Текст книги "Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса"

Автор книги: Илья Гилилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

Часто можно слышать мнение, что идентификация реальных прототипов героев драматических произведений – дело неблагодарное, и ее результаты не всегда надежны; с этим можно согласиться. Но в "парнасских" пьесах, написанных для очень узкой кембриджской аудитории, почти все герои имеют конкретных прототипов, которых аудитория узнавала так же, как она понимала многочисленные рассеянные в тексте намеки (хотя, вероятно, далеко не всем было понятно все). Не забудем также, что Галлио появляется только в первой части "Возвращения с Парнаса", которая не печаталась и, судя по всему, вообще мало кому была известна.

Теперь еще раз вчитаемся в сцену встречи студентов с Бербеджем и Кемпом – актерами труппы лорда-камергера, пайщиком которой был и Шакспер. Актеры невежественны и жадны, они хотят задешево нанять голодных студентов. Кемп не верит в их способности – однажды он видел, как они разыгрывали в Кембридже какую-то комедию и делали это плохо: "... они не умеют говорить на ходу, а только стоя на одном месте". Бербедж надеется, что их можно будет подучить, а кроме того, они смогут написать для актеров пьесу. Но Кемп настаивает на своем: "Мало кто из университетских перьев умеет писать хорошие пьесы, они слишком пропахли этим писателем Овидием и этим писателем Метаморфозием и слишком много болтают о Прозерпине и Юпитере. Наш друг (fellow {О различных значениях этого слова читатель уже знает.}) Шекспир всех их побивает, и Бена Джонсона в придачу. О, этот Бен Джонсон – зловредный тип. Он вывел на сцене Горация, который дает поэтам пилюли {От недержания слов.}, но наш друг (fellow) Шекспир устроил ему самому такую чистку, что он потерял всякое доверие". Невежество клоуна и танцора Кемпа, принимающего название знаменитой античной книги за имя автора, проявляется и в других его высказываниях перед студентами. Что касается "университетских перьев", чьи писания "пропахли" латинской классикой, то подсчитано, что Шекспир в своих произведениях упоминает Юпитера 30 раз, Диану – 50, Аполлона – 42, Венеру 17, а запомнившуюся Кемпу Прозерпину (жену Плутона, богиню подземного мира) – 6 раз. Следовательно, танцор Кемп имел все основания относить насквозь "пропахшего" классикой и именами античных богов Шекспира к "университетским перьям".

Конечно, пьесу – в том числе и вторую часть "Возвращения с Парнаса", писали не Бербедж и Кемп, а кто-то из "университетских умов и перьев"; актеры же могли вообще не знать, что кембриджские остряки "вставили" их в пьесу.

Нет никаких документальных указаний на то, что кто-то из актеров труппы считал Шакспера при его жизни писателем, драматургом. Впервые несколько пьес с именем Шекспира на титульных листах были напечатаны лишь в 1598 году, в списках же для разучивания ролей актерами имя автора тем более не указывалось и рядовых актеров вообще вряд ли интересовало. И не только актеров. "Ричард II" игрался на лондонских сценах неоднократно, но печатали пьесу без имени автора, и даже через несколько лет, при расследовании на самом высоком уровне дела Эссекса, где злоумышленная постановка этой пьесы инкриминировалась заговорщикам, именем автора никто даже не поинтересовался.

Как я уже говорил, не исключено (но и ничем не доказывается), что в отдельных случаях пьесы попадали в труппу через Шакспера, от него требовалось лишь помалкивать о своих доверителях, за что он получал время от времени кошелек с золотыми монетами, которые предприимчивый стратфордец расчетливо пускал в оборот. Но это еще не значит – в любом случае, – что хорошо его знавшие сотоварищи по труппе принимали его за писателя и драматурга. В какой-то степени об игре вокруг сходства имени Потрясающего Копьем и Шакспера мог быть осведомлен Ричард Бербедж, знакомый Рэтленду, Саутгемптону и Пембруку и пользовавшийся их доверием (недаром после смерти Рэтлендов именно Бербедж появляется в Бельвуаре вместе с Шакспером накануне окончательного выдворения последнего из Лондона).

Но кембриджские авторы "Возвращения с Парнаса", судя по сочиненным ими откровениям Галлио и речам Кемпа, знали и о тайне шекспировского псевдонима, и о роли, отведенной в этой игре Шаксперу из Стратфорда, и не упустили случая потешиться на этот счет. Они продолжают потешаться над своими учеными толкователями и сегодня.

Исследователями XIX и XX веков были высказаны различные предположения о том, кто мог быть авторами "парнасских" пьес (все три явно написаны не одной и той же рукой), но вопрос остается открытым. В прологе к первой части "Возвращения" есть прозрачная аллюзия на имя автора, которое-де напоминает о сыре, изготовляемом в Чешире (то есть возможно это имя – Честер или Чешир). Студента с таким подходящим именем в университетских списках второй половины 90-х годов XVI века найти не удалось. Но ведь автор (один из авторов) мог учиться в Кембридже и раньше, сохранив связи с университетом и после его окончания (случай совсем не редкий). Тогда нам следует вспомнить о главном авторе честеровского сборника "Жертва Любви" – о самом Роберте Честере. Он учился в Кембридже (в колледже св. Троицы) в середине 1580-х годов. Его имение в Ройстоне находилось в нескольких милях от Кембриджа, и поддерживать связь с университетской публикой и после завершения курса обучения было для него несложно. В 1600 году его имя значится в списках студентов Миддл Темпл, тесно связанной с Грейс Инн, где занимался Рэтленд;

в начале февраля 1602 года в Миддл Темпл была исполнена шекспировская "Двенадцатая ночь". Честеровская поэма в "Жертве Любви" свидетельствует о том, что Честер знал тайну своего молодого знатного родственника Рэтленда и его супруги и вполне мог быть автором хотя бы одной из частей "Возвращения с Парнаса". Впрочем, это лишь предположение, требующее дальнейших изысканий. Тем более, что сравнительно недавно английскими учеными Ф.Хантли и Е.Хонигманом {9} на роль автора первой парнасской пьесы ("Паломничество на Парнас") выдвинута кандидатура поэта Джона Уивера. Имя "Уивер" (Weever) совпадает с названием самой большой реки в Чешире, и сам поэт в одной из своих поэм подчеркивал это. Совпадают и некоторые другие факты и обстоятельства, кроме такой бесспорной связи имени поэта-сатириста с Чеширом, делающие гипотезу об его авторстве убедительной.

Но однокашник Рэтленда Джон Уивер связан с Великим Бардом еще одним интригующим звеном. Долгое время ученые считали, что надпись на стратфордском настенном памятнике Шаксперу впервые в общих чертах была зафиксирована Дагдейлом в 1656 году. Но оказалось, что эта надпись содержится в сохранившейся рукописи Уивера, датируемой тремя десятилетиями раньше! Хонигман считает, что Уивер переписал эту надпись со стратфордского памятника вскоре после его сооружения. Однако в тексте, написанном рукой Уивера, мы видим некоторое различие с текстом на памятнике. Например, у Уивера отсутствует орфо графическая ошибка, бросающаяся в глаза на памятнике. Хонигман предполагает, что Уивер, копируя текст, исправил ошибку каменщика; возможно, так оно и было. Но вот другое различие объяснить подобным образом гораздо труднее. Дата смерти Шакспера в тексте Уивера – 24 апреля 1616 года, в то время как на памятнике – 23 апреля. Вряд ли Уивер мог допустить такую ошибку, списывая текст с памятника; дело, скорей всего, обстояло иначе. Уивер не списывал текст, он был его автором, а рабочий (мастер), перенося текст на камень, не только допустил орфографические' искажения, но и исправил дату смерти Шакспера (по совету священника или кого-то другого, знавшего точную дату – 23 апреля). Таким образом, есть серьезные основания считать, что Джон Уивер был не только первым поэтом, приветствовавшим Шекспира, но и первым, кто через десять лет после смерти Рэтленда почтил память Шакспера, отождествив его при этом с Уильямом Потрясающим Копьем.

Парнасские пьесы, Кембридж, поэт Джон Уивер, его эпиграммы, его рукописи – чрезвычайно перспективные направления для дальнейших исследований "шекспировского вопроса", для поисков ключей к его решению.

Фаворит на эшафоте. Крушение

Эссекс и его сторонники строили разные планы, как вернуть ему расположение королевы, устранить ненавистных Роберта Сесила и Уолтера Рэли. Происходили тайные совещания, прощупывалось отношение к этим планам шотландского короля и нового лорда-наместника в Ирландии; их ответы были не слишком обнадеживающими – ввязываться в опасную авантюру они не собирались. Сильный удар не только по самолюбию, но и по финансовому положению Эссекса нанес отказ Елизаветы продлить истекший срок пожалованного ему десять лет назад права на откуп ввозимых в страну сладких вин – это был основной источник его доходов, без которого ему грозило почти разорение. Эссекс метался, не знал, на что решиться, позволял себе непочтительные замечания не только о политике королевы, но и о ее внешности – конечно же, находились люди, не упускавшие случая довести эти замечания до высочайшего слуха.

От правительства не укрылось, что в Лондоне слоняются группы подозрительных личностей, что в городе распускаются возмутительные слухи о том, что Сесил якобы обещал английскую корону испанской инфанте, что Рэли замыслил убить любимого народом Эссекса... Нетрудно было догадаться, откуда идут эти слухи, нетрудно было получить некоторую информацию о том, какие разговоры велись на тайных совещаниях у Эссекса и Саутгемптона. Возможно, Сесил, оценив ситуацию, решил ускорить события, спровоцировать Эссекса на неподготовленное выступление, но возможно, что все произошло спонтанно.

В субботу 7 февраля 1601 года к Эссексу явился посланец королевы с повелением явиться в Тайный совет. Заговорщики подумали, что это ловушка, и решили действовать немедленно, хотя их действия носили характер плохо продуманной театральной импровизации. Посланцу королевы Эссекс ответил, что он болен, не встает с постели. Выступление было назначено на следующий день, а вечером в ту же субботу ближайший соратник Эссекса, Меррик, с несколькими друзьями отправился в театр "Глобус" и попросил актеров срочно представить "Ричарда II" (как он объяснял потом – "чтобы показать народу, что и монарх может быть низложен"). Актеры отказывались: пьеса старая и сборов не даст, но Меррик выложил сорок шиллингов, и пьесу сыграли. Вряд ли идея поднять народ на восстание с помощью театральной постановки принадлежала сэру Гилли Меррику, человеку от муз весьма далекому; скорее, она могла осенить таких приближенных Эссекса, как Саутгемптон и Рэтленд. Однако, посмотрев пьесу о событиях двухсотлетней давности, основная масса лондонцев не воспламенилась.

Утром в воскресенье 8 февраля во дворе дома Эссекса собрались его вооруженные сторонники – человек триста, – весьма воинственно настроенные. Но правительство уже приняло меры: стражу королевского дворца удвоили, в дом Эссекса были направлены четыре высших сановника – получить объяснения, что означает это скопление людей. Их не стали слушать, заперли в доме, толпа хлынула на улицу, громко призывая народ следовать за ними. Сначала хотели идти к королевскому дворцу, но Эссекс решил направиться в Сити, где рассчитывал получить поддержку. Впереди, рядом с Эссексом шли с обнаженными шпагами Саутгемптон и Рэтленд. Поддержки в Сити эссексовцы не получили: пока они туда добирались, с амвонов было оглашено королевское повеление населению вооружиться и оставаться по домам в ожидании дальнейших приказов; граф был объявлен изменником. Часть сторонников Эссекса рассеялась, оставшимся преградили дорогу правительственные войска. Попытка прорваться была отбита, появились убитые и раненые. С трудом Эссекс и самые верные из его людей смогли вернуться туда, откуда несколько часов назад они начали свое сумбурное шествие. Они стали готовиться к обороне, но вскоре дом был окружен правительственными войсками; подвезли пушки. Осознав безнадежность сопротивления, осажденные сдались на милость победителей, по-рыцарски выговорив только одно условие – беспрепятственный пропуск из здания нескольких находившихся там женщин.

Суд был скорым и суровым. Специально назначенная коллегия в составе 9 судей и 25 видных лордов рассмотрела дело заговорщиков. Эссекс отрицал, что злоумышлял против самой королевы; он утверждал, что хотел только устранить ее дурных советчиков, но обвинителю – Фрэнсису Бэкону – не представило большого труда доказать, что его действия являлись мятежом, государственной изменой.

Рэтленд во время следствия и на суде выглядел растерянным, возбужденным. Он объяснял свои действия лояльностью, благодарностью, родственными чувствами к Эссексу. Судя по всему, заговорщики не очень полагались на него или хотели уменьшить его ответственность в случае провала, – они не посвящали его в свои сокровенные замыслы, и он искренне полагал, что идет защищать Эссекса от его недругов при дворе. Но то, что ему было известно, он рассказал судьям, – его откровенные показания оказались крайне неблагоприятными для Эссекса и Саутгемптона, и это не было забыто потом их уцелевшими сторонниками.

Пять главных заговорщиков – сам Эссекс, Кристофер Блант, Чарлз Дэверс, Гилли Меррик и Генри Каф были приговорены к смерти.

25 февраля 1601 года тридцатитрехлетний Роберт Девере, 2-й граф Эссекс, фаворит и родственник королевы, взошел на эшафот, сопровождаемый тремя священниками. Покаявшись в своих грехах и препоручив себя милости Божьей, простив ставшего перед ним на колени палача, он опустился на эшафот и положил голову на плаху. Первый удар топора пришелся по голове, второй – в плечо, и только третьим ударом палач отрубил голову, упавшую на помост. Театральный мятеж закончился для главного героя кровавой расправой.

Саутгемптон, сначала тоже приговоренный к смертной казни, был спасен после ходатайства его близких перед Робертом Сесилом. Смерть ему заменили пожизненным заключением.

После казни Эссекса Рэтленд продолжал находиться в заключении в Тауэре. Оба его младших брата – Фрэнсис и Джордж, принимавшие вместе с ним участие в февральских событиях, также находились в тюрьме. Подавленное состояние графа Рэтленда было настолько заметным, что Тайный совет особо предписал коменданту Тауэра не оставлять этого заключенного без постоянного присмотра и выделить специального человека для ухода за ним. На стене помещения, где он содержался, еще недавно можно было прочитать надпись на итальянском языке: "О, я несчастнейший человек!" Записи Тауэра показывают, что в этой камере никогда не содержался итальянец, и вполне возможно, что надпись сделана именно Рэтлендом, свободно владевшим этим языком...

Ходатайства влиятельных родственников и друзей, а также самого Роберта Сесила, после казни Эссекса старавшегося расположить к себе тех его бывших сподвижников, кто представлялся не очень опасными, помогли смягчить участь Рэтленда. Но все-таки он был приговорен к уплате колоссального штрафа в 30 000 фунтов стерлингов и сослан под надзор своего двоюродного деда в его поместье Аффингтон.

Это было падение. Разоренный, опозоренный, морально раздавленный и униженный, Рэтленд провел в Тауэре и Аффингтоне более года. Чудовищное видение окровавленной головы его друга, родственника и покровителя, зверски зарубленного на эшафоте, неотступно преследовало его. Вероятно, его мучило и сознание тех несчастий, в которые он вовлек своих младших братьев и всю семью, а также роль, которую сыграли его откровенные показания в судьбе Эссекса и других участников мятежа.

Наконец в начале 1602 года Роберт Сесил выхлопотал для ссыльного разрешение перебраться в Бельвуар, штраф был скошен на треть. Рождество Рэтленды смогли провести с друзьями – поэтом Джоном Харрингтоном и Уильямом, графом Пембруком. Но положение продолжало оставаться отчаянным...

Именно это время – годы поражения, тюрьмы и ссылки Рэтленда – совпадает с резким переломом в творчестве Шекспира, уходом Барда от беззаботного смеха его ранних комедий к трагическому восприятию мира в великих трагедиях первого десятилетия XVII века. Эти настроения аффингтонского пленника нашли выражение в знаменитом сонете 66:

"Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг,

Но жаль тебя покинуть, милый друг!" {*}.

{* В этом прекрасном переводе С. Маршака, однако, как и во многих других переводах сонета на русский язык, тот, кого поэт боится покинуть в отвратительном, лживом мире, назван "другом". Но у Шекспира здесь – "my love" – "моя любовь"!}

В пьесе "Тимон Афинский", написанной через несколько лет, но начатой, вероятно, раньше и не оконченной, на первом плане – отчаяние и ярость разоренного Тимона, от которого отвернулись его бывшие друзья и клиенты. Только из глубины своего падения смог он увидеть и постигнуть всю меру человеческой низости, подлую натуру тех, кого раньше беспечно считал своими друзьями. Отсюда его отвращение к людям, его мизантропия.

Отзвуки трагической истории Эссекса слышатся в "Юлии Цезаре" и "Кориолане". К 1601-1602 годам относится создание такой непростой пьесы, как "Троил и Крессида". Зарегистрированная в начале 1603-го, она была издана лишь в 1609 году с указанием на титульном листе, что исполнялась "слугами Его Величества" в "Глобусе" и написана Уильямом Шекспиром. Однако часть тиража имела другой титульный лист, без упоминания об исполнении пьесы на сцене, зато здесь есть анонимное предисловие – "от того, кто никогда не был писателем, – тем, кто всегда будут читателями". Это – очень важное предисловие написано чрезвычайно изощренным эвфуистическим языком; дважды подчеркивается, что пьеса не исполнялась на сцене (вопреки тому, что сообщается на альтернативном титульном листе), что она "не замызгана хлопками ладоней черни", "ее не замарало нечистое дыхание толпы". Здесь сквозит не совсем обычное даже для чистопородных аристократов высокомерие и презрение к простой публике, но при этом автор предисловия дает исключительно высокую оценку уму автора пьесы. Этот ум настолько острый, "что у тяжелодумов и тупиц, приходивших на его пьесы, не хватило бы мозгов притупить его". Автор предисловия считает "Троила и Крессиду" самой остроумной из комедий Шекспира. "Поверьте мне, когда автора не станет, а его комедий не останется в продаже, вы начнете рыскать, чтобы найти их, и учредите для этого инквизицию в Англии". Высокомерное презрение к толпе, эвфуистически усложненная, не очень понятная рядовому читателю речь автора предисловия не позволяют мне согласиться с расхожим утверждением некоторых западных щекспироведов, что это послание к читателям имело целью убедить их купить книгу и было написано кем-то по заказу издателя. Случай явно не тот, и об этом же свидетельствует указание на неких "Великих Владетелей" пьес, от которых зависит их появление.

Сама комедия (помещенная, однако, в Первом фолио 1623 года в разделе трагедий) содержит резко сатирическое изображение классических героев Троянской войны, безрассудных и упрямых, готовых по любому нелепому поводу лить кровь и убивать друг друга. Женщины – Крессида и Елена – неверны, легкомысленны, лживы. Можно согласиться с А.А. Аникстом, что в "Троиле и Крессиде" много мыслей, сходных с теми, которые звучат в "Гамлете": "Это драма о крахе идеалов... Видно, что автором владеет то же настроение, какое нашло выражение в словах Гамлета: "Из людей меня не радует ни один, нет, также и ни одна" {10}. Горечь, разочарование, презрение к суете и ничтожности человеческих помыслов сближают "Троила и Крессиду" с "Тимоном Афинским" и "Гамлетом". Можно заметить также, что большинство западных шекспироведов согласны с тем, что к некоторым частям "Троила и Крессиды" явно приложили руку Деккер, Марстон, Чапмен.

Примерно этим же периодом датируются и другие пьесы, относящиеся к группе "мрачных" (или "цинических") комедий, – "Конец – делу венец" и "Мера за меру". Несправедливость, насилие, обман, господство порока над добродетелью, суд и тюрьма, куда попадают невинные люди, составляют атмосферу этих пьес.

Корабль плывет в Эльсинор. Два кварто "Гамлета"

26 июля 1602 года в Регистр Компании печатников и книгоиздателей была занесена запись: "Месть Гамлета, Принца Датского, как она была недавно представлена слугами лорда-камергера". В 1603 году пьеса вышла из печати. Титульный лист книги гласил: "Трагическая история Гамлета, Принца Датского; Уильяма "Шекспира {William Shake-speare.}; как она была несколько раз играна слугами Его Величества в городе Лондоне, а также в двух университетах: Кембриджском и Оксфордском и в других местах".

Это было уже после смерти королевы Елизаветы, последовавшей 24 марта 1603 года, и воцарения Иакова, восшедшего на английский престол при содействии Роберта Сесила и других царедворцев. Ну что стоило Эссексу подождать, потерпеть каких-то два года...

В "Гамлете" великий драматург предстает перед нами трагически перерожденным в купели страданий. Но несомненная связь этого перелома с крушением Эссекса всегда являлась для стратфордианских биографов весьма трудным пунктом. Ибо чем был для Шакспера граф Эссекс и что он был для Эссекса? Почему его так больно – на всю жизнь – могла ударить гибель бесконечно далекого от него королевского фаворита? Биографам остается только ссылаться на то, что граф Саутгемптон, которому посвящены две шекспировские поэмы, тоже серьезно пострадал за свое участие в мятеже, – это могло, мол, отразиться и на актере-драматурге. Но факты говорят, что Уильям Шакспер в это время – после крушения Эссекса – занимается своими обычными делами: в 1602 году он приобрел большой участок земли возле Стратфорда и строение в самом городе. Не могли особенно переживать крушение Эссекса и такие нестратфордианские "кандидаты в Шекспиры", как Бэкон или Оксфорд, принимавшие активное участие в процессе по делу мятежного графа и его сообщников и приложившие руку к его осуждению. Трагический перелом в мироощущении Великого Барда после 1601 года полностью соответствует фактам биографии Рэтленда – испытаниям и страданиям, выпавшим на долю недавнего падуанского студента, активного участника мятежа, друга и близкого родственника Эссекса.

Мы видели, что название актерской труппы, которая играла "Гамлета", на титульном листе издания 1603 года отличается от того, как она названа в Регистре в 1602 году, где актеры, выступавшие в театре "Глобус", именовались "слугами лорда-камергера". Теперь они превратились в "слуг Его Величества". Дело в том, что одним из первых актов нового короля было упорядочение протежирования актерских трупп. Отныне это считалось привилегией лиц королевской крови. Труппа лорда-адмирала стала именоваться "слугами Принца Уэльского", труппа, игравшая в театре "Куртина", – "слугами Королевы". Наивысшее королевское расположение снискала, однако, труппа "Глобуса", пайщиком которой был Уильям Шакспер и где за год-полтора до трагических событий февраля 1601 года немало времени провели молодые графы Саутгемптон и Рэтленд.

Уже через десять дней после своего вступления в столицу новый монарх приказал лорду-хранителю печати приготовить для этой труппы, ставшей "слугами Его Величества", специальный патент и скрепить его большой королевской печатью; королевский приказ, датированный 17 мая 1603 года, содержал даже полный текст этого патента – ничего подобного история Англии не знала! Не приходится удивляться, что, получив такое предписание, королевские чиновники в рекордно короткий – два дня! – срок изготовили уникальный патент и скрепили ею большой королевской печатью, предназначенной для важнейших государственных актов. Пришедший от самого монарха текст патента был написан слогом Полония (в сцене представления принцу Гамлету прибывших актеров), он давал право "нашим слугам Лоуренсу Флетчеру, Уильяму Шекспиру, Ричарду Бербеджу, Огастину Филиппсу, Генри Конделу, Уильяму Слаю, Роберту Армину, Ричарду Каули и их партнерам свободно заниматься своим искусством, применяя свое умение представлять комедии, трагедии, хроники, интерлюдии, моралите, пасторали, драмы и прочее в этом роде из уже разученного ими или из того, что они разучат впоследствии как для развлечения наших верных подданных, так и для нашего увеселения и удовольствия, когда мы почтем за благо видеть их в часы нашего досуга...". Было указано также, что когда "слуги Его Величества" будут показывать свое умение "в их нынешнем доме, именуемом "Глобус", или в любом университетском или ином городе королевства, то все судьи, мэры и другие чиновники и все прочие подданные короля обязаны "принимать их с обходительностью, какая раньше была принята по отношению к людям их положения и ремесла, и со всяким благорасположением к слугам нашим ради нас." {11}.

Чем объяснить такой необычайный интерес нового короля к театральным делам вообще и к этой труппе в особенности через несколько дней после вступления в свою столицу, когда у него было более чем достаточно срочных и важных для его царствования государственных дел? Ясно, что это не могло быть случайностью – кто-то в ближайшем окружении нового монарха принимал театральные дела весьма и весьма близко к сердцу. И это, конечно, были те же нобльмены – или кто-то из них, – которые пытались воздействовать на ход английской истории постановкой пьесы "Ричард II", а до этого проводили в "Глобусе" уйму времени. Они не забыли о своих подопечных актерах несмотря на то, что всякие скопления народа, включая театральные представления, были запрещены в это время из-за эпидемии чумы; даже торжественную процессию через Лондон по случаю коронации отложили почти на год. С прекращением эпидемии "слуги Его Величества" стали вызываться во дворец для представлений в среднем не реже одного раза в месяц. Так, с ноября 1604 по октябрь 1605 года королю было показано труппой 11 пьес, в том числе 7 – шекспировских, 2 – Бена Джонсона и по одной – Чапмена и Хейвуда. Такой репертуар говорит сам за себя, но напрасно историки искали какие-то другие следы внимания короля к драматургу, чьи пьесы он так любил смотреть – иногда по нескольку раз одни и те же. Таких следов не обнаружено, хотя уже в следующем столетии был пущен олух о якобы существовавшем собственноручном одобрительном письме короля Великому Барду...

Зато при своем следовании из Шотландии в Лондон новый король, хотя и торопился в столицу, не преминул остановиться в Бельвуаре; он был чрезвычайно милостив к Рэтленду, пожаловав ему почетные посты смотрителя еще одного королевского лесного парка и лорда-лейтенанта Линкольншира Рэтленд был полностью восстановлен во всех правах, избавлен от уплаты разорительного штрафа. Король воззвел в рыцарское достоинство младших братьев Рэтленда и других близких ему людей, в том числе уже знакомых нам Генри Уиллоуби и Роберта Честера из Ройстона Был выпущен из Тауэра и реабилитирован Саутгемптон (но прежние дружеские отношения его с Рэтлендом не возобновились). Зато стал жертвой сложной интриги Сесила и оказался в Тауэре Уолтер Рэли, наблюдавший роковым февральским утром 1601 года за казнью Эссекса.

Смерть Елизаветы I была оплакана многими поэтами Англии, но поэт Уильям Потрясающий Копьем никак не откликнулся на это событие. Генри Четл в своей поэме "Траурные одежды Англии" прямо упрекнул его за молчание и призвал "вспомнить нашу Елизавету", которая при жизни "открывала свой монарший слух для его песен". Но "среброязычный" Шекспир промолчал и после этого призыва. Для графа Рэтленда смерть королевы означала конец ссылки и разорения, появление какой-то надежды на лучшее будущее; вряд ли он мог простить ей казнь своего кумира.

"Свое затменье смертная луна

Пережила назло пророкам лживым.

Надежда вновь на трон возведена,

И долгий мир сулит расцвет оливам.

Разлукой смерть не угрожает нам..." (Сонет 107).

С воцарением Иакова, всегда хорошо к нему относившегося, перед Рэтлендом открывалась блестящая карьера, но он предпочитал в основном находиться вдали от двора. Его финансовое положение продолжает оставаться несмотря на отмену штрафа – напряженным, временами просто отчаянным: похоже, этот щедрый, отзывчивый человек никогда не был осмотрительным накопителем. И знакомство с записями в расходной книге его дворецкого очень хорошо это подтверждает.

Вскоре после вступления на английский престол король дает графу Рэтленду почетное поручение – отправиться в Данию во главе официальной миссии, чтобы поздравить его шурина – датского короля Христиана {Королева Анна, супруга Иакова I, была родной сестрой Христиана IV.} с рождением сына. От имени короля Иакова Рэтленд должен был вручить Христиану знаки ордена Подвязки. 28 июня 1603 года миссия отбыла из Англии и после девятидневного плавания вступила на землю королевства Датского.

Посол английского короля был принят в датской столице Эльсиноре с выдающимися почестями. К нему приставили свиту из датских вельмож, его принимали в личных покоях короля в замке Кронборг; король беседовал с ним на итальянском языке. Празднествам, пирам, возлияниям, тостам не было конца. 10 июля во дворце дали банкет по случаю крещения новорожденного принца. По тогдашнему северному обычаю, пили много.

В составе посольства был королевский герольд Уильям Сегар; он вел подробный дневник, который потом использовал историк Джон Стоу, включивший этот материал во второе издание своих "Анналов", появившееся в 1605 году. Сегар записывал в дневнике по поводу дворцового банкета: "Человек может заболеть, отвечая на все их тосты. Обычай сделал их обязательными, а обязательность превратила в привычку, подражать которой мало подходит для нашего организма. Было бы долго рассказывать о всех имевших тут место излишествах, и тошно было слушать эти пьяные застольные речи" {12}.

Через четыре дня в замке Кронборг Рэтленд поднес королю Христиану знаки ордена Подвязки, а вечером на английском корабле был дан ответный банкет столы накрыли на верхней палубе. Каждый тост сопровождался шестью, восемью и десятью пушечными выстрелами, а всего выстрелов сделали 160 – можно подсчитать, какое огромное количество вина было выпито. Утомленный, как записал Сегар, "этим вакхическим времяпрепровождением", Рэтленд 19 июля отправился в обратный путь – возможно, сократив ранее намечавшуюся продолжительность своего пребывания в чересчур гостеприимном датском королевстве.