Текст книги "Золотые купола (сборник)"

Автор книги: Иль Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Андрей и не стремился с кем-то сойтись. Привык… Он всегда был один. Одиночество не было для него чем-то новым. Пристальные взгляды не смущали. Он далёк от многого, чем они жили. Впрочем, тоже для него не явившегося чем-то новым. Просто, здесь всё виднее. Достать покурить, нанюхаться клея, выпить водки, украсть, накуриться анаши, попробовать наркотик посильнее. И потом бравировать тем, что он пробовал запретное. Смог попробовать! Вот я какой! Всё это он и дома видел, но там оно как-то расползалось по поверхности и было не так заметно. Здесь всё это всплывало где угодно. Стремления жить тем же у него не было.

Щемило детское сердце. Снились мать и река. Их отобрали. Рукой подать. За забором. Не достать. Теперь всегда должен жить по расписанию, по порядку, ходить на собрания, после которых ничего не меняется. Бесполезные линейки. Называть семьёй то, что семьёй никогда не считал и считать никогда не будет. Должен! Не понятно кем сделанный для него долг… Должен быть благодарен за это. Должен с утра до вечера, и ночью – тоже. Сверстников, что вокруг, он не боялся. Будут бить, за своё буду зубами грызть. Чужого не трону. Он этого не помнил, но мамка говорила, что так ему говорил папка, когда ещё был жив. Не помнил, но верил и чувствовал. Хотел верить, что он так говорил. Навещал отец Серафим, непременно с гостинцами. Часть Андрей съедал сам, частью угощал, – безразлично кого, кто оказывался волей случая рядом, кому повезёт. Часть припрятывал.

За забором шли день за днём…

…Андрей ел медленно, дождался, когда за столом никого не останется, быстро сложил котлету, хлеб и булочку в приготовленный заранее пакет и спрятал всё это за пазухой. Никто не видел. Он ещё раз огляделся по сторонам – никто. Видела конопатая девчонка, она сидела через несколько столов от него, но он боялся воспитателей, девчонку в расчёт не брал. И напрасно…

Спустя полчаса Ленка уже рассказывала об увиденном Олегу и Игорю:

– Этот – «Сметана» два, – возмущалась она, – не наедается. Глядите-ка, какая цаца. Привык дома сколь угодно и когда угодно. Ещё с наглой рожей со стола тащит. Весь оставшийся хлеб со стола сгрёб, обжора! – негодовала она. Он так напоминал «Сметану», что её ненависти не было предела. – С общего стола воровать! – не могла успокоиться она.

– Его надо проучить, – говорил Олег.

– Надо, так проучим, – соглашался Игорь. – Вечером.

– Мы его так накормим! – предвкушала уже вечер Ленка. – Навек забудет, как со стола воровать! Уж я подготовлюсь! – пообещала она.

За ужином всё снова повторилось. Хлеб, сосиски и печенье исчезли за пазухой у Андрея. Компания наблюдала за ним. Для того, чтобы проучить новичка, у них уже всё было готово.

Они поймали его возле лаза в заборе в тот момент, когда он собирался покинуть территорию детского дома.

– Эй, оголодалый! – окликнула его Ленка.

Он остановился. За спиной конопатой девчонки стояли два крепких спортивных парня. Андрей молчал. Хорошего от них ждать не приходилось.

– Чё молчишь? – надвигалась она на него.

– Крыса! – сказал Олег.

– Я не крыса, – ответил Андрей.

– Крыса! – неприятно-спокойно утверждал Игорь.

Андрею стало не по себе оттого, что они так о нём думают. Однако он не мог сказать им и правды. Отчего он ушёл в себя и замолчал.

Компания обшарила его. Нашла котлету, сосиски, хлеб, печенье и невесть откуда ещё и шоколад. Заставили его съесть всё это у них на глазах. В руках Ленки был пакет. Из него она извлекла литра на три кастрюлю, до краёв набитую кашей, две буханки хлеба и две полуторалитровые пластиковые бутылки с чаем. Так Ленка приготовилась преподать урок новенькому. Всё это они заставили его есть прямо сейчас. Его правда мешала ему. Ему было стыдно. Он не знал детдомовские законы и порядки. По щекам текли слёзы. Он ел. Его рвало… Он снова ел… Он давился и ел… Бледный. Его тошнило.

– Это стол, с него едят, – назидательно утверждала Ленка. – Будешь ещё со стола таскать?

– Нет, – обещал Андрей, теряя сознание.

Им нужен был повод, и они нашли его. Удовлетворённая уроком, который она преподала новичку, компания удалилась.

Андрей остался сидеть на земле. Рядом валялась пустая кастрюля и две пластиковые бутылки. Чуть в стороне облёваны кусты. Он откинулся на забор и плакал от бессилия. Горечь переполняла его. Ещё горше было оттого, что это теперь был его дом. И так будет надолго…

* * *

Ранним утром Надежда направлялась прямиком к деду Федоту. Склонившись к окошечку, она спросила:

– Ну?

Дед Федот сидел к ней спиной. Он швыркал горячим чаем из блюдца, прикусывая его комковым сахаром.

– Дань берёт с младшеньких, – сказал он.

– Что-то новенькое, – удивлялась она.

Дед Федот швыркал чаем и не поворачивался.

– Мелкие в электричках промышляют, попрошайничают. Он с них дань берёт. За то, что вам не докладывает. Двадцать процентов берёт, – выкладывал старый опер.

– Убью! – вырвалось у неё.

– Во-во, – соглашался дед Федот.

* * *

Вечером после тренировки компания собралась в беседке по событию. Они получили письмо от Холодова. Извлекли письмо из конверта и кружочком читали:

Салам-папалам! Привет, братцы! Привет, Ленка!

Получил от вас желанную весточку. Молодец, Ленка, как обещала – каждая строчка заполняет воспоминаниями. У меня все по накатанной. Тут тоже жить можно. Что там забор, хоть и без колючки, что тут клетка. Отличий особых я и не приметил. Все одно – и там люди, и тут люди. Скучно, быстрей бы увидеть вас. С администрацией я опять почему-то не поладил. Наверное, оттого, что стучать не стал… Очень просили… Пишу так открыто и не боюсь, потому что знаю, письмо мое получите. Я его, минуя читку, через «вертухая» отправляю. Кушать везде хотят, немного конфет детишкам, и письмо уже в дороге. К тому же еще я его на адрес Алексея Владимировича послал. Он вам его на тренировке и отдаст. Кстати, он вас хвалит. Он мне тоже часто пишет. Говорит, успехи ваши заметные. В каждом письме вас хвалит. Пишет только, что Олег ленится. Вес набирает. Вес в боксе, это хорошо. Ты, Игорь, проследи, пусть кушать не прекращает, чтоб ел так же, как при мне, я то помню: ел без меры – как аллигатор. Ха-ха! Пусть ест, только что бы в пользу было. Гоняй его на тренировках, чтоб жирок не образовывался, на мышцу его жевательный аппарат должен работать. Гоняй без меры, так же, как ест он. Тебе говорю это, потому что ты посерьезнее этого шалопая. Ха-ха! Шучу, Олег, не обижайся. Ленку в обиду не давайте. У нас два солнышка – она, и на небе. Берегите ее…

– Ага, – воскликнул Олег, – дашь её в обиду.

– Не говори, – усмехнулся Игорь и продолжал разбирать каракули в письме:

…Проследите, чтоб одежда на ней была самой лучшей в детском доме среди всех девчонок. Она это заслужила…

– Отстал от жизни, – снова встревал Олег, – ей только волю дай. Прошлым днём она сама мне такую рубаху подкинула. Где взяла?

– Где взяла, там её уже нет, – бросила Ленка. – Не мешай.

От неожиданной такой тёплой заботы от старших друзей лицо её зарделось, она зарозовелась, веснушки под розовым попрятались. Плечики приподнялись. Внимание куда-то потерялось. Глазки улыбались. Юное, девичье «я» порхало.

…А о тех приветах, о которых вы мне постоянно пишите, которые вы постоянно шлете всем моим недоброжелателям. Как-то они у меня из головы не выходят. Думаю вас просить о следующем: прекратите и простите их. Приветами ничего не решишь. Они не поймут, а еще одно зло родилось. О себе думайте. Их и без вас Бог обидел. Надо ж было такими на свет уродиться! Ха-ха. Пусть живут, как живут, это их жизнь. Не уподобляйтесь. Они не виноваты, что они такие. Простите их.

Вот еще, вспомнил, чуть не забыл. Вы мне писали, что появился, как его Ленка называет, «Сметана-два». По письму вижу, вы его уже заранее приговорили. Но то, что он на «Сметану» похож, это еще не о чем не говорит. Присмотритесь. Раньше времени на него не стоит ярлыки навешивать. Знаю я вас! Дров наломать всегда успеть можно. Сначала разберитесь. А он, «Сметана-один» – тот еще тип. Но и снаряд в одну воронку два раза не падает. Ха-ха! Имейте это ввиду…

– Сколько каши сожрать? Видел бы он его, – перебила Ленка, – проглот, копия «Сметана», убила бы! – И рассмеялась.

…На этом буду заканчивать свое короткое к вам послание. Надеюсь на недалекую встречу. Не залетайте. Не доставляйте удовольствия вас наказывать. С вами Бог! Бог им судья. Обнимаю, жму руку! Ваш друг и брат Димарик.

С уважением – Я!

* * *

Через пролом в заборе сначала пролез новичок. Оглядываясь, он в спешке удалялся от детского дома. Прошло немного времени, и в этот же самый пролом пролезла конопатая Ленка. И так же, в том же направлении, торопилась скорее скрыться из вида. Она заметила, как новичок сегодня в столовой снова украл продукты со стола. «Неймётся ему! Ладно, посмотрим!» – негодовала она. Сегодня был день тренировки. Поэтому её друзей с ней не было. В одиночку она задумала проследить за новеньким. Она не видела и, скорее, даже и не ожидала, что в это же самое время, следом за ними, через тот же самый пролом выбрался ещё один человек – «Сметана». По их следам он торопился тоже. Попадись и его накажут. Делай. Не попадайся. За это его, может, и ценила Надежда. Торопился он ещё и из боязни упустить следящую друг за другом парочку. Ему-то это наблюдение как раз-то и приходилось в самый раз на руку. Стремление отомстить закадычной компании его не покидало никогда. И тут – такая удача. И теперь: Андрей шёл по каким-то своим делам, за ним, соблюдая конспирацию, следовал Ленка, за ней, совсем без всякой конспирации потому, что она и подумать о слежке за собой не могла – «Сметана». Он даже насвистывал мелодию, не боясь быть замеченным. Настроение его было хорошее. Друг за другом троица пересекала весь город. Андрей, петляя, шёл улицами и закоулками, через пустырь, вроде как следы запутывал, на самом деле шёл путями короткими, экономил время. «На речку бы забежать», – мечталось ему. Но никак. Успеть нужно вернуться. Заметят, наказания не избежать. «В следующий раз как-нибудь», – решил он. Город он хорошо знал. В то время, когда дома жил, весь город вдоль и поперёк избегал. Дойдя до дома, он поднялся в свою квартиру. Пока тот поднимался на второй этаж, Ленка забежала в подъезд и на слух определила, в какую примерно квартиру он пришёл. Ей ничего не оставалось, как подслушивать под окнами. Она безошибочно определила нужное окно и слушала:

– Сынок! – услышала она. Возглас матери утонул в пьяном гаме. – Ты что, опять сбежал? – спрашивала она. Ленка едва различала слова.

В квартире шла пьянка. Громкие разговоры, споры, ругань – кто о чём. Возбуждённое пьяное сознание – кто в лес, кто по дрова. Что на уме, о том и говорим. О таких семьях Ленка много слышала. Пьют круглыми сутками, допиваются до ручки, потом пьют от безысходности. Таких, как новенький, в детском доме пруд пруди. Вагон и маленькая тележка. А видеть таких семей сама – не видела. Её беда в другом. Без беды в детский дом не попадают. Родители её на машине разбились. С дачи ехали. Родственники её не взяли. Вот в детском доме и оказалась. Счастливые дни теперь только снятся. Мама блины печёт… Папа на шее катает, или на спине… «И-и-го-го» кричит. Куклы в кроватках… Даже ей, ещё не взрослой, стало жаль новенького. И мать жива, и как нет её.

Слышимость была никудышная.

– Пойдём в другую комнату, – попросил новенький.

Ленка тоже перешла от одного окна к другому. Двери в комнате они за собой притворили, пьяные голоса притихли, форточка немножко открыта, тем чётче под этим окном различались голоса новенького и его матери. Скрипнула сетка, кто-то сел на кровать. Шелест развёртываемой бумаги. Дробный стук о стол дешёвой, без фантиков, карамели. «Сегодня их давали на ужин», – сообразила она.

– Это тебе, мам, – говорил новенький. – Не носи им, – просил он.

…Затянулось продолжительное молчание…

– Зачем ты, сынок… – послышалось наконец.

– Мне хватает там, – говорил сын, – нам там много дают, остаётся…

Ленка не видела, только редкие всхлипы доносились сверху. Пьяная мать сидела в обнимку со своим сыном. Он по-детски прижимался к ней. Текли слёзы, и они оба шмыгали носами.

– Ты ж мне душу всю клочками рвёшь, – встала она.

– Не пей, мам… Они вернут меня! Я домой хочу! – просил он.

Она промолчала.

– Коли просто было бы… – говорила она через время.

Она вытерла слёзы. Глаза от них были красные. Её пошатывало. Она прошла к гостям. Подошла к столу. Сын стоял позади в дверях.

– Уходите, – попросила она.

– Куда? – возмутились пьяные голоса. – Не на улице же пить, не май месяц, холодина такая! – просились они остаться.

– На улице допьёте, – настаивала она, – не видите, у меня сын пришёл.

– Что теперь, свет клином сошёлся? Сын пришёл! – возмущался кто-то.

Гости нехотя засобирались. Своё недовольство кто как выражал. Кто под нос, кто выговаривал. Недовольные, что её обормот не дал им допить, они сгребли всё спиртное со стола и вскоре покинули квартиру. Андрей приметил перемену. Раньше бы она их не выгнала. Мать села на край дивана. Водку собутыльники унесли всю с собой. Она слила в один стакан разлитое и не выпитое ими. Получился целый стакан. Опрокинула его залпом, и прилегла на диван. Из её стекленеющих глаз бежали слёзы.

– Тоже уходи, – попросила она. – Не бей душу.

Он продолжал сидеть, он соскучился по ней, он держал руку матери в своей руке. Она уснула. Он немного ещё посидел и ушёл. Могут хватиться.

Ленка возвращалась вперёд. Она не сдержалась. Она ревела навзрыд. Новенький казался ей счастливым. У него есть, кого любить. Ему есть, о ком заботиться. Она прятала глаза от встречных прохожих и бежала к детскому дому.

Мать не уснула. Она только делала вид, что уснула. Как только стихли шаги сына в коридоре, она открыла глаза. Долго смотрела сквозь пространство. Отчаянно схватила пустую бутылку и швырнула её в стену. Стекла рассыпались по всему полу и напоминали ей её слёзы. Она хотела встать и закрыть двери на замок, но локти её провалились и она, наконец, уснула.

* * *

– Я случайно увидел, смотрю, он конфеты в карман складывает, сосиски в пакет и тоже в карман, весь хлеб несъеденный со стола собрал, – докладывал «Сметана», – думаю, что-то тут не чисто, стал следить. А он после ужина сквозь забор и на волю. Хотел за ним идти, тут у дырки я чуть с Ленкой конопатой лоб в лоб не столкнулся. Вовремя у кустов присел. Она меня не заметила. Гляжу, а она-то тоже за ним следит. Ну, тут и я за обоими. Он как по лабиринту, переулками петлял. Я их уж было…

– Давай покороче, – перебила она, – меня уже ждут.

Сметанин появился совсем не вовремя. Надежда торопилась. Она уже опаздывает в милицию. Сегодня будут очные ставки с пенсионерами, видевшими детей на месте порчи автомобиля. В то же время Сметанин никогда не приходил с пустым. Опять эта компания. Вернее, член этой компании. Что с девкой случилось. За последнее время она слишком много напоминает о себе. Ещё год назад скромница, прилежная ученица, не имела нарушений. Не слышно и не видно было. Теперь – что? Правду говорят – в тихом омуте черти водятся. Она взглянула на часы. Времени уже было в обрез.

– Я и говорю, – осёкся «Сметана», – домой он к себе сбегал, полчаса там побыл и обратно. Ленка, та вперёд него вернулась. Чё ей от него надо было, ума не приложу?.. – пожимал он плечами.

– Хорошо, молодец, иди, – приказала она.

«Вот новость, этого ещё не хватало! Дети уже начали продукты пьяницам таскать», – думала Надежда. Она задержалась ещё ненадолго. Вызвала к себе воспитателя и приказала наблюдать за новеньким. После выбежала на дорогу и поймала такси.

Следующим днём у забора детского дома была замечена женщина. Выглядела она очень бедно. Зелёный однотонный тканный шерстяной платок, косынкой подвязанный, прикрывал жирные рыжие крашеные волосы. Серое в мелкую ёлочку осеннее пальто висело на ней как на вешалке. Или женщина за последнее время сильно похудела или же оно с другого плеча. Коричневые хлопчатобумажные колготки. На ходу подол пальто распахивался, и мелькали вытянутые коленки. На ногах дешёвые боты из кожзаменителя на каблучках. От женщины несло перегаром. Она ходила вдоль забора и ждала, беспрестанно выглядывая кого-то за кустами у забора.

Надежда стояла у окна и заметила её, занятая своими делами; сначала она не придала значения увиденному. На днях у неё должна состояться плановая проверка. С проверкой будет Сам из гороно. Вчера у неё отлегло от сердца. Пенсионеры не указали на компанию. Пожалели или и правда – не они. Тем не менее, ЧП получилось избежать. И всё же могут обнаружиться мелкие недочёты, но это не в счёт. Их всегда находят. Слишком хорошо – тоже плохо. Для профилактики пожурить всегда найдут за что. Чтоб не расслаблялись. Поэтому она не боялась результата проверки. Так, присутствовал лёгкий озноб от предстоящей суеты. Она вызывала к себе сотрудников и рекомендовала устранить ещё имеющие место быть недочёты. Через полчаса она снова стояла у окна. Женщина всё так же ходила вдоль забора. «Что ей тут нужно?» – подумала она. Сейчас её насторожило нездоровое любопытство женщины по отношению к забору не у ворот, а там, где её не видно со всех сторон. Надежда видела только потому, что её кабинет находился выгодно на высоте. Больше ни дед Федот, ни кто-либо другой видеть женщину не могли. «Это что ещё за номер?» – возмутилась Надежда. Через минуту она увидела совсем уже удручающее. От забора к женщине бежал белобрысый воспитанник. Новичок, которого недавно определили в её детский дом, радостно бежал к своей матери. «Вот оно что!» – взорвалась она. Надежда тут же вызвала воспитателя, которому днём раньше поручила наблюдать за новеньким. Слова Сметанина – это одно, его выдавать нельзя, новенького нужно поймать с поличным. Вот как, значит, выполняются её поручения! Она пребывала в диком бешенстве.

– Я вам поручала наблюдать за новеньким! – с порога набросилась Надежда на воспитателя.

– Я глаз с него не спускаю, – ничего не понимала воспитатель.

– Где он сейчас? – спрашивала Надежда.

– Отпросился в библиотеку, – отвечала воспитатель.

– Подойдите сюда, – попросила Надежда.

Она приглашала её к окну. Под окном, вне территории, за забором детского дома, сквозь ветви, освободившиеся уже от листьев, отчётливо различались два человека. Женщина и новый воспитанник. Ребёнок что-то хотел передать ей, та отказывалась. Он настаивал. Женщина сдалась и положила свёрток в карман.

– Это что, по-вашему, библиотека? – спрашивала Надежда.

– Но… – начала было воспитатель.

– Что – но?! – перебила её директор. – Знаете, что вы сейчас увидели?

Воспитатель окончательно ничего не понимала. Всему детскому дому, всем без исключения известно, что детей, у которых имеются родители, последние посещают тайно. Негласно. Это было обычным делом. На подобные вещи всегда смотрелось сквозь пальцы. Воспитатель отказывалась понимать директора. Она не видела в сложившейся ситуации той проблемы, от которой мог отталкиваться такой, столь категоричный тон. Словно вдруг небо свалилось на землю.

– Мать, – робко говорила воспитатель.

– И всё!

– Всё, – пожимала плечами воспитатель.

– Этот новенький уже который день таскает ей продукты из столовой. Что вы только что и видели.

Воспитатель от удивления раскрыла рот. Надежда продолжала:

– И меня, – и как директора и, в первую очередь, как человека задевает за живое то, что продуктами с того стола, который предназначен для того, чтобы напоить и накормить детей, закусывают водку пьяницы, бомжи и разного рода конченые и никчемные личности. И ещё меня задевает то, что это происходит в том заведении, которым руковожу я!

Надежда едва не сорвалась на крик. Виновато хлопая глазами, воспитатель произнесла:

– Я приму меры.

– Уж примите! – приказывала директор. – Попрошу вас более ответственно относится к поручениям и к своим обязанностям. Любая работа любит порядок.

Скрытая угроза слышалась в её словах.

– Но я же выполняю свои обязанности, – совсем неуверенно пыталась оправдаться воспитатель, – среди моих детей нет нарушений, и дисциплина на уровне.

– Вот эта дисциплина! – указала она за окно. – Ваше «без нарушений и дисциплина» – это выполнять распоряжения руководства. Этого новенького готовьте к переводу в другой детский дом. В другую область. На другой конец страны. Подальше от этой его мамаши. Они переводов не любят. И другим назидание, чтоб неповадно было. Я добьюсь его перевода.

Вновь известие о переводе новичка в другой детский дом, как и полагается звуку – со скоростью звука, рикошетом со стен донеслось до всех слышащих.

Надежда задумала действенную меру. Ей не нравилось настроение детского дома в последнее время. Многие задумаются. С переводом нужно обживаться на новом месте. Вот это-то их и пугает страшно.

* * *

Временами забирал резкий прохладный ветер и подбрасывал ещё не успевшие слежаться опавшие листья. Бросал их позёмкой с места на место и не давал им покоя. Погода стояла беспокойная. С порывами ветра деревья верхушками крон, как девицы косынками в танце, махали и совершали наклоны из стороны в сторону. Полоской петляла среди деревьев тропинка и прямиком выходила к жилому корпусу. По тропинке шёл отец Серафим. Неподалёку от тропинки, среди кустов, стояла скамейка, со стороны она видна не была. Над растительностью торчали детские головы, и слышался разговор:

– Так не всегда было, – говорил хорошо знакомый священнику голос. – Мамка у меня ещё молодая. Она, когда трезвая, часами со мной сидела. Мы о разном мечтали…

Отец Серафим остановился и слушал.

– Почему ты нам сразу тогда не сказал, кому продукты несёшь? – спрашивал голос девочки.

– Стыдно было… – отвечал малец.

– Дурачок, – говорила она снова, – всё равно ж узнали бы. Здесь всё рано или поздно узнаётся.

– К мамке бегал. А отец твой что, бросил вас что ли? – говорил подросток постарше.

– У меня два отца, – говорил малец.

– Отчим что ли? – слышался голос ещё одного подростка.

– Не-а, – бросил своё привычное малец, – один помер, второй отец Серафим.

– Это тот поп, что к тебе приходит? – спрашивали его.

– Ага, – отвечал малец. – Видели его? Он добрый! Рыбачить со мной ходит… – хвалился он.

Тут отец Серафим услышал шаги. Он увидел высокую худосочную женщину в больших костяных очках. Директор детского дома направлялась к нему. Заочно он знал её. Наслышан был слухами. Совершенно противоречивыми. Кто-то говорил о ней как о хорошем хозяйственнике, но как о человеке отзывались как о непонятном и сложном. Кто говорил одним словом: с ней всё ясно – карьерист! Много разных мнений было о женщине, идущей к нему. Слышал много. Несколько раз видел издалека. Сам, лично, знаком не был. Вот и выдался случай.

– Вижу, идёте, – говорила она, приближаясь, – уже не в первый раз к нам зачастили в последнее время, а ко мне всё никак не удосуживаетесь зайти.

«Строгая, консервативная», – так отметил для себя автоматически Серафим.

– Всё каждый раз думаю, да как-то не успеваю, всё второпях, – отвечал священник. – Мальца одного нет-нет между делом проведаю, – степенно говорил отец Серафим.

– Знаю, – осведомлённо говорила Надежда, – новенького.

– Тяжело мальцу здесь, – продолжал Серафим.

– Не хуже, чем другим, а уж тем более не хуже, чем дома, с пьяной мамашей, – говорила директор.

– Хуже, – коротко сказал Серафим.

– Отчего же? – недоумевала она.

– Мать есть мать. Дитё есть дитё. Оно при матери должно быть.

Полный протеста вскинула она на него взгляд.

– Каждый божий день пьяницы-собутыльники, мат-перемат!

Отец Серафим смолчал.

– Значит, думаете, неправильно суд постановил – к нам ребёнка определить?

– Думаю, неправильно, – к великому её удивлению говорил он эти свои слова.

– Интересное дело получается! – недоумению её не было предела. – Вы меня совсем обескуражили. Как так! Вы – божий человек, и такие слова от вас слышу. Вы мне о том говорите, чтобы ребёнка оставить в пьянстве, голоде и разврате? Прости меня, Господи!

Она перекрестилась.

– Разве я это сказал?

Отец Серафим был спокоен. Тогда как Надежда вся из себя выходила.

– Как же вас понимать, если вы так говорите!

– Я говорю, что не решение – дитё от матери отбирать.

– И…! – запнулась она на миг, слова её закончились. – Что же будет решением?

– Не знаю, – пожимал он плечами. – Но и это не решение.

Наступило замешательство. Молчали оба. Каждый думал о чем-то своём. Каждый шёл и думал о неправоте своего спутника. Надежда так уверенно чувствовала себя в своей правоте, что все её «я» негодовало в ней. Отец Серафим думал по-другому.

– Лучше никому не стало, – продолжал он совсем неожиданно, – было две беды. Одна – мать пьяница. Вторая – сын при матери пьянице. Стало: одна – мать пьяница. Вторая – сын без матери. Третья – малец в детский дом определён. Для него старались, да перестарались.

– Так что же – лучше всё как есть оставить?

– Не лучше, – удивлял опять он её противоположностью своих ответов. – Только раньше время упустили. Теперь самое простое сделали. Закон исполнили. Проблему с плеча своего сняли. А лучше никому не стало. Только нам спокойнее. Инструкции выполнены.

– Нянчиться с ней, что ли, надо было? – ухмыльнулась она.

Ухмылка её эта… Всегда боялся отец Серафим таких ухмылок.

– А хоть бы и так, – произнёс он. – Не жалеть, это обязательно. Мы часто любим это делать. Для своего успокоения. Мол, словом помогли. И успокоились. Оставили. От жалкого слова ещё сильнее выть хочется.

Священник недолго молчал и продолжал:

– У меня знакомая одна есть, из прихожан. У её собаки зуб золотой вставлен. Клык. Самый тот, что на виду. Очень богатая женщина.

Совсем неожиданно для себя он это ей говорил.

– К чему вы мне это говорите? – она также не понимала: почему он говорит ей это.

– Не знаю… только часто её вспоминаю, как прихожан вижу в безысходности или вот здесь, – он провёл рукой, – мальцов с мечтой несбыточной в глазах.

– Персонал из сил выбивается, условия им создаёт, – попробовала неуклюже заступиться она.

– Заболел у её любимой собаки зуб, – не слушал он её. – Она ему его вылечила. Заодно и золотом украсила. Хозяйка собаки раньше очень бедной была. Всё в церковь ходила. Молилась. У образов помощи просила. Исповедовалась. Прощения за грехи просила. С пониманием была. Сама небогато жила – нищему подавала. И не копейку – видел! А чтоб наелся подавала. Сейчас же зуб собаке вставила… В церкви за год только пару раз и видел…

– Так её это дело, – говорила Надежда.

– Может быть, – пожимал он плечами. – Только за неё тогдашнюю спокойней было… – Тут он как вспомнил: – А о решениях… Нет у нас механизма, такие сложные ситуации решать. Во всём мире есть. Психологи работают. Без работы не сидят. Такой беды везде навалом. Не всегда получается. Но бьются. Если при больших трудах одного спасут… Большое дело.

– Переводим мы парня, – неожиданно открылась она.

– Знаю, – не удивился отец Серафим. – Бог вам судья. Образовалась проблема. С плеч долой её.

– Порядок тоже должен быть. Я не могу позволить таскать со стола продукты пьяницам. Пусть даже если это для матери. Не могу оставить без действия. Другие видят.

– У него всего один единственный человек на свете есть. Пусть пьяница. Не о ней сейчас. Он видит, что она голодует. Неважно – почему. В нём дело. Близкий человек голоден. Он её накормить хочет. У него есть любовь к близкому человеку, к матери. Давайте добьём его за это.

Отец Серафим повернулся и пошёл прочь, не прощаясь. «Отчего людям в миру так близко сострадание, и так далеко – участие?» – задавался он вопросом.

* * *

Три дня Света не пила. Три дня она пролежала на диване, обливаясь холодным потом, преодолевала похмелье. Дверей никому не открывала. Всё опостылело. Видеть никого не хотела. Иногда кто-то подходил к её дверям, стучался, слышала пьяные голоса. Вскоре они уходили. Сна не было. Иногда впадала в забытье. Тогда её начинали мучить кошмары. Просыпалась. Думала. Слава Богу, что это сон. Думала. Неужели я этого хотела? Кто проклял меня! Кляла себя. Скажи ей кто семь лет назад… Что это она, опухшая от пьянки, валяется на диване. Она бы в глаза тому человеку рассмеялась! До сегодняшнего дня она даже не задумывалась. Сегодня почему-то поняла – она алкоголичка! Всё пропито. Семь лет назад в глаза плюнула бы. Сегодня лежит, глазами сверлит потолок и соглашается: Я – алкоголичка!

Света встала, прошла в ванную, посмотрелась в зеркало… Поморщилась. Все тело наполнял непонятно откуда взявшийся страх. Пугал любой шорох. Тело плохо слушалось. Координация давалась с трудом. Она сбросила с себя всю одежду, встала под душ и долго обливалась водой. После душа стало легче. Вода придала сил. Вышла из ванной и прошла к шифоньеру, сняла с вешалки вещи, о которых уже успела забыть. Они пришли из прошлого, от которого она так упорно хотела спрятаться за бутылкой. И к которому она сейчас так безудержно стремилась. Нашла в белье на полке чистое полотенце и насухо вытерла волосы. Мягкие, они лоснились. Пусть без стрижки! Уложила, как смогла.

На стене два портрета. Муж и дочь. Они всегда тут висят. Как давно она их не видела. Около часа она просидела без движения. Думала. Что дальше? Сын… В детдоме… Страх! Одна! Скорей на люди! Она встала и вышла из квартиры. Закрыла двери на ключ. Она шла к сыну. За долгое время – шла трезвой. Она уже решила. Она шла с обещанием, что больше не будет пить.

От этого её решения почему-то всё стало представляться совершенно по иному. Одежда, по которой даже соскучилась, как-то по родному облегала её тело. Мягкие, пахнут мылом, волосы. Улица. Не за водкой иду! Хвасталась она ей. Погода, паскудница, промозглит дождём, а на душе радость мандражит. Домой даже и возвращаться не хочется. Ветер пробирает! Скоро снег ляжет! Осень уж что-то затянулась. Тучи снеговые клубнями клубятся. Бьют колокола на горе. Зайду! Она свернула в сторону церкви. Денег нет… Подать бы нищенке… У ворот церкви сидела женщина в лохмотьях непонятного возраста с идиотским выражением лица. «Не от праздной жизни руку протягивает… Куда там, и на свечку нет… Просто постою…» – думала она. Вошла в храм. Как надо не знает. Сразу окрик услышала:

– Голову то прикрой! – прикрикнула на неё старушка.

Света посмотрела, куда ей указывала бабка, и увидела корзину, полную косынок. Подвязалась одной и сделала шаг в храм.

– Перекрестись сначала, – ворчала опять старушка. – Потом заходи.

Света неумело перекрестилась и прошла по храму.

Справа увидела лавку. Она присела на неё и стала разглядывать прихожан. Пожилая женщина у иконостаса усердно крестилась, шептала молитву и беспрестанно кланялась низко-низко. Не каждый молодой так наклонится. «Жизнь согнёт ещё не так», – вдруг отчего-то подумалось ей. Вошла молодая девушка. Очень приятной внешности. Аккуратная. Благополучная. Светло от неё. Встреть её на улице, не подумаешь, что в её жизни есть нерешённые проблемы. И решать которые надо в церкви. Девушка сначала прошла к свечной лавке, купила свечу и пересекла весь зал к иконе святой богородицы. Немножко постояла, совсем недолго, перекрестилась и ушла. Свете показалось, что девушка пришла, сделала что-то для себя очень привычное, но обязательное, что-то как поесть, попить, и дальше шла по своим делам. В тени за колонной стояла другая скамья, на ней сидел мужчина. Изначально она его и не приметила, с улицы сразу в тени помещения глаза не видели. Теперь свыклись, и она его рассмотрела. Внешне он недалёк был от Светы. Такой же помятый и замученный ежедневным похмельем. Позднее он встал и, не замечая её, вышел из церкви. Света вспомнила его. Несколько дней тому назад он был в её квартире. Пришла одна знакомая, он был с ней, принесли водку, им негде было её выпить, и Света их пустила. Тогда она сильно болела и они опохмелили её. Сейчас он её и не узнал. В дверях появился другой мужчина лет сорока, скоро поставил свечу за упокой и так же быстро удалился. Бабка с внучатами. Три сорванца поначалу шалили, для них приход в церковь пока представлялся вроде экскурсии, но их мигом приструнили посторонние, угрожая пальцем. Посетителей было не много, но кто-то постоянно входил, был недолго и выходил. Редко получалось так, что в церкви никого нет. Бабка, которая на неё прикрикнула при входе, ходила от иконы к иконе и выколупывала огарки сгоревших свеч из подсвечников. Она освобождала место в подсвечнике для других прихожан. Устав, бабка притомлено присела на дальнем краю скамьи, где сидела и Света – перевести дух. Годы ей диктовали своё.