Текст книги "Бой за рингом"

Автор книги: Игорь Заседа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Два раза – не мало? – Яша во все глаза смотрел на учителя, точно задался цепью наперед понравиться ему и таким образом получить минимум шишек.

– Не реже, – твердо сказал Тэд. – Иначе трудно в течение короткого времени довести приемы до автоматизма. Но вам, предупреждаю, Сузуки-сан, доведется кое-что делать и дома.

– Согласен.

– Итак, когда вы...

Но тут обе двери одновременно распахнулись и в комнату славы ввалились сразу четверо, в намерениях которых трудно было ошибиться. Куда только делась приветливая подобострастность господина Яманаки! Это была глыба звериной злости и ненависти, покатившаяся на нас.

Я успел заметить, как оторопел Тэд. Лишь значительно позже догадался, что он раньше нас сообразил, в чем дело, ведь во время своих бегов он ежеминутно ждал разоблачения. И все же оказался не готовым к опасности...

Потому-то удар, нанесенный ему самим хозяином, застал врасплох – Тэд беззвучно сложился в пояснице и рухнул на пол. Следующей была бы очередь Сузуки – он ближе других находился к выходной двери, и один из двух, ворвавшихся через нее в комнату, пошел на удар. Но Такаси каким-то нечеловеческим прыжком преодолел метра три-четыре, отделявшие его от нападавшего, – он не напрасно предусмотрительно занял пост в углу, где на него нельзя было напасть неожиданно.

То, что произошло в следующие несколько секунд, как я не пытался позже восстановить события, так и осталось для меня загадкой. Я не могу даже с уверенностью сказать, чем бил Такаси своих соперников – руками, ногами или бодался на манер валенсийского быка, но только гнусная четверка – я их и разглядеть-то толком не успел! – во главе с хозяином уже корчилась на золотистом полу, обагряя его кровью.

– Быстрее отсюда! – закричал Такаси и толкнул к двери застывшего, как статуя, Сузуки.

– Нужно забрать Горта, они убьют его!

– Да! – выдохнул согласие Сузуки, и это было приказом для Такаси. Он легко, как пушинку, подхватил стонущего боксера, перекинул послушное тело через левое плечо и, пятясь, прикрывал наше отступление из зала славы.

Мы беспрепятственно выбрались на улицу. Секундным делом было уложить Тэда сзади. Я устроился рядом. Сузуки бросился на переднее сидение. Взревев всеми своими двумястами лошадиных сил, "тойота", совершив головокружительный разворот почти на месте, рванула так, что меня вжало в пружины.

Сколько мы кружили по улочкам и безымянным переулкам, не скажу. Высади меня тогда из машины, я вообще не сказал бы, в какой стороне находится Кобе. От резких бросков и поворотов у меня кружилась голова. До тошноты пахло свежей кровью – у Тэда был разбит подбородок, разорван нос.

– Перевязать они! – на ходу крикнул Такаси на ломаном английском, одной рукой протягивая мне портфельчик с аптечкой первой помощи.

Тэд уже очнулся, лежал молча и только кривился, когда я начал промокать его раны.

– Дайте я сам, – сказал он наконец и вырвал из моих рук пук ваты, обильно политой спиртом. Он решительно приложил вату к ранам, и боль буквально сотрясла его тело.

"Крепок, ничего не скажешь", – промелькнуло у меня.

Когда мы вылетели на автостраду и Такаси убедился, что погони за нами нет, он что-то сказал Сузуки, тот – ему, потом они оба помолчали и снова заговорили, перебивая друг друга. Впрочем, перебивал собеседника Сузуки водитель лишь изредка бросал отдельные слова, то ли соглашаясь, то ли возражая Яше. Я, естественно, не понимал, о чем речь, но догадывался по быстрым, бросаемым на меня и Тэда взглядам Сузуки, что говорят о нас.

– Что, Яша? – выбрал я паузу, чтобы вклиниться в спор.

– Нужно куда-то увезти его, и прежде всего к врачу...

– Не нужно никакого врача, – едва шевеля разбитыми губами, сказал Тэд. – В порт меня. У меня заказано место на теплоход до Рио...

– В порт? – растерялся Яша.

– Да, черт меня дернул с вами встречаться... Я чувствовал, что за мной уже идут по пятам, а когда вы позвонили, решил, что настал час расплаты...

– Я ничего не понимаю. – Сузуки действительно ничего не понимал.

– Я хотел смыться еще вчера, да хозяин только сегодня должен был выплатить месячную зарплату. Деньги, вот что меня удержало. – Он разговорился и уже не кривился от боли, лишь время от времени промокал кровь на губах. – Эх, балда! Ну, слава богу, вы-то, кажется, не из той компании? Вы действительно хотели брать уроки бокса?

– Конечно, – быстро подтвердил Яша, все еще находясь в роли.

– Нет, Тэд, совсем с другой целью... – Когда я назвал его по имени, он посмотрел на меня с такой тоской загнанного в угол раненого животного, и я пожалел его и не стал наслаждаться произведенным впечатлением. – Нет, Тэд, вам привет от Джона. Джона Микитюка...

– Так это он вывел на меня? – В голосе его одновременно прозвучали облегчение и тревога. – О боже, о святая мать-заступница... Помоги мне!

– Помочь себе вы сможете только сам, Тэд. Если... если наш разговор будет искренен...

– О чем разговор?

– О ком, Тэд...

– Да, о ком?

– О Викторе Добротворе...

– О Викторе... – голос его прозвучал тихо, голова Тэда, лежащая у меня на коленях, бессильно упала, и он закрыл глаза...

7

До отхода итальянского лайнера "Еугенио С" ("47 тысяч тонн водоизмещения, палуба – люкс, два бассейна, три ресторана, теннисные корты, два джаз-оркестра и "звезда" стриптиза миссис Штерн", – как сообщалось в рекламном проспекте, приложенном к билету) оставалось шесть с половиной часов, когда "тойота" подрулила к многоэтажному дому где-то на Острове; я пока не сориентировался, и Такаси в последний раз огляделся по сторонам, ощупывая взглядом редких прохожих. Пустынная улица – зеленая, светлая, чем-то похожая на русановскую набережную с цветниками и детской площадкой перед домом – просматривалась из конца в конец.

– Здесь мы пересидим это время, – сказал Яша. – Пойдемте.

Такаси двинулся вперед, ключом отпер дверь в подъезд, вызвал лифт, еще минута – и мы очутились на двенадцатом этаже, на лестничной площадке с одной-единственной дверью, украшенной каким-то размашистым черным иероглифом. Наш спаситель уверенно отворил и эту дверь, и мы очутились в прихожей современной квартиры, какую можно встретить в Париже и Барселоне, в Риме или Москве, на Ленинском проспекте. Хозяин увел Тэда в ванную комнату, предложив нам располагаться в просторном зале, служившем, по-видимому, столовой – во всяком случае, на такую возможность указывал расположенный в центре круглый неполированный стол из ясеня, где красовалась низкая ваза с роскошным букетом, составленным по малопонятным мне правилам икебаны.

– Объясни наконец-то, во что это ты меня втянул, – оторвал меня от созерцания цветов резкий и недовольный голос Яши. Вид его не предвещал ничего хорошего, и я решил не юлить: испытанием, выпавшим на его долю, Сузуки вполне заслужил предельной откровенности.

– Не суди меня строго, Яша. Поверь, мной руководят самые благородные намерения. Тэд Макинрой сбежал от преследующей его банды. Он жил в Монреале, там у него была мать и любимая девушка. Мать умерла или ее убили, такое тоже нельзя исключать, девушку он вряд ли сможет увидеть, если... если ему дорога жизнь...

– Это – другое дело, – повеселел мой приятель. – Помочь человеку...

– Не спеши, Яша. Тэд – тоже из их банды. – Глаза Яшао Сузуки полезли на лоб, и я догадался, что творилось в его светлой, умевшей просчитывать каждый шаг со скоростью и точностью "ПК" – персонального компьютера голове. Мало того, что слишком близкое общение с советским журналистом вряд ли придется по нутру его боссам, кое-кто из тех редко выплываемых на поверхность специальных служб мог бы заподозрить и более серьезные вещи. Увы, в наш перенасыщенный подозрениями – мнимыми и реальными – век иной раз самые искренние человеческие побуждения могут привести прямо к противоположным результатам. – Я прошу извинить меня, Яша. Если ты скажешь, мы с Тэдом тут же покинем этот дом. Просто не имею права навлекать на тебя и твоего друга неприятности – он и так сегодня сделал для нас слишком много.

– Куда вы пойдете? Наверняка город уже находится под следствием якудза не потерпят подобной неудачи. Я немного знаком с нашими нравами. Нужно отсидеться, а потом прорываться в порт... Хотя, – Яша запнулся, – я так и не понял, что толкнуло тебя помогать преступнику?

– Не собирался и не собираюсь помогать преступнику! Я изо всех сил стараюсь помочь... своему другу в Киеве, чья судьба сейчас зависит от того, что скажет Тэд.

– О боги! Ты так все запутал, что у меня голова идет кругом!

– Ладно, у нас будет время, чтоб обсудить это дело подробнее, а пока давай решать, как мы доберемся до порта. Это вне Острова?

– Да, в городе. Вещи, деньги? Как заполучить их, если наверняка квартира парня давно под наблюдением?

– Спроси у Тэда. Вот, кстати, они возвращаются...

Не знаю, что предпринял молчаливый Такаси, но он оказался настоящим волшебником. Лицо Тэда хоть и не стало красивым, как у Алена Делона, но рана на носу была аккуратно заклеена тоненьким, почти незаметным кусочком розового пластыря, а губы так умело подкрашены, что, кажется, стали красивее, чем прежде. При близком рассмотрении, конечно, обнаружить неестественность цвета кожи не составляло труда, но макияж был сделан не хуже, чем в знаменитых парижских салонах. Самым же главным было появление черных щегольских усиков и кока на голове, до неузнаваемости изменивших облик парня.

– Ого! – воскликнул Яша.

На лице Такаси не промелькнуло и тени гордости или самодовольства. Он что-то коротко бросил Яше, повернулся, и я услышал, как защелкнулся за ним замок двери.

– Такаси поставит машину в гараж. Вряд ли они успели запомнить номер, но береженого не любят черти, как говорят у нас. Заодно он посмотрит, что делается поблизости. Послушайте, молодой человек, – обратился Яша к Тэду, застывшему посреди комнаты. – А ваши вещи, деньги?

– Не беспокойтесь, – каким-то незнакомым глухим голосом ответил Тэд, и я увидел, что и левый уголок рта тоже был ловко заклеен и закрашен. Это-то и мешало ему говорить свободно. – Мои манатки, и деньги в том числе, на морском вокзале в автоматической камере. Я же говорил, что собирался рвать когти после вашего звонка... Вот только в этом спортивном костюме... – Тэд с сомнением осмотрел красный тренировочный костюм. Впрочем, я успею переодеться на месте... Если, конечно, вы меня отпустите. – Он обвел нас с Сузуки не слишком-то вежливым взглядом.

– Тед, ты отправишься в Рио. Никто не собирается тебя задерживать, да и не вправе мы этого делать, – сказал я.

– В полицию мы тоже звонить не собираемся, – вмешался Яша. – Но и вы – вы тоже должны войти в наше положение...

– Да, Тэд, Микитюк просил передать вам, что ваша подружка ждет...

– Мэри... – не сказал, а простонал парень, и мне стало его жаль молодой, крепкий, полный жизни, он вынужден скитаться по белу свету, как гонимый волк. – Кто вы? – Он повернулся ко мне. – Да, вы!

– Я – советский журналист, Олег Романько.

– Какое вам дело до Добротвора?

– Человек попал в беду... И вы, Тэд, как мне видится, имеете к этому самое прямое отношение. Не так ли?

– Так. Но ведь вы – журналист, и стоит мне открыть рот, как вы распишете мою историю по всему миру, и мне нигде не найдется укрытия! вскричал он, если можно было назвать криком свистящие звуки, вылетавшие из его заклеенного рта.

– У меня нет намерения причинять вам вред, Тэд, хотя вы сделали подобное в отношении моего друга – Виктора Добротвора, и я был бы прав, ответив ударом на удар. Согласны?

– Попробуй не согласиться, – буркнул Макинрой. – Не вы в моих, а я в ваших руках... Мне нужно подумать...

– Думайте, Тэд, Хотя, наверное, думать следовало бы раньше.

– Послушайте, вы мне на мозги не капайте! Что вы знаете обо мне?! Вольны говорить все, что вам в голову взбредет...

– Еще раз повторяю, Тэд Макинрой, – взяв себя в руки, как можно спокойнее, буквально чеканя каждое слово, произнес я. А ведь меня так и подмывало врезать ему в его опухшую, заклеенную рожу и закричать: "Подлец! Ты человеку жизнь исковеркал ни за что ни про что, обманом втянул его в грязную историю и еще ломаешься как девица..." Но позволь я себе подобное, никогда бы не простил такой слабости. – Вы можете выбирать: будете говорить или нет...

– А если я предпочту молчание?

– Как и условились, вы уедете в Рио.

– Тода я предпочитаю молчать. Мне же лучше будет! – Он явно обретал уверенность в себе.

– Эй, парень, не знаю, о чем там ведет речь мистер Романько, а я тебе скажу вот что, – неожиданно вмешался в наш диалог Сузуки. – Ты же не подлец, это видно и невооруженным глазом. У тебя была мать – и ты ее предал, у тебя была девушка – и ты предаешь ее. Как жить собираешься?

Вот чего я меньше всего ожидал! Тэд Макинрой разрыдался. В считанные мгновения творение рук Сузуки поплыло под градом слез, катившихся из глаз Тэда, он еще усугубил дело, кулаками вытирая их; глухие, рвущие душу рыдания сотрясали сильное, мускулистое тело.

Наконец он совладал со своими чувствами.

– Не могли бы вы дать чашечку черного кофе? – обратился он к Яше, и тот поднялся и направился на кухню.

– Я расскажу вам, мистер Романько, все расскажу, ничего не утаю. Хотя для меня это может обернуться бедой. Впрочем, она и без того стоит за моими плечами... Прав японец: я предал и себя, и своих близких...

– Вы разрешите, Тэд, записать рассказ на пленку?

– Хоть на видео...

– Я, Тед Макинрой, двадцати девяти лет от роду, из Монреаля, сын Патриции Харрисон и Мориса Макинроя, находясь в трезвом рассудке и обладая полной свободой выбора, сообщаю все эти факты советскому журналисту Олегу Романько и предоставляю ему полное право распоряжаться ими по собственному усмотрению, – торжественно, но немного мрачновато, начал Тэд, чем немало смутил меня – я, естественно, не ожидал от парня такой точности. Он перевел дух, сделал пару глотков кофе и продолжал: – Я уже входил в сборную Канады по боксу, когда впервые познакомился с человеком по имени Фред Маклоугли. Лет 40-42, он выглядел преуспевающим дельцом, что, впрочем, вполне соответствовало его положению в обществе. Он дождался, когда я закончил тренировку, представился и сказал, что был бы очень рад поговорить со мной. Я поинтересовался, о чем пойдет речь. Он заверил, что речь пойдет обо мне и о моей дальнейшей судьбе, спортивной, в первую очередь. Еще он сказал, что такой талантливый боксер не имеет права остаться за бортом настоящего спорта. "Профессионального?" – спросил я. "Да", – подтвердил Маклоугли. Честно говоря, я уже подумывал тогда о переходе: дела мои в университете шли ни шатко ни валко, сказывались частые отлучки на тренировки да соревнования, отец мой умер давно, и мы с матерью перебивались на скудные гроши, что выделяла мне наша федерация. Разве я не понимал, что на этом будущее не построишь?

Тэд умолк, словно провалившись в бездну – бездну воспоминаний, и я обеспокоился, как бы он не замолчал вообще. Я поспешил сказать:

– Тэд, ближе к теме, интересующей меня.

– Не торопите завтрашний день, как говорят у нас, мистер Романько, потому что неизвестно, каким он обернется. Все, что я говорю, имеет прямое отношение к делу. Вы крепко ошибаетесь, оценивая роль вашего друга в случившемся тогда в "Мирабель".

– Ошибаюсь? Вы о ком?

– О Викторе Добротворе. Так вы будете слушать?

– Да. Продолжайте, – спокойно сказал я, а на душе кошки скребли. Мне вдруг беспричинно стало так больно, так грустно, ну, хоть плачь. Неужто я и впрямь идеализировал Виктора? Можно ли так обманываться в человеке?

– У Фрэда был шикарный лейландовский "триумф", такой шикарный, что мне даже сесть в него сразу было трудно решиться. Фрэд заметил мою неуверенность, безошибочно вычислил мои мысли и сказал: "У тебя такая штука тоже может быть, Тэд". Мы поколесили по городу и отаборились в небольшом, но дорогом – я заглянул в меню, у меня в глазах потемнело от цен! – ресторанчике. Новый, знакомый предложил выбирать, но я слишком обалдел, чтоб шикануть как положено. Тогда Маклоугли сам начал диктовать, ого, получился список как для веселой компашки...

– Кто такой Фрэд Маклоугли?

– Не знаю...

– Вот тебе и на!

– Представьте себе! Чтоб мне никогда не увидеть родной земли! Не знаю. Свой человек в боксерском бизнесе, это точно, не раз встречал его и в Федерации бокса. Видел и с боссами мафии, с ним запросто здоровались люди из НОКа [НОК – Национальный олимпийский комитет] Канады. Кто он в действительности, не могу ручаться. Но то, что он обладает властью над другими, убедился на собственном опыте... На печальном собственном опыте... Встретиться бы мне с ним еще разок, да в безлюдном месте, разговор бы получился... – голос Тэда окрасился зубовным скрежетом. – Ну да, видно, не судьба...

– Так это он повинен в ваших бедах? – спросил дотоле молчавший Сузуки.

– Наверняка! Итак, мы славно провели время в светской беседе. Фрэд не предлагал мне ни контракта, что, честно вам скажу, крепко разочаровало меня, ни вообще не рисовал никаких радужных перспектив. Просто эдакий светский треп, и я даже пожалел, что потратил время попусту. Так и распрощались ни с чем, когда он довез меня до нашей с матерью хибары в районе порта. Я продолжал тренироваться, мать все болела – у нее была тяжелая, неизлечимая форма астмы, деньги, что я выручал от своих выступлений, почти целиком уходили на лекарства. Чтоб не окочуриться с голоду, стал тыкаться в профессиональные клубы, предлагая свои услуги, но неожиданно повсюду получал отказ, едва называл свое имя. Это действительно было для меня неожиданным, ведь еще недавно ко мне подкатывалось несколько менеджеров, не первого сорта, ясное дело, но все же достаточно авторитетных, предлагая свои услуги. Тогда я отказывал им, теперь они, точно сговорившись, начисто отвергали мои притязания. Я залез в долги по уши, но наша любительская федерация ничем не могла мне помочь. Тогда решил бросить бокс и искать себе занятие понадежнее. Поеду, решил, в последний раз выступлю на турнире в Москве – и гуд бай, мистер Бокс! Вот тут-то и появился человек от Маклоугли, привет от него передал. Спросил, не хочу ли я заработать, хорошо заработать. "Как?" – без лишних расспросов ухватился я за предложение, потому что дошел до ручки – вот-вот могли нас с матерью вышвырнуть из квартиры. "Захватишь с собой немного "снежка", у русских контроль на это дело слаб, у них наркотиков как бы не существует, и они свято верят в это, значит, риска – ноль, – сказал посланец Фреда так просто, будто речь шла о сущем пустяке, а не о деле, за которое вполне можно схлопотать лет десять тюрьмы. – Вернешься, пять кусков – твои". Мне бы рявкнуть "нет!" да взашей выгнать этого современного данайца... Я сказал ("нет", но оно прозвучало как "да". "Нет, – сказал я, – деньги вперед". – "Хорошо, – согласился тот. – Половину сейчас, вторую – после возвращения и получения сигнала, что передача достигла адресата". На том и порешили...

– Когда это было? – спросил я.

– Кажись, в восемьдесят втором, в конце лета...

– Вы взяли передачу?

– Взял, перевез без всяких забот. У вас на таможне вообще никто не спросил, что в чемоданах. Цветы, приветствия... Мне даже как-то совестно стало на душе: привез страшный яд, у нас я насмотрелся на его последствия...

– И тем не менее привезли...

– Но я себя успокоил быстро: раз русским это нужно, значит, пусть они сами и решают собственные проблемы...

– Гениальное решение, ничего не скажешь. – В груди у меня нарастала волна ненависти к этому хлысту. А я еще его пожалел: мать больная, бедность...

– Самое простое, какое только можно придумать, сэр. – Без всякого сожаления или раскаяния в голосе подтвердил Тэд. – Не успел отабориться в отеле, как телефонный звоночек. Эдакий игривый девичий голосок поинтересовался, кстати, на довольно-таки приличном английском, не буду ли я так добр пригласить мистера Рейгана. Я ответил, что мистер Рейган правит в Штатах и что она ошиблась адресом. Девица извинилась и положила трубку. То был условный код, засвидетельстовавший, что меня ждут.

Проваландался в ожидании два дня, никто так и не подвалил ко мне. Я тренировался, перезнакомился с боксерами, с вашими, мистер Романько, тоже... – Тэд сделал паузу. Я сжался, точно хотел провалиться сквозь землю, потому что понял: сейчас он назовет имя Виктора Добротвора...

Я не выдержал:

– Вы познакомились с Виктором Добротвором?

– В первый же день! Я передал ему привет от Джона Микитюка, его канадского знакомца. Славный парень! Затаскал меня по Москве, даже в музей завел...

– Вы попросили, чтоб он привез вам лекарство для больной матери...

– Какое еще лекарство?

– Эфедрин. Тот, с которым его задержали в аэропорту "Мирабель"?

– Еще чего! Добротвор в этой игре не участвовал, не-е... Так я лучше по порядку, хорошо?

– Давайте. – Я плохо слышал, что рассказывал Макинрой, но, слава богу, "Сони" работал исправно и надежно.

– Он объявился в последний день, в день финала, когда я уже подумывал, как бы избавиться от "подарка". Не везти же его назад: в "Мирабель" меня бы мгновенно сцапали... Когда перед самым выходом на ринг я отключился, собираясь перед боем, явился тот, кого я и ждать перестал. "Привет, Тэд! – сказал он. – Чтоб у тебя легче было на душе, отдай мне "снежок". Я ожидал кого угодно, но только не этого парня... Ведь через несколько минут мы должны были встретиться с ним на ринге...

– Кто?

– Нет, не Виктор Добротвор. И слава богу, что не он! Виктор мне нравился больше других. Добрый, чуткий...

– Кто?!

– Его звали Семен Храпченко, с ним я не обмолвился до этого ни словом... какой-то насупленный... может, оттого что мы выступали в одной весовой категории, но я не испытал к нему прилива чувств... А он же в этот момент, когда я передавал ему "подарочек", просто-таки трясся от страха. Хотя, думаю, брал не в первый раз... – Тэд Макинрой продолжал говорить, но я ничего не слышал и не видел, я оглох и потерял способность реально мыслить, и мозг нес какой-то бред, точно в ЭВМ взяли да засунули нарочно перепутанную программу.

Не Виктор – Храпченко?

Но почему же тогда в Монреале арестовали Добротвора? Чего же тогда стоят слова Храпченко, приведенные в той статье?

Меня спас Тэд, догадавшийся, что творилось у меня на сердце.

– И та злосчастная передача, из-за которой и случился монреальский сыр-бор, была храпченковская. Ему приказали – кто и как не знаю, не буду гадать, наверное, те, кто получал "снежок", – подложить это добро в спортивную сумку Добротвора. Что и сделал Храпченко в самолете, ведь сумки-то у них, если вы помните, совершенно одинаковые.

Погоди, погоди... Я увидел ярко освещенный таможенный стол в "Мирабель", два адидаса, длинные и вместительные, что твой сундук, сумки, стоявшие рядышком, – распахнутая на всю чуть ли не полутораметровую длину добротворовская и намертво затянутая молнией – храпченковская. К ней таможенник даже не притронулся, точно знал наверняка, что там ничегошеньки, кроме спортивных причиндалов, нет. НЕТ!

– Вот только до сих пор в толк не возьму, почему это все случилось в аэропорту, а не в гостинице, не в номере Добротвора, куда я должен был явиться, а вслед за мной – полиция. Его должны были задержать при передаче наркотиков со всеми вытекающими из очень суровых канадских законов последствиями за такие дела...

– Друг Виктора Добротвора... Настоящий друг, – подчеркнул я, позвонил в полицию и в редакции газет. Это – единственное, что он мог сделать доброго для Виктора. – Я не стал называть имя Джона Микитюка.

– Так вот в чем разгадка... Спасибо тому человеку, что он хоть частично снял грех с моей души... Вы можете спросить, как я докатился до такой жизни...

– Это понятно и без ваших оправданий. Ты согласен, Яша?

– Подонок...

– Вы правы – подонок. Но когда на шее человека затягивается петля, он хватается за соломинку, чтоб не задохнуться. Попробуйте это уразуметь.

– Человек должен оставаться человеком, а не превращаться в скота! заорал Сузуки, удивив даже меня этим взрывом возмущения.

– Тэд, проясните одну деталь. Как вы очутились в тюрьме?

– Меня наказали за драку на улице. Это было в тот же вечер, когда Виктора арестовали в аэропорту, и я нутром уразумел, что операция сорвалась и мне несдобровать. Мне позвонили, вызвали на улицу, и не успел я выйти, набросилось трое. Я и ударить-то не успел, как откуда ни возьмись – полицейский патруль. Да что там гадать – меня просто-напросто упрятали в тюрьму, чтоб не проболтался... Я поверил им, что так нужно, и не слишком огорчился... Верил, что не оставят в беде мать. А она скончалась в страшных муках, одна, без лекарств, брошенная на произвол судьбы... Когда меня выпустили из тюрьмы, я смекнул: теперь мой черед... Купил первые попавшиеся документы и удрал подальше... Но, видимо, не слишком далеко, раз вы разыскали...

– Непонятно, Тэд, лишь одно: зачем понадобилось это "переодевание" сумок, в чем провинился Виктор? Ему предлагали тоже участвовать в контрабанде, а он отказался – или как?

– Кому-то нужно, очень нужно было запачкать грязью его имя Добротвор ведь великий спортсмен, и его знали в мире...

– Минутку, Тэд. Это ваши домыслы или для такого заявления имеются веские основания?

– Имеются, – после некоторого колебания ответил Макинрой. – Фред Маклоугли поделился со мной однажды радостью – он к тому времени ничего не скрывал от меня, доверял. Так вот, он как-то похвастал, что начинаются преотличные времена для тех, кто любит спорт. Тогда я доподлинно знал, какой он любит спорт и что любит в нем, и потому не сомневался, что затевается очередная пакость. Пакость, – это я говорю сейчас. Тогда я был одним из них и мыслил так, как они. Это было за год до Олимпиады в Лос-Анджелесе. Создали комитет, или совет, не знаю точно, это держалось в секрете. Туда вошли такие, как Фрэд, с одной стороны, с другой – люди поважнее, из другой парафии... – Рассказчик умолк. Мы с Сузуки тоже молчали.

– Из ЦРУ, – твердо, точно решившись на что-то очень важное для себя, сказал Тэд. – Это объединение ставило целью не допустить русских на Олимпиаду в Америку, а в дальнейшем вести дело на развал Игр путем коммерциализации, допуска профессионалов, приручения спортивных "звезд" с помощью спонсоров и неофициальных гонораров. Я видел Фрэда после Лос-Анджелеса – он пребывал на седьмом небе от счастья... Что касается наркотиков, то в профессиональном спорте они уже приносят немалые барыши.

– Выходит, на очереди у них таки любительский спорт? – спросил Яша. Он был всерьез расстроен, грустен. Для него это оказалось открытием в полном смысле слова, открытием вдвойне тяжелым, потому что Сузуки был искренним спортивным болельщиком.

– Он давно уже на очереди, – подтвердил Тэд. – Если у вас больше нет ко мне вопросов, то могу ли я попросить вас об одолжении?

– У меня нет.

– У меня – тем более, – сказал Яша.

– Тогда прошу вас не публиковать ваши статьи раньше, чем спустя две недели. За это время я успею закопаться поглубже, где-нибудь в южноамериканской сельве... И не сообщайте, что я направился в Южную Америку. Прошу вас, я хочу жить... – едва слышно закончил Тэд Макинрой, бывший боксер и некогда честный человек, не сумевший удержаться от первого пагубного шага. Вслед за ним последовали другие, в результате чего вряд ли кто взялся бы сейчас поручиться за его жизнь.

Меня же поразило другое: он сказал больше, чем я просил его.

– Вы, Тэд, выложили много такого, чего и не было в моем вопросе. И тем значительно усугубили свое положение. Чем вызвана такая откровенность?

– Да, я упал, и упал очень низко, господа. Но я многое передумал. Потому-то и сказал вам все, что знал. Виктор Добротвор, взявший на себя вину предавшего его товарища, сыграл в таком решении тоже не последнюю роль...

Такаси вызван такси, снова подкрасил физиономию Тэда Макинроя и увез его в порт. Мы с Яшей решили, что провожать его не только нет смысла, но и было бы слишком большой честью.

8

Универсиада подходила к концу.

Как-то, выходя из гимнастического зала, где только что закончили выступления гимнастки и счастливые девчонки из сборной СССР дружно по-бабьи плакали в коридоре, я поймал себя на мысли, что немножко завидую им. Это были такие искренние, светлые и очищающие слезы радости, что я действительно позавидовал им – беспредельно уставшим, выложившимся, как говорится, до дна. Они еще даже не осознали, что золотые медали принадлежат им, и в Москве их ждут почести, и они смогут заикнуться наконец-то о повседневных своих проблемах и заботах, с коими – это доподлинно известно – к начальству без вот таких достижений и соваться незачем. В их незавидном положении великовозрастных (а ведь самой старшей едва минуло 20) спортсменок, вытесненных из главной, национальной сборной страны юными отчаянными сорвиголовами, чья смелость, как и беспредельное доверие к тренеру, заменившему и отца, и мать, и школу, не ведала никаких границ, Универсиада была настоящим эликсиром спортивной молодости. Без нее они давно были бы списаны окончательно и бесповоротно, и слава богу, если нашлось бы в их жизни дело, на какое можно сразу переключиться, порвав со спортом, чтобы не разорвать себе сердце неизбывной тоской по таким прекрасным, таким счастливым дням...

И еще решил, что мне нравятся эти состязания именно по причине их взрослости, что здесь на Универсиаде, – женская гимнастика, а не детская, здесь – женское плавание, а не состязание бездумных первоклассниц... И как бы не утверждали, что спорт способствует более быстрому созреванию личности, это ускорение, увы, несет в себе такие опасные задатки психологического рака, что, право же, не грех задуматься: справедливо ли нам, взрослым, умудренным опытом людям, бросать в раскаленное горнило страстей чистые, мягкие, доверчивые души мальчишек и девчонок, на авось надеясь, что они не сломаются и не будут потом всю долгую жизнь недобрым словом вспоминать свое "золотое" детство...

Я медленно двинулся по аллее, ведущей из Дворца спорта к пресс-центру. Сфотографировался от нечего делать в обнимку с плюшевым красноголовым журавлем, расхаживавшим среди зевак, собравшихся у выхода поглазеть на гимнасток, дал пару автографов.

Парило, небо в какой уж раз за день затягивали не слишком мрачные, но обильные дождевые тучи. Идти в пресс-центр тем не менее не хотелось: изрядно надоел ритуал, который ты начинал исполнять, стоило лишь показать охраннику ладанку и переступить порог. Пройдя вдоль стеллажа и набрав кучу протоколов, сообщений и уведомлений, во множестве поступавших сюда из самых разных служб и организаций – от очередного запрещения пожарной охраны не курить в неположенных местах до приглашения на брифинг представителя сеульского ООК – Организационного олимпийского комитета, ты направишься к одной из машинок фирмы "Бразерс" с русским шрифтом. Вывалив всю эту макулатуру на стол, за работу садиться не спешишь. После жары тебя бросает в дрожь от переохлажденного воздуха. Потому-то сначала нужно сходить к автоматам, разливавшим чай или кофе, а заодно потолкаться среди пишущей братии – глядишь, набредешь на свежую информацию, пока не спеша прихлебываешь крепкий двойной кофе.