Текст книги "Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору"

Автор книги: Игорь Симбирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Но гораздо чаще игр на ностальгически-патриотических нотках речь шла о шантаже и об угрозах расправы с оставленными при эмиграции в Советской России родственниками. Так, в 1922 году в Бельгии к бывшему начальнику бронепоезда в Белой армии капитану Петрову подошел чекистский вербовщик и прямо заявил, что ГПУ знает об оставленной в России жене Петрова и настоятельно рекомендует тому стать тайным агентом среди белоэмигрантов в обмен на возможный в будущем выезд супруги к нему на Запад. Здесь вербовщиком Петрова выступал еще ранее завербованный ЧК белый генерал Доставалов, ставший затем одним из лидеров движения возвращения эмигрантов в СССР и сам в этой волне уехавший в Москву. Такие заслуги Евгения Доставалова перед ЧК были оценены этим ведомством позднее, в 1938 году он арестован в СССР и расстрелян НКВД за контрреволюционную деятельность. Тогда же, в начале 20-х, припертый к стене шантажом Петров дал согласие на вербовку и долго был агентом ГПУ среди эмигрантов под кличкой Кавказец, по заданию ГПУ он освещал деятельность кружка монархистов кирилловцев, куда вступил по приказу советской разведки. Позднее за эти заслуги Петрова ГПУ выпустило к нему в Бельгию жену и сына, в 1928 году Петров порвал с советской разведкой, явился в бельгийскую тайную полицию Сюрте женераль с повинной и честно во всем признался. Из его показаний бельгийской полиции видно, что все ура-патриотические заверения Доставалова о том, что белоэмигранты – наймиты Англии и Франции, а Советы – российские патриоты, на Петрова совершенно не действовали, и ГПУ постоянно подстегивало его угрозами жизни жены и сына в Советском Союзе. Бельгийцы не стали преследовать раскаявшегося советского агента по принуждению, а гуманно укрыли его в своей африканской колонии в Конго от гнева ГПУ или возмущенных белоэмигрантов.

И в истории многих самых известных агентов ГПУ, завербованных среди белоэмигрантов (Завадский, Эфрон, Клопенин, Ковальский, Кондратьев, Доставалов, Скоблин и др.) такие мотивы повторялись: патриотические заклинания, обещание дать умереть на родине плюс к тому шантаж и угроза расправы с близкими. И для многих из этих завербованных разными путями ИНО ГПУ белых эмигрантов вся работа на советскую разведку все равно на финише окончилась кровавой точкой, поставленной обманувшей их ожидания советской спецслужбой. Так, завербованный еще в начале 20-х годов в эмиграции полковник Белой армии Алексей Хомутов долго снабжал ГПУ информацией по центру кирилловцев в Германии, по их связям с разведкой Германии, затем его по затее ГПУ перевели в Прагу, и он работал по здешней эмиграции. В конце более чем десятилетней эпопеи тайного сотрудника советской разведки Хомутова ему разрешили в качестве награды вернуться в Советскую Россию, арестовали в 1937 году практически сразу по приезде в Москву и как врага советской власти расстреляли.

Главной мишенью «Треста» за пределами СССР был союз белых эмигрантов РОВС, военная организация бывших офицеров армии Деникина – Врангеля, как самая боеспособная и склонная к подпольному террору против СССР. После того как начальник боевой организации РОВС генерал Кутепов убедил главу РОВС барона Врангеля активизировать в середине 20-х заброску офицерских групп террористов в СССР для удара подпольным террором по компартии, по аналогии с тотальным террором эсеров против царской власти, «Трест» как раз и был запущен на полную мощность. Особенно после убийства террористами-эмигрантами советских дипломатов Воровского и Войкова в Европе. Такая же группа боевиков РОВС под началом Бубнова (настоящая фамилия этого белого террориста Каринский) уже в Москве подготовила покушение на большевистского лидера Бухарина, сорвавшееся лишь в последний момент из-за оцепления на вокзале в момент приезда Бухарина.

Именно тогда «Трест» стали использовать для заманивания в СССР по якобы открытым сторонниками несуществующей подпольной организации «окнам» на границе самых опасных террористов РОВС для быстрого обезвреживания их здесь. И именно так в сети ГПУ попался и погиб сотрудничавший с РОВС английский разведчик Рейли. Хотя задача заманить десяток террористов из белых эмигрантов в СССР и не была в деле «Треста» главной, необходимо было морочить голову активной эмиграции, сталкивать между собой ее фракции, дискредитировать главных лидеров эмигрантских движений, подбрасывать через них дезинформацию западным разведкам – многоголовый и сложный монстр «Треста» работал сразу по всем этим направлениям.

Так, после того, как РОВС Врангеля занял явно монархические позиции и вошел в тесный союз с Высшим монархическим советом великого князя Николая Романова, Якушев и его подручные из «Треста» усиленно раздували конфликты между РОВС и ВМС. Особенно после того, как Врангель с подачи своих ближайших советников в РОВС Чебышева (начальника канцелярии РОВС), фон Лампе (представителя РОВС в Германии) и Климовича (главы службы безопасности в РОВС) стал сомневаться в подбрасываемой ему «Трестом» мощной антисоветской организации монархистов внутри СССР под названием МОЦР (под таким названием официально в «Тресте» выступала мифическая организация Якушева – плод работы советских чекистов). Тогда деятелям ВМС подбрасывали информацию о бонапартизме Врангеля и его заигрывании с левой антисоветской эмиграцией. А самого Врангеля пытались натравить и на лидеров ВМС, и на главу боевиков Кутепова, и на эсеров – эсеровский боевой центр Бурцева.

Отдельной задачей в многоликой операции «Трест» была пропаганда «евразийства», за которую отвечал «лидер МОЦР» и бывший царский генерал Ланговой (также секретный агент ГПУ, его родная сестра Мария Рославец была кадровой чекисткой, перед эмигрантами Ланговой выступал под фамилией Денисов), когда многих эмигрантов на основе этой новой идеи пытались склонить к примирению с Советами и возвращению в Россию для объединения усилий по ее возрождению. Так, на крючок евразийства клюнул первым встречавшийся на Западе в 1922 году с Якушевым деятель РОВС и родной племянник барона Врангеля Арапов, позднее он добровольно вернется в Советский Союз в струе возвращавшихся «евразийцев», чтобы затем быть здесь арестованным и погибнуть в сталинском ГУЛАГе.

Тем не менее работе по выманиванию террористических групп на территорию СССР тоже уделяли много внимания. В том числе, в целях сохранения общей легенды «Треста» о существовании в СССР мощной антисоветской организации с большими возможностями, иногда давали заброшенным эмигрантам и выехать назад с убеждением, что те встречались с настоящими деятелями подполья, о чем рассказывали в Европе своим лидерам. Так это было со знаменитой поездкой эмигранта-писателя Василия Шульгина по СССР, проделанной в рамках игры «Трест» под контролем чекистов зимой 1925 года. Хотя сам Шульгин до краха «Треста» в 1927 году и был уверен, что проехал по советской территории нелегально с помощью друзей-подпольщиков.

Чтобы совсем не расслаблять эмиграцию и не давать ей повода заподозрить в «Тресте» чекистскую провокацию, некоторых эмиссаров Врангеля все же арестовывали в СССР или убивали при попытке ареста, заготовив заранее объяснение типа «случайно опознали на улице иностранные коммунисты из Коминтерна как белого эмигранта». Так был арестован посланный Кутеповым для перепроверки данных о МОЦР белый офицер Бухановский. В 1925 году посланный Врангелем на разведку в СССР другой член РОВС Александр Старк при очень странных обстоятельствах погиб в Ленинграде, его якобы застрелил на Фонтанке при попытке ограбления уличный налетчик. Так, доказывая, что ГПУ не дремлет, арестовали посланца РОВС Демидова, а затем участник «Треста» чекист Стырне (изображавший подпольного монархиста Старова) якобы через сочувствующих монархистам чинов ГПУ «добился освобождения» Демидова – это уже высший класс таких провокационных операций на загляденье бывшей охранке Российской империи. При этом те группы белой эмиграции, кто, в отличие от РОВС, ВМС или савинковцев, не был затянут в эту гигантскую мистификацию ГПУ, по своей линии отправляли через советскую границу эмиссаров, и часть из них вне контроля ГПУ тоже возвращались из СССР. Так, лидер «Братства русской правды» в Иране полковник Грязнов дважды отправлял в Советский Союз в 20-х годах казачьего офицера Венеровского, которого переводили через пограничную речку Аракс персы-контрабандисты. Венеровский налаживал связи с антисоветски настроенными казаками на Дону и Кубани, бывал даже в Москве и оба раза благополучно ушел в Иран. Удача изменила ему только в 1946 году, когда советская власть со своими танками прорвалась и в Восточную Европу, где Венеровский в числе многих других белоэмигрантов оказался захвачен чекистами и сгинул в советских лагерях.

Но не все так спокойно вернулись из диверсионных поездок в СССР, завлеченные обещанием поддержки от «Треста». Несколько таких офицерских групп погибло здесь. Так провалился полковник Эльвенгрен, которому еще в 1922 году белоэмигранты и организация Савинкова поручали подготовить покушение на советского наркома иностранных дел Чичерина во время поездки того в Берлин. На территории СССР прибывший нелегально Эльвенгрен был немедленно захвачен ГПУ в 1926 году и в следующем году расстрелян, став еще одной жертвой паутины «Треста», по некоторым свидетельствам (перебежчика из ГПУ Опперпута), на следствии от пыток Эльвенгрен сошел с ума и казнен уже безумным. Так же погибла присланная в СССР группа ровсовцев Соловьева, их убили уже при переходе советско-финской границы. Список жертв «Треста» все ширился, гибли на территории СССР лучшие кадры кутеповской боевой организации РОВС: Балмасов, Шорин, Строевой и т. д. В этом тоже была одна из задач «Треста»: убедить руководство РОВС и других эмигрантских групп, что террор и заброска боевиков слишком опасны, дорого обходятся и не дают нужного результата.

Этот расчет организаторов «Треста» в целом оправдался. К 1927 году барон Врангель действительно после гибели в СССР нескольких офицерских групп приказал приостановить террористическую работу внутри Советского Союза и даже задумался о роспуске боевой организации Кутепова в РОВС. Считается, что из-за осторожности Врангеля РОВС все же понес в ходе «Треста» минимальные потери по сравнению с более мелкими эмигрантскими группами и не был полностью уничтожен, как савинковский «Союз защиты Родины и свободы» в операции «Синдикат».

Кутепов же, напротив, требовал от Врангеля активизации боевой работы против СССР и поиска связей с этой крупной антисоветской организацией по ту сторону границы. Врангелю в 1927 году пришлось даже отстранять фанатичного генерала Кутепова от руководства боевой организацией в РОВС, назначив вместо него более послушного генерала Шатилова. Но здесь потомственный офицер и белый генерал Кутепов, ставший по воле судьбы террористом, повел себя совсем как профессиональный революционер-террорист Савинков до революции, когда ЦК партии эсеров попытался отстранить его от боевой организации. Как Савинков с Азефом в 1905 году саботировали решение эсеровского ЦК и продолжили теракты, так и Кутепов настаивал на продолжении борьбы именно террористическими методами. На совещании лидеров РОВС у князя Николая Романова (главного тогда в эмиграции претендента на российский престол и лидера Высшего монархического совета) Кутепов буквально требовал разрешения на террор, финансирования его РОВС и ВМС и даже предлагал использовать при терактах внутри СССР бактериологическое оружие, совсем как Азеф на заседании ЦК партии эсеров. Кутепов был уверен, что нелегальный террор против Советов внесет в их крушение ту же лепту, какую внес прежний террор эсеров в крушение царской власти в России. На этом совещании в Шуаньи, состоявшемся как раз в 1927 году после открытия эмигрантам правды о гигантской провокации «Треста», великий князь Николай Николаевич, Врангель и Кутепов так яростно спорили о необходимости или бессмысленности продолжения террора, что с великим князем даже приключился сердечный приступ.

В итоге Кутепов в 1927 году вместе с самыми известными в РОВС террористами Радковичем и Захарченко создал при РОВС параллельную боевую группу «Союз террористов», более известный среди белоэмигрантов как «Кутеповская организация», продолжив вооруженную борьбу. Таким образом, ставка ГПУ на раскол по итогам «Треста» даже в таком монолитном и мощном эмигрантском союзе, как РОВС с его военной дисциплиной, авторитетом белых генералов и ясной идеей продолжения Белого дела, давала результаты. То же касалось и других групп российских эмигрантов, как ВМС, «Братство русской правды», или совсем небольших и полностью террористических групп эмигрантов типа «Льдинки», «Белой идеи» или «Ивана Сусанина».

По итогам «Треста» весь этот правомонархический фланг эмиграции был погружен в склоки и взаимообвинения. Врангель дистанцировался от террористов Кутепова, те соперничали с террористами «Братства русской правды» Соколова, на всех них набрасывались ярые монархисты из ВМС и умеренные лидеры эмиграции вроде Шульгина. А с левого края активной эмиграции за доверчивость и гибель в СССР лучших борцов правых клевали эсеровские союзы Керенского или наследников Савинкова. Как и вечный борец с деспотизмом и разоблачитель сначала жандармских, а затем и чекистских провокаций Бурцев, начавший свой путь борьбы против царя еще в «Народной воле», а закончивший в глубокой старости опять в эмиграции противником советской власти, создававший у эсеров свою тайную службу для противостояния деятельности ГПУ среди эмигрантов. Бурцев по итогам разоблачения «Треста» разразился очередной громкой статьей «В сетях ГПУ» в эмигрантской прессе, а затем и брошюрой «Большевистские гангстеры в Париже», где от его пера досталось многим лидерам правых эмигрантов, как и собственно ГПУ, которое, по мнению Бурцева, «захватив власть, сразу пересмотрело свое отношение к методу провокации, создавая сверхпровокации и своих сверх-Азефов».

Официально датой окончания «Треста» считается 1927 год, когда один из работавших по этой программе чекистов по фамилии Опперпут (на Западе ранее работал под фамилией Селянинов, а в операции «Трест» под фамилией Стауниц) перешел на сторону белоэмигрантов. Он выдал всю подоплеку операции, объяснив сразу и гибель в СССР нескольких боевых групп, подтвердив подозрения Врангеля о чекистской ловушке под видом «Треста». После этого операция была свернута.

В советской литературе окончанию «Треста» придавали плановый характер, не отрицая при этом роковой роли предательства Опперпута: якобы операция себя уже исчерпала. Еще в феврале 1927 года на совещании руководства ГПУ у Менжинского разрабатывались планы прекращения «Треста», и тому было несколько очевидных причин. Во-первых, сама легенда МОЦР уже трещала по швам, слишком долго она без провалов и масштабно работала под носом у ГПУ, в руководстве РОВС и в английской разведке в нее уже не верили. Во-вторых, она перестала быть сдерживающим фактором для боевого крыла монархистов, Кутепов с конца 1926 года затеял независимую от МОЦР переброску новых боевых групп в Советский Союз и активизацию террора. Недаром последние вояжи «руководителей МОЦР» на Запад, Якушева в конце 1926 года и Потапова в начале 1927 года (его сопровождал под видом заговорщика сотрудник военной разведки РККА Зиновьев), преследовали цель заманить в СССР на погибель с «инспекторской поездкой» самого Кутепова по методу Рейли или Савинкова. Но более осторожный Кутепов от предложения выехать на тайную встречу с МОЦР в Ленинград отказался, встретившись с Потаповым и Зиновьевым в Финляндии. В-третьих, с приходом в Польше в 1926 году в результате военного переворота к власти маршала Пилсудского его разведка Дефензива, также работавшая с МОЦР, запросила на случай скорой советско-польской войны план мобилизации Красной армии. А получив от Якушева очередную «дезу», быстро ее раскусила, свернув контакты с МОЦР и посоветовав сделать то же и белоэмигрантам. Западные разведки ГПУ гораздо труднее было одурачить своим «Трестом», в отличие от русской эмиграции они легче перепроверяли поставляемую информацию по своим агентурным каналам в СССР. Поэтому французская и английская разведки достаточно быстро свернули свою работу с «Трестом», а к 1926 году их примеру последовали и финны с поляками – самые верные тогда союзники белой эмиграции.

Так что дни «Треста» были сочтены, хотя благосклонная к чекистам литература и лукавит, что «Трест» закрывали планово. Ведь даже на том совещании у Менжинского речь шла лишь о возможности прикрыть «Трест» в будущем и о развертывании на его плацдарме других комбинаций. А даже в случае закрытия «Треста» до того необходимо было перебросить мостик к новой большой операции, внедрить кого-то в собиравшуюся заняться исключительно террором против СССР организацию Кутепова. Там же, видимо, впервые обсуждали детально план ликвидации Кутепова за границей после закрытия легенды «Треста», как подозревали затем сами эмигранты, именно на разведку и посмотреть вблизи на будущую жертву выезжал в Хельсинки в начале 1927 года с Потаповым кадровый советский разведчик из Разведупра Зиновьев.

Добил же «Трест» внезапный для ГПУ побег из СССР его сотрудника Опперпута, и лишь после этого Менжинский лично доложил Сталину об окончании пятилетнего проекта «Треста». Тогда это на Лубянке посчитали неудачей и почти провалом. На время расследования измены Опперпута Артузова даже отстраняли от руководства контрразведывательным отделом ГПУ, хотя вскоре он был восстановлен и в декабре 1927 года на празднованиях десятилетия органов ЧК вместе с другими известными чекистами получил именной маузер, а чуть позднее и назначение главой внешней разведки ГПУ.

Опперпут бежал из Советского Союза через то же «окно» ГПУ на финской границе, оставив на конспиративной квартире ГПУ в Ленинграде «прощальное письмо» своим бывшим начальникам. С собой он увел, спасая от ареста, эмиссара кутеповской боевой организации Марию Захарченко, под влиянием обаяния и бесстрашия которой он и пересмотрел свои взгляды на чекистскую службу. Одновременно через польскую границу ушла предупрежденная Опперпутом группа мужа Захарченко Радковича. Именно выведя боевые кадры РОВС из-под удара, Опперпут заслужил доверие Кутепова к своим показаниям, ведь в эмиграции к его переходу отнеслись как к очередной чекистской провокации, сохраняя веру в существование в СССР подполья МОЦР. Польская разведка прямо назвала Опперпута подставой ГПУ, а начальник ее «советского» отдела Таликовский требовал у Кутепова передачи перебежчика Варшаве для ареста и допросов. Но быстрая ликвидация проваленной легенды «Треста» в СССР все поставила на места, подтвердив правоту перебежчика. Все входившие в МОЦР не по приказу ГПУ, а заманенные туда немедленно в Советском Союзе арестованы, а Якушев, Потапов, Ланговой и другие провокаторы «Треста» остались на свободе. Арестован и не успевший уйти из Союза эмиссар РОВС полковник Сусалов, его в конце 1927 года расстреляли в числе других 20 заложников ГПУ в ответ на убийство белоэмигрантами в Варшаве советского дипломата Войкова. Этот человек в молодости тоже имел чекистский опыт и был причастен к екатеринбургской бойне царской семьи в 1918 году, а после перехода в Наркомат иностранных дел даже своей смертью послужил ГПУ поводом к массовому расстрелу в 1927 году. И сейчас москвичи и гости столицы, проезжающие на метро мимо станции «Войковская», слышат его увековеченную советской властью фамилию, вряд ли в большинстве своем подробно зная об этих «заслугах» Войкова. Среди этих 20 расстрелянных были и арестованные ранее при тайных походах в СССР князь Долгорукий и полковник Эльвенгрен, так что практика расстрела заложников по спискам из времен «красного террора» Гражданской периодически возвращалась в арсенал ГПУ и в относительно мирных 20-х годах.

После поднявшейся в Европе волны возмущений по делу «расстрела двадцати» советский нарком юстиции Крыленко и замначальника ГПУ Ягода были вынуждены в газетах не слишком убедительно оправдываться, что права на такие ритуальные расстрелы заложников в СССР даются ГПУ в исключительных случаях. И что касается такая практика не только политических противников советской власти, что недавно в Ленинграде ГПУ также по упрощенной процедуре расстреляло членов уголовной банды «чубаровцев». Но все это уже мало что меняло в глазах остального мира, поражавшегося правом советской спецслужбы приносить жертвоприношения по спискам в стиле диких ацтеков или древних ассирийцев.

Тем более что в ответ на всплеск «белого террора» расстрелы ранее арестованных ГПУ фактически заложников (непосредственно к убийству Войкова в Варшаве и взрыву партклуба в Ленинграде на Мойке никакого отношения не имевших) прошли в разных уголках СССР. Именно тогда на Северном Кавказе тамошний глава ГПУ Ефим Евдокимов ввел впервые практику расстрела ранее арестованных «по альбому», когда в таком альбоме единым списком выносили обвинение группе лиц вместо индивидуально предъявленного каждому обвинения. А посланный с такой же миссией в Белорусскую ССР сотрудник ГПУ и родственник самого Дзержинского Роман Пилляр после проведенных там же расстрелов 1927 года (в ответ на убийство замначальника Белорусского ГПУ Опанского) недовольно писал в Москву на Лубянку: «Приговорил к расстрелу 29 человек, послал в ГПУ со специальным человеком протокол и дела, но товарища там продержали 5 дней, протокол проходил через тройку (Артузов, Дерибас, Фельдман), которая заставила докладывать дела по существу». Переводя недовольство племянника основателя ВЧК с чекистского на обычный язык: в Москве волокитили работу и без дела задержали его посланца, «заставили докладывать дела по существу», вместо утверждения расстрелов всех 29 обреченных единым списком. При этом из того же доклада Пилляра из Минска понятно, что из 29 человек все равно 28 расстреляли, заменили расстрел тюрьмой только одному белорусскому крестьянину из белого отряда Булак-Балаховича ввиду амнистии такой категории к 10-й годовщине Октября – и этим помилованием одного из 29 Пилляр тоже явно недоволен.

Опперпут же в Европе стал близок к Кутепову и призывал к началу новой террористической кампании внутри Советского Союза, к тому же обвинения в провокаторстве он мог смыть только кровью. Он предлагал Кутепову и его боевой группе даже отравить зерно на одном из направляемых из СССР в Европу судов с экспортным советским хлебом, отобранным у крестьян для финансирования сталинской промышленной индустриализации. Пишущие о чекистах тех лет и об операции «Трест» с восторженным придыханием авторы указывают на это предложение Опперпута как на признак жуткого падения белой эмиграции – даже ценой смерти европейских обывателей хотели сорвать поставки зерна из СССР. Крестьян, у которых выгребали для нужд советской промышленности и военной машины этот хлеб на экспорт, которые скоро станут жертвами страшного голода на селе 1930–1931 годов, любящим чекистов авторам не жалко. К тому же это предложение исходило от только что перебежавшего из рядов ГПУ Опперпута и скорее характеризует чекистский образ мысли, Кутепов же этим советом своего нового консультанта из беглых чекистов так и не воспользовался, да и вряд ли рассматривал его всерьез.

Именно Опперпут решил сам возглавить заброску новой боевой группы в СССР, чтобы отомстить за потери РОВС в ходе «Треста». Он нашел в Кутепове союзника, давшего команду на начало новой террористической кампании против Москвы. Вместе с представителями РОВС в Финляндии Бунаковым, Захарченко, Радковичем, Соколовым (до революции известным футболистом сборной России) он подготовил несколько боевых групп офицеров для заброски в СССР. В этой операции вместе с кутеповцами участвовал представитель английской разведки МИ-6 Росс, а новые «окна» через границу готовил сотрудник военной разведки Финляндии Розенштрем.

Уже в мае 1927 года Опперпут вместе с опытным террористом РОВС Радковичем, его женой и тоже легендарной для РОВС дамой-террористкой Марией Захарченко, Ларионовым и Шориным возглавили новые группы офицеров, поочередно пошедшие в СССР. Здесь они попытались ударить ГПУ побольнее, взорвать общежитие чекистов на Лубянке, но этот план сорвался 3 июня, заложенная в здании группой Опперпута и Захарченко мелинитовая бомба не взорвалась. После этого группа Опперпута и Захарченко бежала из Москвы, но выслежена сотрудниками ГПУ уже по дороге к границам Польши, и все боевики убиты в перестрелке. Отбившийся при погоне от товарищей Опперпут в конце июня погиб в перестрелке с погоней под Смоленском. А Захарченко и бывший третьим в этой группе Вознесенский (по одной из версий, настоящим именем этого молодого боевика РОВС было Юрис Петерс, и он был едва ли не племянником заместителя Дзержинского по ВЧК Петерса) погибли от пуль чекистов уже в белорусских лесах в районе станции Дретунь.

В то же время группа Ларионова, ушедшая в Ленинград, 7 июня 1927 года бросила гранаты в здание партклуба большевиков на Мойке, вызвав большие жертвы и разрушения, после чего с боем ушла через границу назад в Финляндию. Поскольку в тот же день 7 июня независимо от кутеповских террористов в Варшаве молодым русским эмигрантом Ковердой убит советский дипломат Войков, а под Минском убит заместитель начальника ГПУ по Белорусской ССР Опанский – в СССР создавалось ощущение мощной кампании эмигрантского террора по всем фронтам. К тому же совсем недавно были нападение белоэмигрантов на посольство СССР в Пекине, налет британских спецслужб на «Аркос» в Лондоне, неудачное покушение на начальника Ленинградского ГПУ Мессинга. К этому добавилась и случившаяся тогда же парижская история, когда русская эмигрантка Щетинкина безо всякой связи с РОВС или белым террором по личным мотивам выстрелила в сотрудника советского посольства во Франции – бедной эмигрантке не разрешали вернуться на родину и довели ее отказами до истерики на почве отчаяния. В Советском Союзе, разумеется, и акцию отчаяния бедствующей эмигрантки Щетинкиной приписали злобным силам белой эмиграции.

Советские спецслужбы той поры все подобные акции увязывали с происками белой эмиграции. Так было и с делом эмигрантки из России Диксен, которую в 1924 году французские полицейские арестовали у здания советского посольства в Париже, где она караулила для покушения на него высокопоставленного посланца из СССР Красина. И в 1924 году советские газеты твердили о белоэмигрантском заговоре, хотя Диксен была явно психически больным человеком, а до своей эмиграции из России в 1921 году сама же изводила ЧК письмами, в которых регулярно раскрывала несуществующие заговоры против власти Советов.

А уж волна терактов кутеповских боевиков в 1927 году совсем не давала поверить в случайные совпадения с ней отдельных преступлений. Летом того же 1927 года под Москвой на станции Дубровка обычными грабителями убит ехавший на дачу заместитель наркома внешней торговли СССР Туров. ГПУ долго искало по всему Подмосковью ячейку кутеповских боевиков и не хотело верить параллельно работавшей бригаде угрозыска МУР, что налицо обычный для тех лет криминал. К тому моменту, как бригада муровца Осипова нашла налетчиков, застреливших и ограбивших Турова, ведший это дело от ГПУ чекист Файфман успел на подмосковных дачах арестовать массу людей, имевших косвенное отношение к бывшему дворянству или Белому движению, которых затем пришлось выпустить.

Эта традиция искать за любой враждебной режиму акцией руки эмигрантов или иностранных разведок, помогающих внутренней оппозиции, тянется в истории политического сыска в нашей стране еще с досоветских времен Российской империи. При Елизавете Петровне Тайная канцелярия углядела за делом оппозиционного клана Лопухиных козни австрийской разведки, при Екатерине Великой она дело либералов кружка Новикова связала с мировым заговором иллюминатов и с французскими якобинцами. А позднее Третье отделение долго полагало, что «Народная воля» тайно привозит динамит для своих терактов из-за рубежа от соратников из числа американских анархистов и ирландских террористов фениев (хотя техники народовольцев этот динамит «варили» прямо в подполье в Петербурге, и он у них получался лучше, чем у самого Нобеля). А уж у советских спецслужб на эту традицию еще наложилась их повышенная подозрительность и тезис о вражеском окружении Страны Советов, о смычке белых эмигрантов и разведок империалистических держав.

Все эти разрозненные факты плюс продолжающиеся попытки заброски групп кутеповских боевиков в СССР советской пропагандой собирались в единую мозаику тотального наступления «белого террора» летом 1927 года, умышленно приуроченного к десятилетней годовщине великого Октября. Группа Шорина погибла при переходе границы в Онежских лесах. Два лидера последней крупной террористической группы РОВС внутри СССР, Радкович и Мономахов, сумели уже в начале 1928 года бросить бомбу в помещение приемной ГПУ на Лубянке, после чего также настигнуты и в перестрелке убиты. После этого силы боевой организации Кутепова были подорваны, и из-за больших жертв от таких массовых рейдов в СССР белоэмигранты отказались на время, а как оказалось в итоге – навсегда, хотя отдельные заброски групп для террора РОВС и других эмигрантских организаций продолжались вплоть до Второй мировой войны. Буквально за неделю до начала 1 сентября 1939 года этой войны с территории уже обреченной на германское вторжение Польши в СССР тайно ушла последняя группа террористов из потеснившего в этой деятельности стариков из РОВС союза более молодых эмигрантов НТС в составе Колкова, Леушина и Казнакова, вскоре погибшая на советской территории.

Такова официальная трактовка событий 1927 года советскими спецслужбами. На Западе и в эмиграции многие считали тогда, а у этой версии в истории и сегодня есть сторонники, что это все продолжение операции «Трест» на новом витке и еще более изощренным обманом. Что и переход к эмигрантам Опперпута был отработанным ходом Лубянки, якобы разоблачившим прежний «Трест», чтобы тут же дать ему продолжение. И что Опперпут сознательно заманил самых известных террористов РОВС в Советский Союз и здесь привел их на погибель, а самого его до своей гибели успела застрелить отважная белая террористка Мария Захарченко, версию же об их гибели порознь в лесах придумали в ГПУ для прикрытия. Так это позднее трактовал бежавший в 1930 году из Советского Союза чекист Агабеков, хотя сам он во время бурных событий лета 1927 года и находился на разведывательной работе ГПУ в Иране и о «заслугах» Опперпута в качестве провокатора мог знать только со слухов на Лубянке.