Текст книги "Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова..."

Автор книги: Илья Гилилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

И. М. Гилилов
Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова…

«Навсегда закрытый вопрос» ожил!

Книга «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса» вышла в свет в 1997 году. Учитывая, что у нескольких поколений советских гуманитариев представления о личности Шекспира складывались в атмосфере фактического запрета на «шекспировский вопрос» и начиная с конца 30-х годов XX века до 90-х годов в нашей стране не появилось ни одной книги, даже ни одной статьи, объективно освещающей эту сложнейшую и интереснейшую проблему, можно было ожидать, что большинство театроведов и литературоведов встретят «Игру об Уильяме Шекспире» в штыки. Кому понравится, если усвоенный ещё со школьной и студенческой скамьи, со страниц бесчисленных хрестоматий и диссертаций образ великого классика вдруг оказывается мифом, порождением необыкновенной Игры, у истоков которой стояли странные, незнакомые прежде личности, с их удивительными, с трудом постижимыми нашими современниками помыслами...

Однако книгу сразу тепло приняла как пресса, так и подавляющая масса читателей, особенно связанных с искусством, с театром. Оказалось, что несоответствие тусклых «официальных» представлений о Шекспире, о грандиозной личности создателя «Гамлета», «Лира», сонетов ощущалось многими людьми театра давно, и теперь, когда они получили доступ к подлинным фактам, это ощущение обрело и рациональное объяснение, стало Знанием: они увидели Великого Барда и его создателей. Радовала быстрота, с которой нашла понимание непростая концепция феномена Шекспира как Великой Игры, обращённой к Вечности, призванной вовлекать в свою орбиту поколение за поколением смертных, – самого убедительного Спектакля, когда-либо представлявшегося на сценах Мира.

Был принят и оценён по достоинству и великолепный раблезианский фарс, целое десятилетие разыгрывавшийся современниками Шекспира вокруг придворного шута Томаса Кориэта из Одкомба, объявленного ими величайшим в мире путешественником и писателем, превзошедшим самого Гомера!

Конечно, интерес читателей всех уровней привлекла трагическая история жизни и смерти необыкновенной бельвуарской четы – Роджера и Елизаветы Рэтленд, оплаканных их поэтическими друзьями в так долго остававшемся неприступно таинственным честеровском сборнике «Жертва Любви». Не остались незамеченными и впервые объяснённые причины появления самой знаменитой книги в истории Англии – Первого Шекспировского фолио именно в 1623 году и многое другое.

Свидетельства понимания и согласия приходили и из других стран. Причём всё это выглядело отнюдь не как хоровое восхваление: задавались трудные вопросы, анализировались идеи и гипотезы, высказывались сомнения в возможности окончательного решения тех или иных частных проблем, подчёркивалась необходимость продолжать исследования в показавших свою перспективность направлениях.

Но главное, что поняли и приняли эти читатели и рецензенты (причём не только театроведы, режиссёры, актёры, литературоведы, но и историки культуры, философы): речь идёт не о каком-то «ниспровержении» или «разоблачении» – в мире происходит невероятно сложный, трудный, но неотвратимый процесс постижения Шекспира, а вместе с ним и целого фундаментального пласта европейской культуры. И процесс этот по своей глубине и значимости мало с чем можно сравнить в человеческой истории.

Осенью 1997 – весной 1998 года были проведены специальные конференции в Институте мировой литературы и в Государственном лингвистическом университете, на них обсуждались как основная концепция «Игры об Уильяме Шекспире», так и содержащиеся в книге гипотезы по ряду конкретных проблем. В первую очередь идентификация прототипов героев поэтического сборника Роберта Честера и его новая датировка, уже получившая не только аналитическое, но и эмпирическое подтверждение благодаря открытию уникальных водяных знаков на хранящихся в Вашингтоне и Лондоне экземплярах сборника. Участники конференций говорили о необходимости создать научный центр, который координировал бы исследования в области сложнейших дискуссионных проблем шекспироведения и объективно информировал бы общественность о ходе научной полемики у нас и на Западе.

Оппоненты (а ведь их не могло не быть!) долгое время не давали о себе знать. Пришлось неоднократно публично приглашать их высказаться, иногда это носило форму дразнящего вызова («неужели вы со всем согласны, неужели вам нечего возразить?» и т.п.). Потом уже стало ясно, что некоторые оппоненты молчали и продолжают молчать принципиально, веря, что игнорирование – лучший метод борьбы с неугодными идеями. Другие по привычке осматривались и выжидали, не зная, обретут ли эти новые идеи статус если не официальных, то хотя бы официозных и как отнесутся к ним англо-американские шекспироведы, в чьей привязанности к стратфордскому культу сомневаться не приходилось.

Но дискуссия с оппонентами была необходима. «Игра об Уильяме Шекспире» – не художественный вымысел, не роман, автор которого может стоять в стороне от публичного обсуждения своего детища. Основу книги составляют новые (или по-новому увиденные и понятые) исторические и литературные факты, открытия, гипотезы. Дискуссия вокруг этой научной основы позволяет уточнять и разъяснять факты и сложные проблемы, отвечать на возникающие у читателей вопросы, парируя несостоятельные и учитывая справедливые доводы оппонентов. Важно было побудить их высказаться, ибо никто лучше их самих не может продемонстрировать отсутствие у стратфордианского шекспироведения научно обоснованного ответа на кардинальные вопросы, связанные с проблемой личности величайшего драматурга человечества.

Эта проблема не отделима от многолетнего и многоголосого Спора вокруг неё, от огромного и основательно запутанного клубка доводов и контрдоводов, повторяющихся обвинений и примеров взаимонепонимания. Долгое время мы были оторваны от непрекращавшейся мировой дискуссии. Тем интересней выглядит полемика, всё-таки развернувшаяся – пусть и не сразу – после выхода в свет «Игры об Уильяме Шекспире». Поэтому я рискнул приложить к новому изданию книги небольшую брошюру с кратким обзором этой полемики; ознакомившись с ней, читатель сможет не только свободней ориентироваться в фактах, породивших удивительную проблему, но и ощутить атмосферу Великого Спора, его неожиданный для многих интеллектуальный и эмоциональный накал. Ещё раз подтверждается: большие общечеловеческие проблемы актуальны всегда.

Ещё и ещё раз о Шекспире и Шакспере

Первых откликнувшихся наконец на призыв к дискуссии оппонентов занимала, как правило, только защита привычной веры в стратфордского Шакспера. Они приводили те же доводы, что и их предшественники 70 лет назад, пока стараниями этих предшественников начавшуюся тогда в нашем литературоведении дискуссию не задушили вообще. Да и откуда бы взяться новым аргументам – ведь для этого нужны новые факты, подтверждающие веру в авторство Шакспера, а их, как известно, за все столетия, прошедшие после его смерти, никому найти не удалось. Новыми можно было назвать лишь несколько незатейливых вымыслов...

Характерным почти для всех защитников стратфордианской традиции было и остаётся непонимание причин возникновения «шекспировского вопроса» – сомнений в авторстве Шакспера. Часто это выглядит и как нежелание понять: даже прочитав главу «Игры об Уильяме Шекспире», где излагаются и эти причины, и история полуторавековой дискуссии, такие оппоненты продолжают недоумевать, как это можно сомневаться, что «произведения Шекспира написал Шекспир»? Отсюда распространённое представление, что причиной являются происки любителей (искателей) дешёвых сенсаций (а вот многие англичане склонны винить высокомерие британских лордов, не желающих признавать гением человека низкого происхождения). Один рецензент убеждён, что «сомнения в Шекспире» возникли полтора столетия назад на Западе на некоей «волне гиперкритицизма тогдашней исторической и филологической науки, когда подвергался сомнению даже факт исторического существования Иисуса Христа». Другой рецензент, имея в виду уже непосредственно «Игру об Уильяме Шекспире», полагает, что всё дело в том, что «мы живём в смутное время, одна из главных примет которого – глубокий кризис идеологии… таким временам очень свойственны мгновенные и бурные увлечения всякими свежими (или псевдосвежими) теориями». И т.д. и т.п.… Отсюда недалеко и до решительных заявлений, что никакого «шекспировского вопроса» в науке не существует и все эти разговоры-дискуссии – от лукавого.

Можно занимать ту или иную позицию в споре между приверженцами традиции и её критиками, но отрицать существование проблемы, многие годы служащей предметом неутихающей острой дискуссии в мировом шекспироведении, – просто смешно. Не надо быть семи пядей во лбу и для того, чтобы понять наконец: причиной возникновения сомнений в правильности традиционных (стратфордианских) представлений об авторе шекспировских произведений, а потом и их неприятия являются не происки безответственных охотников за сенсациями и не смутные времена в истории той или иной страны, а невиданное в истории мировой культуры противоречие. Неустранимое, просто чудовищное противоречие, полная несовместимость между тем, что свидетельствуют шекспировские пьесы, сонеты, поэмы о своём авторе – «Уильяме Потрясающем Копьём» – не только гениальном, но и самом образованном и эрудированном поэте и драматурге своего времени, и тем, что постепенно, спустя одно-два столетия, стало известно из найденных в архивах документов об уроженце Стратфорда, пайщике лондонской актёрской труппы, чьё записанное и при крещении, и при погребении имя может по-русски быть передано как «Шакспер». Вся семья стратфордца – не только его родители и жена, но даже его дети (!) всю жизнь оставались неграмотными; нет свидетельств, что сам он получил хоть какое-то образование (даже начальное) или что в его доме когда-либо водилась такая вещь, как книга; нет ни строки, написанной его рукой. Никто при жизни нигде ни разу не назвал стратфордца поэтом или драматургом, зато документы свидетельствуют, что он занимался ростовщичеством, жёстко преследовал неимущих должников и т.п. Никто в целой Англии не отозвался ни словом на его смерть, и только через шесть-семь лет возле его могилы в стратфордской церкви кто-то распорядился соорудить небольшой настенный памятник с витиеватой надписью, из которой можно было заключить, что он-то якобы и был великим поэтом и драматургом; вскоре вышел роскошный однотомник – собрание пьес Шекспира с несколькими аллюзиями в сторону Стратфорда. Вот эти две посмертные реалии и положили начало представлению об Уильяме Шакспере из Стратфорда как о Шекспире, представлению, которое могло казаться естественным лишь тогда, когда о Шакспере практически ничего не знали, да и в шекспировских творениях разбирались достаточно поверхностно. Но уже к середине XIX века масса исторических и литературных фактов, обрисовывающих пропасть, отделяющую Шакспера от Великого Барда, достигла критического уровня, и у многих людей, глубоко чтивших Шекспира и его творения, стала спадать пелена с глаз. Среди этих людей мы видим такие имена, как Диккенс, Марк Твен, Уитмен, Фрейд, Чаплин, Ахматова, Набоков; к отрицанию стратфордской традиции их привело именно осознание этой пропасти, а не легкомысленное следование за модой.

Поэтому защитники стратфордской традиции и культа (известно, что был бы культ, а уж в защитниках у него недостатка никогда ощущаться не будет) всегда стараются если не устранить эту пропасть (это невозможно), то по крайней мере как-то её уменьшить, сгладить. Для этого, с одной стороны, затушёвываются научно установленные факты о высочайшей образованности Шекспира, гигантском лексиконе, использовании множества иностранных источников, не говоря уже об английских. Великого Барда пытаются как-то «опростить», приземлить, приблизить хоть на несколько дюймов к почти нулевому культурному уровню стратфордца. С другой стороны, всячески «смягчаются», ставятся под сомнение, а то и вовсе замалчиваются главные достоверные документальные факты об Уильяме Шакспере – его необразованность, неграмотность семьи и вообще отсутствие подтверждений, что этот человек умел хотя бы читать и писать. Это относится и к его занятиям – мелкое ростовщичество, преследование небогатых соседей-должников и т.п. Таким путём Шакспера пытаются как-то облагородить, сделать более подходящим для навязанной ему роли поэта, драматурга, эрудита.

Для нейтрализации достоверных фактов, особенно их взаимоподтверждающей совокупности, сегодняшние защитники традиции предлагают небогатый набор старых или слегка подновлённых вымыслов. Например, откуда бы у нигде не учившегося Шакспера знание иностранных языков, иностранной литературы?

Рецензент А. Серебряный[1]1
  После первого упоминания каждого оппонента в дальнейшем он обозначается инициалами. В конце брошюры указано, какие работы оппонентов дискутируются.


[Закрыть], касаясь написанной по-французски сцены в «Генрихе V», считает, что данный факт не говорит о владении Шекспиром французским языком, ибо, «надо думать», у Шекспира были приятели, которые помогли ему перевести этот текст. А как же насчёт французской книги Бельфоре, откуда взят сюжет «Гамлета»? На это, как считает рецензент, тоже не следует обращать внимания, ибо до шекспировского «Гамлета» существовала какая-то неизвестная пьеса на тот же сюжет. Французскую книгу мог прочитать и использовать неизвестный автор этой неизвестной пьесы, а Шекспир лишь шёл по его следам (о том, что сюжеты из книги Бельфоре использованы Шекспиром не только в «Гамлете», рецензент, похоже, не знает). Так с помощью неизвестного приятеля и неизвестного драматурга-предшественника «закрывается дело» о французском языке Шекспира.

Рецензент А. Горфункель о Бельфоре вообще ничего не говорит, а относительно сотни французских строк в «Генрихе V» высказывает соображение, что они были предназначены «произвести комическое впечатление и повеселить неприхотливых и не слишком эрудированных зрителей». Нам предлагают представить себе драматурга, пишущего целые сцены на незнакомом ему языке. Для веселья публики! Знание Шекспиром итальянского языка ни эти двое, ни другие оппоненты оспорить сходным образом почему-то не попытались. А ведь чего проще: у Шекспира-де был приятель-итальянец, который переводил ему книги Чинтио и Фьорентино, рассказывал о Падуе и Венеции...

Вообще оба эти рецензента, да и не они одни, утверждают, что степень образованности Шекспира невелика, не надо её преувеличивать. Не буду повторять приведённые во второй главе «Игры об Уильяме Шекспире» многочисленные факты, достаточно порекомендовать таким оппонентам ознакомиться хотя бы с капитальным трудом английского профессора Дж. Буллоу «Прозаические и драматургические источники Шекспира» (1957—1973 гг.), где использованные Великим Бардом английские, латинские, греческие, французские, итальянские, испанские тексты заняли восемь томов – четыре тысячи страниц. Многие из этих текстов в шекспировские времена ещё не были переведены. Надеюсь, ознакомление с этими данными всё-таки заставит оппонентов, оспаривающих эрудицию Шекспира, призадуматься...

Так же старательно обходится оппонентами тот удивительный факт, что никто из современников при жизни Великого Барда ни в письмах, ни в дневниках не пишет, что знал, видел такого человека, разговаривал с ним либо слышал о нём что-нибудь определённое от своих знакомых, друзей. О каждом писателе, драматурге, поэте той эпохи какие-то (иногда очень подробные и многочисленные) прижизненные свидетельства существуют – за исключением Шекспира! Тем более никто ни разу не подумал назвать Уильяма Шакспера из Стратфорда поэтом или драматургом, и не только при жизни, но и целых семь лет после его смерти.

Кстати, об имени стратфордца. И в самой книге, и в нескольких газетно-журнальных публикациях я терпеливо объяснил не просто правомерность, но и необходимость называть его именем, под которым он записан в приходской книге как при крещении, так и при погребении: Shakspere, что по-русски наиболее адекватно[2]2
  С учётом того, что имя великого драматурга неточно транскрибируется и произносится по-русски: «Шекспир» вместо английского «Шейкспие».


[Закрыть] может быть передано как «Шакспер». Именно так – Shakspere – называют его большинство английских и американских специалистов по «шекспировскому вопросу»; именем же «Шекспир» – Shakespeare – Потрясающий Копьём – в ходе дискуссий по этой проблеме принято обозначать лишь искомого Автора пьес, поэм и сонетов. Всех же «кандидатов» на эту роль, начиная с Шакспера, называют именами, зафиксированными при крещении, и это нисколько не предрешает результатов спора. Если сторонники других «кандидатов» тоже просто будут называть каждого из них ШЕКСПИРОМ, то участники дискуссии перестанут понимать друг друга. Чёткое разграничение понятий и обозначений – обязательное «техническое» условие любой научной дискуссии. Однако оппоненты упорно нарушают это элементарное условие, запутывая читателей, а возможно, и самих себя. Они защищают авторство Шакспера, но при этом объявляют, что «обороняют Шекспира». От кого? Похоже, им до сих пор непонятно, что все участники многолетней дискуссии – за Шекспира, а спор идёт о том, кто же писал под этим именем: Шакспер, Бэкон, Рэтленд, Дерби, Оксфорд, Марло, Мэри Сидни-Пембрук или кто-то ещё, и что научные проблемы надо решать научными методами. Это относится и к обозначению объектов дискуссий.

И ещё о номинациях. В 30-е годы XX века, когда каждый спорный вопрос в любой области рассматривался у нас как эпизод вселенской борьбы Единственно Верного Учения с полчищами супостатов, критиков стратфордианской традиции именовали антишекспиристами, то есть «врагами Шекспира», и всякому поинтересовавшемуся «шекспировским вопросом» сразу становилось ясно, что тут к чему. Окончательно точки над i были поставлены, когда все нетрадиционные воззрения объявили идеологически враждебными. За время действия у нас нелепого «идеологического» табу на Западе привились более корректные по форме и точные по существу определения сторон в сложном споре о Шекспире: приверженцев традиции называют стратфордианцами, их оппонентов – нестратфордианцами, и это помогает пониманию сути дискуссии. Однако наши защитники традиции продолжают клеймить её критиков как «врагов Шекспира», превосходя в этом охранительском рвении даже прославленных своим консерватизмом британских тори; впрочем, замечено, что их позиции всегда совпадают с «официальными» или (как в данном случае) «официозными», принятыми культурным истеблишментом. И всё-таки давайте считать всех участников Великого Спора друзьями Шекспира и откажемся от реликтовой терминологии и идеологической зашоренности любой окраски. Не будем подходить к участникам дискуссии о Шекспире с примитивными критериями известного типа: он за красных или за белых? Идёт научный поиск Истины.

Только гений мог завещать жене вторую по качеству кровать

Теперь посмотрим, как относятся наши сегодняшние защитники британской традиции к достоверным фактам об уроженце Стратфорда Уильяме Шакспере.

Первый факт: родители Шакспера и его жена были неграмотны. В отношении матери и жены возражений со стороны оппонентов вроде бы нет (хотя и о согласии не заявляется). Но вот отца, перчаточника Джона Шакспера, который в документах вместо подписи рисовал крест или циркуль (инструмент его профессии), рецензент Г. считать неграмотным не согласился и привёл такой придуманный западными стратфордианцами довод: сосед Шаксперов Куини умел писать, а в официальной бумаге поставил вместо подписи крест; значит, и Шакспер-отец тоже был грамотным. К этому добавляется несколько других доводов сходной убедительности. Например: «в городские советники неграмотных обычно не выбирали». Отвечу коротко: во-первых, Куини поставил в этом документе не крест, а перевёрнутую первую букву своей фамилии, во-вторых, грамотность соседа никак не доказывает грамотности Шакспера-отца и, наконец, ещё в XIX веке Ч. Найт установил, что две трети стратфордских городских советников были именно неграмотными. Другой мой оппонент пошёл ещё дальше и зашёл, надо сказать, весьма далеко. Не разобравшись в одном довольно известном шекспироведам эпизоде, он поведал недавно изумлённому человечеству, что «отец Шекспира» не просто был грамотным, но являлся видным публицистом! Об этом потрясающем сообщении и о других удивительных утверждениях этого оппонента мы ещё будем говорить, пока же констатируем: никаких оснований сомневаться в неграмотности Джона Шакспера нет.

Посмотрим, что говорят наши оппоненты относительно неграмотности детей Шакспера. Если Шакспер действительно был великим драматургом и поэтом, образованнейшим писателем Европы, эрудитом, мог ли он оставить своих детей неграмотными?! Этот потрясающий факт ни наши, ни западные приверженцы традиции вразумительно объяснить не могут, поэтому обычно предпочитают о нём промолчать. А объяснение тут самое простое: ни Уильям Шакспер, ни его жена не могли научить своих детей тому, чего не знали и не умели сами. Приходилось слышать такую догадку: у Шакспера, наверное, были не очень хорошие отношения с семьёй, и он не был особенно заботливым отцом, поэтому дети и могли остаться неграмотными. Догадка более чем натянутая. Шакспер часто бывал в Стратфорде, где жила его семья, там он скупал дома и земельные участки, давал соседям деньги в рост; в его завещании интересы дочерей скрупулезно оговорены до мелочей и пенсов: завещатель печётся об их благополучии, их и их потомства достатке. Такой заботливый отец не мог бы не позаботиться об образовании своих детей, хотя бы о том, чтобы научить их читать и писать. Разумеется, при условии, что он сам умел это делать.

А что же достоверно известно насчёт образования самого Уильяма Шакспера? У нас нет никаких данных, что он посещал какое-то время даже начальную школу. Через полвека после его смерти соседи и родственники рассказали получившему приход в Стратфорде священнику, что Шакспер был человеком природного ума, но без образования, и только ещё через полвека возникло «предание», что он всё-таки некоторое время ходил в начальную школу, но отец вскоре забрал его оттуда и сделал своим подмастерьем.

Вот и всё, что можно сказать об образовании Уильяма Шакспера; нет никаких свидетельств, что его грамотность в зрелые годы простиралась дальше умения кое-как изобразить под документом свою подпись (да и это под вопросом). Эти достоверные факты и пытаются обойти, утопить в домыслах о том, какое это было необыкновенное, замечательное учебное заведение – стратфордская начальная (так называемая «грамматическая») школа, куда, возможно, ходил некоторое время юный Уильям.

Стратфордская школа, как мы уже знаем, размещалась в одной комнате, со всеми детьми управлялся один учитель. Уровень обучения в провинциальных школах, по свидетельству авторитетного тогда педагога Р. Эшема, был весьма плачевным, а самым распространённым «учебным пособием» служила палка. Из всех мальчиков, одногодков Уильяма Шакспера, лишь один (из грамотной семьи) поступил потом в колледж. Если эту школу и сравнивать с чем-то, то разве что в лучшем случае с российской церковно-приходской. Но такая картина наших оппонентов не устраивает, и нам совершенно серьёзно сообщают, что стратфордская грамматическая школа конца XVI века по уровню даваемого ею образования соответствовала дореволюционной российской гимназии! Другой оппонент, К. Кедров, не разобравшись в тексте переводной книжки, восторгается, что в Стратфорде детей начинали обучать уже с трёхлетнего возраста на специальных подготовительных курсах! Таким вот подлинным оазисом ренессансной просвещённости выглядит под пером наших оппонентов провинциальный городок, где половина мужчин и 90 процентов женщин не умели подписать своё имя.

А как насчёт «удивительного» отсутствия следов хотя бы одной книги в доме Шаксперов? Для сравнения: от других писателей того времени дошло немало принадлежавших им книг с автографами и пометками… Здесь нам повторяют старый-престарый довод о двух книгах шекспировской эпохи, на которых надписаны инициалы владельца – W. S. – и отмечены некоторые места в тексте: вот вам и «доказательство» существования у Шакспера библиотеки! Неважно, что и тогда, и позже в Англии жили сотни людей, чьи инициалы совпадали с этими...

Нет ни клочка бумаги, исписанного рукой Шакспера, единственные «рукописи» этого человека – постепенно найденные шесть подписей под юридическими документами; подписи разные, с разной орфографией, какие-то неуверенные или неумелые. Многие сомневаются, что это действительно его подписи, а не пометки, сделанные писцом. По-разному объясняются их характер и различие между ними, высказывалось и осторожное предположение о какой-то неизвестной болезни, отразившейся на почерке Шакспера. Однако научная осторожность не является качеством, присущим нашим защитникам добрых хрестоматийных традиций, и вот один из них (совсем не врач) без тени предположительности сообщает своим читателям и слушателям, что «Шекспир» (то есть Шакспер) подписывал все эти документы, будучи тяжелобольным, и даже ставит точный диагноз: «обычный склероз или нетяжёлое кровоизлияние в мозг». Конечно, редко кто из оппонентов забывает сослаться на «научный подвиг» британского графолога начала XX века, приписавшего Шаксперу почерк, которым написаны полторы сотни строк в рукописи пьесы «Томас Мор», на том основании, что буква а в этих строках рукописи схожа с той же буквой в одной из шаксперовских подписей! Это «открытие» было с большими сомнениями и оговорками воспринято даже ведущими стратфордианскими авторитетами, так как любому здравомыслящему человеку ясно, что одиннадцать букв, входящих в эти подписи (к тому же, неоднообразно написанные), вообще не представляют достаточного материала для каких-то научно состоятельных идентификаций. Несмотря на это, сегодня многие британские составители собраний сочинений Шекспира (Стэнли Уэллс и Генри Тейлор, например) включают туда и этот отрывок, надеясь таким образом представить читателю «доказательство» не только грамотности Шакспера, но и его писательства. Следуя этим путём, один американский графолог недавно ошеломил мир заявлением о том, что «почерком Шекспира» написаны некоторые сочинения Фрэнсиса Бэкона и даже письма графа Эссекса. Разумеется, нашёлся в Москве рецензент, доказывающий грамотность Шакспера ссылками на этого американца.

Сторонники традиции не оставляют без защиты найденное в 1747 году завещание Шакспера, поразившее своим духовным и интеллектуальным убожеством обнаружившего документ рядового англичанина. Рецензент Г. почтительно трактует этот документ (где на поколения вперёд расписано всё имущество завещателя и его деньги до мелочей и пенсов, с учётом процентов, но нет даже слова «книга», не говоря уже о каких-то рукописях) как свидетельство принадлежности Шакспера к «обществу, основанному на уважении к частной собственности». В связи с шаксперовым завещанием рецензент Г. даже счёл необходимым специально подчеркнуть преимущество этого типа общества перед таким, «где поэту или академику не принадлежит даже дачный дом, где бы он окончил свои дни». Подобный довод в шекспироведческих дискуссиях безусловно является новаторским, хотя связь «шекспировского вопроса» с проблемой обеспечения поэтов и академиков личными дачами представляется мне не вполне ясной.

Несколько рецензентов одобрительно отметили тщательность и деловитость, с которыми Шакспер расписал по предполагавшимся (но так и не появившимся) потомкам своё имущество и деньги; конечно, не осталась без защиты и ставшая всемирно известной «вторая по качеству кровать с принадлежностями». В своей книге я просто сообщил в одной фразе, без комментариев, о том, что этот предмет мебели завещан жене. За такое невнимание к столь важному предмету я получил упрёк сразу от двоих рецензентов. Рецензент Н. Балашов при этом специально подчеркнул трогательный характер дарения и глубину чувства, выраженного Шакспером в самой формуле: «моей жене мою вторую по качеству кровать» (курсив рецензента). Рецензент К. относится к этому пункту завещания с неменьшим пиететом и восклицает: «А ещё говорят, что в завещании не слышен Шекспир! Так мог сказать только он». По мнению рецензента, лишь гений, покидая навсегда этот мир, мог сделать своей спутнице жизни столь изысканный подарок. «Здесь видна последняя улыбка гения…» О том, почему жене завещалась одна кровать и что значит «вторая по качеству», много спорили западные шекспироведы, но такого глубокого уважения к этому предмету мебели, придания ему таких важных смысловых и поэтических атрибутов мне, признаюсь, никогда ещё встречать не приходилось.

Завещание важно тем, что хорошо обрисовывает кругозор Шакспера, его интересы, его духовный и интеллектуальный уровень. Очень важное обстоятельство: нет какого-либо упоминания о книгах, что подтверждает их отсутствие в доме Шаксперов. Для примера: стратфордский священник – один из немногих в городке, у кого в доме было несколько книг, в своём завещании аккуратно их перечислил, ибо они представляли собой не только духовную, но и материальную ценность.

Неграмотность всей семьи Уильяма Шакспера, отсутствие подтверждений, что и сам он умел хотя бы читать и писать или что в его доме когда-либо водилась такая вещь, как книга, и являются главными фактами, вступающими в непримиримое противоречие с тем, что говорят о своём авторе шекспировские произведения. Остальные свидетельства – о ростовщичестве Шакспера, преследовании несостоятельных соседей-должников, откупе церковной десятины и т.п. – дополняют главные факты, хорошо с ними согласуясь. Речь, таким образом, идёт не о несовпадении каких-то отдельных несущественных деталей или о «нравственной позиции» стратфордца – Уильяма Шакспера отделяет от литературы, поэзии настоящая пропасть.

Оппоненты же, замалчивая или обходя главные факты, пытаются свести дело лишь к занятиям Шакспера, доказывая, что ничего особенного в них нет, что сами по себе они не исключают его писательства. Подводится даже некоторая теоретическая база под такое неблаговидное (и сегодня, и тогда) занятие, как ростовщичество, которое уподобляется деятельности современных банков, «тоже взимающих определённый процент за предоставление ссуды». Как сообщает нам рецензент Г., «в Европе, уже ступившей на путь буржуазного развития, ссуды под проценты были как раз способом борьбы против средневекового ростовщичества». То есть, давая деньги в рост и загоняя в долговую тюрьму незадачливых соседей – кузнеца, аптекаря, Шакспер выполнял исторически прогрессивную функцию! Очевидно всё-таки, что автор «Венецианского купца» и «Тимона Афинского» не понимал до конца прогрессивную роль ростовщичества, когда гневно и презрительно бичевал ростовщиков...