Текст книги "Том 3. Менестрель. Поэмы"

Автор книги: Игорь Северянин

 
Как бегали мы за ландышами
Серебряными втроем:
Две ласковые милые девушки, —
Две фрейлины с королем!
 
 
У вас были платья алые,
Алые платья все.
По колени юбки короткие,
Босые ноги в росе.
 
 
У вас были косы длинные,
Спускавшиеся с висков
На груди весенне-упругие,
Похожие на голубков…
 
 
У вас были лица смелые,
Смеющиеся глаза,
Узкие губы надменные,
И в каждой внутри – гроза!
 
 
У вас были фразы вздорные,
Серебряные голоски,
Движения вызывающие,
И ландышевые венки!
 
 
Все было вокруг зеленое,
Все – золото, все бирюза!
Были лишь платья алые,
В которых цвела гроза.
 
 
Я помню полоски узкие
Меня обжигавших уст…
Как чисто звенели ландыши,
Запрятанные под куст.
 
 
Как нежно слова эстийские
Призывели над леском!
Как быстро сменялись личики
Перед моим лицом!..
 
 
Ах, это у моря Финского,
От дома за десять верст, —
Веселые сборы ландышей,
С восхода до самых звезд!
 
 
Ах, это в пресветлой Эстии,
Где любит меня земля,
Где две босоногие фрейлины, —
Две фрейлины короля!
 

 
Цвела сирень малиново-лилово
И бело-розово сирень цвела…
Нас к ней тропа зигзагами вела
Чрез старый парк, нахмуренный елово.
 
 
Налево море, впереди река,
А там, за ней, на кручи гор, сирени
Уже струят фиоль своих курений
И ткут из аромата облака.
 
 
Цвела сирень, и я сказал Фелиссе:
«Руке моей не только брать перо!..»
И отвечала мне она остро:
«Цветет сирень – и крупная, и бисер»…
 
 
Ночь нервная капризна и светла.
Лобзанья исступленнее укуса…
В тебе так много тонкости и вкуса.
Цвела сирень, – у нас цвели тела.
 

 
Идем ловить форелей на пороги,
В леса за Aluoja, к мызе Rant.
Твои глаза усмешливы и строги.
Ты в красном вся. Жемчужно-босы ноги.
И меж двух кос – большой зеленый бант.
 
 
А я в просторной черной гимнастерке,
В узорной кепке, в русских сапогах.
Не правда ль, Tüu, если взоры зорки,
Сегодня здесь, а завтра мы в Нью-Йорке.
И некая тревожность есть в ногах?
 
 
Остановись у криволапой липы
И моментально удочку разлесь:
Форелей здесь встречаются все типы,
У обезводенных так сиплы всхлипы,
А иногда здесь бродит и лосось…
 
 
И серебро, и золото, и бронза!
Широкие и узкие!.. Итак,
Давай ловить восторженно-серьезно,
По-разному: плечо к плечу и розно,
Пока домой нас не погонит мрак.
 
 
Придя домой, мы рыб свернем в колечки,
И сварим их, и сделаем уху.
А после ужина, на русской печке,
Мы будем вспоминать о нашей речке
И нежиться на кроличьем меху…
 

 
Мы шли от ягоды к ягоде
И от гриба к грибу
На дальнюю мельницу Lagedi,
В приветливую избу.
 
 
В лесу бежала извивная
Порожистая река.
Дрожала в руке узывная
Талантливая рука.
 
 
И чувства чуть поздноватые
В груди чертили свой знак:
И щеки продолговатые
Твои алели, как мак.
 
 
И выпуклости бронзотелые
Чуть бились под блузкой твоей.
И косы твои параллельные
Спадали вблизи ушей.
 
 
И очи твои изумрудные
Вонзали в мои свою сталь,
Скрывая за ней запрудную
Безудержную печаль.
 
 
Даря поцелуи короткие, —
Как молния, их лезвие! —
Бросала ты строки четкие
Свои – о себе, про свое…
 
 
В них было так много лирики,
Была она так резка…
Смотрел, как тают пузырики
В ключе на опушке леска.
 
 
Смотрел, как играет с мушкою,
Выпрыгивая на мель,
Быв в то же время игрушкою
Сама для меня – форель…
 
 
Мы ели чернику черную,
Фиолевый гоноболь,
Срывали траву узорную
И сладкую знали боль…
 
 
Погода стояла дивная,
Чуть перились облака,
А рядом, как ты, узывная,
Стремглавно неслась река.
 

 
Твои поцелуи похожи на розу,
Которая ветром прижата к другой.
Твои поцелуи похожи на грезу,
На грезу о жизни какой-то иной…
 
 
Лобзанья твои исступленно лазурю
(Для самоубийцы пленителен гроб…)
Твои поцелуи похожи на бурю!
На бездну! на хаос! на зной! на потоп!
 

 
О, если б ты могла услышать,
Что говорит моя душа, —
Высокий дух твой стал бы выше,
И ты б затихла, не дыша!
 
 
О, если б ты могла увидеть,
Какие в сердце спят края, —
Ты позабыла б об обиде,
Какую причиняю я!
 
 
О, если б ты могла почуять,
Как я безгрешен, несмотря
На все грехи, – меня целуя,
Ты б улыбнулась, как заря!
 

 
Она сидит мечтанно над рекой,
Смотря в ее синеющие глуби,
Вдыхая упоительный левкой.
Она сидит часами над рекой,
Зачерпывая изредка рукой
Ее воды и воду чуть пригубив.
Она сидит, вся в грезах, над рекой,
Любя ее ласкающие глуби.
 

 
В твоих губах есть тайный уголок,
Исполненный неизъяснимой сласти,
Где ток бежит от головы до ног.
 
 
Изнемогая от избытка страсти,
Лианой приникаешь ты к груди, —
И если я в твоей покуда власти —
 
 
В моей, в моей ты власти впереди!
 

1919

 
Под обрывом у Орро, где округлая бухта,
Где когда-то на якорь моторная яхта
  Ожидала гостей,
Под обрывом у замка есть купальная будка
На столбах четырех. И выдается площадка,
  Как балкон, перед ней.
 
 
К ней ведут две аллеи: молодая, вдоль пляжа,
От реки прямо к морю, – и прямее, и ближе, —
  А вторая с горы.
Эта многоуступна. Все скамейки из камня.
В парке места тенистее нет и укромней
  В час полдневной жары.
 
 
Я спускаюсь с откоса и, куря сигаретку,
Крутизной подгоняем в полусгнившую будку
  Прихожу, и, как дым
Сигаретки, все грезы и в грядущее вера
Под обрывом у замка, под обрывом у Орро,
  Под обрывом крутым.
 
 
Прибережной аллеей эластично для слуха
Ты с надменной улыбкой приближаешься тихо
  И встаешь предо мной.
Долго смотрим мы в море, все оветрены в будке,
Что зову я «Капризом изумрудной загадки»,
  Ты – «Восточной страной».
 
 
А когда вдруг случайно наши встретятся очи
И зажгутся экстазом сумасшедшие речи, —
  Где надменность твоя?
Ты лучисто рыдаешь и смеешься по-детски,
Загораешься страстью и ласкаешься братски,
  Ничего не тая.
 
 
А потом мы уходим, – каждый разной дорогой,
Каждый с тайной тревогой, упоенные влагой, —
  Мы уходим к себе,
И, опять сигаретку раскурив, я не верю
Ни бессмертью, ни славе, ни искусству, ни морю,
  Ни любви, – ни тебе!..
 

– Выпьем за наших любимых-ненавистных! —

сказал мне как-то Бальмонт

 
Цветет сирень, благоухая,
Томя, и нежа, и пьяня.
Какая радость! грусть какая
Сегодня в сердце у меня!
 
 
То я горю, то сладко гасну.
Всем отвечаю невпопад.
О, как невыносимо-страстно
Меня терзает аромат!
 
 
Я в исступленьи! я до боли
В ноздрях вдыхаю целый день,
Меня лишающие воли
Цветы под именем – Сирень!
 
 
Как призрачно! как белолистно!
Последней белой ночи мрак…
Любимая! ты – ненавистна!
Ты вражий друг! Ты дружий враг!
 

 
О, водопады Aluojа —
Пятиуступная стремнина,
Пленительные падуны!
Паденье ваше – удалое!
Вы, кем овлажнена ложбина,
Вы, кто над скалами звучны, —
Краса эстийской стороны, —
Я вас пою, о водопады
Реки извилистой и бурной,
В орешник, в густоте сумбурной
Запрятанные! Край прохлады
В полдневный изумрудный зной,
Отныне вы воспеты мной!
 

Aluoja

 
От Aluojа до Pühajõgi
  Нет ни вершка:
Одна с другой сомкнулись в беге
  С рекой река.
 
 
Какой он быстрый! какой он шустрый
  Хрусталь – приток!
А при слияньи, в затоне, грустный
  Речной цветок.
 
 
Он в Pühajõgi  иль в Aluoja
  Узнаешь, как
Когда ни доброе и ни злое,
  А просто так!
 
 
Ведь влага – влагой, река – рекою,
  Водой – вода.
Так наше чувство – призыв к покою, —
  Цветет всегда.
 
 
Оно твое ли? оно мое ли?
  Никто того
Из нас не знает. Но нет в том боли, —
  Лишь торжество.
 

 
Алая монахиня.
Очи – изумруд.
Дерзость в них и ласковость.
Нрав капризен. Крут.
 
 
Льдяная. Надменная.
Едкая. Кому,
Богу или Дьяволу, —
Служит – не пойму.
 
 
Нежно-милосердная.
Жестока и зла.
Сколько душ погублено!
Сколько душ спасла!
 
 
Помолись за грешника,
С чистым согреши…
О, душа безгранная,
Дева без души!
 

И есть любовь, но жертвы нет.

Фелисса Крут

 
Слова без песен есть, и песни
Без слов, но вот что улови:
Любви без жертвы нет, и если
Нет жертвы, значит – нет любви.
 
 
Любовь и жертва, вы – синоним,
И тождественны вы во всем:
Когда любовь мы окороним,
Мы Богу жертву принесем.
 
 
Любовь светла и жертва тоже:
Ведь жертвы вынужденной нет.
И-а всем, что с принужденьем схоже,
Лежит клеймо, позор, запрет.
 
 
Любви без жертвы не бывает.
Неизменимо, вновь и вновь,
Упорно сердце повторяет:
Любовь без жертвы – не любовь!
 

Tartu (Dorpat)

 
Проворная, просторная бежала по весне вода.
Ты, черная, позорная зима-мертвунья, сгинь.
Амурная, задорная, шалила дева Кеvаde.
Лазорно-иллюзорная, сияла небосинь.
 
 
Узорная, озерная трава на пряже невода.
Минорная подгорная растительность болот.
Фаворная, вся флерная смеюнья-струнья Kevade.
Упорная бесспорная забота от работ.
 

 
Мы с ней идем над морем вдоль откоса:
Лазурен штиль в лучистом серебре,
И вкус прессованного абрикоса
Таит шиповник прелый на горе.
 
 
Студеный день склоняется к заре.
Четвертый солнца час прищурен косо.
Щетиною засохшего покоса
Мы с ней идем над морем в октябре.
 
 
Мучительно представить город нам, —
Ведь он нанес удар тем самым снам,
Которыми у моря мы томимы.
 
 
Но не могли забыть его совсем:
Еще вчера мы были в нем, – меж тем,
Как с нашим морем часто разлучимы.
 

Valaste 21.Х

 
Соловьи поют сиреньи мотивы
Из бокалов зеленых весны,
И гудящие локомотивы
На ажуре весны так грузны…
 
 
Вся весна соловьится, пьянея,
Как и я, как и ты, как и все.
И у жертвенника Гименея
Мир, брачуясь, приникнул к росе…
 
 
На душе так светло соловьисто, —
Вся она – аромат, звон и свист!
И от этого вешнего свиста
Соловьится сирень – аметист…
 

Jarve

 
Серебряно – зелено – голубою
  Луною
Освещен ноябрьский снег.
В тиши, в глуши заброшен я с тобою.
  Со мною
Ты, чарунья нежных нег.
 
 
Ночь так тиха, как тихи ночи моря
  Без бури.
Лунно-лучезарен лед.
Мир бьется в политической уморе,
  Понурив
Свой когда-то гордый лет.
 
 
Нам дела нет до чуждого нам мира —
  Кошмара
Зла враждующих людей.
Лишь лунные лучи поют, как лира.
  В них – чара,
Символ в них любви моей.
 

 
Тüu ночью внемлет стуку:
  Тук-тук-тук.
– «Это ты, мой милый Jukku,
  Верный друг?
 
 
Это ты, невоплотимый?
  Дон ли, Ганг
Ты покинул для любимой?
  Иль ты – Ванг?
 
 
Vang и Jukku! вас ведь двое…
  Общий лик…
В нем единство роковое:
  Вечный миг». —
 
 
Протянула Тüu руку
  И окно
Распахнула настежь: Jukku
  Нет давно.
 
 
Да и был ли? Сыро. Бело.
  Стынет сон.
Где-то тьма и мирабелла.
  Где-то он.
 
 
Существует все же Jukku
  Где-то там.
Vang к окну приносит муку
  По ночам.
 
 
И рыдает без слезинок:
  «Я – не он».
Помысл Tüu в глушь тропинок
  Устремлен.
 
 
И целуя Vang'a в губы
  Чрез окно,
Тüu шепчет: «Пьют инкубы
  Кровь давно»…
 
 
– «Не инкубы, – отвечает
  Vang, – мечты»…
Вместе с Tüu упадает
  На цветы.
 
 
И берет ее, умело
  Претворя
В явь виденье, чтоб не смела
  Встать заря.
 
 
И не внемлет Tüu стуку…
  Посмотри:
Воплотился в Vang'e Jukku
  …До зари.
 

II. Что значит – время?

 
Что значит время? Что значат годы?
Любовь и верность сильнее их!
Пятнадцать весен слагает оды
И славословит Ее мой стих.
 
 
Пятнадцать весен – пятнадцать маев!
Сирень раскрылась пятнадцать раз!
И лед, пятнадцатый раз растаяв,
Открыл для глаз голубой атлас…
 
 
Пятнадцать весен – романов главы,
Успехов пламя, цветы удач…
А сколько счастья! а сколько славы!
Блестяще вырешенных задач!
 
 
Так что мне годы! Обезвопросен
Их тайный облик. Ее слова
Всегда бессмертны. Пятнадцать весен
В могиле лежа, Она жива!
 

 
Мгновенья высокой красы!
Совсем незнакомый, чужой
В одиннадцатом году
Прислал мне «Ночные часы».
Я надпись его приведу:
«Поэту с открытой душой».
 
 
Десятый кончается год
С тех пор. Мы не сблизились с ним.
Встречаясь, друг к другу не шли:
Не стужа ль безгранных высот
Смущала поэта земли?…
Но дух его свято храним
Раздвоенным духом моим.
 
 
Теперь пережить мне дано
Кончину еще одного
Собрата – гиганта. О Русь
Согбенная! горбь, еще горбь
Болящую спину. Кого
Теряешь ты ныне? Боюсь,
Не слишком ли многое? Но
Удел твой – победная скорбь.
 
 
Пусть варваром Запад зовет
Ему непосильный Восток!
Пусть смотрит с презреньем в лорнет
На русскую душу: глубок
Страданья очищенный взлет,
Какого у Запада нет.
Вселенную, знайте, спасет
Наш варварский русский Восток!
 

 
В гирляндах из ронделей и квинтин,
Опьянены друг другом и собою
В столице Eesti, брат мой Константин,
На три восхода встретились с тобою.
 
 
Капризничало сизо-голубою
Своей волною море. Серпантин
Поэз опутал нас. Твой «карантин»
Мы развлекли веселою гульбою…
 
 
Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,
Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,
Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.
 
 
Ты снова весь пылаешь, весь паришь
И едешь, как на родину, в Париж,
Забыв свой плен, опять зажить корольно.
 

Toila. 11 сентября 1920 г.

 
Ее раздольный голос так стихиен,
Крылат, правдив и солнечно-звенящ.
Он убедителен, он настоящ,
Насыщен Русью весь, – он ороссиен.
 
 
При голосе таком глаза какие, —
Нежней лазори и прохладней чащ,
Которые проглазятся сквозь плащ, —
Какие, как не только голубые?…
 
 
Необходим закон – при том, что в двух
Строфах рассказано, иметь и дух
Денно-светильный, голубой, крылатый.
 
 
А раз душа небесна, то и дар
Не-может быть иным. В святой пожар
Иду калить побед своих булаты!
 

Таllinn, 21 янв. 1921 г.

Борису Правдину

 
Я тронут: Ваша лира мне близка,
И строфы Ваши праведны. Корону,
Дар неба, смяла выродка рука, —
    …Я тронут!
 
 
Приял уклон к утонченному тону
Строф аромат, приплыв издалека.
В сочувствии – от зла зрю оборону.
 
 
Так «у моря погоды» жду. Река,
Поля и лес со мною вместе стонут
Надеждою моею. А пока —
    Я тронут.
 

Анатолию Кайгородову

 
Благоухала матиола
Семь лет назад в пресветлой Эстии,
И значит – жил здесь Сологуб…
И голос некий, как виола,
Потусторонние известия
Вещал из женских алогуб…
 
 
Увы. Вы этого не помните —
Затем, что Вы тогда не жили,
И это, право, очень жаль:
Духовней были дни и скромней те,
Мы больше дух, чем тело, нежили, —
И чтилась некая скрижаль…
 

 
Там, где моря влага синяя
Острошхерною косой
С прибережной полосой
Разграничена, сфинкс-Финния
Взор дарит своей красой.
 
 
Вы, пробравшийся в Финляндию
И попавший в Гельсингфорс,
Вы, отвергший «красный форс»,
Получаете гарантию,
Что из Вашей крови морс
Сатане не будет выделан,
С чем и поздравляю Вас
И целую много раз.
 
 
Бедный принц! как много видел он!
Сколько слышал страшных фраз!
Исцелитесь от уныния
На лужайках финских скал.
Помню ныне я бокал
За твое величье, Финния!
За полярный твой закал!
 

 
Пользуясь любезным разрешеньем
Вашим – посещать Ваш дом без Вас,
Мы пришли со скромным подношеньем
Более для слуха, чем для глаз…
 
 
Я – поэт, и мне доступны страсти,
Алый притягательный графин:
Разделил его я на две части, —
Я повинен в этом не один…
 
 
Ведь моя возлюбленная тоже
Поэтесса, знающая страсть…
Ах, и ей, как мне, вино пригоже!
Ах, и ей его желанна сласть!
 
 
За здоровье Принца – Лильевзора
Пили бесподобный «Барбарис».
В результате: нет у Вас ликера,
Но – одна из ярких импровиз!
 

 
Трагические сказки! Их лишь три.
Во всех мечта и колдовство фантазий,
Во всех любовь, во всех душа в экстазе,
И всюду смерть, куда ни посмотри.
 
 
О, сказочные звуки, где внутри
Тщета любви и нежность в каждой фразе…
Какая скорбь почти в святом рассказе!
О, Время! Ты глаз Памяти не три:
 
 
Пусть сон мотивов сказочно-тревожных,
Мне сердца чуть не рвущих, невозможных
В уловленной возможности своей,
 
 
Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,
Дабы иным ему не замениться, —
Сон музыки, которой нет больней!
 

III. Подарки по средствам

 
Она противостатна мне. Она
Совсем не то, чего ищу я в деве.
Но лишь при ней душе поют деревья
И только с ней мне жизнь моя нужна.
 
 
Ей не понять стилистики изыскной
Лианно-обольстительных секстин,
Ни Врубеля внеразумных картин, —
Ей не понять – убоженке мне близкой…
 
 
Ее мирок – не космос чувств моих,
А просто – буржуазная улыбка.
Она – моя любимая ошибка,
Сознательно мной вложенная в стих…
 
 
Она мила своею простотою,
Душевною опрятностью мила.
Пусть я велик, пускай она мала,
Но я, – признаться ль вам? – ее не стою!..
 

 
Глаза зеленые с коричневыми искрами.
Смуглянка с бронзовым загаром на щеках.
Идет высокая, смеющаяся искренно,
С вишневым пламенем улыбок на губах.
 
 
Такая стройная. Она такая стройная!
Она призывная и емкая. Она
Так создана уже, уж так она устроена,
Что льнуть к огнистому всегда принуждена…
 
 
Вся пророкфорена, и вместе с тем не тронута…
О, в этом самчестве ты девность улови!
И как медуза, что присосана к дредноуту,
Пригвождена она трагически к любви…
 

Кн. В.Н. М-ой

 
С той стороны Финляндского залива,
Из города-страны озер и скал,
Вы пишете, – и в грезах зреет слива,
Находишь вдруг, чего и не искал…
 
 
Капризно расстоянье укоротив,
Десятки верст считая за вершок,
С той стороны, из города напротив,
Вы пишете, что я для Вас – божок!..
 
 
Я, Вашему покорствуя желанью,
Слегка коснусь податливой струны,
Послав в ответ «с той стороны посланью»
Свою поэзу с этой стороны…
 

 
Ваш дом среди заводских пустырей,
От города приморского в трехверстьи,
Ваш дом, куда охотно ездят гости,
Дом широко распахнутых дверей.
 
 
Куда попасть, чем выбраться, скорей,
И где поэт в своем заздравном тосте
(Хотя вокруг и злобствовал Борей…)
Приветствовал хозяев, чуждых злости,
 
 
Ваш дом, где неизменен тонкий вкус
В литературе, мебели, гравюрах,
Где фея настроенья – в абажурах,
 
 
И где не редкость – встречи знатных муз,
Где культ наипрекраснейшей богини,
Ваш дом – оазис в городской пустыне.
 

Ревель

21 янв. 1921 г.

 
Моя Фелиссочка! Моя красавица!
Тебе, Любимая, мой «Менестрель».
Всему изыскному должна ты нравиться,
Моя Фелиссочка – моя свирель!
 
 
Пускай для грубого ты только «выскочка», —
Что мне до зтого: ты мне люба!
Моя Таланточка! Моя Фелиссочка!
Моя Исканная! Моя Судьба!
 
 
Тебе лишь сладко мне сказать: «Невесточка», —
Здесь браконенависть – браколюбовь…
О, символ Эстии, ребенок-Эсточка,
С тобою молодость познал я вновь!
 

 
Да разве это жизнь – в квартете взоров гневных,
В улыбках, дергаемых болью и тоской,
И в столкновениях, и в стычках ежедневных
Из-за искусства, угнетенного тобой?
 
 
Да разве это жизнь – в болоте дрязг житейских,
В заботах мелочных о платье и куске,
В интригах, в сплетнях, в сальностях лакейских
С физиологией гнусней, чем в кабаке?
 
 
Да разве это жизнь, достойная поэта,
Избранника сердец, любимца Божества,
Да разве это жизнь – существованье это?
И если это жизнь, то чем она жива?
 
 
Она жива тобой, цветком махровым прозы,
Бескрылой женщиной, от ревности слепой,
Тупою к красоте и к окрыленьям грезы.
Тобой рожденная, она жива тобой!
 
 
Она жива тобой, мертвящею поврагой
Природы, лирики, любви и Божества,
Тобой, ничтожною, залившей черной влагой
Мои горячие и мысли, и слова.
 
 
Разбитою мечтой, причиной катастрофы
Поэта творчества вовеки ты пребудь.
Ты – бездна мрачная! ты – крест моей Голгофы!
Ты – смерть моя! ты – месть! в тебе сплошная жуть.
 
 
Я так тебя любил, как никого на свете!
Я так тебя будил, но не проснулась ты!
Да не пребудешь ты пред Господом в ответе
За поругание невинной красоты!
 

27 окт. 1919 г.

Toila

IV. Земле – земное

 
Дорогая ты моя мамочка,
Поправься ради меня,
Ради твоего сына блудного —
Поэта светозарней дня.
 
 
Мамочка моя ненаглядная,
Побудь еще немного жива:
Ведь мною еще недосказаны
Все нежные тебе слова.
 
 
О, единственно-единственная,
Незаменимая здесь никем!
Перед жизнью твоей драгоценною
Так ничтожно величье поэм.
 
 
Пусть ты чуждая всем, ненужная,
Пусть ты лишняя на земле, —
Для меня ты – моя мамочка,
Избави бог видеть тебя на столе…
 
 
Боже! Господи! Великий и Милостливый!
Дай пожить ей и смерть отсрочь!
Не отнимай у меня моей матери, —
Не превращай моего дня в ночь…
 

13 ноября 1921 г.

10 ч. веч.

Toila

 
Именем Божьим тебе запрещаю войти
В дом, где Господь повелел жизни жить и цвести,
Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!
Мало ли места тебе на обширной земле —
В стали кинжальной и пушечном емком жерле?
Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!
Эй, проходи, проститутка! не стой у дверей!
Льдяным дыханьем своим дом поэта не грей!
Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!
 

Риторнель

1

 
Который день?… Не день, а третий год, —
А через месяц – даже и четвертый, —
Я в Эстии живу, как в норке крот.
 
 
Головокружный берег моря крут,
И море влажной сталью распростертой
Ласкается к стране, где – мир и труд.
 
 
Я шлю привет с эстийских берегов
Тому, в ком обо мне воспоминанье,
Как о ловце поэзожемчугов.
 
 
Лишь стоило мне вспомнить жемчуга,
В душе возникло звуков колыханье:
Prelude Бизе, – иные берега…
 

2

 
В мечтах плыву на красочный восток:
Там, где Надир целует знойно Лейлу,
Растет священный сказочный цветок.
 
 
Он – мира мир, желанная мечта.
И не она ль мою чарует Тойлу
И оживляет здешние места?
 
 
Но север мне и ближе, и родней:
Здесь по ночам мне напевает Сканда.
Люблю ее и счастлив только с ней!
 
 
Пусть бьется мир, как некий Громобой, —
Тиха моя тенистая веранда.
О, Балтика! о, Сканда! я с тобой!
 

3

 
По вечерам вернувшись в свой шатрок, —
Я целый день обычно рыбу ужу, —
Я говорю себе: исходит срок,
 
 
Когда скажу я Эстии: «Прости, —
Весенний луч высушивает лужу:
Пора домой. Сестра моя, расти!
 
 
Спасибо, благородная страна,
Любимая и любящая братски, —
В гостеприимстве ты была нежна…»
 
 
До полночи я пью Créme de prunelles
И, позабыв бич современья адский,
Плести, как сеть, кончаю риторнель.