Текст книги "Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей"

Автор книги: Игорь Зудов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Распорядилась... судьба

...Если бы не моя семья. Пока я безуспешно старался справиться с последствиями операции, моя жена и сыновья не сидели сложа руки. Они подняли на ноги всех друзей и моих бывших коллег по работе. Им удалось добиться, чтобы дальнейшее лечение проводилось под контролем специалистов вышестоящей инстанции. Приехавшая по их поручению комиссия оценила мое положение как критическое. Шансов выжить оставалось ничтожно мало.

За несколько часов до прибытия комиссии меня перевели в третью по счету реанимацию. Здесь тоже занимались наиболее тяжелыми случаями, но в отличие от предыдущей палаты не пускали все на самотек. Если имелась хоть малейшая надежда на выживание, врачи старались поставить пациента на ноги. Отделение служило как бы парадным фасадом больницы. Им гордились. Даже чисто внешне все выглядело вполне благопристойно.

Как только моя кровать оказалась около аппарата искусственного дыхания, к которому меня «приковали» на долгие и страшные 12 дней, мною стали немедленно заниматься. Наконец-то пригодилась трубка для искусственного питания, и мне начали давать какие-то жидкие смеси, обеспечивавшие прилив энергии в организме. Но все же истощение оказалось настолько сильным, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни повернуться самостоятельно со спины на бок.

Персонал, готовившийся к приезду комиссии, переворачивал меня как бревно, меняя белье, матрас и другие больничные аксессуары. Их раздражало, что я не могу сохранять равновесие, когда меня переворачивали на бок, не способен удержать поднятую руку или ногу. Ни сострадания, ни жалости – лишь раздражение из-за необходимости повторять одно и то же действие многократно.

Как мне потом рассказывали медсестры, с которыми удалось установить нормальные человеческие отношения, раздражение возникало из-за бессмысленности той работы, которую их обязали делать для безнадежного, с их точки зрения, больного. Опыт и повседневная практика убеждали, что не стоит таких трудов пациент, дни, а скорее часы которого сочтены.

Честно говоря, вспоминая все это сейчас, понимаю и не осуждаю их. Не обижался на медиков и пребывая в абсолютно беспомощном состоянии. У меня просто не было сил для волнений и обид. Получив упомянутый «допинг» я мог кивать головой в ответ на вопросы членов комиссии. Не помню, о чем они меня спрашивали. В ту минуту я не понимал, зачем они пришли. Меня больше волновал вопрос, за что ухватиться, чтобы остановить падение по туннелю все дальше и дальше вниз.

Кстати, мои впечатления совпали с ощущениями женщины-врача, пережившей клиническую смерть. Вначале она подробно расспросила меня о том, что видел я, и только после этого подтвердила почти стопроцентное совпадение виденных нами картин. И если раньше я сомневался, являлся ли туннель предвестником смерти, то после беседы с ней мои сомнения окончательно развеялись.

Новый лечащий врач поначалу приняла меня в штыки. Она утверждала, что не любит «блатников». Видимо, сама себе казалась борцом за справедливость. Только какую справедливость она отстаивала? Возможность с целью вымогательства средств у родственников доводить людей до такого состояния, вывести из которого, как в моем случае, стало под силу лишь целой бригаде светил московской медицины. Так можно ли оправдать то, что их силы и знания отвлекаются на исправление заведомо преступных деяний?

Кроме того, предвзятое отношение доктора на первом этапе лечения – прямое нарушение Женевской декларации Всемирной медицинской ассоциации, фундаментальный принцип которой гласит: «Заботиться прежде всего о здоровье моего пациента». Но в нашей стране юридические и моральные законы применяются только тогда, когда это нужно или выгодно властям предержащим.

Моя семья отстаивала конституционное право на медицинскую помощь гражданину России. Другое дело, что добиться успеха моим родным удалось, только обращаясь в высокие инстанции. Так какое же отношение это имеет к блату, когда добиваешься положенного по закону, в то время как люди в белых халатах лишают тебя законного права, руководствуясь корыстными побуждениями?

У нас везде кивают на бедность и дефицит медоборудования, лекарств, но когда появляется «рука сверху» – находится все. В больницах давно сложился теневой рынок перераспределения, продажи, обмена лекарств, услуг, оборудования и т. п. Масштабы явления затмевают достижения известного героя Ильфа и Петрова, которому «Бог послал».

Купленный втридорога на деньги налогоплательщиков через какое-нибудь ООО аппарат, после того как на нем прилично «заработал» главный врач, не всегда попадает в кабинет поликлиники. Путь его к больному лежит через «платные услуги», через кабинет заведующего, главного специалиста, где пациенту выставят счет.

Не брезгуют даже мелочью. В одной из московских больниц по распоряжению главврача корм для его дачных волкодавов вывозили прямо с пищеблока. Это были отнюдь не отходы. «Элитные» псы в отличие от больных должны получать качественную пищу.

После приезда комиссии в больницу я на день-два привлек всеобщее внимание. Редкий служитель медицины, заходя в палату, не подходил к моей кровати. Спешу успокоить ревнителей равноправия – не один я выступал в роли больничной «суперстар». Еще больший приток любопытных вызвал поступивший несколько позднее криминальный «авторитет». С той лишь разницей, что его, в отличие от меня, положили в элитное отделение реанимации немедленно.

Врачи по зову сердца

Среди просто любопытных оказывались и подлинно сопереживающие люди, как, например, пожилой доктор, работавший в больнице консультантом. Не утративший сострадания за длительную врачебную практику, он не только заинтересовался моим случаем, но и предложил оригинальную схему лечения. Он провел у моей кровати всю ночь, вселял в меня надежду на выздоровление, не стесняясь, молился, а главное, не покинул меня даже тогда, когда предложенная им схема лечения была отвергнута.

Встреча с ним стала новой удачей в череде мрачных событий, сопровождавших послеоперационный период. Скорее всего, именно он заложил в мое подсознание установку на выздоровление.

И даже когда мозг отказывался вести борьбу, сдаваясь под напором неблагоприятных обстоятельств, где-то там, внутри, происходило что-то неведомое, не поддающееся пониманию. В этом пограничном состоянии между жизнью и смертью, когда я терял сознание, таинственное и неведомое нечто продолжало сопротивляться наступлению смерти.

Сомневаюсь, что описанный феномен понятен докторам. Иначе они не обозначили бы его в выписке из истории болезни как психоз. Интересно, как можно определить психоз у человека, который не может сказать ни слова, да к тому же руки и ноги которого крепко привязаны к кровати?

Разрезанный почти от одного уха до другого, я, естественно, не мог не реагировать на болевые ощущения от зашитой, но чудовищной раны. Видимо, подобная реакция и воспринималась как психоз, и тогда удобно было успокоительными уколами добиться, чтобы больной вообще не шевелился и не подавал признаков жизни. После этого к нему можно и не подходить.

Возможно, я слегка утрирую, но на такие мысли натолкнули наблюдения за одним из моих соседей, находившимся несколько дней без сознания после операции. Любой его стон, любое движение почему-то сильно раздражали дежурных медсестер. Да, вид у него был довольно непривлекательный, но не могло же это вызывать негативную реакцию из смены в смену. Всем хотелось как следует успокоить пациента, чтобы реже подходить к нему. Так легче, так привычнее. «Психоз» и, как следствие, лошадиная доза седативных средств. Отличный выход! Спокоен пациент, спокоен и врач. Идет лечение.

Хотел бы я посмотреть на реакцию штангиста, если бы перед решающей попыткой, когда требуется полное напряжение всех физических и нравственных сил, ему предложили бы успокоительное лекарство. А ведь в таких случаях состояние спортсмена действительно напоминает психоз.

Бесконечно благодарен Человеку, всю ночь просидевшему около моего изголовья, неравнодушного к чужим страданиям. Даже теперь, когда страшные дни уходят все дальше и дальше, я вряд ли в полной мере могу оценить подвиг врача, отдавшего для спасения моей жизни много нравственных сил.

Казалось бы, за долгие годы профессиональной практики он должен был привыкнуть к страданиям обреченных. Но какая-то искра, так и хочется назвать ее Божьей, проскочившая между ним и почти безжизненным пациентом, заставила его остановиться около моей кровати, ощутить практически неосязаемую способность к борьбе за жизнь в моем организме и попытаться реализовать ее на практике.

Подобно талантливому музыканту, способному извлечь из инструмента такие звуки, которые не подвластны его собратьям по искусству, так и врач по призванию, по зову сердца, видимо, лучше всех современных приборов может ощутить едва уловимые сигналы, идущие от больного.

Недаром великий Авиценна еще тысячу лет назад говорил: «А органы и их полезные функции врач должен познавать при помощи внешних чувств и анатомии».

Еще раз напомню, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог говорить, постоянно терял сознание. И все-таки чудо-доктор остановился около меня. Тогда для него перестали существовать рамки рабочего дня, конфликт с моим лечащим врачом, вся земная суета, которой часто заполнено наше якобы кипучее существование.

Каким же нужно быть человеком, чтобы за долгую жизнь не растерять сострадания к своим пациентам, в то время как многие его коллеги в больнице становятся циничными, жестокими, не способными не только сострадать, но и проявлять обычную человеческую жалость.

Конечно, таким докторам, как мой ночной спаситель, работать очень трудно, поскольку они отдают пациенту частичку своей души, а может быть, и здоровья. Но как же повезло тому, на чьем жизненном пути встречается Врач с большой буквы, Врач от Бога. И начинаешь верить и понимать, что он и есть проводник промысла Божьего.

Именно он способен совершить невозможное, чудо, как сказали бы раньше, именно его психологическое воздействие послужило основой моего выздоровления.

Заметьте, при одинаковых атрибутах профессиональной квалификации лишь таким специалистам удается осваивать искусство врачевания. Там, где у обычного доктора опускаются руки, для них открывается обширное поле деятельности. И вопреки прогнозам, предсказаниям, пессимизму окружающих они добиваются успеха.

Где же найти слова, чтобы полнее выразить благодарность настоящим чудотворцам? Лишь человеческая память и вызванное ею поклонение могут быть достойной наградой им!

Противостояние врача и пациента

Лечащий врач потратила на подготовку лекарственной смеси для меня часа два. Тем не менее, заручившись поддержкой молодых коллег, она добилась от главного врача отмены предложенного опытным специалистом метода лечения.

Конечно, главврачу не нужен конфликт, да еще когда с протестом выступает целая группа докторов. И понять его можно, особенно когда он пытается уладить разногласия. Но и хорошего специалиста жалко, когда тот из профессиональной гордости подает заявление об уходе. Целую ночь идут переговоры в надежде сгладить конфликт, возникший на пустом месте. А главный пострадавший, как всегда, больной, в данном случае – я.

Противостояние врача и пациента антигуманно по своей природе. Они изначально находятся в разных весовых категориях. Даже на ринге останавливают бой, как только один из боксеров рухнет на пол. Таким правом обладает рефери. В больнице подобных защитников пострадавших нет. И если антипатия проявляется по отношению к больному в том состоянии, в каком находился в элитной реанимации я, – это вообще не укладывается в голове. Вопреки пословице – это уж не битье, а просто-напросто добивание лежачего. Оправдать его нельзя никакими эмоциями.

Говорят, перед лицом смерти другого человека не только обычные люди, но и закоренелые преступники испытывают сострадание и пытаются скрасить последние дни и часы умирающего. Больные вправе ожидать такого же поведения и от представителя медицины. И если он безразличен даже в экстремальных ситуациях, если чувство жалости полностью атрофировалось, можно смело говорить о полном несоответствии подобного специалиста занимаемой должности.

Негативное отношение лечащего врача ударило по мне рикошетом. Сказались их старые нелады с доктором, который так поддержал меня на самом трудном этапе болезни. Их застарелый конфликт с новой силой разгорелся у моей постели. Он-то и стал причиной развернувшихся баталий. А ведь это прямое нарушение клятвы Гиппократа, которая гласит: «К своим коллегам я буду относиться как к братьям». Но судя по этому и другим эпизодам, священная клятва – не указ для части российских эскулапов.

Неизвестно, как развивалась бы ситуация дальше, если бы все назначения лекарств и процедур не проводились консилиумом в расширенном составе. И лечащему врачу в критический период приходилось лишь выполнять коллективные рекомендации.

В дальнейшем нам удалось установить нормальные отношения, и расстались мы достаточно тепло. Но убежден, что мое выздоровление могло бы произойти гораздо раньше и легче. Ведь большинство элементов предложенной консультантом схемы были использованы в моем лечении, только не комплексно, а фрагментарно, что снизило их эффективность.

От жизни – к смерти и обратно

Возрождение к жизни проходило отнюдь не по классическим образцам, когда больной после кризиса идет семимильными шагами на поправку. Процесс выздоровления был больше похож на борьбу корабля с сильным штормом. Вот волна поднимает вас на вершину – и кажется, что самое трудное позади. И тут же стремительное падение вниз, когда все внутри холодеет и обрывается, в том числе и желание вновь подняться наверх.

Кризис растянулся на долгие восемь дней. В это время консилиумы проводились даже в четыре-пять часов утра. Лица врачей и их силуэты сквозь ускользающее сознание воспринимались как привидения. Жизнь моя трепетала, словно горящая на ветру свеча. Каждый новый день то приносил надежду, то повергал в отчаяние. Врачи не понимали, почему, несмотря на воздействие сильнейших лекарств, организм вдруг переставал сопротивляться и жизнь угасала.

Очень часто в ответ на вопросы родственников о моем самочувствии звучало: «Поищем, есть ли он еще в списке живых». В официальных сводках для контролирующей инстанции с высокой долей вероятности прогнозировались неблагоприятные последствия болезни. Как стало известно позже, дважды убедительно предсказывался летальный исход.

Окруженный с двух сторон капельницами, с помощью которых в меня ежедневно вливали около 3 литров лекарств, с трубкой в горле для искусственного вентилирования легких или, проще говоря, для искусственного дыхания, облепленный датчиками для снятия кардиограммы, я представлял почти недоступный объект для приходящих ко мне специалистов. Кивки головой, обозначавшие «да» или «нет», не давали возможности в полной мере оценить, как я реагирую на то или иное лекарство, как идет процесс выздоровления и идет ли он вообще.

Нередко в эту вторую неделю моего пребывания в реанимации я впадал в бессознательное состояние, и тогда моя жизнь в буквальном смысле оказывалась в руках младшего медицинского персонала. Пытаясь понять, почему же мне посчастливилось попасть в те 17 %, которые выживают после подобных операций, прихожу к выводу, что в значительной степени это заслуга медсестер, нянечек и санитарок. Не умаляя роли квалифицированных врачей и новейших лекарств, хочу воздать им должное. Ведь мы так часто и так несправедливо забываем о них едва ли не на следующий день после выписки.

Сестры милосердия

Нынешние «сестрички» далеко ушли от киношного образа сердобольной, терпеливой, бросающейся на помощь по первому зову раненого или больного. И не мудрено. Работать во имя идеи, когда вся страна борется за выживание, за победу – это одно. Даже и тогда далеко не все проходили тест на порядочность.

Сегодня труд медсестер в отделениях реанимации при нищенской его оплате превратился в настоящий кошмар. Еще и потому, что наряду с действительно тяжелыми больными, поступающими после сложнейших операций, сюда привозят пьяных дебоширов, получивших какую-либо травму. Как непосредственный свидетель разыгрывающихся при этом сцен, не могу осудить ни одну из медсестер за то, что им приходилось приводить в чувство подобных «пациентов» с применением ненормативной лексики и даже с помощью рукоприкладства. Как говорится, долг платежом красен.

Мы справедливо говорим много блестящих слов в адрес врачей, творящих чудеса в операционных, клиниках и больницах. Они совершают уникальные операции для спасения жизни в, казалось бы, безнадежных ситуациях.

Но воздаем ли должное тем, кто выхаживает пациентов после операций? Много ли слышим и произносим благодарных слов в адрес тех, кто выполняет поистине грязную работу по уходу за тяжело больными? Легко ли перестелить постель девяностокилограммовому человеку, если он или она не в состоянии даже перевернуться на бок? А ведь бывают пациенты и потяжелее. Между тем медсестры это делают виртуозно и притом ежедневно, а в случае необходимости – по несколько раз в день.

Да, они не ангелы. Много, слишком много среди них таких, о которых я рассказывал раньше. Но встречаются и подлинные профессионалы, преданные делу, несмотря на низкую зарплату, на трудную, часто неблагодарную работу. Именно им многие больные, в том числе и я, обязаны своим выздоровлением. Если с пациентом случается что-либо серьезное, они немедленно оказывают квалифицированную помощь. За 23 дня, проведенных мною в реанимации, я наблюдал лишь редкие случаи, когда медсестры вызывали врачей на подмогу, да и то в основном для подтверждения правильности своих действий.

Главный мой совет возможным пациентам – устанавливайте контакт с медсестрами. Сестрами милосердия называли их раньше. Вот и пытайтесь достучаться до того доброго, что есть в каждом человеке. Даже беспомощные попытки повернуться самому при смене белья, благодарность, выраженная взглядом или прикосновением к руке медсестры, вызывала ответную реакцию и стремление облегчить страдания больного. А насколько это важно, видно из следующего примера.

Трагедия ни в чем не повинного человека

В стремлении поддержать мои силы лечащий врач начинала рабочий день с организации искусственного питания. Пища вводилась мне через трубку прямо в желудок. Питанием служила жидкая смесь, включающая фрагменты кукурузы, которую полагалось вводить в течение светового дня, поскольку скорость поступления была чрезвычайно мала. То ли из-за присутствия кукурузы, то ли по каким-то другим причинам, но уже через два-три часа после начала процедуры у меня начинался сильный кашель и питание приходилось прекращать.

Нужно ли говорить, как изматывали меня эти приступы, когда даже трубка для дыхания выскакивала из своего гнезда, и сестрам приходилось ставить ее на место. Как только кашель проходил, питание вновь возобновлялось – до тех пор, пока... лечащий врач находилась в отделении.

Но стоило ей надолго исчезнуть, и по моей просьбе питание сразу же отключали. По мнению практически всех наблюдавших меня сестер, польза от него и последующие осложнения были несопоставимы. Ведь они-то, в отличие от врачей, возились со мной круглые сутки. И если кто-то из медсестер в редких случаях все-таки не отключал питание до вечера, бессонная ночь, сопровождаемая мучениями, была гарантирована.

Как правило, квалификация медсестер в реанимации очень высока. Установить одну-две капельницы, а в моем случае и все четыре, – для них обычное дело. Но на пути обретения ценных навыков случались и трагические ситуации.

Уже идя на поправку, я стал свидетелем неудачного обучения. Молоденькая стажерка, пытаясь поставить капельницу моему довольно молодому соседу, вместо вены попала ему в артерию. Наблюдавший за практиканткой врач сразу заметил это, поскольку шприц буквально выталкивался напором крови, и прекратил проведение процедуры. Но, видимо, артерия была повреждена довольно сильно, а кровотечение не сумели остановить надлежащим образом.

Дело происходило поздним вечером, сосед мой был пациентом беспокойным. То он требовал, чтобы ему разрешили встать с постели, то собирался прогуляться по палате, хотя в реанимации это запрещено, то спорил с медсестрами. Поэтому на его стоны и призывы о помощи те реагировали через раз. Как назло, ближе к ночи обнаружилась какая-то ошибка в выдаче лекарств строгой отчетности, и все сестры были заняты проверкой записей в журналах учета выдачи медикаментов.

Я видел, как под кроватью соседа медленно, но неуклонно увеличивалась кровавая лужица, но на мою поднятую руку – а только так я мог обратить на себя внимание, – в этот раз тоже никто не реагировал.

В результате нелепого стечения целого ряда обстоятельств все завершилось трагически. К утру сорокадевятилетнего, сравнительно здорового человека не стало.

До сих пор испытываю угрызения совести за случившееся, хотя в тех условиях сделал все, что мог. Уверен, будь рядом близкий человек, подобной трагедии не произошло бы. К сожалению, случай этот, как, впрочем, и многие другие, не стал предметом серьезного разбора, никто не был наказан. Рядовое событие.

Такова плата за сохранение тюремного режима в отделениях реанимации, отмены которого общество, по моему мнению, должно настойчиво добиваться.