюсь после монашеской жизни в снегах. Но трудно назвать данных особ „женщинами“. Они все время молчат, как рыбы, и я предпочитаю последнюю немецкую потаскуху дочке здешнего врача. Иногда мне кажется, что я с ними вожусь в порядке самомучительства…»

Они грамотны. У них вечные ручки. Они анализируют свои чувства, но эти чувства – дрянь. Вечными ручками и без ошибок они записывают зловонные изречения.

Они не способны задумываться: они боятся мысли. Зимой немцы смутились, но не возмутились. Им было холодно, они сидели на сухарях, наши бойцы их истребляли. И немцы скулили. Но как только обер-фельдфебель скомандовал: «Эйн-цвай» – они пошли в атаку.

Ефрейтор Альберт Ротшмидт пишет: «Я почти уверен, что в 1943 году мы будем на Урале…»

Фриц Бретендер сообщает своей мамаше: «Варежки мне пригодятся, потому что зимовать мы будем, наверно, в Сибири…»

Солдат Ганс Главник, взятый в плен возле Воронежа, говорит: «Нас несколько миллионов. Победить нас нельзя. Мы всех победим».

Их нельзя переубедить, их можно только перебить.

Когда пленный начинает отпевать Гитлера, он подлизывается. Путаясь, он излагает содержание наших листовок. Поговорите с ним по душам и он станет восхвалять Гитлера и ругать все народы, кроме немецкого. Я часто беседовал с пленными итальянцами. Берсальер сначала кричит:. «Дуче! Муссолини! Фашизм!» Его хватает на три минуты, офицера – на четверть часа. А после сидит человек как, человек и разговаривает о житейских вещах. Немец в плену сначала бубнит; «Гитлер просчитался… Все немцы против войны… Я не согласен с Герингом…» Но стоит ему успокоиться, отдышаться, как он начинает ворчать: «Что это за русские порядки?.. Пфуй, у нас в Германии все лучше… Гитлер обязательно победит…» У него фашизм не на рукаве, как у итальянца, а в кишках.

Конечно, есть и второсортные фрицы. Эти не то чтобы совестливей – они трусливей. Они кое-что поняли за зиму. Они стараются попасть во второй эшелон, а еще лучше – в лазарет. Они хотят, чтобы Гитлер побеждал без их участия. Но их гонят в атаку, и они идут. Немец не может бунтовать, самое большее, на что он способен, это всплакнуть и меланхолично высморкаться.

Немец Адольф Тотенберг недавно мне сказал: «В итоге Гитлер победит, я боюсь, что, когда мы возьмем последний русский город, у нас будет из всей армии один полк. А ведь нам придется еще итти на Индию…» Сказав это, он всплакнул, высморкался, а потом спросил: «Я буду, по-вашему, жить?» Я удивленно ему ответил: «Конечно. Впрочем, вы можете умереть естественной смертью». Немец был, видимо, суеверным и, заикаясь, возмущенно крикнул: «Я не могу умереть естественной смертью – я абсолютно здоров». – «Тем лучше». Я ушел из избы. Адольф Тотенберг бросился мне вдогонку: «Я здоров, но я очень слаб, так что меня нельзя посылать на трудную работу». Этот был один из самых сообразительных…

Другой «меланхолик», ефрейтор Людвиг Папе, пишет: «Будем надеяться, что теперь победы нам не обойдутся так дорого, как в прошлом году…»

Каждый кусок нашей земли теперь обходится немцам во сто крат дороже, чем прошлым летом. И все же Папе пришел к Дону, где наши бойцы его прикончили. И все же миллионы немецких солдат, повинуясь Гитлеру, продолжают рваться на восток. Надо перебить сто немцев, чтобы сто других задумались. Надо перебить тысячу немцев, чтобы сто задумавшихся заколебались. Надо перебить, десять тысяч немцев, чтобы сто заколебавшихся сдались в плен. Это не стойкость, не упорство, это немецкая тупость, страх вора перед ответом.

Гитлеровского солдата не интересуют идеи. Он равнодушен к словам. Когда он сжигает чешские деревни, он считает, что это «революция». Когда он оправляется в парижском музее, он называет это «национализмом». Когда он убивает украинских колхозниц, а краденые ручники посылает своей фрау, он в восторге думает: «Немецкий социализм торжествует».

Теперь, тогда дивизии Гитлера снова рвутся в глубь России, я должен повторить слова прошлого лета: «Всех перебить». Это не шалуны, которых можно высечь, это вооруженные до зубов убийцы. Они решили нас истребить, а нашу страну прикарманить. Во главе многомиллионной орды стоит бесноватый. Их нельзя перевоспитать, но их можно закопать. Это трудное дело. Много испытаний еще придется пережить нашей родине. Но Красная Армия спасет Россию: она перебьет немцев. Мы говорим это в трудные часы: на берегах Дона день и ночь не замолкает гроза.

Каждый убитый немец – это спасенная русская жизнь. Каждый убитый немец – это шаг к победе.

12 июля 1942 г.

Скоты

На Карельском фронте наши бойцы захватили «Приказ о порядке обручения и вступления в брак СС». В этом документе описывается, как должны размножаться отборные солдаты Гитлера, так называемые СС. Привожу некоторые цитаты из приказа:

«Успехи животноводства учат, что в целях улучшения породы необходимо выполнять следующие основные правила:

1. Образцами должны служить наилучшие отборные экземпляры.

2. Лучшие экземпляры следует спаривать только с лучшими.

3. Все нежелательное должно быть уничтожено.

Мы не занимаемся экспериментами, когда ставим себе следующие задачи, вытекающие из вышеизложенного:

1. Наилучшим образцом для немецкого народа является преимущественно нордический человек.

2. Наивысшая деторождаемость является долгом полноценной части населения. Для этого должны быть созданы все необходимые предпосылки.

3. Нежелательная наследственность должна быть уничтожена… История показывает на многочисленных примерах, что народ только тогда может вести политику больших завоеваний, когда он имеет в своем распоряжении достаточные людские ресурсы. Прикрепление большей части нашего народа к земле, создание многочисленных крестьянских поселений в Остланде приведет в первую очередь к увеличению деторождаемости.

Каждый СС обязан добросовестно относиться к своим обязанностям, так как он – отборный из людей немецкой крови. Выбору супруги он должен придавать большое значение. Нашими учреждениями установлено, что только у 14 % немецких женщин детородный орган вполне безупречен. Поэтому СС может вступать в брак только после получения разрешения».

«Насмешки, издевательства и ложное понимание нас не трогают» – эти слова имперского начальника СС позволяют нам рассмотреть отношение современников к указанным вопросам…

Грязные животные. Бугаи, которые пишут циркуляры. Боровы, занятые параграфами законов. Что им Ромео и Джульетта? У них есть отборный СС и породистая самка. Они называют свой приказ «О порядке обручения». Нет, СС не обручаются, они случаются.

Неужели для того шумят наши березы и цветут наши луга, чтобы на них случались «нордические» немцы? Неужели для того писал стихи Пушкин, чтобы в селе Михайловском племенной фриц спаривался с немкой?

Они справедливо говорит, что их «не трогают насмешки или издевательства». Разве можно пронять иронией борова? Разве можно пристыдить бугая? Мы знаем, что их трогает: снаряды, мины, пули. И мы их растрогаем.

21 августа 1942 г.

Убей

Вот отрывки та трех писем, найденных на убитых немцах.

Управляющий Рейнгардт пишет лейтенанту Отто фон Шираху:

«Французов от нас забрали на завод. Я выбрал шесть русских из Минского округа. Они гораздо выносливей французов. Только один из них умер, остальные продолжают работать в поле и на ферме. Содержание их ничего не стоит, и мы не должны страдать от того, что эти звери, дети которых, может быть, убивают наших солдат, едят немецкий хлеб. Вчера я подверг легкой экзекуции двух русских бестий, которые тайком пожрали снятое молоко, предназначавшееся для свиных маток…»

Матаес Цимлих пишет своему, брату ефрейтору Генриху Цимлиху:

«В Лейдене имеется лагерь для русских, там можно их видеть. Оружия они не боятся, но мы с ними разговариваем хорошей плетью…»

Некто Отто Эссман пишет лейтенанту Гельмуту Вейганду:

«У нас здесь есть пленные русские. Эти типы пожирают дождевых червей на площадке аэродрома, они кидаются на помойное ведро. Я видел, как они ели сорную траву. И подумать, что это – люди!..»

Рабовладельцы, они хотят превратить наш народ в рабов. Они вывозят русских к себе, издеваются, доводят их голодом до безумия, до того, что, умирая, люди едят траву и червей, а поганый немец с тухлой сигарой в зубах философствует: «Разве это люди?..»

Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих близких и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!

24 июля 1942 г.

Проклятое семя

Вот страница, написанная мной в 1916 году:

«Я видел, что сделали немцы с провинцией Суассонэ перед тем, как ее очистить. Это не разгул пьяных солдат, это расчетливая работа. Перед уходом немцы приказали жителям деревень переехать в города, в городах собрали всех на окраинах. Специальные отряды „поджигателей“ на велосипедах разъезжали, сжигая все на пути: заводы, поместья, фермы, крестьянские дома. Целые города – Бапом, Шони, Нель, Ам, сотни деревень выжжены дотла. Кругом пустыня на пятьдесят верст в глубину. За это отступление Гинденбург получил высочайшую благодарность. Верно, и поджигателям роздали Железные кресты за усердие. Проект умерщвления страны был хорошо разработан и тщательно, методически приведен в исполнение.

В апрельское утро в Шольне я глядел на плодовый сад. Меня поразили нетронутые цветущие деревья: немцы знают, что эта область славится грушами и сливами; уходя, они не оставили ни одного дерева – все срубили. А в Шольне стояли рассаженные шпалерами нежно-розовеющие грушевые деревья. Я подошел ближе и увидел, что все деревья – более двухсот – подпилены. Рядом со мной стояли французские солдаты, крестьяне. Один из них сказал: „Сволочи! Ведь сколько трудиться надо, чтобы это вырастить…“».

Я не изменил ни одного слова. Это написано двадцать шесть лет тому назад. Это было сделано немцами двадцать шесть лет тому назад. Но кто не вздрогнет, прочитав о Бапоме или осадах Шольна? Кто не вспомнит Истру и деревни на Можайском шоссе?

Они все те же. Нет, если угодно, они подучились. Тогда они были новичками. Они стали опытными поджигателями, маститыми грабителями, усовершенствовавшимися палачами. Двадцать шесть лет тому назад они жгли, разъезжая на велосипедах. Теперь им нужно много жечь, они торопятся, они несутся на мотоциклах.

Они были разбойниками. Они стали рецидивистами. Они обратили в пепелище цветущую Францию. Они жгут и терзают русскую землю. Поклянемся, что мы положим этому предел. Мы не допустим, чтобы каждые четверть века негодяи с Железными крестами на груди и с бидоном в руке обращали плоды высокого труда в гору пепла. Нам трудно теперь очень трудно. Немцы на Дону. Но мы сегодня с особенной уверенностью говорим: мы покончим с потомственными поджигателями.

2 августа 1942 г.

Справедливость

Есть на свете справедливость. Я думаю сейчас о судьбе германского летчика Морица Генца и его невесты Берты. Мориц Генц получил свой первый Железный крест за Варшаву, и второй за Белград. За бомбардировку Ковентри он получил «серебряную пряжку». Он убивал женщин и детей. Тысячу дней он занимался истреблением «низших рас». В Любеке жила его невеста Берта, и Берта восхищалась карьерой своего жениха. Берта ему писала: «Бей русских свиней, как ты бил английских! Если бы каждый из твоих товарищей перебил столько русских, как ты, мой дорогой Мориц, русские уже не сопротивлялись бы и фюрер выиграл бы войну. Иногда мне становится страшно, что они могут тебя подбить, но нет, русские слишком глупы для этого…»

Так работал Мориц. Так умилялась его работой Берта. Но вот настал весенний день, когда перо дрогнуло в руке сентиментальной немки. Невеста написала жениху письмо в несколько другом стиле: «Я переехала с родителями в деревню. Англичане совершенно разрушили Любек. На нашей улице осталось всего несколько домов. Я не могу тебе описать, как все это выглядит. Ужасное несчастье! Нет ни света, ни газа, ни воды. Это ужасно! Мы все так убиты происшедшим, что не хочется ничего ни слышать, ни видеть».

Может быть, прочитав письмо Берты, Мориц вспомнил про Варшаву, про Белград, про Ковентри, про Гомель? Впрочем, у него не было времени для долгих размышлений: 25 мая советский летчик сбил самолет Морица Гонца. Его Берта мечтала о третьем Железном кресте. Теперь ей приснится среди развалин Любека деревянный крест над мертвым Морицем. Есть на свете справедливость…

За Любеком – Росток. За Ростоком – Кельн. За Кельном – Эссен. За Эссеном – Бремен. Прежде англичане посылали десять самолетов с бомбами в 250 кило. Немцы тупы, и англичане начали посылать по тысяче самолетов с бомбами в тонну или в две тонны. Гитлерия взвыла. Помчались немецкие беженцы, как мчались поляки и бельгийцы, голландцы и греки. Кельн узнал судьбу Белграда. Эссен понял, что такое Роттердам. Прежде англичане объявляли: «Сегодня мы бомбили в 75-й раз Кельн». Теперь они решили бомбить немецкие города каждый по одному разу: Росток больше незачем бомбить – Ростока нет. Немецкие газеты визжат: «Неслыханное нападение на мирных жителей!» Мы помним все: и Лондон, и Белград, и Смоленск. Мы отвечаем: есть на свете справедливость.

Газета «Кельнише цейтунг» писала прошлой осенью: «Виселицы для русских партизан и партизанок – это деревья немецкой свободы». Хорошая фугаска угодила на редакцию висельников. В Эссене прошлой осенью в «Ратскеллере» тузы города праздновали разрушение Киева. Солидная бомба разнесла их кабак.

В Германии было пять негодяев. По-русски их имена начинаются на букву Г – Гитлер, Геринг, Геббельс, Гиммлер, Гейдрих. Один из пяти уже гниет. Долго Гейдрих пытал, расстреливал, вешал. Он был выездным палачом. Он убивал в Осло и в Амстердаме, в Праге и в Париже. Говорят., что пуля дура, но пуля, которая пробила череп мясника Гейдриха, не только умная пуля, это справедливая пуля. В ответ испуганные палачи казнят сотни и сотни людей. Они казнили чешского писателя Ванчуру. Мне выпало счастье знать этого благородного и мужественного человека. Его кровь родит новых героев.

За кем теперь черед: за тщедушным садистом Гиммлером или за пузатым Герингом? А Гейдрих уже гниет, и над его нечистым трупом мы скажем: есть на свете справедливость.

Мы истребили на нашей земле миллионы убийц. Крапива и чертополох выросли на могилах гитлеровцев, разрушивших Варшаву, разгромивших Париж, заливших кровью Прагу. Кто здесь зарыт? Летчик, бомбивший Ковентри. Эсэсовец, убивший в Нанте десять заложников. Ефрейтор, изнасиловавший в Греции восьмилетнюю девочку. Они шли на восток и на востоке узнали, что такое возмездие. А тем временем их жадные и злые невесты, их вороватые жены, мечтавшие о «трофейном» барахле, с истерическими воплями носятся по берегу Рейна. Газета «Националь цейтунг», выходящая в Эссене, еще недавно писала: «Днепр красный от русской крови». Какого теперь цвета Рейн? Есть на свете справедливость.

7 июня 1942 г.

Третья годовщина

Три года тому назад Германия бесновалась. Немцы в серо-зеленых обновках маршировали по улицам немецких городов. Бесноватый фюрер сулил близкую победу. Война – это слово пьянило немцев. Война им представлялась веселым пикником, прогулкой за парижскими безделками и за английским табаком. Они думали, что воевать будут только они. По замыслу Гитлера, противникам предоставлялось одно: капитулировать. Немцы хотели победить барабанами, речами Гитлера, военными парадами. Это была психическая атака против человечества.

Годы, предшествовавшие второй мировой войне, историк назовет годами позора. В злосчастной Испании немцы устроили первую репетицию завоевания мира. На Мадриде проверяли действие фугасок. На Европе проверяли действие блефа. Сиплый лай Гитлера, по программе, должен был устрашить мир.

Малодушные тогда говорили: «Он нас еще не трогает. Зачем же нам лезть в драку?» На языке дипломатов это называлось «невмешательством». Когда военные корабли Германии преспокойно разгромили беззащитный испанский город Альмерию, тень свастики повисла над Европой.

В одном современном немецком романе герой говорит: «Женщин насилуют в том случае, если их нельзя заговорить». В Мюнхене заготовили хороший ужин, много солдатни, звонко шагавшей по улицам, и лист чистой бумаги. Насиловать не пришлось: Гитлер небрежно засунул в карман Чехословакию. Это было генеральной репетицией. Не прошло и года, как немцы начали войну.

Солдаты Гитлера ворвались в Польшу. Что могли сделать защитники Модлина и Вестерплате? На них обрушилась вся военная машина Германии. Союзники Польши ждали. «Невмешательство» было, разумеется, военизировано. На него надели генеральский мундир и его называли стратегией. Бездействие теперь прикрывалось военной тайной. О нем говорили шопотом, как о хитром плане. Польша истекала кровью. А французская армия сидела за линией Мажино и ждала. Газеты уверяли, что она ждет накопления самолетов, прибытия на континент английских дивизий, весны. На самом деле Франция ничего не ждала, она попросту утешалась отсрочкой. Освободившись, немецкие дивизии двинулись на запад. Весна пришла, но она оказалась совсем не той весной, о которой писали будущие сотрудники Абеца.

Гитлер в Компьенском лесу наступил ногой на грудь Франции. Англия ушла на остров. Первую годовщину войны немцы встретили весело: им мерещилась близкая победа. Правда, Лондон отвечал молчанием на немецкие серенады. Правда, были и в первую годовщину вдовы. Но они терялись среди счастливых жен, хваставших французскими духами. Вдовам немецкие газеты говорили: «Нет победы без жертв». И немцы верили, что солдаты, погибшие во Фландрии, – последние жертвы Германии. Это были ее первые жертвы. Германия примеряла бальное платье для парада. Никто ей не сказал, что бальное платье придется переделать на саван.

По-другому встретили немцы вторую годовщину войны. Они все еще упивались победами, но некоторые немцы уже соображали, что из ста побед не сделаешь одной настоящей победы. Многие немки еще утешались «трофеями»: не французскими духами (им было уже не до парфюмерии), а хорошей литовской полендвицей. Но вдов стало больше, их молчание часто покрывало хищный визг женщин, разворачивавших «трофейные» посылки. Газеты писали, что до рождества немцы захватят всю Россию, и тогда будет мир, «настоящий немецкий мир». Но солдаты уже слали из России горькие письма: «Здесь настоящая война…»

Что произошло за второй год войны? Немцы захватили Балканы. Они поработили еще несколько стран. Они разрушили еще нисколько английских городов. Но Лондон попрежнему оставался глухим к серенадам. Гесс, приземлившись, бодро сказал: «Ударим по рукам». К его удивлению, ему даже не подали руки: на руках Гесса была кровь Лондона. Мюнхен еще не стал воспоминанием, но он перестал быть реальностью, он стал душевным подпольем Европы.

Напав на Россию, Германия впервые встретила отпор. Напрасно немецкие генералы вглядывались в просторы, поджидая парламентеров с хлебом и солью. В немецкие танки впивались бутылки с горючим, и крестьянки Белоруссии поджигали хаты, в которых спали немецкие обозники. Немцы продвигались вперед, но они дорого оплачивали каждый шаг. Историк отметит, что Луцк обошелся немцам дороже Парижа и что легче было взять все Балканы, чем один Смоленск.

Теперь Германия встречает третью годовщину войны. «Мы в Пятигорске!» – вопит Геббельс, Конечно, далеко от Берлина до Пятигорска, но куда дальше от Пятигорска до победы. Проделав тысячи верст, немцы не приблизились к победе.

Третий год был для Германии жестоким годом. В ноябре немцы ждали белых флажков капитуляции. Снег покрыл землю. Он принес не капитуляцию Москвы, но наступление Красной Армии. Олухи, привыкшие шагать вперед, побежали вприпрыжку от Ельца и Калинина. В Германию шли эшелоны с ранеными и обмороженными. Германию знобило от холода и страха. Редели немецкие дивизии. Пустели немецкие города.

Гитлер сделал все, чтобы отыграться. Он вырвал у своих вассалов десятки новых дивизий. Он снял с работы немецких рабочих, заменив их иностранными рабами. Он обшарил Германию, собрал всех подростков, всех стариков. Он повел наступление на Юге. Он одержал еще несколько побед. Он завоевал еще ряд городов. Но победа еще дальше от Гитлера. Он теперь не говорит о «близком мире». Он говорит о новой зимней кампании, и в августе немцы дрожат: они чуют новый декабрь.

«Наш Кельн теперь похож на Роттердам», – пишет один немецкий солдат. Германия начинает понимать, что такое война. Она думала убивать других. Но другие начали убивать немцев. Сопротивление России как бы переменило климат мира. Подобно глубоким подводным течениям, наступательный дух английского и американского народов требует выхода. Под тихой зыбью зреет буря. Мюнхенцев три года тому назад звали мудрецами. Год тому назад они слыли осторожными… Теперь их называют малодушными. Вскоре их объявят дезертирами.

Покоренные Гитлером народы ждут развязки. Париж стал непроходимым для немцев, как горы Хорватии, как леса Польши. Народы требуют немецкой крови. Немецкой крови требует совесть мира.

Каждый живой человек Европы и Америки, каждый город, каждое дерево требуют теперь наступления. За невмешательство в судьбу соседней Испании ответили миллионы французов на Маасе и на Луаре. И вот пастух далекого Уругвая требует вмешательства: он знает, что на Кавказе идет бой не только за советскую нефть, не и за будущее человечества.

«Как встретим мы четвертую годовщину?» – размышляет меланхолик в немецкой газете «Франкфуртер цейтунг». Эти наглецы стали скромнее: в первую годовщина они не ломали себе головы над будущим. Они тогда пили французское шампанское и кроили карту Европы. Теперь они спрашивают: какой будет четвертая годовщина войны?

Русское мужество открыло глаза миру. После Компьена даже храбрые смутились. После немецкого разгрома под Москвой даже чрезмерно осторожные стали готовиться в наступлению. Довольно немцы разрушали и грабили Европу, довольно немецкие палачи превращали рощи в виселицы и города в кладбища. Приближается день расплаты.

К присяге приведут свидетелей. Париж скажет: «Германия, ты помнишь дорогу беженцев, расстрелянных женщин, ты помнишь казни заложников?» Норвежцы огласят списки расстрелянных, и глухо скажет Греция: «Мой народ немцы удушили голодом». Коротко отчеканит Англия: «Ты помнишь Ковентри?» Из пепла встанет Белград и спросит: «Помнишь?» Голландия напомнит о Роттердаме, и Польша о Варшаве. «Лидице», – скажут чехи.

Длинный будет у нас список, – от дворцов Ленинграда до хат Украины, от рва под Керчью до Истры. Пройдет к судейскому столу простая русская крестьянка из села Ломовы Горки и скажет: «Село сожгли, всех расстреляли – от мала до велика. Расстреляли Сеню Михайлова, ему было десять лет отроду, и младенца Анну Тенлякову, трех месяцев отроду…» «Германия; ты помнишь муки России?» – спросим мы. Это будет четвертой годовщиной Германии.

27 августа 1942 г.