Текст книги "Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору"

Автор книги: Игорь Симбирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Поход советской разведки на восток

Кроме Европы, щупальца советской разведки уже дотягивались и до США, и до Южной Америки, и до Японии, и до самых дальних уголков Южной Азии. Именно на 20-е годы приходится известная эпопея с тайной миссией Якова Блюмкина в горный Тибет, которая сейчас обросла мистическим налетом и цели которой до конца не прояснены. То ли Блюмкин в 1927 году готовил покушение на далай-ламу, то ли по заданию руководства ГПУ искал мистическую страну Шамбалу, которую позднее искала в тех же краях спецгруппа разведки гитлеровского рейха. Операцию эту пропагандировал главный мистик и оккультист Советской России 20 – 30-х годов профессор Александр Барченко. Этот человек еще в дореволюционной России был увлечен поисками секретов цивилизаций прошлого и тайных обществ Средневековья, а в годы советской власти ему удалось к поискам мифических Шамбалы или Гипербореи привлечь и ГПУ.

К советским органам госбезопасности Барченко еще в 1923 году пробился через своего друга-чекиста Владимирова (позднее расстрелянного по обвинению в троцкизме); увлеченный экзотическими идеями Барченко чекист познакомил профессора с Блюмкиным и Аграновым, а позднее и с самим Дзержинским. Барченко заразил своим увлечением главу Спецотдела ГПУ Глеба Бокия, который в 20-х годах помимо прямых обязанностей по шифровке и организации прослушки (для сбора компромата на советскую элиту) организовывал странные оккультные изыскания чекистов. Так долго разрабатывалась ГПУ экзотическая секта раскольников из так называемых «странников», поскольку в спецотделе Бокия полагали, что они имеют тайные связи с Тибетом. Бокий даже додумался доставить в свой отдел на Лубянке какого-то шамана из северного племени саамов по имени Иван, который брякал своими погремушками и пытался разглядывать будущее в тарелках, пока не умер у чекистов при фактически домашнем заточении. Эту странную акцию тоже санкционировал лично Бокий, на которого идеи профессора Барченко оказали в ГПУ самое большое влияние.

Именно Барченко был инициатором таинственной командировки Блюмкина в Тибет. Кто-то считает Александра Барченко ловким шарлатаном и авантюристом, своего рода Блюмкиным от оккультной науки, игравшим с ГПУ в свою игру, кто-то видит в нем непонятого пророка, в любом случае советская госбезопасность точку в этих отношениях поставила расстрелом Барченко в 1938 году, в период больших репрессий.

Руководивший тогда тайной работой советской разведки в Китае, Тибете и Монголии Яков Блюмкин заслуживает особого внимания, поскольку именно его деятельность во внешней разведке ГПУ 20-х годов стала наиболее показательной, как и вся судьба этого нестандартного чекиста показательна для этого первого поколения чекистов 20 – 30-х годов. Этот человек одновременно поражал окружающих своей яркой личностью и отпугивал их своим диковатым характером авантюриста. Он мог заступиться в 1920 году за Сергея Есенина, другом которого являлся, лично дав за него поручение, когда ЧК в очередной раз арестовала вольнодумного поэта за антисоветские высказывания в ресторане «Домино». И он же Есенину предлагал пойти с ним в ЧК и посмотреть, как там в подвале расстреливают контру, да и в причастности к гибели самого поэта подозревают того же Блюмкина.

Блюмкин дружил с множеством деятелей культуры, особенно с поэтами. Маяковский ласково называл его своим другом Блюмочкой, и его же подозревают в вербовках этих поэтов в стукачи ГПУ. Мандельштам через видного большевика Раскольникова жаловался даже Дзержинскому, что его подчиненный в ГПУ своими загулами и пугающими поэтов рассказами о расстрелах на Лубянке порочит звание чекиста, но и эта жалоба закончилась для Блюмкина ничем. Да и в воспоминаниях друзей Блюмкина из литературного лагеря встает образ очень нестандартного чекиста и странного человека. Так, по воспоминаниям поэта Мариенгофа, Блюмкин все время боялся покушения преданных им когда-то эсеров, бегал по московским улицам от милицейских патрулей (имея чекистский мандат в кармане), пьяным в ресторане грозил случайным людям револьвером, а когда Есенин отобрал у него оружие, то с пьяными слезами молил поэта: «Сережа, отдай, я ж без револьвера как без сердца».

Все это совсем не совпадает с образом чекиста дзержинского поколения 20-х годов. Хотя и рассказы о Блюмкине как о явном шизофренике и трусе тоже вызывают сомнения, все же он за время работы в ЧК и ГПУ выполнял ответственные задания и только огнестрельных и ножевых ранений на теле имел семь штук. Да и покушений бывших друзей эсеров Блюмкин опасался не из-за своей мании преследования, а по причине их полной реальности, боевики из уже запрещенной партии эсеров на своего известного отступника покушались как минимум дважды. Причем второе неудачное покушение организовала бывшая жена Блюмкина эсерка Лидия Сорокина, позднее сами эсеры обвинят ее в измене партии и тоже тайно ликвидируют.

В случае же с известным скандалом в ресторане «Домино» на Тверской улице в центре Москвы, где поэт Есенин отобрал у пьяного Блюмкина пистолет, тот вроде бы поссорился с молодым театральным актером, оскорбившим Блюмкина своим вольным поведением и тем, что ресторанной шторой протер свои ботинки. Именно в него задетый за живое неудержимый чекист и собирался разрядить барабан своего револьвера. Актера этого звали Игорь Ильинский, намного позднее он станет знаменит у советского зрителя в роли милого бюрократа Огурцова из «Карнавальной ночи», а если бы Есенин не обезоружил вовремя буйного чекиста, такой актерской карьеры у Ильинского могло бы уже и не быть. В любом случае фигура Блюмкина очень ярка и выделяется в том дзержинском поколении в ГПУ 20-х годов.

Молодой боевик партии эсеров Яков Блюмкин в 1918 году по квоте левых эсеров направлен на работу в ВЧК, где оказался в отделе контрразведки и получил задание сформировать группу по работе против иностранных шпионов в Советской России, и это всего в восемнадцать лет. Затем он по заданию партии эсеров участвовал в убийстве германского посла Мирбаха, в ходе которого был ранен охраной немецкого посольства. А после подавления восстания левых эсеров скрывался в эсеровском подполье, участвовал на Украине в подготовке покушений эсеров на гетмана Скоропадского и германского фельдмаршала Эйхгорна, в 1919 году арестован ЧК и амнистирован советской властью. После чего вступил в партию большевиков и вновь принят в ВЧК, в годы Гражданской войны он был типичным представителем первого дзержинского поколения в ЧК, сочетавшего жестокость со своеобразным романтизмом и авантюризмом, еще не зажатым в жесткие рамки партийной дисциплины.

Блюмкин выполнял задания ЧК в Украине, где попал в плен к петлюровцам и чудом выжил после их пыток. После чего переведен в ИНО ВЧК и направлен в Иран, где курировал помощь ЧК местным просоветским повстанцам Кучук-хана, создавал по приказу ЧК Иранскую компартию на основе левого движения «Адолат» и левосоциалистической группировки Энсаулы. А затем несостоявшийся начальник Персидской ЧК Яков Блюмкин уже отбыл под новой легендой к другим странам экспортировать социализм разведывательными методами. Впереди у него была работа в Китае советником ГПУ при армии гоминьдановского генерала Фэн Юйсяна, затем Монголия.

Здесь с начала 20-х годов существовал левый режим, дружественный Советскому Союзу, вскоре полностью преобразованный в социалистический и понемногу превратившийся в его верного сателлита. При режиме Чойбалсана Комитет безопасности, созданный в 1921 году не без помощи ЧК, Разведотдел монгольской Народной армии и называемая тогда в Монголии Государственной внутренней охраной (ГВО) служба тайной полиции – в 20 – 30-х годах единственные верные союзники и младшие братья ЧК – ГПУ – НКВД вместе с Разведупром в мире спецслужб.

Здесь впервые отработана советскими спецслужбами практика, с конца 40-х годов перенесенная на весь социалистический лагерь союзников, – советники из ГПУ при Комитете безопасности, Разведотделе и Госохране, помогавшие в борьбе с внутренним врагом в Монголии и в разведывательных операциях за границей. Так это было предусмотрено еще первым международным соглашением в истории ВЧК такого рода, подписанным в 1921 году Дзержинским и главой монгольского Комитета безопасности Хаяном Хирвом. Государственную охрану, выполнявшую кроме тайно-полицейских еще и функции контрразведки, возглавлял прошедший специальную стажировку в Москве в нашей ВЧК монгольский большевик Баторун. Затем его сменил также большой друг Москвы Балдандорж. Военной разведкой в Монголии занимался Разведотдел при штабе Народно-революционной армии, созданный военным министром Максаржавом, бывшим героем антикитайской партизанской войны за независимость и имевшим громкий псевдоним Хатан-Батор.

Здесь стоит сделать такое отступление об истории сотрудничества советских спецслужб с их союзниками в Монголии именно в силу необычности такой картины. Ведь Монголия до Второй мировой войны оказалась единственным сателлитом СССР в этом маленьком «лагере социализма» всего из двух государств: огромного Советского Союза и маленькой степной Монголии под жесткой диктатурой маршала Чойбалсана. Сам приход к власти в 1921 году монгольских большевиков Сухэ-Батора и его созданной при участии молодого Коминтерна Монгольской народно-революционной партии (МНРП) осуществлялся с активным участием разведки ВЧК, финансированием и организационной работой штаба Коминтерна в Москве и при поддержке сил Красной армии. Если выплеснуть свою Гражданскую войну в поход мировой революции за рубеж не удалось ни на западе (провал наступления на Польшу в 1920 году), ни на юге (отступление от англичан в ходе Энзелийской операции в Персии), то единственный успех чекистов и Коминтерна был отпразднован лишь на востоке прорывом в только что получившую независимость от китайцев Монголию.

Именно здесь ВЧК – ГПУ, Разведупру и помогавшему им Коминтерну удалось посадить в Урге (ныне Улан-Батор) промосковское левое правительство Сухэ-Батора, получившего благословение в Москве от Коминтерна и ленинского Совнаркома. Это был первый для советских спецслужб опыт удачного захвата власти в чужой стране руками своих подготовленных союзников. Ведь ЦК МНРП Сухэ-Батора создавался на советской территории в городке Троицкосавске (сейчас это российская пограничная станция Кяхта), сюда же по требованию коминтерновских инструкторов включили молодого монгольского большевика Чойбалсана, вскоре сменившего неустойчивого идейно Сухэ-Батора и ставшего маршалом Монголии и самым преданным зарубежным правителем из союзников Сталина. И в поход на монгольскую землю созданная здесь же Сухэ-Батором его Народно-революционная армия пошла отсюда, в итоге войдя летом 1921 года с триумфом в Ургу, а шла эта небольшая армия при активной поддержке красной конницы РККА под началом молодого красного командира Константина Рокоссовского и красной партизанской вольницы известного полубандита Щетинкина. И здесь же специально посланный от Монгольской секции Коминтерна эмиссар коминтерновцев Борисов раздавал под расписки советские деньги штабу Сухэ-Батора. Не обошлось, естественно, и без сотрудников ЧК и Разведупра в этом походе Сухэ-Батора к власти. Советниками ВЧК при ставке Сухэ-Батора были латыши-чекисты Некунде и Озольс, а также знавший местный язык чекист бурятского происхождения Нацов.

В итоге белые барона Унгерна, семеновские казаки, китайцы и немногочисленная гвардия монгольского монарха богдо-гэгэна были разгромлены и вытеснены из Монголии, а Сухэ-Батор при номинальной власти популярного среди кочевников старика богдо-гэгэна создал свое левое правительство и объявил Ургу главным союзником большевистской Москвы. В 1924 году тихо умер оттертый от власти богдо-гэгэн, Чжебцзундамба-хутухта, годом раньше внезапно скончался и сам Сухэ-Батор (как подозревают, отравленный в восточном стиле нетерпеливым преемником), а у власти в Улан-Баторе на долгие годы оказался глава коммунистического режима маршал Чойбалсан.

Советские инструкторы помогали монгольским коллегам в таких операциях, как ликвидация в 1923 году заманенного в ловушку предложением о переговорах лидера повстанцев пустыни Гоби по имени Дамбижанцан (он же Джа-лама). Госохрана Дамбижанцана убила, а его отрезанную голову привезли в Улан-Батор, а до того возили по монгольским кочевым улусам в доказательство могущества новой спецслужбы. Этот легендарный тогда в монгольской степи деятель объявил себя воплощением кровавого ламаистского божества Махакалы и отказался подчиняться власти Сухэ-Батора в Урге, Джа-лама был восточным воплощением нашего крестьянского вожака типа Антонова или Махно, только еще более кровавого и овеянного мистическими легендами. К тому же Джа-лама еще похож на степного Робин Гуда и даже на Пугачева. Поскольку он был в чистом виде самозванцем, объявив себя правнуком легендарного монгольского хана Амурсаны, умершего в изгнании в России в XVIII веке. Говорят, что этот мятежник и авантюрист вообще был выходцем из России, то ли бурятом, то ли калмыком. Он еще в годы Российской империи дважды являлся под именем правнука Амурсаны в Монголию, его оба раза выдавали России и ссылали в Якутск, а со смуты 1918 года в России и Монголии одновременно он разгулялся со своим войском по степи Западной Монголии, угрожая центральному правительству Сухэ-Батора.

Госохране в долгой операции по ликвидации Дамбижанцана с конца 1922 года тоже помогали инструкторы ГПУ и Разведупра, саму операцию разработал главный представитель советского Разведупра в Монголии Харти Кануков, советский военный разведчик калмыцкого происхождения. Именно он предложил главе ГВО Балдандоржу не штурмовать укрепленный лагерь Джа-ламы, а ликвидировать его чекистским методом внезапного «изъятия», отработанным на нашей Гражданской войне.

Балдандорж лично в сопровождении советского разведчика и советника Канукова выезжал из Урги для руководства ликвидацией Джа-ламы. И в феврале 1923 года прибывшие якобы для переговоров с Джа-ламой сотрудники Госохраны (их называли здесь «цыриками» от монгольского слова «цэрэг» – охранник или стражник) Дугэр и Нанзад предательски застрелили Джа-ламу в затылок во время его молитвы в юрте. После этого ГВО для популяризации имени своего руководителя Балдандоржа распространяла по стране слухи, что именно он лично застрелил из револьвера могущественного Джа-ламу, а затем в древних монгольских традициях освятил свое знамя кровью убитого врага и съел его сердце. Только когда Гражданская война в Монголии схлынула и нравы чуть смягчились, эту жуткую людоедскую байку власть Чойбалсана в Улан-Баторе опровергла, признав, что разбойника Джа-ламу «казнили по заочному приговору народного суда» разведчики ГВО, завербованные из числа его же бывших приближенных. Голову же Джа-ламы действительно сотрудники ГВО по приказу Балдандоржа долго возили на пике по кочевьям, окончательно смиряя страхом западные племена к подчинению власти в Урге.

Затем с этой головой авантюриста Дамбижанцана произошла странная история: монгольские «цырики» зачем-то подарили ее советским собратьям, те вывезли в Ленинград, где ученые поместили заспиртованную в банке голову Джа-ламы в запасники Эрмитажа, где она и сейчас пребывает как экспонат с незатейливым названием «Голова монгола» без объяснения следа спецслужб в его появлении на невских берегах.

Известный чекист и один из конструкторов пресловутой операции «Трест» Кияковский был в те годы главным представителем ГПУ при монгольской Государственной внутренней охране, и при выезде на подавление крестьянского восстания с группой ГВО он был убит в перестрелке с повстанцами. Советская разведка и оперативными методами активно помогала монгольским союзникам. Когда работавший среди монгольской диаспоры в Китае и ламаистской эмиграции разведчик монгольской ГВО Мерсэ, создавший здесь подпольную коммунистическую группу «Молодых монголов», изменил и перешел на сторону эмигрантов, его розысками на китайской территории по просьбе ГВО занимались советские разведчики. В итоге выслеженный ГПУ Мерсэ похищен советской разведкой в Маньчжурии и вывезен на территорию СССР, а здесь расстрелян за измену делу социализма даже без передачи его для суда монгольским союзникам. Так что на Дальнем Востоке крылья молодой советской разведки ГПУ и Разведупра расправлялись не хуже, чем в Европе.

В 20-х годах именно Яков Блюмкин был главным представителем ГПУ при спецслужбах единственного верного союзника СССР Монголии, как Харти Кануков был главным представителем Разведупра при военной разведке Монголии. Здесь, не отошедший еще от революционного угара, сохранивший повадки лихого террориста, Блюмкин пугал монгольских товарищей своими запоями, беспричинной стрельбой из револьвера и стоянием перед портретом Ленина с пьяной исповедью: «Это не я, Ильич, так себя веду, это мое несознательное нутро!» Так этот один из самых оригинальных резидентов советской разведки за всю ее историю чудил в Монголии до тех пор, пока у товарищей из местной госбезопасности не лопнуло последнее терпение.

Причем в Москве вопрос с отзывом из Монголии официального представителя ГПУ Блюмкина решался из-за нестандартности ситуации на самом высшем уровне, по своим каналам об этом же начальник Разведупра Берзин просил наркома обороны Ворошилова. Берзин писал о пьяных выходках Блюмкина, о его интригах среди представителей советских спецслужб в Монголии и даже о прямом оскорблении распоясавшимся чекистом Блюмкиным начальника Генштаба монгольской армии Кангелари, которого Блюмкин просто терроризировал своими нападками.

«Деятельность Блюмкина в Монголии вызывала серьезные нарекания начальника Разведупра Берзина, который докладывал наркому Ворошилову: «Поведение Блюмкина весьма разлагающим образом действует на всех инструкторов и в дальнейшем может отразиться на боеспособности Монгольской армии. Считаю, что в ближайшее время его нужно отозвать из Монгольской армии». По-видимому, предложение Берзина было принято, и в ноябре 1927 года Блюмкин прибывает из Монголии в Москву». [4]4
  Сто великихавантюристов. М., 2001. С. 493.


[Закрыть]

Именно после этого и состоялась знаменитая поездка Блюмкина в Тибет под чужим именем и под легендой бродячего дервиша, вокруг которой и сейчас столько тайн. Хотя в советское время, отвергая экзотическую версию поисков Шамбалы, рейд Блюмкина по Тибету и Северной Индии объясняли сугубо разведывательными целями поисков путей возможного наступления конницы Буденного на Пенджаб и Индию в случае вооруженного конфликта СССР с Великобританией. Скорее всего, он налаживал там контакты ГПУ с подпольем индийской компартии, с левым профсоюзом «Красное знамя» в Бомбее и с левыми боевиками «Красных рубашек» на севере Индии и в Кашмире.

Тогда действительно казалось, что массовое восстание левых сил в Индии не только выгонит отсюда англичан, но и встряхнет застопорившуюся мировую революцию, дав СССР верного соратника в Южной Азии в лице социалистической Индии. Такие мысли проносились и по московским коридорам. На одном из конгрессов Коминтерна посланец «Мусульманской коммунистической организации» из района нынешнего Пакистана по имени Баранотулла торжественно пообещал, что у местных коммунистов все готово к восстанию и отделению от Британской империи вместе со всей Индией, правда, к этому прилагались надежды на поддерживающий рейд в район реки Инд корпусов Красной армии. По некоторым сведениям, Блюмкин даже хвалился в своем стиле, что после победы революции в Индии он попросит для себя место начальника Индийской ЧК. Но этим утопическим проектам сбыться в конце 20-х годов было не суждено, конница Буденного по Гималаям не помчалась, и массового восстания индусов также не удалось поднять, как не нашли и мистического входа в страну Шамбалу, а Блюмкина отозвали в СССР навстречу скорому концу его чекистской карьеры.

После тибетской экспедиции Блюмкин еще успел поработать по линии разведки ГПУ на Ближнем Востоке, где разъезжал по многим странам с паспортом на имя турецкого купца Якуба Султан-заде, этот регион тоже заинтересовал чекистскую разведку. В 1929 году, возвращаясь с Ближнего Востока в СССР, Блюмкин в Стамбуле тайно встретился с уже изгнанным из Союза Троцким и после беседы с ним бросился в свою последнюю и губительную авантюру. Объявил себя троцкистом и пообещал коммунистическому изгнаннику организовать в Москве троцкистское подполье из сторонников Троцкого в ГПУ. Здесь в искренность Блюмкина вполне верится, он все время считал себя троцкистом и был близок ко Льву Давидовичу Троцкому до его изгнания из СССР, хотя, вероятно, авантюризм Блюмкина и здесь опережал его политические устремления.

После приезда в Москву Блюмкин в своем стиле легкомысленно доверил эту тайну очередной своей подруге и тоже чекистке Елизавете Горской, а та выдала его начальству. Кроме того, одно из писем Троцкого Блюмкин принес на квартиру известному оппозиционеру в партии Радеку, также бывшему тогда в немилости у Сталина. Радек на этот визит чекиста с посланием от Троцкого отреагировал так же, как в XVIII веке опальный екатерининский вельможа Иван Шувалов на визит к нему домой авантюриста Федора Аша с предложением совершить дворцовый переворот и занять место царицы. Радек, как и Шувалов за два века до него, немедленно донес о визите к нему Блюмкина прямо на Лубянку зампреду ГПУ Ягоде. Радек позвонил Ягоде по телефону сразу, как ушел Блюмкин (у Шувалова телефона не было, тому пришлось бежать в Тайную канцелярию бегом – прогресс доноса налицо), и туда же Радек затем передал письмо изгнанника Троцкого. Узнав о близком аресте, неутомимый авантюрист Блюмкин, как и в 1918 году после убийства Мирбаха, попытался податься в бега, скрывался на квартирах знакомых и даже в стиле шпионских боевиков постригся наголо и сбрил усы для конспирации. Но той же Горской заманен в ловушку, договорившись встретиться с ней на вокзале перед бегством из Москвы, а здесь попав в засаду бывших коллег.

Можно лишь добавить, что сыгравшая столь неблаговидную роль в этой истории и выдавшая ГПУ доверившегося ей и любившего ее Блюмкина (невзирая на все особенности личности этого человека), Елизавета Горская позднее сделала большую карьеру во внешней разведке чекистов, выйдя замуж за известного разведчика Василия Зарубина, и долго работала в паре с мужем в европейских резидентурах, где имела разведывательный псевдоним Эрна. В большинстве мемуаров советских разведчиков и официальных летописцев советской разведки в героических страницах биографии Горской-Зарубиной этот «блюмкинский» эпизод 1929 года предпочитали попросту не упоминать, очевидно понимая его своеобразный моральный подтекст. Иногда из симпатий к Горской-Зарубиной даже пытаются оспорить сам факт ее предательства в отношении Блюмкина. Так, в посвященной ее фигуре книге «Таинственная Эрна» авторы В. Денисов и П. Матвеев в подтверждение ссылаются даже на решение Политбюро ЦК ВКП(б) 1929 года по делу Блюмкина, где после резолюции «Блюмкина расстрелять, ГПУ поставить на вид» записано отдельным пунктом: «Поручить ГПУ установить точно характер поведения Горской в этом деле». Хотя вряд ли это можно считать аргументом против утверждения о предательстве Елизаветой Горской влюбленного в нее человека, тем более что ГПУ наверняка с ее ролью здесь тщательно разбиралось, а она все же затем пошла на повышение в ИНО ГПУ. В различных «Легендах советской разведки» или «Очерках из истории советской разведки» о резиденте Горской-Зарубиной пишут в восторженных интонациях, историю же с выдачей загнанного бывшего любовника Блюмкина либо умалчивая, либо стыдливо упоминая вскользь и без деталей. Не раз встречалась мне в подобных изданиях и такая дипломатичная фраза о Горской: «В дальнейшем с Блюмкиным по идеологическим причинам порвала» – это о выдаче бывшего друга и любившего ее человека на верный расстрел.

В материалах дела Блюмкина № 86411 от октября 1929 года осталась эта докладная Елизаветы Горской на имя начальника Секретного отдела ГПУ Агранова об участии Блюмкина в троцкистском заговоре в спецслужбе СССР. И здесь же четко записано, что на встречу с Блюмкиным на вокзале Горская шла уже под контролем чекистов, сообщив время рандеву со скрывающимся другом начальнику ИНО ГПУ Трилиссеру. А также зафиксированы последние слова Блюмкина Горской в момент, когда подошедшие «товарищи» его арестовали и сажали в машину на Мясницкой улице: «Прощай, Лиза, я знаю – ты меня предала». Все эти подробности рассказывал друзьям-чекистам лично сажавший арестованного Блюмкина в машину сотрудник ГПУ Иван Ключарев, а от бежавшего вскоре на Запад друга Блюмкина и сотрудника ГПУ Агабекова подробности ареста известного авантюриста из ЧК стали известны и в Европе, дойдя в итоге и до нас.

После допросов на Лубянке в судьбе этого необычного человека была поставлена точка, за тайную связь с Троцким и предательство советской власти Блюмкин был расстрелян как экс-чекист по решению Особого совещания ГПУ, и никакие заслуги времен Гражданской войны и зарубежной разведки его не спасли теперь от чекистской пули. Смертный приговор Блюмкину приведен в исполнение на Лубянке 3 ноября 1929 года, расстрелом командовал лично начальник Секретного отдела ГПУ Яков Агранов – возможно, потому, что и сам, как Блюмкин, в свое время был боевиком партии левых эсеров. Не знаю, правда это или легенда, что перед расстрелом Блюмкин громко славил Троцкого и мировую революцию, пел «Интернационал» и с вызовом спрашивал Агранова: «А о моей казни напечатают в «Правде» что-нибудь?» – но такой финал был бы вполне в духе этого человека.

Так в жизни Якова Григорьевича Блюмкина уместился стандартный путь среднего чекиста дзержинского призыва 1918 года: приход в ВЧК (часто из бывших боевиков и даже эсеров либо анархистов), романтические иллюзии первого года революции, бойня времен Гражданской, славные годы советской разведки в 20-х, арест своими, обвинение в измене, расстрел в подвале Лубянки. Путь был стандартным, только сам Блюмкин был нестандартным чекистом, поэтому, в отличие от многих, у кого этот путь растянулся с 1918 по 1937 год, он проделал его всего за десятилетку и с более эффектно выкинутыми коленцами по пути. Именно этот романтический ореол, оставшийся еще с первых лет революции вокруг первого поколения чекистов, подобных Блюмкину, Артузову, Делафару, Петерсу и другим, создавал вокруг советской разведки еще больше мифов, заставив западный мир даже преувеличивать к концу 20-х годов ее и без того заметное могущество.