Текст книги "Ермак. Начало (СИ)"

Автор книги: Игорь Валериев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

     Глава 10. Казачий суд.

     Утром, встав и не обнаружив в комнате Марии, позавтракал оставленными ею на столе молоком и куском хлеба, и отправился к Селевёрстовым.

     Войдя к ним на двор, увидел атамана, стоящего уже одетым на крыльце.

     – Явился! Где был всю ночь?

     – У тётки Марфы ночевал. Она мне плечо перевязала, а потом дала чего-то выпить, я и уснул.

     – Плечо не болит?

     Я пошевелил под полушубком правым плечом, ничего не болело. Так и ответил атаману.

     – Переодеваться некогда. Да так и лучше будет! Если что сможем показать твою рану, нанесённую Афанасием. А то боюсь все черняевские скопом на нас наваляться.

     Атаман Селевёрстов был из Ольгинской станицы. Десять лет назад его избрали на сходе атаманом Черняевского казачьего округа, в который входило одиннадцать населённых пунктов: посёлок Толбузинский, почтовая станция Ваганова, станица Ольгинская, заимка Дроздова, станица Черняева, заимка Весёлая, почтовая станция Торой, станица Кузнецовская и другие. Одновременно Селевёрстов являлся и атаманом станицы Черняева, где располагалось станичное окружное правление. Все эти годы, почти все 'отцы-основатели' Черняевской станицы пытались на ежегодных выборах протащить на его место кого-то из своих. Но пока это сделать, им не удавалось. Большинство казаков, в число которых входило и семейство Алениных, во всём поддерживали Селевёрстова. Эти политические страсти и тайны 'Черняевского двора' я постепенно узнал из разговоров казаков.

     – Ромка, сукин сын! Где ты там? Давай на выход быстро!

     На крыльцо, как-то кособочась, вышел Ромка и подошёл ко мне.

     – Чего смурной? От отца вчера попало? – шёпотом спросил я Ромку.

     – Ага. Нагайкой вчера пару раз по спине перетянул. Болит теперь, – морщась, прошептал тот в ответ.

     – Чего шепчетесь, охламоны. Повезло тебе вчера, Тимофей. Пришёл бы вместе с Ромкой, и тебе бы от меня досталось. Ладно, пошли на сбор. Будем разбираться.

     Буквально через пару минут, станичная изба находилось по соседству с домом Селевёрстовых, мы с Ромкой топтались в сенях, где столпившись, стояли наши вчерашние противники. Атаман и другие казаки, вместе со стариками-старейшинами находились в сборной горнице и о чём-то совещались. Через некоторое время в сени вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы все заходили. Притормозив меня за руку и дождавшись, когда все остальные казаки, снимая папахи, зайдут из сеней в комнату, прошептал мне на ухо: 'Не ссы, Тимоха! Всё хорошо будет!' И подтолкнул меня к двери.

     В просторной сборной горнице вдоль стены у печки галанки на лавке разместились станичные старики-старейшины: Подшивалов Феофан, отец Алексея Подшивалова, в доме которого всё вчера и произошло, Раздобреев Афанасий, Митрофан Савин – дед Семёна, Ион Гусевский – дед Афанасия, Давыд Шохирев, Иван Лунин. Именно они, ещё оставшиеся в живых, почти тридцать лет назад основали станицу Черняева. Рядом со старейшинами на лавке сидел батюшка станичной церкви Александр Александрович Ташлыков – весьма образованный человек, который прибыл на служение в Черняевскую церковь из Санкт-Петербурга. Это был высокий, широкоплечий, красивый мужчина, который габаритами не уступал вахмистру Шохиреву и обладал огромной силой: на спор с казаками однажды вспахал десятину земли – впрягшись в сбрую, заставив сына направлять плуг.

     На лавке около окна разместились атаман Селевёрстов и ещё с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд.

     Сначала опросили самого младшего из нас Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семёна Савина, а потом Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил всё за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это всё они – злыдни! Ещё и ножиком тычут, окоянные!

     Из семи казаков-малолеток, шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам, да ещё драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семёна Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил!

      На такое заявления остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед – Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос – каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семёна Савина. Имели ли он право ударить в ответ на слова и действия казака приготовительного разряда, уже принявшего присягу или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка ещё не казак, а сын казачий. И любое слово казака, для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял в вверх правую руку с зажатым в неё костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старейшины Шохирева.

     Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил:

     – Митрофан, я тебя на сколько годков старше?

     Савин оторопело уставился на Шохирева, потом что-то вспоминая, беззвучно зашевелил губами и, наконец, произнёс:

     – Лет на шесть, вроде, или чуть больше.

     – А теперь вспомни, как в Кучугай ты отреагировал, когда я на посиделках с девками тебя щенком обозвал?

     – Дык, это, – Митрофан Савин, зажал бороду в кулак, – драться на тебя полез и в лоб получил.

     – А ты тогда казаком был?

     – Нет, присягу ещё не принимал.

     – А я был?

     – Да, был.

     – Так что же ты на меня полез? Раз я казак сказал тебе, что ты щенок, сын казачий, значит, ты и есть – щенок!

     – Э-э, Давыд, ты говори, да не заговаривайся! Сейчас как тресну костылём по башке! – дед Митрофан начал вставать с лавки.

     Старейшина Шохирев, примиряюще поднял ладонь вверх:

     – Не кипятись, Митрофан. Ты же тогда драться полез, честь свою защищая. Почему же другого от Ромки Селевёрстова хочешь? Или если его и Тимофея Аленина твой внук молокососами обозвал, то это не оскорбление?

     – Да, вроде, всё так и, всё-таки не так! Не правильно получилось как-то.

     – Правильно, Митрофан, что не правильно всё в этом случае. Ты в Кучугай от меня в лоб получил и успокоился. И за честь свою вступился, показав всем, что справным казаком растёшь, и урок от старшего получил. А здесь сыны казачьи казаков поучили, да ещё как! Вот это и неправильно!

     – Давыд, любитель ты тень на плетень навести, – Савин раздраженно стукнул костылём об пол. – Делать то, что будем!

     – Казаков учить лучше будем, чтобы их молокососы всякие не били. А вот чему и как учить, давайте у атамана нашего спросим. Как он Ромку своего, да Тимофея обучает. Может, кормит чем-то особенным? – ухмыляясь в бороду, прогудел дед Шохирев.

     – Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, – пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан.

     От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев, стал толкать Селевёрстова в бок, воспрошая: 'Атаман, неужто, правда, сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?'

     – Да ну его, уникума, хренова! – Селевёрстов весь красный поднялся с лавки. – Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут, да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился я и сам не знаю.

     В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивлённо спросил атамана: 'Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?'

     – Эх, станичники! – вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. – Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали. Чего там только нет. А занимаются так, что только пар от них идёт. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоём. На их учебные схватки на кулаках, да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются.

     – Тимофей, а это правду Алёшка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападёт, либо руку ему сломать или убить его же кинжалом? – раздался скрипучий голос Иона Гусевского.

     – Правду, деда Иона, – я, изображая смущение, опустил голову. – Погорячился я.

     – Ты, казачина, не дуркуй. Погорячился он. Пятерых казаков положил. Такое только с холодной головой сделать можно. Бери этих оболдуев, – Ион Гусевский показал на казаков-малолеток, – расставляй их и показывай, как с ними дрался. Вместо Афоньки возьми Петьку Башурова. Они комплекцией одинаковы. Казаки, кто-нибудь кинжал Петьке дайте.

     – Что застыл, Тимофей? – Селевёрстов, ткнул меня в плечо, проходя мимо, подавая кинжал Башурову. – Или опять не помнишь, как вчера казаков уделал.

     – Да помню всё, дядька Петро. Вы Петрухе Башурову кинжал в ножнах дайте. Он сначала на меня без него нападал. Позже уже достал.

     Я расставил казаков-малолеток в те позиции, с которых они нападали на меня и стал показывать, что и как делал, отбиваясь от них, и какие удары наносил, чтобы их вырубить. Когда дошло дело до схватки с Афанасием, я на Петрухе показал, как сначала боковым ударом левой ноги в грудь отбросил от себя Бурундука, одновременно с этим правой рукой сбивая в сторону удар Гришки Батурина мне в голову. Далее в замедленном действии, добиваясь синхронности движений от Петрухи и Григория, показал, как нанёс удар коленом в печень и локтем в челюсть Батурину, а потом развернулся, чтобы встретить Афанасия, бьющего меня кинжалом в область шеи.

     – Это чего же, Афонька на смерть бил? – громко озвучил этот момент Митрофан Савин. – Вот, стервец!

     Я под эти комментарии показал, как чуть не успел довернуть корпус, уворачиваясь от удара, из-за чего получил порез плеча, а потом обозначил перехват руки Елизара с кинжалом и, как рычагом через своё плечо вывихнул ему руку. На этом показ закончился.

     – А руку сломать, как грозился, мог вчера Афоньке? – опять проскрипел его дед.

     Я попросил Петьку Башурова опять медленно нанести мне удар кинжалом в шею, а сам проделал те же движения, только рычаг его руки провёл, не через предплечье, а через локоть. Когда нажал чуть посильнее, Башуров приподнялся на цыпочки и зашипел от боли. Я быстро отпустил его руку.

     – Если бы сделал так, то сломал бы Афанасию руку в локте. Мог бы и по-другому. Так ещё проще бы было.

     Я попросил Башурова опять ударить меня кинжалом, а сам, сместившись влево, перехватил его руку своей правой за запястье, а левой обозначил резкий рубящий удар по его локтю.

      – Неужто руку бы так сломал? Не верю! – дед Гусевский покачал головой. – Не верю.

     Я прошел к печке, где в уголке стояла метёлка на длинном черенке, и взял её в руки. 'Всё получится, – думал я, возвращаясь обратно. – Я смогу, главное настрой. Для моей руки нет преград. Сколько всего раньше переломал и переколотил, отрабатывая резкость и точность ударов. Я смогу!'

     Всучив Петрухе вместо кинжала метёлку, черенком в мою сторону я сказал: 'Бей в шею, и бей сильно!'

     Петруха казалось, только этих слов и ждал, ударил как пикой, вкладывая в удар всю свою злость на меня. Я же повторил всё то, что только что показывал казакам, но удар левой рукой нанёс резко и в полную силу. Удар. Хруст. В моей руке осталась половинка черенка, а Петруха, обалдевая, рассматривал в своей руке остатки метёлки.

     – Не хрена себе, – к нам подскочил, сидевший ближе всех Алексей Подшивалов, и, взяв у нас обломки метлы, показал их казакам. – Млять, как шашкой рубанул!

     После возникшей тишины, вызванной удивлением от моего удара, все казаки в комнате разом загомонили. Но тут снова раздался скрипучий голос старейшины Гусевского:

     – Тихо! Тимофей и убить вчера моего внука его же кинжалом смог бы?

     'Ну, достал, старикан! И чего не уймется?' – подумал я, но вслух вежливо произнёс.

      – Мог бы, деда Иона.

     Повернулся к Петрухе и, подав ему кинжал, который до этого засунул за голенище сапога, вручая Башурову метёлку, попросил ещё раз ударить меня.

     Петруха, с какой-то опаской взяв у меня кинжал, неуверенно ткнул им в область моей шеи. Я, сделав под шаг в левую сторону, перехватил его правую руку с кинжалом у запястья, а левой с внутренней стороны предплечья, выгибая руку, рванул Петруху на себя, заставляя его упасть телом на кинжал. Затем резко остановил это движение, с трудом возвращая Петруху в исходное положение, а сам развернулся к Гусевскому.

     – Деда Иона, в зависимости от того, какой бы шаг назад я сделал, Афанасий или вот Петруха, напоролись бы на кинжал либо животом, либо грудью, либо шеей.

     – Эк, как! Мастак! А просто выбить бы кинжал у Афоньки мог?

     – Мог бы, деда Иона.

     Я повернулся к окончательно обалдевшему Петрухе и попросил:

     – Давай еще раз, Пётр. Только, медленно бей.

     Петруха каким-то заторможенным движением обозначил удар кинжалом в мою сторону. В этот раз, я, чуть развернувшись в плечах, уходя с линии атаки кинжалом, обозначил одновременные удары навстречу друг другу левой рукой по запястью, а правой по предплечью правой руки Башурова. Несмотря на слабые удары, кинжал выскользнул из Петрухиной ладони и вонзился в пол.

     – Что же так не сделал вчера у Подшивалова?

     – Деда Иона, Пётр и я сейчас удары только обозначили. Если бы я вчера также сделал, когда Афанасий бил, кинжал бы до стены улетел бы, а там девки сидели. Мог бы поранить из них кого-нибудь или того хуже.

     Ион Гусевский поднялся с лавки и, потрясая костылём в сторону своего внука, буквально взревел:

     – Что, щенок, понимаешь теперь, почему я тебе вчера говорил о том, что Тимофей Аленин тебя пожалел? Видел сейчас! Ему тебя проще убить было, чем обезоруживать, подставляясь чуть ли не спиной под твой удар. Он и тебя, сучонка, и девок пожалел! А себя нет.

     – И вас всех пожалел! – Иона направил свой костыль на казаков-малолеток, которые от его рёва сжались в тесную группу. – Ударил бы чуть сильнее и покойники. У-у-у, выблядки, несрушные!

     – А вы, что скажите, станичники? – Ион Гусевский обвел всех находящихся в комнате казаков внимательным взглядом из-под густых седых бровей.

     – Я больше половины ухваток и ударов Тимохи никогда в жизни не видел! – прогудел Давыд Шохирев.

     – И я! И, я! И, я! – прозвучало, чуть ли не со всех сторон.

     – А ногами как машет! Внучку Ваньки Лунина как в челюсть засветил! – пристав с лавки и потрясая клюкой, почти кричал Митрофан Савин. – Экий, стервец!

     – И кто тебя, Тимоха, всему этому обучил? – перекрывая, стоящий в комнате гомон, опять прогудел дед Давыд.

     'Прости, дед Афанасий! – подумал я. – Иначе не поймут казаки!'

     – Дед Афанасий учил. Сначала как всех казачат, а после того как родителей убили и мы к дядьке Ивану Савину в пастухи подрядились, дед меня на пастбище каждый день обучал. Сначала нашим родовым ухваткам, а потом и другим ухваткам и приёмам учить начал.

     – Ногами у нас так не бьются, – раздался бас Шохирева старшего.

     – Так дед говорил, что эти ухватки он перенял во время Крымской войны. С ними тогда вместе кубанцы воевали. И был у них казак один, которого турки 'дьяволом смерти', кажется, прозвали. Чтобы показать свою лихость, тот казак против янычар иногда с голыми руками выходил и побеждал их. Дед с ним подружился, и тот много чего из своих ухваток показал, а дед запомнил.

     – Кубанцы, те да, любители ногами и руками помахать, – вздохнул Феофан Подшивалов. – Я как-то видел, как один подпрыгивал выше головы и одновременно двумя ногами удары наносил.

     'Кажется, прокатило, – подумал я. – Что же будем рассказывать сказки дальше'.

     – А ещё я записи покойного дяди Ивана нашел, – продолжил я, когда казаки закончили воспоминания о кубанских казаках и их боевой выучке. – У него там приемы из панкратиона описаны.

     – А это, что такое? – спросил кто-то из казаков.

     – Панкратион – это вид борьбы без оружия древних греков, – напомнил о своём присутствие батюшка Александр. – Очень сильные войны были. Их царь Александр Македонский полмира с такими воинами завоевал за триста с лишним лет до рождения Иисуса Христа. Во время этой борьбы никаких ограничений не было, что часто приводило к смерти кого-то из бойцов во время схватки.

     – Эко, как! – загомонили казаки. – Это, что же как в настоящем бою бились, батюшка?

     – Ещё и 'банкратион' какой-то! – протяжно и громко вздохнул атаман Селевёрстов и, повышая голос. – Ох, Господи, дела наши тяжкие. Всё, давайте, малолетки, идите отсюда. А мы решать будем, что с вами делать. А то со всеми этими 'банкратионами' до ночи не разберёмся.

      'Подсудимые' потянулись на выход из комнаты, и вышли на площадь перед правлением, где разделились на две группы: я с Ромкой и казаки-малолетки, которые начали, что-то горячо между собой обсуждать. Мы с Ромкой стояли и молчали. Через некоторое время в нашу сторону направился Афанасий Гусевский. Я невольно напрягся, но после первых слов Афанасия расслабился.

     – Тимофей, прости меня за то, что я вчера на тебя с кинжалом кинулся. Когда ты меня ногой в грудь лягнул, у меня всё в глазах от гнева потемнело. Кинжал выхватил, не думая.

     – Бывает, Афанасий. Я бы тоже, наверное, голову потерял, если бы меня кто-то из младших казачат ударил.

     – Э, нет! Я сегодня убедился, что головы ты не теряешь. Мне вчера дед весь вечер твердил, что ты меня пожалел, когда я ему описал нашу драку. А я только сегодня увидел, что тебе действительно проще меня убить было. И это, Тимофей, можно я к вам с Ромкой на занятия приеду. Мне по весне в полк на службу идти. Хотелось бы твоим ухваткам научиться, а то по рассказам на службе всякое может быть.

     – Конечно, Афанасий. Приезжай. Мы с Ромкой каждый день с утра и до обеда тренируемся.

     – И это, Тимофей, ты Семёна Савина остерегайся. Он вам с Ромкой своего позора не простит. Он и сейчас остальных подбивает, Ромку поймать и отметелить. Остальные, правда, не особо рвутся, но поберегитесь.

     – Спасибо, Афанасий.

     Я протянул ему левую руку, которую он крепко пожал своею здоровой левой рукой. В этот момент на крыльцо вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы мы расходились по домам, там нам отцы и деды доведут решение казачьего круга.

     Мы с Ромкой поплелись домой. Ромка, то и дело поводил плечами. Видимо представлял нагайку отца, гуляющую по его спине. Я как не хорохорился, но определённое неудобство также ощущал. Придёт атаман, да всыплет горячих. Так и тянулись к дому, еле ноги переставляя. Зашли в дом и только начали раздеваться, как следом зашел атаман.

     – Что соколики головы повесили, а ну марш в светлую комнату, да за стол садитесь, – снимая папаху и полушубок сказал атаман. – Мать! Мать! Зови Никифора со Степаном, и сама в горницу приходи.

     Ромка, сгорбив плечи, поплелся в горницу, а я за ним. 'Кажется, впервые придётся попробовать нагайки, – подумал я. – Не драться же с атаманом. Вот, попали'.

     Зайдя в комнату, мы сели за стол. В течение минуты в комнату подтянулись остальные Селевёрстовы. Старший сын атамана Степан и Никифор, также сели за стол, а женщины семьи Селевёрстовых встали по стеночке. Вошёл атаман и, грозно оглядев всех, повернулся в мою сторону:

     – Встань, Тимофей.

     Я поднялся и, склонив голову, уставился в стол.

     – Спасибо тебе, Тимофей Васильевич Аленин, за те науки, которым обучаешь моего сына. Огромное отцовское спасибо и моя благодарность.

     От изумления у меня чуть челюсть не отвалилась до столешницы. Я посмотрел на атамана, думая, что он надо мной издевается, но Селевёрстов был серьёзен и торжественен.

     – Никогда не думал, что мой Ромка в тринадцать лет станет таким справным казаком, – атаман покрутил головой. – Это надо же, двух казаков-малолеток, которые уже год обучения прошли смог на кулаках победить! Ладно, Сёмка Савин – этот больше купец, но Васька Чуев – один из лучших в обучении среди казаков приготовительного разряда не только в станице, но и во всём Черняевском казачьем округе. А Ромка его своим ударом в беспамятство отправил! Молодцы!

     Находясь в ступоре, я прервал атамана:

     – Дядька Петро, а что по драке суд решил?

     – По драке? – Селевёрстов усмехнулся. – По драке решение такое. Тебе, Тимоха, и тебе Ромка сначала хотели всыпать по пять-десять горячих по мягкому месту, чтобы сидеть долго не могли, но потом решили, что участвовать тебе Тимофей Аленин в состязаниях по окончании зимних сборов казаков-малолеток, а тебе Роман Селевёрстов в шермициях со своими сверстниками. Если возьмете призовые места, то тебе Тимоха придется под своё начало взять и обучать еще десяток станичных казачат от тринадцати до пятнадцати годков.

     – Вот это да! – просипел, пораженный новостью Ромка.

     – А как учеба будет организована? – спросил я.

     – Вы сначала выиграйте, а потом думать будем как всё организовать, -атаман хлопнул рукой по столу, – готовьтесь, у вас всего три недели осталось.