Текст книги "Князь мертвецов. Часть II (СИ)"

Автор книги: Илона Волынская

Соавторы: Кирилл Кащеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Обманете – умрете, – равнодушно предупредил Митя, чувствуя твердую уверенность, что так и будет. Слишком дорого ему досталось его самое первое маленькое состояние! – Что ж, бумаги остаются пока у меня, маэстро Йоэль ищет, куда их вложить на два года. Если никто не против, господа и дама, на том и порешим.

– Я против, – проворчала Даринка.

– Тогда только господа, – легко согласился Митя.

– Пойду я, – Даринка бросила на Митю мрачный взгляд и поднялась.

– Я провожу! – вскочил Ингвар. – Не годится барышне одной по улице.

– В окно, будьте любезны, морок там, или не морок, а по дому бродить нечего. У нас тут тетушка с Ниночкой водятся, – проворчал Митя. Ингвару он был благодарен – если бы тот не вызвался, пришлось бы провожать Даринку самому, а у него еще дело есть. И потому съязвил. – Вернуться не забудьте, а не торчите под окнами у Лидии до утра!

– Я не торчу! – возмутился Ингвар, вытаскивая раму. Лозы Йоэля обхватили обоих и перенесли через подоконник, опустив на мостовую.

– Интересный ребенок, – Йоэль поглядел вслед мальчишеской фигурке рядом с долговязым германцем. – А вырастет, станет невероятно интересной дамой. Не красивой, а именно интересной. Если доживет, конечно ...

Митя только покачал головой: что интересного может быть в этом чахлом кузнечике? Выкинул Даринку из своих мыслей и улыбнулся – так хищно, что его улыбка и альвийского лорда бы испугала, не то, что еврейскою портного!

– Раз уж мы отговорили Дарью Родионовну от платья для Лидии Родионовны, то можно надеяться, что у вас все же образовался некий запас альвийского шелка, верно, маэстро? Я бы хотел заказать сорочку ...

Глава 9. Поговорим по-родственному

– Поднимайся, не позорь ни себя, ни нас!

Толчок в спину был незаметен со стороны, но весьма чувствителен. И еще более – унизителен. Митя попытался оглядеться, но обзор с двух сторон перекрыли внушительные фигуры в мундирах, так что ему ничего не оставалось кроме как забраться в вагон.

– Ступайте в конец вагона! – властно скомандовал холодный голос, и его снова подтолкнули в спину. Он пошел вперед, слыша за спиной тяжелые шаги, неумолимые, как судьба. Вагон полностью походил на тот «микс», в котором они с отцом приехали сюда. «И ведь полугода еще не прошло!» – тоскливо подумал Митя, пытаясь приподнять шляпу перед смутно знакомым помещичьим семейством с гувернанткой и стайкой детей.

В ту же секунду его схватили сзади, больно впиваясь пальцами в предплечье.

– Не стоит так нервничать! – не оборачиваясь, бросил Митя, застыв с рукой, поднятой к шляпе.

Гувернантка и горничная, вдвоем подвязывающие занавес, что должен был отделить помещичье семейство от остального вагона, отчаянно заторопились, и наскоро затянув последние узлы, опустили занавеску. Будто та могла послужить им защитой.

Все равно присутствие людей хоть немного, но успокаивало. Не будут же, считай, у них на глазах ... Хотя что они там увидят, из-за занавески-то!

Пальцы на Митином предплечье медленно, словно нехотя разжались, и он пошел дальше.

– Сюда! – почти пролаял голос за спиной. Не оглядываясь, Митя свернул и уселся на диван с потертой цветочной обивкой, и мрачно уставился в окно.

Там, на ночном перроне, освещенном лишь тусклым станционным фонарем, застыла в ожидании одна единственная темная фигура. Отец глядел в окно, на лицо сына, проступавшее сквозь темное, не слишком чистое стекло мутным белым пятном с размытыми чертами и черными провалами глаз. А Митя смотрел на него и с каждым из безнадежно утекающих мгновений понимал, что утекли они гораздо раньше, что решение ничего не рассказывать отцу было фатальной, неисправимой ошибкой. Или все же – нет? Если сейчас вынести стекло, рвануть вперед, не обращая внимания на осколки, вывалиться на перрон, прямиком отцу под ноги. У отца под полой паро-беллум, и трость стреляет перуновыми разрядами, и автоматоны неподалеку ...

– Глупостей не делай, – пророкотал рядом злой голос и что-то острое уперлось ему под ребро.

– Желание спасти свою жизнь ты называешь глупостью?

– Я-то не боюсь умереть! – насмешливо ответили ему.

– Когда тебя снова ранят, и твоя матушка будет метаться, требуя к твоей постели лучшего из Живичей, я ей так и скажу: «Зачем? Он же не боится умереть!» А если у вас получится то, что вы задумали, она ведь мне даже возразить не посмеет. – Митя приподнял локоть, и разглядывая упирающееся ему в бок посеребренное лезвие. – Постарайся хотя бы не порезать сюртук, он мне дорого обошелся.

Рука с ножом дрогнула, словно лезвие, более широкое и длинное, чем у ножей, прячущихся у Мити за манжетами, вот-вот вонзится глубже. Но потом все-таки отодвинулось. Очень вовремя – вагон ощутимо качнуло, так что Мите даже пришлось упереться ногами в пол, чтобы самому не насадиться ребром на лезвие.

Перрон медленно поплыл назад, унося неподвижно застывшего под фонарем отца. Вот теперь было окончательно поздно.

– Убери нож, Николя, – устало сказал второй голос. – Митя же не нежить.

Старший Митин дядюшка и глава всего рода Моранычей Белозерских, князь Сергей, опустился на диван напротив и вытянул ногу в проход. Митя невольно подвинулся, позволяя ему устроиться, и глядя с привычным сочувствием: не со всякими ранами могли справиться даже выносливость Кровных, так что стоило дядюшке Сержу перетрудить ногу, изорванную в клочья разорвавшимся снарядом, как она начинала болеть. А тут, видать, спешили, торопились. Митя стиснул зубы и перевел яростный взгляд на усевшегося рядом с братом самого младшего из своих дядей, Константина. Оба дядюшки Белозерских – и старший, и младший – были в мундирах, разве что старший в генеральском, а младший – в подполковничьем. Зато занявший место рядом с Митей кузен Николя, сын среднего из дядюшек Белозерских, мундиру гвардейского ротмистра предпочел штатский костюм. В штатском были и еще двое родственников – лиц их Митя не помнил, но по легкому «орхидейному» запаху гнили и мороза, был уверен, что родственники.

Причем от немолодого крепыша с военной выправкой, которую не мог скрыть слишком легкий даже для здешнего теплого октября штатский костюм, и красным, словно бы обмороженным лицом, несло именно пургой и стужей. А вот от почти по-альвийски хрупкого и тонкого юноши всего пятью-шестью годами старше Мити, тленом тянуло так, что непонятно, почему из вагона еще не началось повальное бегство. В общем, впору возгордиться: за ним приехали сам глава всех Белозерских, троица сильнейших в роду Внуков Мораны-Смерти, и один – Мораны-Зимы.

Двое малознакомых родичей встали у входа, отгораживая спинами сидящих на диване от остального вагона. Младший явственно нервничал – лопатки его то и дело подергивались, так что сукно сюртука шло волнами. Ему отчаянно хотелось оглянуться и приходилось прилагать неимоверные усилия, чтоб этого не делать. Не слушать. Не смотреть. Зато на лице старшего было написано ледяное равнодушие – он просто привалился к стене вагона и словно впал в спячку. Ему было совершенно все равно: жив Митя, мертв, не-мертв... и от этого отчетливее становилось понимание, что все, кому нужен был он, Митя Меркулов, остались там, позади, в провинциальном губернском городе, из которого он так отчаянно мечтал уехать!

Уехал вот. Сбылась мечта.

Он откинулся на мягкую спинку сидения и из-под прищуренных век одарил дядюшку Сержа недобрым взглядом:

– Вы забыли добавить «пока еще», дорогой дядюшка. «Митя пока еще не-нежить, но мы приехали сюда именно затем, чтоб его превратить». Сильнейшие Моранычи, живущие для того, чтоб защищать империю от не-мертвых, собираются создать сильнейшего лича! Граничит с изменой ...

Юноша у входа вздрогнул, попытался обернуться, но страшным усилием сдержался, и уставился перед собой. Давай, мальчик, нервничай, сомневайся, больше, еще больше ... Если уж он, Митя, оказался таким дураком, что попал в этот вагон, это вовсе не значит, что теперь он должен спокойно сидеть и не вырываться!

– Ты же не станешь вредить, правда? – смущенно пробормотал младший дядюшка Константин и замер, словно вслушиваясь в собственную фразу, и только сейчас понимая ее скрытый смысл. На щеках его вспыхнули пятна, и он бросил на Митю страдальческий взгляд.

– Не пытайся делать вид, что волнуешься о безопасности империи, а не просто трусливо и безответственно увиливаешь от своего долга, – губы кузена Николя скривились в желчной усмешке. В отличии от обычно невысоких и жилистых, а порой и откровенно тощих Моранычей, кузен был крупным и массивным, так что неспособные почуять Кровь люди обычно принимали его за одного из Внуков Велеса-Змея, или за Живича – среди тех такие богатыри тоже случались. Зато характером Николя был Моранычем в худшем из воплощений – желчным, язвительным, и подверженным острым приступам меланхолии, от которых не только страдал сам, но и заставлял страдать всех вокруг. Хотя Митя подозревал, что сам-то кузен не страдал нисколечко.

– Ну-ну, Николя, потише, ты говоришь с нашим Истинным Князем, – успокаивающе покачал головой князь Сергей. Николя явственно хотел презрительно фыркнуть, но под дядюшкиным укоризненным взглядом сдержался. Дядя устало поглядел на Митю. – Мы ждали сколько могли, Дмитрий. Мы ждали даже немного больше, чем на самом деле могли ждать. Положение становится все более критическим – для всех. Дворянство пытается теснить Кровных, дескать, в современном мире Сила Крови не так уж нужна, ее вполне способна заменить сила пара. Хуже всего, что для государя дворяне, в отличии от Кровных не имеющие прав оспаривать его решения, представляются гораздо более удобной и управляемой опорой трона, чем мы, – он скривился. – Нас все меньше в министерствах и Государственном Совете. Даже в армии, где нас по-прежнему избыток, начали ходить разговоры, что Сила Кровных слабеет ... и она слабеет, Митя. Даже Молодая Кровь уже слишком стара! Зачем далеко ходить, твой отец и его городовые упокаивают мертвяков едва ли не больше, чем Кровные Моранычи.

– Так может, Кровным Моранычам для начала попробовать послужить в полиции? – вкрадчиво предложил Митя. – Кузен Николя, например ... Сыскаря из него, увы, не выйдет... – голос Мити стал извиняющимся. – Но городовой получится замечательный. Чудесно будет глядеться где-нибудь на перекрестке.

– Кузен ... Не стоит тебе злить меня больше, нежели ты и так злишь, – почти ласково протянул Николя.

– И что ты мне сделаешь? Ах! Неужели убьешь?

– Довольно! – голоса дядя не повысил, но показалось, будто рявкнул. – Я толкую о серьезных делах, а вы ... Ведете себя как мальчишки!

– Мите можно, – пробормотал дядюшка Константин.

– Ну хоть ты-то перестань, Константин! – вскипел князь Сергей. – Да знаешь ли ты, что мне сказал один студентик из разночинцев, когда я был с визитом в Петербургском университете? Он мне прямо, в глаза заявил, что Кровные есть пережиток древности, а истинные князья и вовсе – легенда! И даже не слишком поучительная! Так и сказал!

– Не трус, – раздался вдруг хриплый голос, и так и оставшийся для Мити безымянным Мораныч-Зимний на миг приоткрыл глаза, бросил быстрый, пронзительный взгляд, и тут же снова будто утонул в ледяном равнодушии.

После его слов воцарилось молчание – все глядели на него, в ожидании следующих слов, но родич даже глаз открыть не соизволил. Так и продолжал словно бы спать стоя.

Митя небрежно повел плечом – страшно далеки вы от народа, дядюшка Серж. Встречались бы с господами разночинцами почаще, еще бы и не такого наслушались.

– Вы понимаете, к чему идет? Кровная Знать никогда не была свободна – мы служим Крови, а потому Моранычи с Перунычами не бегут с поля боя, а Мокошевичи – в Париж с казенными деньгами. Но если государевым попущением ... Великие Предки, да кого я обманываю! Его настоятельным желанием, дворянской жадностью и непониманием иных сословий, нас всех разгонят по имениям, то останется у нас в империи бесправная и доведенная до крайней черты крестьянская масса с одной стороны, и господа дворяне, не ограниченные Кровными принципами, а потому использующие государственный аппарат лишь для своего блага, с другой! И может господа нигилисты с бомбами посередине! – дядя тяжело перевел дух и продолжил. – Нам нужен Истинный Князь Новой Крови. Нужен империи, чтобы не дать уничтожить едва проклюнувшиеся плоды реформ, и вырвать нас из пропасти, к которой мы катимся все стремительнее. Нужен всей Кровной Знати, чтобы вернуть Силы и влияние. Нужен нам, Моранычам, и попросту нужен роду Белозерских! – начав свою речь размеренным, менторским тоном, будто лекцию в Академии Генштаба читал, на последних словах дядя сорвался почти на крик, и кажется, с трудом удержался, чтоб не грохнуть кулаком.

– И все это – от нужд огромной империи до амбиций достославного рода Белозерских – должен буду разрешить один я? – протянул Митя.

Дядюшка Константин отвел взгляд, и даже нож в руке кузена Николя дрогнул, но дядюшка Серж лишь усмехнулся:

– Мальчик, тебе едва исполнилось шестнадцать, а мне уже под шестьдесят. И у меня было время всё это себе сказать, и со всем смириться с тех пор, как моя новорожденная сестричка умерла. Бич всех, у кого Смерть в Крови: наши дети слишком часто рождаются мертвыми или умирают в первые минуты своей жизни. Но как бы часто это не случалось, привыкнуть все равно невозможно! Она сперва даже хныкала, шевелилась, а потом просто затихла и начала холодеть. Мать, твоя бабушка, завыла, как раненный зверь, и не хотела отдавать, но потом обессилела, и мы с отцом смогли забрать тело из ее рук. Мы отнесли мертвую девочку в домашнюю часовню и положили перед алтарем в ожидании погребения.

Помню, мне показалось это ужасным, что она лежит вот так ... ни гроба ведь еще не было, ничего. Просто белый сверток, даже лица не видно, с головой завернули. Я сбегал в оранжерею и принес розу. И вот когда я положил эту розу на тело ... сверток задергался, – дядя крупно сглотнул. – Туда... сюда... Он дергался в разные стороны, алтарь под ним трясся, мы с отцом выхватили ножи, я откинул край пеленки с лица… Она открыла глаза и посмотрела на меня. Ее глаза были залиты сплошной, непроницаемой чернотой, а сквозь них... не ими, а именно сквозь, точно издалека, смотрел вовсе не ребенок... и не мертвяк. Мы сразу поняли – кто. Через мгновение чернота исчезла из ее глаз, девочка открыла ротик и заплакала, и это был самый обыкновенный младенческий плач, обыкновенная, живая, слабенькая девочка из рода Моранычей Белозерских. Но мы с отцом уже знали, что нам предстоит. Мне предстоит, отец и тогда понимал, что не доживет. Я готовился к сегодняшнему дню с моих шестнадцати лет, – и дядя улыбнулся – с почти привычной, чуть суховатой приязнью. Жуткой. Вымораживающей душу. – Так неужели ты думаешь, меня могут поколебать твои слова?

А и верно, время слов прошло. Подавшийся навстречу дяде Митя снова откинулся на сидение – словно сдаваясь и сдвоенным ударом подошв влепил в грудь кузену Николя. Кузена снесло как чурку в городках от удара битком – и вколотило между караулящими выход родичами. Младшего Мораныча отбросило в сторону, Мораныча-зимнего шарахнуло об дверь в вагонные сени, та распахнулась, и он вывалился спиной вперед.

Дядюшка Константин замешкался. Недолго, на почти неуловимую долю мгновения, но и этой малости хватило. Оттолкнувшись от диванчика, Митя махом взвился на ноги, прыгнул вперед. Его сапоги протопали прямиком по упавшему кузену, по животу его и по лицу. Снизу раздался яростный вопль, но Митя уже выскочил в вагон. Бежать, кричать, всполошить остальных пассажиров, хоть на миг, но Белозерских они задержат ...

Пассажиров не было. Вагон, еще недавно заполненный людьми, был гулко, оглушающе пуст: ни людей, ни даже лавок, лишь стены и грохот колес по рельсам, больше похожий на топот ног какого-то великана! Митя заорал сам – то ли от ужаса, то ли от ярости – ударом ноги отшвырнул так и оставшегося безымянным младшего Мораныча, и ринулся к выходу: вырваться, спрыгнуть, прокатится по насыпи, нырнуть куда получится! Леса по обочинам нет, побежит через поля, пусть попробуют догнать!

Он успел пробежать всего пару шагов – пол загрохотал под его ногами, вдруг превратился в раскатанную «ледянку». Ноги заплелись, Митя с разбегу рухнул на спину и так и поехал назад, весь окутанный облаком вымораживающего, цепеняще-ледяного воздуха. По стенам вагона стремительно расползались синие узоры инея.

Его ухватили за ворот, поволокли, как мешок, и швырнули обратно на диван. Он лежал, беспомощный, окоченевший, и бессильно смотрел на сомкнувшиеся вокруг фигуры, и склоняющиеся к нему неумолимые лица.

– Клянусь! – прохрипел он, с трудом заставляя повиноваться губы, немеющие от леденящего холода, охватившего его одновременно изнутри и снаружи. – Если вы сделаете это, когда я восстану, то убью вас всех! Кровью и Силой клянусь и не отменить это мое слово!

– Что ж ... Мне жаль, но это достойный размен, – князь Сергей склонил осыпанную редкой сединой голову.

Кузен Николя щегольски перекинул широкий нож из руки в руку. В неверном свете качающейся лампы вагона лезвие сверкнуло рыбьей чешуей и клинок метнулся к Митиному лицу. Не отбить, не увернуться, и даже глаза не закрыть перед приближающейся холодной острой смертью.

Ему показалось, что с потолка вагона рухнул ... камень? Лишь через мгновение Митя понял, что это вовсе не камень, а громадный глиняный кулак, проломивший крышу. Кулак врезался в пол в пяди от Николая, вагон истошно заскрипел и словно бы пошел волной, стенки его рвались, как слишком туго натянутая ткань, обивка лопалась, точно кожура на перезревшем яблоке, а доски скалились острой щепой, будто обломками зубов.

Николая швырнуло на глиняную руку. Словно почувствовав прикосновение та зашевелилась, кулак поднялся и вколотил кузена в пол вагона. А когда взметнулся снова – Митя увидел чудовищно изломанное тело и... Это был вовсе не Николя! Это был полицмейстер, Ждан Геннадьевич!

Глиняная ручища ухватила Митю за ногу и поволокла прочь – прямиком через стену! Вагон вдруг точно подернулся серой туманной дымкой, а потом и вовсе развеялся черной пылью, а Митя... Митя полетел вверх, навстречу черному бездонному небу, напоследок успев увидеть тонкую блестящую нить железной дороги и отчаянно мечущихся по насыпи людей. И ни один из них не был Белозерским!

Это успокаивало и одновременно слегка расстраивало.

Внизу заверещали, пронзительно, срывая легкие и горло. В этом крике был чудовищный, запредельный, обессиливающий ужас, от которого нельзя уже ни сражаться, ни даже бежать, а можно только верещать. Митя отчаянно рванулся, сам не понимая куда – то ли прочь, то ли на помощь ...

... и с хриплым воплем сел на кровати в своей комнате.

Глава 10. Вызов с того с вета

– Сон ... опять сон ... это – плохо. Всего лишь сон, это – хорошо ... – Митя вытянул руки – белеющие в темноте пальцы мелко и часто подрагивали. Ледяной пот тек по вискам – будто Митя попал под дождь.

Он потянулся вытереть пот – не получалось, почему-то никак не удавалось поднести пальцы к лицу, он словно все время промахивался, бессмысленно хватая воздух ... Митя глубоко вздохнул – сейчас он соберется, возьмет себя в... новая волна оглушительной, запредельной боли накрыла его. Митя заорал и отчаянно забился. Одеяло обернулось вокруг него, стискивая со всех сторон, он рванулся, грохнулся с кровати на пол и пополз, в напрасной попытке спастись. Но его кости трещали, переламываясь как сухие ветки, их изломанные концы вспороли легкие и желудок, протыкая насквозь кожу и выйдя наружу! Его вздернули в воздух и скрутили в разные стороны – как ребенок тряпичную куклу. И разорвали тоже как куклу. Лопнула кожа, натянулись и с треском разорвались кишки, кровь хлынула наземь. И это повторялось снова, и снова, и снова…

– Митя! Митя, ты что! – его снова схватили за плечи, он заорал, одновременно пытаясь вырваться и смутно удивляясь, почему у него еще есть плечи – ведь их же вырвали, небрежно отшвырнув кровавые ошметки прочь.

– Митя! – его схватили с другой стороны, прижали к полу и тут же сверху полилась ледяная вода.

Его собственный крик перешел в хрип, вода лилась в глаза и рот, он захлебывался, отплевывался, колотясь головой об пол. От особенно сильного удара в затылке резко стрельнуло болью, и он замер, вдруг понимая, что вот эта боль, не такая уж сильная по сравнению с недавней мукой, она ... настоящая! Затылок у него и в самом деле болит! Он медленно поднял руку, пощупал, встряхнулся, смахивая воду с лица, и разлепил склеившиеся ресницы.

Задевая по лицу, над ним колыхался край некогда белой, а теперь весьма застиранной ночной сорочки. Он поднял глаза выше – и встретился глазами с любопытно уставившейся на него Ниночкой. Кузину он даже узнал не сразу: лицо стоящей над ним девочки было словно перевернуто, и вместо привычно торчащих вверх косичек его окутывало пушистое, почти круглое облако жестких темно-русых волос, схваченных синей лентой. К груди Ниночка прижимала кувшин.

Деловито перевернула, стряхивая на Митю последние капли и поинтересовалась:

– К тебе что, жаба ночью приходила? Сожрать хотела?

– Какая еще жаба, о чем ты, Ниночка? – с двух сторон над Митей нависли еще две головы.

Его подхватил под локти, он повис на держащих его с двух сторон отце и Ингваре – ноги подламывались. Попытались поднять на постель, не смогли, тогда просто усадили, прислонив к ножке кровати. Отец поднял брошенное на пол одеяло и укутал его, как маленького. Вырвал у Ниночки кувшин, заглянул внутрь и отрывисто скомандовал:

–Воды!

Засуетились, затопали ... Митя с трудом поднял голову. Мимо стоящего в дверях комнаты полуодетого Свенельда Карловича протиснулась тетушка в ночной рубашке и пуховом платке, с папильотками в волосах. Протянула отцу стакан, и застыла рядом, пока отец пытался напоить Митю. Руки у отца подрагивали, так что часть воды пролилась Мите на грудь.

– Ступайте отсюда, нечего глазеть! – она махнула размахрившимся концом платка на выглядывающих из-за плеча Свенельда Карловича горничных. – Спать идите! Дмитрию всего лишь сон плохой приснился, а вы прям: «Варяги, варяги ...» Нету никаких варягов и не случилось ничего ...

– Слу ... случилось. – Митя мотнул головой, отпихивая тычущийся ему в губы стакан. -Я ... Они ...

Слабенький голос осторожности в душе тихо-тихо пропищал: «Если ты расскажешь, тебя спросят, откуда ты знаешь», но Митя лишь снова тряхнул головой, отмахиваясь. Там, во сне, он очутился в том вагоне лишь потому, что так ничего и не рассказал отцу. Но даже реши он по-прежнему скрытничать о собственных делах, скрывать случившееся от начальника губернского Департамента полиции – попросту преступно!

– В городе ... нет, за городом... но недалеко ... Только что убили людей! – выпалил Митя. – Много!

За дверью пронзительно взвизгнула, и кажется, хлопнулась в обморок Маняша. Ну, или просто – хлопнулась, все же обмороки для горничной – непозволительная роскошь. Лицо Леськи стало таким бледным, что веснушки проступили на коже как яркие золотые монетки.

– Да приснилось ему, приснилось! Кошмар ночной ... – нетерпеливо фыркнула тетушка. – Леська, молока с медом баричу принеси да и барину заодно, – косясь на брата, добавила она. – И спать все!

– Не нужно молока! И не кошмар это был!

То есть, кошмар, конечно, но ...

Митя стряхнул одеяло, оттолкнул руки отца и вскочил. Тетушка скандализировано ахнула:

– Митя! Да это форменный скандал! Как можно, здесь девочка! – она торопливо закрыла Ниночке глаза ладонью. Ниночка немедленно принялась выворачиваться, норовя выглянуть из-под материнской руки.

Не обращая внимания, Митя заметался по комнате.

– Я не знаю, что там произошло, но ... их было много! Может ... и варяги.

За дверью снова послышался стук падающего тела, и почти восторженный возглас Антипки:

– Ты гля, снова ляпнулась! Не девка, а чисто кегля!

– Много ... тех, кто убивал? – настороженно спросил отец.

Митя, одной ногой в брючине, остановился, балансируя на второй, на мгновение задумался:

– Не знаю ... и скольких убили тоже – не знаю! – торопливо добавил он. – Там ... боль и ужас, так много, что и не поймешь.

– Где? – отрывисто бросил отец.

Митя натянул, наконец, брюки, крутанулся на пятке и указал на одну из стен комнаты:

– Там! В той стороне.

–А точнее?

– Точнее по дороге разберусь! – натягивая штаны, бросил Митя.

Отец досадливо поморщился, но потом коротко кивнул:

– Хорошо, едем! Ингвар, заводите автоматоны.

Германец метнулся вон из комнаты, и только Митя рявкнул ему вслед:

– Оденьтесь!

– Свенельд Карлович, вы с нами? Тогда берите паро-телегу – мало ли ...

– Оружие? – отрывисто спросил старший Штольц.

– Обязательно ... – скомандовал отец. – Ждите меня у конюшни! – и бросился к своей спальне.

Тетушка вцепилась ему в локоть и почти повисла на отце:

– Но Аркадий... Не кажется ли тебе, что это слишком?! Мчаться невесть куда, в ночь из-за того, что мальчишке приснился кошмар! С чего ты взял, будто что-то и впрямь случилось?

– Сесстррра!

Наскоро, попадая мимо пуговиц, застегивающий жилет Митя даже замер – отец умудрился в одном слове и шипеть и рычать разом!

– Я не знаю, что ты воображала, когда ехала сюда, но пойми же, наконец! Я – начальник полицейского Департамента, и это моя забота, если кого-то убили! А Митя мой сын и наследник, и ... – он судорожно выдохнул, поглядел на застывшего Митю и резко бросил, – и если даже ему приснился кошмар, это вовсе не значит, что ничего не случилось! – и вырвав руку из тетушкиной хватки, размашисто и зло зашагал к своей комнате.

– Да что ты, брат, – пробормотала ему вслед тетушка. – я ... я только спросить – вам корзинку для пикника с собой давать?

Митя захохотал. Он хохотал, привалившись к дверце шкафа, роняя слезы с ресниц, непристойно похрюкивая, и кажется, впервые не задумываясь достаточно ли он comme il faut.

Острая боль в голени прервала этот пароксизм хохота. Митя зашипел, хватаясь за ногу, а Ниночка пнула его еще раз и выставив пухлый пальчик, наставительно сказала:

– Не смей смеяться над маменькой! – и гордо удалилась, ведя ту за руку. Ошеломленная тетушка покорно шла за ней.

Митя потер ушибленную голень и принялся собираться быстрее. Холодный ночной ветер словно в мокрую простынь его завернул, выбивая из тела последние капли сонного – «одеяльного» – тепла. Он торопливо натянул автоматонный плащ и почти ворвался в конюшню. Там уже сновал Ингвар – в шинели реального училища поверх сорочки, наскоро заправленной в брюки.

Отцовский паро-конь уже стоял под парами, Митя торопливо запрыгнул в седло своего, помогая Ингвару раскочегарить автоматон.

– А вы куда собрались, Ингвар? – в конюшню вбежал отец.

– Так... я как-то уже привык с Митей, – забираясь в седло позади Мити, ответил тот, похоже, и мысли не допуская, что его могут оставить дома.

Мите немедленно захотелось его пнуть: привык он! Лучше бы отвык болтать!

– Вы все же сдружились! Я рад! – почти умиленно сказал отец, цепляя к поясу кобуру с паро-беллумом.

– Я? – Митя оскорбленно выпрямился. – С этим вульгарно одетым занудой?

– Я? – откликнулся Ингвар. – С этим помешанным на сюртуках и жилетах снобом?

– Редкостное единодушие, – со двора в конюшню заглянул Свенельд Карлович. Слышалось тарахтение паро-телеги. – Но если Митя едет, чтоб указать дорогу, то Ингвару лучше остаться.

Митя услышал, как за спиной попросту задохнулся от возмущения Ингвар. Да и самому стало основательно не по себе – он уже привык как-то, что этот занудный германец крутится поблизости.

– Пусть едет с нами, – качнул головой отец. – ... до участка. Я возьму полицейских, кто будет, а Ингвар останется там караулить.

– Но участок же – всего-то через площадь! – чуть не взвыл Ингвар.

– А вы полагали, я поведу в бой поднятого с постели управляющего и двух пятнадцатилетних мальчишек?

– Мне послезавтра – шестнадцать! – пробурчал Митя.

– Вот тогда мы тебя и поздравим, сынок, – сказал отец с той особой лаской в голосе, после которой хочется запереться в комнате изнутри, лучше – на засов. И стулом подпереть!

Дернул рычаг и послал автоматон сквозь распахнутые Свенельдом Карловичем ворота.

Глава 11. Пустой участок

Стальные копыта загрохотали по брусчатке, свет одинокого фонаря блеснул на стальных боках и окутанные паром автоматоны галопом промчались к участку. Казалось, отец выпрыгнул из седла раньше, чем паро-конь встал. Автоматон еще пыхтел, сбрасывая пар, а отец уже взбежал на крыльцо, и заколотил в дверь.

Митя остановил своего вороненого раньше – у будки перед участком, где должен был стоять дежурный городовой.

– Не кажется ли вам это странным, Ингвар? – светски поинтересовался он у своего пассажира, указывая на пустую будку

Ингвар беспардонно ухватился за его плечи и привстал – после слов отца про дружбу вовсе по-свойски стал себя вести. Надо бы германца на место поставить ... но не сейчас.

– Может, он отлучился? – неуверенно предположил Ингвар и стеснительно добавил. – По естественным надобностям.

– И никак не может прерваться, – задумчиво покивал Митя. – Даже при эдаком-то грохоте.

Отец продолжал колотить в дверь – тяжелая дубовая створка тряслась и грохотала. Никто не шел.

– Дежурный! – запрокинув голову к слабо освещенному окну, наконец, заорал отец. – Дежурный, немедленно отворите!

Ответом была тишина.

– Здешние полицейские вместе обедают? – хмыкнул Митя. – А то похоже, естественные надобности приобрели некий ... – он пошевелил пальцами, – общий характер.

– Похоже, светский человек и воспитанный – не одно и то же! – передразнил его Ингвар. – Потому что воспитанные люди эти надобности не обсуждают!

– Значит, мы невоспитанные оба, – покорно согласился Митя и даже спиной почувствовал гневный Ингваров взгляд.

– Могу попробовать открыть, – подъехавший на паро-телеге Свенельд Карлович тоже поднялся на крыльцо.

– По правилам, дверь должна быть заложена на засов изнутри, – покачал головой отец. – Но все же попробуйте, Свенельд Карлович, – он посторонился.

Штольц извлек из автоматона чемоданчик с инструментами и присел перед замком.

«Если засов и впрямь заложен, лезть мне через мертвецкую или не стоит? Отец начнет задавать вопросы, а то и вовсе сразу вспомнит о воскресшем в мертвецкой мужике. Я же думал ему рассказать ... Но ведь не так!»

Глубоко погрузиться в сомнения Митя не успел – замок на полицейском участке звонко щелкнул под засунутой в него железной загогулиной и открылся. Тяжелая створка неожиданно мягко отъехала в сторону. За дверью царила непроглядная темнота. И тишина.

Почти танцевальным движением отец повернулся, становясь к двери боком и кончиком трости приоткрыл дверь пошире. Ничего. Он еще мгновение постоял, напряженно прислушиваясь, и скользнул во тьму. Старший Штольц последовал за ним.