Текст книги "Перевёртыш"
Автор книги: Игорь Домарадский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
«Самодержец»
Cum principia negante non est disputandum
С отрицающим основы, нечего и спорить.
Однако неожиданно все резко изменилось к худшему. Каким-то образом Волжинский умудрился окончательно испортить отношения с Рычковым и в сентябре 1982 года был освобожден от должности директора ВНИИ ПМ. В «утешение» его назначили на мою прежнюю должность начальника отдела Совета (а я раньше даже не предполагал, что это генеральская должность). Как ни трудно было работать с Д. В. Волжинским, но он был интеллигентным человеком.
Почти в это же время умер Г. В. Чучкин, который незадолго до смерти получил повышение в ВПК (стал чуть ли не заместителем его начальника). В ВПК это был единственный человек, знавший меня с момента перевода в Москву и хорошо ко мне относившийся. К тому же он обладал огромным весом, причем не только в. наших кругах. После В. Д. Беляева, для меня это была вторая большая утрата.
Помимо сказанного, начался постепенный развал моего отдела во ВНИИсинтезбелке. После смерти В. Д. Беляева, посыпались бесконечные упреки в адрес отдела в том, что он ничего не дает Институту и Главмикробиопрому, а мои отчеты стали утверждаться уже директором ВНИИсинтезбелка, и то только после рецензий ВНИИгенетики. Постепенно стали сокращать численность отдела, и боязнь потери работы осложнила мои отношения с его сотрудниками, терявшими веру в мое "могущество". Может быть и можно было еще что-то предпринять, но сказывалось мое постоянное отсутствие в Москве, а неоднократные обращения о поддержке к Рычкову и Калинину эффекта не давали, вызывая лишь раздражение начальства ВНИИсинтезбелка.
Директором ВНИИ ПМ стал генерал-майор Н. Н. Ураков. До назначения во ВНИИ ПМ он был заместителем начальника НИИЭГ. Я встречался с ним в Кирове, когда числился руководителем одной из их тем (см. выше). Тогда он был очень предупредительным и внимательно прислушивался ко всему, что я говорил, даже записывал мои рекомендации в большую "амбарную" книгу. Поэтому на первых порах мне казалось, что с его переходом во ВНИИ ПМ дела пойдут лучше и мне удастся поменяться ролями с Боровиком (я имею в виду круг научных вопросов). Я даже написал ему по этому поводу несколько докладных записок. Однако Ураков заявил, что в деле распределения обязанностей все должно остаться по-старому и что из-за неудовлетворительного выполнения темы по получению штамма он ставит её под свой контроль. После этого началось… Каждую неделю он вызывал меня и моих ответственных исполнителей и выяснял, что сделано за неделю, какие результаты получены. При этом по имени-отчеству он обращался только ко мне, а остальных, по армейской привычке, он вызывал лишь по фамилиям. Ни одно из таких совещаний не проходило гладко. Все уходили злыми и обиженными. Сразу стало ясно, что хорошего ждать не приходится.
Вскоре выяснилось, что Уракова раздражает еще одно, а именно моя лаборатория во ВНИИсинтезбелке. Хотя возможность посещения этой лаборатории по понедельникам было одним из условий моего перевода в Оболенск, он умышленно назначал заседания НТС по этим дням, каждый раз интересуясь, почему я на них не присутствую. Сам он поселился с женой в Протвино и долго не имел квартиры в Москве, Поэтому очень часто он назначал совещания по поводу штамма на субботы ("работаем!") и я никогда не знал заранее, смогу ли в пятницу уехать домой.
Вряд ли есть смысл подробнее говорить обо всем этом. Отмечу лишь, что будучи военным до мозга костей, Ураков, уважал только силу и не терпел никаких возражений. Его сослуживцы по армии, которых было уже немало во ВНИИ ПМ, привыкли, к нему и находили с ним общий язык, а нам, штатским, мириться с этим было трудно. Но большинству деваться было некуда, все были привязаны к Оболенску квартирами и теми небольшими льготами, включая материальные, которые предусматривались постановлениями по Проблеме. Особенно трудно было привыкнуть к полному пренебрежению фундаментальными знаниями. Каждому, кто занимался генетикой, ясно, какая это громоздкая и сложная задача – получение нового штамма, по существу создание нового вида! Поэтому для того чтобы Ураков это понял, приходилось докладывать ему все детали работы: как мы получаем те или иные варианты или к каким ухищрениям прибегаем. Однако в ответ слышалось: "Мне не нужны ваши штаммы; мне нужен только штамм!" или "Мы не в бирюльки играем, а делаем оружие!". Вот тут-то я впервые в полной мере осознал, чем мы занимаемся. Все вещи назывались простым русским языком, без всяких экивоков. А ведь этого не было даже в Кировском НИИ! Даже там на первый план выдвигались чисто научные проблемы, а прикладные вопросы оставались за кадром. Здесь же оказалось, что все мои знания нужны лишь для того, чтобы получить штамм возбудителя, после чего и должны были собственно начаться "настоящие" работы.
Как-то раз, выслушав наш доклад, он заявил мне: "Мы-то у себя получили нужный штамм чумного микроба, а Вы, член-корреспондент, не можете этого сделать с туляремийным микробом!" Однако при этом он забыл, во-первых, что "им" помогал я, а, во-вторых, что по степени изученности биохимии и генетики оба вида нельзя было даже сравнивать. Конечно, я попытался ему об этом напомнить. Когда же по настоянию Режима я передал во ВНИИ ПМ весь мой музей измененных штаммов – потенциальных доноров необходимой генетической информации, а до этого во ВНИИ ПМ музея живых культур вообще не было, Ураков не смог скрыть своего раздражения: "Зачем нам весь этот мусор?". Ко всему прочему Ураков никак не мог (или не хотел) понять еще одной детали указанной мной выше; приобретая нечто новое, микробы нередко теряют старые, не менее важные признаки. Так было и с туляремийным микробом. Приобретая устойчивость к ряду антибиотиков, он терял вирулентность, что с точки зрения тактико-технических требований к оружию было недопустимо (даже падение вирулентности с одной до двух клеток или затяжка гибели животных хотя бы на сутки считались большим "проколом" в работе). Дело кончилось тем, что Ураков вновь пересмотрел распределение всех обязанностей, лишив меня доступа почти во все лаборатории, кроме "корпуса 7", отстранил от заведования последним Ряписа, как "не справившегося" с заданием, и поручил мне руководство отделом по разработке средств защиты растений – бывшую любимую "вотчину" Волжинского.
К этому времени ВНИИ ПМ получил разрешение на работы еще с двумя возбудителями, но они достались уже другим "учёным"; я не должен был "разбрасываться и отвлекаться от порученной ранее темы".
Плоды подобного отношения к фундаментальным наукам не заставили себе долго ждать, но к этому я еще вернусь. Здесь же отмечу, что многое Ураков делал даже в ущерб делу, по-видимому, из-за упрямства, из-за неприятия всего, что исходило от меня. В этом отношении очень типичным было отношение Уракова к одной моей идее, признанной изобретением. Речь идёт о создании "бинарных препаратов". Поскольку при чрезмерных генетических воздействиях часто не удается сохранить все нужные свойства культуры, вместе с соавторами, среди которых был и Калинин, включенный для придания "большего веса" заявке, я предложил использовать два менее "травмированных" штамма, суммарные характеристики которых отвечали бы требованиям ТЗ. Пользу такого подхода в конце-концов признал даже Заказчик. Однако Уракова никто убедить не мог, хотя реализации идеи помогла бы решению многих проблем и избавила бы от больших трудностей; правительственное задание почти наверняка было бы выполнено. В своем упрямстве он дошёл до того, что вообще запретил проводить эту работу, из-за чего нам пришлось уйти в "подполье". На вопрос, в чем причина столь негативного отношения к идее "бинарных препаратов", Ураков как-то ответил, что это давным-давно известно, еще со времен его докторской (кстати, закрытой) диссертации. Но, насколько мне известно, его диссертация была посвящена совсем другому, действительно не новому вопросу: изучению сочетанного действия бактерий и вирусов.
Ураков, был полностью лишен чувства юмора, о чем можно судить, в частности, по таким фактам. Во ВНИИ ПМ на должности начальника отдела кадров в то время был отставник, некий Глухов, которого за иезуитский характер ненавидели все. Однажды на доске объявлений появился приказ за подписью Начальника Организации п/я А-1063 о выговоре и лишении премии Глухова за грубость и некомпетентность. Радость была всеобщая. Одновременно появилось распоряжение Уракова: всем живущим в наших домах в Серпухове сдать ключи и явиться за получением ордеров на квартиры в Оболенске. Естественно, начались многочисленные звонки к директору с протестами по этому поводу (жить в Серпухове было тогда значительно легче, чем в Оболенске. да и сообщение с Москвой было лучше). Но вскоре выяснилось, что обе бумаги были первоапрельской шуткой. Директор приказал немедленно их сорвать, а сам факт их появления назвал "политической диверсией". Началось расследование. В числе зачинщиков этой шутки оказался один из моих аспирантов, которому Ураков долго не мог этого простить и чуть не сорвал ему защиту диссертации.
Для более полной характеристики Уракова уместно привести несколько любимых им выражений: "Владеть обстановкой", "Карать беспощадно", "Жечь каленым железом", "Передислоцироваться", "Наказание неотвратимо". Если же у него было хорошее настроение, то прежде чем подписать какую-нибудь бумагу, он спрашивал: "Пороки есть?".
Для Уракова очень подходят слова А. С. Пушкина: "В столице он – капрал, в Чугуеве – Нерон".
Кража
Ni foi, ni loi
Ни стыда, ни совести (франц.)
В конце 1984 года в Оболенске появился еще один заместитель но научной работе – полковник В. С. Тарумов, из Свердловского института МО, того самого, с которым связывают возникновение в этом городе крупнейшей вспышки сибирской язвы (тогда погибло около 70 человек). Правда, военные официально отрицают свою причастность к этой трагедии, хотя в частных разговорах многие из них настаивают на обратном. Чтобы не подвести кого-то, не назову фамилии людей, попавших в Оболенск, которые рассказывали, в частности, что во время вспышки в Свердловске военные ходили по домам пострадавших и под видом врачей изымали свидетельства о смерти, якобы для «уточнения диагноза». Как ни странно, но причастность военного НИИ к вспышке сибирской язвы в Свердловске по-прежнему отрицает и Бургасов, который руководил там всеми расследованиями. Бургасов продолжает настаивать на её завозном характере! Что это? Чувство «локтя», результат кастовости или преданность идеалам рухнувшего строя, взрастившего его? Или это нежелание публично признаться в преднамеренной, а может быть и в вынужденной, лжи?
Незадолго до Тарумова во ВНИИ ПМ перевели еще одного "специалиста" из того же института, некого Анисимова, которого Ураков представил нам как крупнейшего знатока туляремии.
На одном из совещаний, когда в очередной раз разгорелись споры по поводу моих штаммов, Тарумов вдруг заявил, что не видит смысла в моей работе, поскольку нужный штамм в Свердловске уже есть и следует только попросить, чтобы его нам передали. Заявление Тарумова у нас вызывало недоумение: если так, то зачем же было "ломать копья" в Оболенске, тратя на дублирование работ столько сил и средств? Иначе отреагировал директор, тут же объявивший свою "волю": передать все дальнейшие работы по получению штамма Тарумову и Анисимову как более опытным специалистам, которые "сумеют быстро воспроизвести Свердловские результаты". Тогда же и весь отдел туляремии, вскоре разместившийся в новом корпусе, был поставлен под начало Анисимова. У меня же осталось всего нескольких ближайших помощников. Замечу, что решение Уракова не вызвало тогда восторга даже у многих сотрудников Организации п/я А-1063, включая его начальника, но дальше сочувствия мне дело не пошло; никто из них с Ураковым из-за этого спорить не стал.
Тут надо сделать небольшое отступление, без которого будет трудно понять ход дальнейших событий.
К концу 1984 года с помощью различных ухищрений нам удалось наконец получить два штамма с нужными свойствами и хотя у каждого из них были недостатки, на одном из НТС было даже заявлено, что "задание выполнено, хотя и не в полном объеме". В связи с этим один из штаммов решили пустить в дальнейшую работу и провести испытание соответствующего препарата, но это была уже область, в которой по-настоящему разбирались только Ураков и Тарумов. Испытания пошли и наметился определенный успех. Однако тут же выявились новые недостатки, которых я предвидеть не мог. Именно это и послужило непосредственной причиной того решения. Уракова о переподчинении, о котором говорилось выше.
Буквально через месяц после назначения Анисимова начальником отдела туляремии, я случайно узнал, что ему удалось добиться высокой устойчивости к тетрациклину, "камню преткновения" всех наших работ. Естественно, что это вызывало удивление у моих коллег и поползли слухи, что на самом деле этот штамм он привез "в кармане" с места прежней работы, но Анисимов стал утверждать, что сделал это по "памяти". Попав в очередной раз в Москву, я рассказал об успехе Анисимова Лебединскому, занявшему уже место Смирнова. Его мнение было однозначным: "Это – кража. Он украл штамм у нас!". И реакция была моментальной; на другой же день из Москвы во ВНИИ ПМ прикатила комиссия., для расследования обстоятельств дела. В соответствии с существовавшим тогда "Режимом работы с возбудителями особо опасных инфекций", а возбудитель туляремии именно к ним и относился, работать с ними можно было лишь в специальных учреждениях и вынос культур из них категорически запрещался. Кража же штамма из военного института вообще иначе как "ЧП" расцениваться не могла! Но расследование затянулось, поскольку Анисимов продолжал утверждать, что "все делается очень просто", в чем его явно поддерживали Ураков и Тарумов. Была создана комиссия ВНИИ ПМ для сравнения моих штаммов со штаммом Анисимова. В процессе её работы обнаружилось, что, в отличие от одного из наших штаммов, который уже был взят в "дело", штамм Анисимова имел одну важную метку, присущую свердловскому штамму, а именно чувствительность к налидиксовой кислоте (её можно было использовать в качестве препарата резерва, т. е. для лечения в случае аварий при работе со штаммом, так как к обычно применяемым препаратам он был резистентен). После того, как это стало известно Лебединскому, от него приехала еще одна комиссия(уже в январе 1985 года), но штамма Анисимова не нашли. Оказалось, что его уничтожили. Тем не менее, факт кражи штамма из Свердловского института можно было считать доказанным. Однако события развернулись по другому сценарию. Не знаю, кто из членов комиссий явился его автором, но для "спасения чести мундира" официально было заявлено, что штамм действительно украден, только не из Свердловского института, а у моего авторского коллектива. Утверждалось, что Анисимов, пользуясь своим положением, получил штамм из Музея живых культур отдела и выдал его за свой. Несмотря на всё сказанное, Анисимов отделался "малой кровью": Ураков ограничился объявлением ему строгого выговора "за неэтичное" поведение как "учёного". Приказ был зачитан на заседании НТС и факт кражи получил широкую огласку (как я недавно узнал, о ней вспоминают до сих пор). Однако "честь мундира" все-таки была задета, с чем Ураков примириться никак не мог. И он решил отыграться на мне. На последовавшем вскоре еще одном заседании НТС он поставил вопрос об итогах комиссионной проверки наших штаммов и о возможности их дальнейшего использования. И тут вдруг было заявлено, что оба штамма якобы не соответствуют тем характеристикам, которые им были даны нами, и что "авторы умышленно пытались ввести в заблуждение руководство ВНИИ ПМ и Организации п/я А-1063"! Последовал вопрос Уракова: "Коллеги, какие будут предложения по этому вопросу?" и отошёл в сторонку, чтобы "не оказывать давления на коллег". Я уже говорил, что НТС был составлен из начальников лабораторий и отделов, душой и телом преданных директору. Поэтому не удивительно, что все выступившие "коллеги" стали советовать ему "строго покарать меня" (вплоть до объявления выговора по партийной линии), хотя среди них были и те, которые в первые годы ВНИИ ПМ учились у меня основам микробиологии и генетики. Среди выступивших оказался даже заведующий виварием, сказавший, что он, конечно, "еще не учёный, а только готовится стать им", но, тем не менее, он давно уже подозревал меня в попытках "скрыть истину" и что поэтому согласен с остальными (небезынтересно, что вскоре этого типа поймали с поличными на перепродаже, не помню точно, то ли имущества вивария, то ли кормов для животных). В своем заключительном слове Ураков выразил удовлетворение "возросшим уровнем сознательности членов НТС, сумевших в короткий срок так хорошо и быстро во всем разобраться". Однако он призвал всех "не быть такими строгими" и предложил ограничиться вынесением мне "общественного порицания".
Вполне понятно, что оставить дело просто так и промолчать я не мог. Пришлось вновь обратиться к Начальнику Организации п/я А-1063, на заседании у которого (это было уже в начале 1985 года) я высказал все, что думаю об Уракове и порядках в институте. В свою очередь, Ураков заявил, что работать со мной не может; Боровик и Тарумов с ним полностью согласились. Но Калинин призвал нас не "выносить сор из избы" и заявил, что надо найти пути к примирению, так как "на ходу лошадей не меняют".
Я так и не понял, зачем Анисимову надо было затевать эту историю со штаммом, Скорее всего, он действительно привез его в кармане из Свердловска, но, испугавшись реакции со стороны своего бывшего всесильного начальства, по собственной инициативе или по совету Уракова и Тарумова заменил его моим, т. е. из двух зол выбрал меньшее. В общем так и получилось; от выговора еще никто не умирал! Думаю, что подобной развязки они не ожидали, а то бы "просчитали" свои действия лучше. Кстати, Анисимов приехав в Оболенск майором, затем стал полковником ("неэтичное" поведение на его карьере не отразилось). [Недавно Анисимов погиб. Рассказывают, что он полез на столб, чтобы разжиться проводом для своей дачи, и его убило током. Конечно, нехорошо злорадстовать, но как говорит русская пословица, "Бог шельму метит".]
Поскольку факт параллельной работы Заказчика по получению туляремийного микроба с нужными свойствами перестал быть секретом, было принято решение просить Заказчика передать его нам, но переговоры затянулись и мне предложили продолжить работу по получению нового штамма, начатую еще до скандала с Анисимовым. Заказчик передал свой штамм Организации п/я А-1063, когда наша работа подходила уже к концу, однако, априори считая "чужака" лучше нашего штамма, начальство сразу же переправило его на завод, чтобы приготовить препарат для дальнейших испытаний. И тут настал момент моего торжества: выяснилось, что штамм Заказчика плохо растёт на регламентных питательных средах, т. е. он – "не технологичен", а по остальным характеристикам не лучше нашего нового штамма ("Т-14")! Тем не менее, в Организации п/я А-1063 мне намекнули, что даже если это действительно так, то Ураков с Заказчиком попытаются найти в Т-14 новые недостатки и в любом случае разрешения на его применение нам не дадут. Это еще один пример (какой уже по счёту?) того, как все "радели" за дело!
Большое удовлетворение мне доставил еще один факт: Заказчик запросил и получил отклонированный нами ген дифтерийного токсина, того самого, о котором Воробьев когда-то говорил, как о никому не нужном. К сожалению, о результатах соответствующих работ у Заказчика я, как обычно, ничего узнать не смог.
Несмотря на все дрязги, четыре моих сотрудника по итогам Пятилетки получили Правительственные награды. Сообщив об этом, Ураков, добавил "ложку дегтя в бочку с мёдом", сказав, что пока "награждать – то было не за что и поэтому награждение следует рассматривать как аванс". Справедливости ради, здесь уместно отметить, что в числе награжденных должен был бы быть и Ряпис, вклад которого в получение штаммов нельзя не дооценивать. Но, к несчастью, незадолго до этого ему пришлось уехать из Оболенска в связи с тяжелой болезнью, а затем и смертью дочери. Поскольку Ряпис был моим учеником, нелюбовь директора ко мне отразилась и на нём. Воспользовавшись возможностями, которые представлял Режим, Ураков тут же вычеркнул Ряписа изо всех работ. Что касается меня, то по итогам предыдущей пятилетки за "заслуги в деле развития молекулярной биологии и генетики" орденом "Дружба народов" я был награжден в 1981 году (поскольку Указ Президиума Верховного Совета был секретным, точной формулировки я не знаю). Интересный факт: из-за сложных отношений с начальством мне дали один из наименее престижных орденов, а теперь он оказался чуть ли не единственным, который продолжает котироваться! Еще одним парадоксом явилось награждение меня именно орденом "Дружба народов", по статусу выдававшимся за "укрепление мира", чем по роду моей основной деятельности я в общем-то не должен был заниматься!