Текст книги "Изменяя прошлое (СИ)"

Автор книги: Игорь Журавлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7

На этот раз мы сидели втроем, Нечай добавился. Надыбал где-то водки, я сразу, как очухался, стакан заглотил. В гробу я видел такие путешествия во времени! Так перед глазами и стояла эта сцена: умирающая Лариса у меня на коленях, а я вою от горя на всю улицу.

Нечай с Сурком остатки водки разлили и молча выпили. Видя мое настроение, спрашивать пока ни о чем не решались. А я даже не удивился тому, что непьющий вроде бы Сурок, от водки не отказался. Думаю, так на него мой рассказ подействовал. Я курил, молчал и «вспоминал» свое новое прошлое. В общем, нет у меня больше сына, и никогда не было, как и нашей с Ларисой свадьбы и совместной жизни. А в остальном все очень похоже. Мотоциклист тот роковой выжил, собака, живучий оказался, даже не пострадал особо. Башку я ему, конечно, пробил в двух местах, и тяжелое сотрясение мозга обеспечил, а в остальном – так, синяки да ссадины. Конечно, это считается по закону умышленным причинением тяжкого вреда здоровью, но, учитывая то, что я был несовершеннолетним, находился в состоянии сильного душевного волнения, и то, что сам потерпевший насмерть сбил Ларису, по статье 109 УК РСФСР дали мне все те же два года условно. Похоже, эта условная двушка прилепилась ко мне намертво, никак от нее не отвертеться. И есть странное ощущение, что именно в ней все дело. Если мне каким-то образом избавиться от нее, не получить этот условный срок тогда, летом 1979-го, то и все остальное в жизни наладится. Может, и не так, конечно, но очень похоже, не зря же она липнет ко мне как банный лист к голой жопе, что-то это должно значить, очень уж явный намек! Если, конечно, я сам себя не накручиваю.

Было огромное желание прямо сейчас рвануть назад и все исправить, сделать так, чтобы Лариса осталась жива. Пусть даже как в первом моем жизненном варианте, когда мы просто расстались тем летом, пусть между нами ничего не случится, главное, чтобы она жила. Но, как ни странно в этом признаваться, я боялся. Я уже реально боялся что-то делать, чтобы, не дай Бог, в результате не вышло еще хуже. Хотя, с другой стороны, что может быть хуже гибели любимого человека, умершего на твоих руках?

Однако я понимал также и то, что это во мне отголоски моего молодого «я» сейчас бесятся. Я сегодняшний, умудренный годами, видевший много смертей, хоронивший родителей и друзей, знал, что – да, умирать неприятно, но люди вообще смертны, мы все когда-то умрем. Вот если б кто-то жил и не умирал, то это было бы странно, это была бы сенсация, а то, что люди постоянно умирают тем или иным способом – это как раз вполне себе нормально. А Лариса еще и умерла не самым худшим образом – быстро и почти не мучаясь, получается, уже сорок пять лет назад. Так что, спешить некуда. И кто его знает, как все было, если бы она прожила долго? Передо мной был пример моей матери, которой выпала долгая жизнь, но последние лет двадцать она так сильно страдала от болезней, что назвать это нормальной жизнью язык не поворачивался. Я бы не хотел для себя чего-то подобного, не гораздо ли лучше умереть молодым и здоровым, испытав перед смертью сладость любви, уйти на пике, в общем – так, как это случилось с Ларисой? Разве имеет хоть какое-то значение, сколько ты прожил, не гораздо ли важнее как? Или это водка сейчас мне так мозги путает? Хотя я так всегда считал.

– Пастор, хорош уже молчать! – первым не выдержал, конечно, Нечай. – Что хоть случилось-то, расскажи!

Я сначала удивился его вопросу, а потом вспомнил, что просто сказал им, что опять ничего не вышла, и Лариса умерла на моих руках. Ну, я и изложил им, как все было более подробно, а потом уставился на Сурка, поскольку заметил, что он о чем-то очень крепко задумался.

– Коля, – позвал я. – Вижу, у тебя появилась какая-то идея? Ты скажи лучше, не томи, не в том я сейчас настроении.

Тот задумчиво кивнул и ответил:

– Да не то чтобы прям идея, но мыслишка одна вертится в голове, только я никак ее поймать не могу. Найдется что пыхнуть? Мне травка думать помогает, а, Пастор?

Я не сводил с него глаз, пытаясь решить для себя, действительно у него есть какая идея или он так на анашу подсел, что теперь будет выпрашивать у меня ее под любым предлогом? Так и не придя ни к какому выводу, я все же попросил Нечая сгонять к положенцу, и со всем уважением попросить косячок, если есть такая возможность.

– Скажи там…, – я задумался. – Ну, в общем, сам придумай чё–нить, не дурак.

– Ладно, – Нечай встал, хотя было видно, что поручение ему не нравится. Но куда он денется уже теперь-то, когда перед ним самим замаячила возможность что-то изменить в своем прошлом? Вот, интересно только, что именно он хочет сделать? Зная Нечая, были у меня некоторые опасения на этот счет.

В общем, пыхнули мы на троих, травка оказалась забористой, поболтали еще, чайком догнались, а потом Сурок забрал прибор и, сказав, что ему надо немного покопаться в настройках, вышел из отсека. Вот на хера я его отпустил, совсем ума, что ли, нет? Но случившее со мной в прошлом еще не отпускало, а водка и травка расслабили мозги и я, включив на плеере альбом Pink Floyd 1973 года «Обратная сторона Луны», воткнул наушники и завалился на шконку. С ранней юности любил я эту группу, а уж под травку послушать их музыку – это вообще самое то! И, в общем, просрал я Сурка вместе с аппаратом, менты его прямо в локалке повязали, когда он в приборе ковырялся, даже не заметив, когда они подошли. Он вообще, когда своей наукой увлечен, никого и ничего вокруг не видит.

***

Только эта весть до меня дошла, как я сразу подхватился. Действовать нужно было быстро, пока менты не прочухали, что именно им попало в руки. Теоретически, понять не должны, телефон как телефон, не самый новый и далеко не самый дорогой «Honor» с небольшой царапиной с краю дисплея. По нему даже звонить можно или в сеть выходить, просто дополнительно на нем стоит та самая программка, занимающая около двух гигов памяти и спрятанная так, что, не зная, сразу и не доберешься. А если и доберешься, там ведь на ней не написано, что это такое, как понять? Но опасность есть всегда, если уж что менты зашмонали, так просто они не вернут, даже если не поймут ничего, то с чего бы им запрещенную вещь возвращать? Скорее, отдадут режимнику[1] или куму, а это уже, считай, капец, особенно если к куму попадет. Тот крученый, гад, просто так не отдаст ни за что, у него все баш на баш. А какой баш может быть у кума? Ясно же, что попытается вербануть, чтобы на своих стучал, а не согласишься, хрен тебе, а не машина времени, даже если он посчитает ее обычным смартфоном. Просто из принципа не отдаст, лучше на твоих глазах каблуком раздавит. Тот еще козлина! Так что мне сейчас главное – успеть, и еще очень надо, чтобы хоть чуть-чуть повезло и дежурный по зоне, если ему уже отдали прибор, оказался не из самых упертых. И это меня бесило, что все сейчас от случая зависит, все на волоске висит, а я не могу ничего контролировать!

В общем, через пару минут, прихватив все деньги, что лежали у меня в заначке, я уже стоял перед воротами локалки, буквально за шиворот притащив вместе с собой главного отрядного шныря. Пока тот возился с ключами, не попав с первого раза, я еле удержался от того, чтобы не засветить ему промеж рогов. Блин, это плохо, что я на таком нервяке, надо бы как-то успокоиться. Менты не должны понять, насколько для меня важен тот телефончик, думал я, жуя сразу три подушечки «Orbit» с ментолом, чтобы запах выпитой водки отбить.

Едва калитка со скрипом открылась, как я рванул быстрым шагом к дежурке, что располагалась метрах в двухстах от нашего барака, в двухэтажном здании белого кирпича на втором этаже, нависая над зоной большой будкой с панорамными окнами. Это чтобы, значит, ментам все видно было сверху, что происходит на вверенной им территории. Прилично так запыхавшись (не мальчик уже далеко), я, наконец, поднялся по лестнице на второй этаж и осторожно заглянул в приоткрытую дверь дежурки.

Первым я увидел Сурка, стоящего в окружении четверки ментов и что-то там канючившего. Я сразу понял, что это он телефон просит назад, а те ржут, как кони. За столом сидел ДПНК майор Бебуришвили и что-то писал, похоже, заполнял протокол задержания и изъятия, не зря же наша машина времени в образе китайского телефона прямо перед ним лежала. Эх, опоздал малехо, с прапорами легче было бы договориться, да и дешевле. Хотя и этот грузин не должен ломаться, хоть в чем-то повезло.

– Гражданин начальник, – позвал я его.

– О, Пастор нарисовался! – обернулся один из молодых прапоров-контролеров, а грузин, сука, даже голову не поднял. – Никак дружка своего выручать прилетел?

Менты заржали нехитрой подначке: типа, кто у нас на зоне летает?

– Ты за базаром следи, – зло огрызнулся я. – Как бы самому не взлететь ненароком, всякое случится может, осторожней ходи по зоне.

– Да ты чё, Пастор, – немного приссал тот, – это же шутка.

Я отвечать ему ничего не стал, не хватало мне еще с ментами спорить, только улыбнулся нагло – типа, я ж тоже пошутил (не время права качать), и уже громче, чтобы грузин перестал делать вид, что ничего не слышит:

– Гражданин майор, можно вас на минутку, разговор очень важный и очень срочный есть!

Знаю я этого Автандила давно, еще старшим лейтенантом когда он был, – жадный, сука, но зато с ним можно попробовать договориться, до кума ему далеко. Он поднял голову и посмотрел на меня, потом на лежавший перед ним телефон, опять на меня (почуял, гаденыш, запах денег, сразу все просек). А потом, не торопясь, встал, положил телефон в карман кителя и вышел ко мне в коридор. И это был очень хороший знак – то, что он прибор прихватил.

– Дружка твоего не отпущу, даже не проси, – сразу отрезал он.

– А чё так? – поинтересовался я, не желая сразу же акцентировать его внимание на телефоне, чтобы он не понял, что именно для меня важно. – Нахера он тебе нужен, Автандил?

– Он с контролерами пререкался и вообще, мне для отчета надо. Суток пять дам, меньше не могу. Зато могу дать пятнадцать, – с намеком повел большим носом майор Бебуришвили.

– Что–почем? – вздохнув, спросил я, не спеша переходить к главной цели визита.

– А то ты расценки не знаешь! – сделал вид, что удивился Автандил. – Сутки – штука.

И тут же добавил:

– Телефон не отдам, даже не проси.

Но я уже знал, что отдаст, не зря же он его с собой прихватил, мог бы и на столе оставить, никто бы не тронул.

– Телефон мне дорог как память, начальник, – понизил голос я. – Дам за него пять рублей.

– Сколько? – сделал вид, что удивился дежурный.

– Ты же видел его, начальник, – пожал я плечами. – Он больше не стоит, еще столько добавить и можно новый взять такой же.

– Десять! – отрезал он.

Я подумал и сделал другое предложение:

– Хорошо, десять, но за всё: за телефон и за сутки для Сурка.

Майор еще носом поводил, потом достал из кармана телефон, покрутил его между пальцев, глянул со всех сторон (знал бы он, что держит в руках!), вздохнул, словно от себя отрывал и согласился:

– Ладно, бабки гони!

Я в кармане отделил рукой две пятитысячные и, оглянувшись, протянул ему. Тот тоже оглянулся, и деньги сменили хозяина, а машина времени перекочевала в мой карман.

Разошлись мы молча, не руку же менту жать? Просто провернули незаконную коммерческую сделку. Обычное дело, с одной стороны. С другой стороны, будь на моем месте кто-то другой и попробуй провернуть то же самое, скорее всего, его бы быстро обшмонали, деньги отобрали, а самого вместе с Сурком на кичу отвели отдыхать. Но зачем дежурному по зоне на пустом месте ссориться со смотрящим за отрядом, про которого он точно знает, что тот не стукач? В моей власти смену ему подпортить, хотя, конечно, ничего особенного я не смогу, но на выговор его поставить – легко, если бы, например, мой отряд отказался на вечернюю поверку выходить… недолго, минут десяти хватит, чтобы они забегали. А утром ему пришлось бы перед хозяином оправдываться. Может, и не было бы ему ничего, но зачем настроение хозяину портить с утра, когда тот на службу приедет?

Здесь же все тихо и мирно получилось, да плюс к этому денежка, какая-никакая в кармане завелась, цветы бабе купит, например, он же известный бабник. В общем, всем хорошо, а то, что Сурок на кичу отъехал на пять суток, так сам виноват. Будет, кстати, мне должен, что отъехал на пять, а не на пятнадцать. Уж я ему все в красках обрисую, как его самого и прибор наш спасал.

И я спустился на улицу, не видя, конечно, как майор Бебуришвили, вернувшись в дежурку, тщательно порвал старый рапорт и кинул его в урну, взял новый бланк. Менты, контролеры его смены, переглянулись между собой со смыслом: мол, надо было сразу к Пастору подойти, как Сурка взяли, сейчас бы сами при деньгах были. Но что сделано, то сделано, назад не вернешь, учитывая, что машину времени я у них забрал.

Только на улицу вышел и на тебе, мимо Калач рулит, шавка Соболя, обязательно донесет, что я из дежурки вышел, а зачем честному каторжанину в дежурку ходить?

Мы поручкались.

– Как сам, Пастор? – Калач глянул мне за спину. – Чё, менты дергали?

– Да не, – спокойно ответил я. – сам ходил, люблю с ментами посидеть, побазарить за жизнь. А ты, с какой целью интересуешься?

– Я-то? – Калач улыбнулся. – Да мало ли, думаю, может, загребли тебя, помощь нужна.

– А-а-а-а, – протянул я. – Да не, мне не надо. Сурка взяли, ходил выкупать.

– Да ты что? – искренне удивился Калач. – За что же этого лоха прихватили?

– Было за что, – не стал углубляться я в подробности. – Ладно, давай, Соболю привет.

И мы разошлись.

***

Есть, в принципе, два варианта, если, конечно, принять теорию Сурка. Первый вариант, что этот июньский день не точка бифуркации, и поэтому в этот день изменить мою судьбу нельзя. Второй – это именно тот самый день, и именно поэтому так сложно всё изменить.

Но если допустить, что это не этот, тогда какой? В принципе, если хорошенько подумать и отложить эмоции, то эта судимость особо ничего не поменяла в моей жизни на то время. Почему же я тогда вообще решил, что с судимостью меня не возьмут в девятый класс, и поперся в это чертово училище? Как выяснилось позже, у меня, наоборот, появился очень неплохой рычаг давления на все это школьное начальство – детская комната милиции.

Тогда, не зная, что делать, я согласился на предложение отца отучиться год на киномеханика, было такое отделение в ПТУ в соседнем райцентре. Отца я понимал, он просто хотел убрать меня подальше, оторвать от нашей компании, и это, в принципе ему удалось. Меня приняли, но через месяц узнали о моей судимости и отчислили. Недолго думая, приехав домой, я пошел в детскую комнату милиции и сообщил о беспределе. И к моему удовольствию, женщина с погонами капитана, сидевшая там, тут же позвонила в училище, и при мне объяснила им, что они неправы, что отчислить они меня не могут по закону, особенно если я под надзором милиции. Положив трубку, она велела мне ехать обратно, пообещав, что больше меня не тронут. Так и вышло, начальству училища пришлось сделать вид, что ничего не было, и в результате я доучился. Кто сказал, что тоже самое не прокатило бы в школе? Сейчас я думаю, что еще как прокатило бы.

А через год как раз была амнистия после Олимпиады, и судимость с меня сняли. Она, конечно, всплыла потом, когда я второй раз попался, но до этого момента уже ни на что не влияла. А это значит, что я спокойно мог закончить десятилетку, получить среднее образование и попробовать поступить в ВУЗ, например. А это, в свою очередь, значит, что точка бифуркации может быть в другом месте.

Может быть, она как раз там, где я забрал документы из школы, решив не идти в девятый? Хм, надо обдумать. Если это так, то метнуться в прошлое надо подальше, еще до выпускных экзаменов восьмилетки? Плохо только, что экзамены я сдал так себе, половину на тройки. Я ведь, по сути, к ним и не готовился, уже где-то внутри себя решив, что уйду из школы. А за сутки как это исправить? Смогу ли я внушить себе что-то? Почему нет? Например, написав самому себе бумагу обо всем, что произойдет дальше, и наказав не совершать ошибок.

Это может прокатить, кстати. В любом случае попробовать стоит, вдруг и правда поможет? Вот только как быть с Ларисой? Отменит ли это мое изменение то, что произойдет (произошло?) дальше, или мне потребуется нырять еще раз, чтобы вообще с ней в тот день не встречаться? Надо будет обсудить все с Сурком. Или попробовать без него, прямо сейчас, я же помню, как он это делал? И я решительно зашагал в направлении отряда.

***

Николай Александрович Сурков, заслуженный физик, доктор наук, ценимый в научном сообществе не только родной страны, лежал сейчас на нарах в довольно просторной, по тюремным меркам, конечно, камере штрафного изолятора, рассчитанной на шесть человек. Три двухъярусных шконки, расположенные вдоль стен почти квадратной хаты, параша у двери за загородкой, окно с намордником[2], да большой стол с лавочками возле него посредине хаты – вот и вся обстановка камеры ШИЗО. Стандартный тюремный минимализм, уже привычный зека-первоходу с погонялом Сурок.

Сейчас их в хате было четверо, и зашедшему последним Николаю досталась верхняя шконка. Он без вопросов занял ту, что ближе к окну, все же, при открытой форточке какой-никакой свежий воздух сквозь решетки, стекло и намордник просачивался. Для него это было не западло, поскольку он хоть и считался правильным бродягой[3], да еще с Пастором кентовался, но все же человеком в системе был новым и заслуг перед братвой не имел. Братва в хате была уже знакомая, так или иначе, в одних тусовках уже пересекались. Спросили, что за что, стандартно матернули ментов-беспредельщиков, да и влился он в местную компанию.

– Может, в стиры перекинемся? – предложили.

– Не, не играю, – отказался Сурок.

– Да ты чё, Сурок, мы ж на просто так! – проверочка не помешает, как говорится.

– На просто так друг с другом играйте, – ухмыльнулся Николай, наученный Пастором, что «просто так» – это «жопа», забираясь на шконку. – А я посмотрю.

Посмеялись и оставили его в покое.

А Николаю и правда, было о чем подумать. Может быть, решил он, мне эти пять суток в ШИЗО сам Бог послал, чтобы все просчитать время появилось. А то Пастор его от себя не отпускал, Пастор вообще пассажир себе на уме, никогда не знаешь, чего от него ждать. Вроде бы и нормальный человек, и его пригрел, помог – реально помог, если бы не он жизнь в лагере могла и иначе сложиться. Не то чтобы Коля боялся чего-то, но явно у него не было бы сейчас хорошего спального места в специальном отсеке барака, который сейчас занимали они с Пастором и Нечаем. Не было бы такого хорошего питания, пришлось бы столовскую баланду со всеми хавать. Не было бы других ништяков, в виде той же травки. Пахал бы сейчас где-нибудь в «сапожке», подошвы к берцам клеил за копейки, кидаемые на ларек. Но самое главное, не было бы у него сейчас его прибора, с помощью которого он надеялся все изменить.

Впрочем, последнее не факт. Могла бы Наташа, наверное, пронести его на свиданку. Правда, там, говорят, шмонают здорово, но, он уверен, что сестра согласилась бы спрятать телефон там, где надо, все же не девочка уже, понимает всё. «Там» обычно не шмонают, если только по прямой наводке. Однако все это еще было бы вилами по воде писано, как бы все вышло, а с Пастором аппарат уже давно с ним и, что важно, он работает! Коля улыбнулся в стену, вот где бы он еще нашел добровольца для экспериментов, а тут сам напросился, да еще и практически потребовал! Конечно, он Пастору не сказал, что аппарат экспериментальный, ни разу не проверенный и, теоретически могло бы все что угодно случиться, включая и то, что реципиент мог просто сойти с ума при раздвоении матрицы сознания. Такой вариант не то что не исключался, он вообще был вероятным не меньше чем на пятьдесят процентов, если не на все семьдесят. И до сих пор, кстати, мог сработать каждый раз при любом включении программы, но теперь уже вероятность такого сбоя, конечно, уменьшилась до вполне допустимой нормы в десять процентов. Теперь он уже и сам был вполне готов к тому, чтобы попробовать все изменить для себя. Какое ему дело до судьбы этого Пастора, в конце концов? А тут еще и Нечай добавился! Ему самому надо как можно быстрее отсюда выбираться и продолжать заниматься любимой работой в нормальных человеческих условиях.

Сегодня он попытался это сделать, воспользовавшись тем, что Пастор был ошарашен очередным результатом погружения в свое прошлое и расслабился, накатив стакан водяры. Николай сразу понял, что настал его шанс, что-то там наплел про то, что ему надо подумать и разобраться с прибором, притупив бдительность осторожного волчары Пастора просьбой о косячке. И все бы вышло, он бы сегодня ушел и все изменил, он верил в это, может быть, даже получилось сделать так, чтобы и здесь прибор исчез, и о нем бы не вспомнили. Не факт, что вышло бы, но попробовать стоит. Но, блин, блин, блин! Надо же было так погрузиться в настройки, что не заметить даже, как менты вошли в локалку! Ну, как так-то, а? Не иначе все же косячок сыграл свою роль, перемудрил он с ним, сам расслабился непозволительно. И если бы не Пастор, то, считай, сидеть бы ему теперь до конца срока еще почти девять лет!

Да, он заметил, как позванный Пастором дежурный по зоне майор-грузин вышел, захватив с собой прибор, а вернулся точно уже без него, и старый протокол уничтожил. Ясно дело, Пастор выкупил аппарат, слава Богу!

Здесь зека Сурок задумался о том, что все же он Пастору многим обязан. Надо все же дать ему еще шанс, не такой уж он плохой человек. Хотя о чем это он? Да Пастор же не его выручает, он о самом себе заботится, он в этом деле лицо очень заинтересованное. Отшмонали бы прибор, и Пастору тоже ничего не светило бы!

А все же интересно, почему у этого старого зека все так получается, и он никак не может преодолеть, казалось бы, пустячное препятствие? Неужели это то, о чем он и думал: тот самый жизненный перекресток, на котором решается будущая судьба человека? Если это так, то, отсюда следует два вывода: первый – он, Николай Александрович Сурков – гений, он правильно настроил прибор так, чтобы тот точно выводил сразу на узловые моменты прошлого. А второй вывод в том, что, оказывается, если верно первое, то изменить свою судьбу совсем непросто, она каким-то образом сопротивляется этому изменению. Это очень интересно, это, прям, вызов ему как ученому! А значит, следует все обдумать и найти выход, лазейку, способную обмануть не время, нет – время это всего лишь условная и чисто теоретическая величина, а саму судьбу, которая уже сложилась, – изменить то, что уже произошло. Это задача как раз по нему, он такие любит! Так что эти пять суток совсем не лишние, он их потратит на поиск решения. Только бы Пастор там без него в прошлое не совался, хотя, если все так, как он думает, это все равно будет бесполезно. Возможно даже, что каждая следующая попытка будет хуже предыдущей.

То, что в прошлое сунется не Пастор, а Нечай, в голову Сурку ученому не пришло. Хотя, что это меняет в принципе?

[1] Начальник режимной части в исправительном учреждении.

[2] Намордник – козырек или просто приваренный лист железа с дырками (или без), на окне тюремной камеры с наружной стороны.

[3] Бродяга (тюр. жаргон) – живущий по понятиям, стремящийся к правильной арестантской жизни.

Братишки и сестренки, век воли не видать, лайки нужны до зарезу! А если ваще все по кайфу, то можно передачку мне кинуть в «Наградах». В общем, от души душевненько!