Текст книги "Империя под ударом. Взорванный век"

Автор книги: Игорь Шприц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Покой и сон, – продолжил профессор, собирая инструменты. – Завтра приду в шесть. Начните с куриного бульона.

На звук профессорского голоса в коридоре появился Франк.

– Ну что? – заметно волнуясь, пленник обета помог профессору надеть шубу.

– Благодарю. Я боялся воспаления мозговых оболочек. Но этого уже не произойдет. Через месяц Павел Нестерович будет как огурчик. Останутся легкий тик и, возможно, заикание. Но и оно пройдет. Он родился в сорочке… Ну–с, до завтра! – и профессор торжественно удалился.

Франк подпрыгнул и довольно прилично изобразил антраша, после чего поскакал в кабинет и дважды нарушил обет. Второй раз с рюмкой в руке он просунулся в спальню к засыпающему Путиловскому, прошипев театральным шепотом:

– Пьеро! Твое здоровье!

Путиловский приоткрыл слипающиеся глаза, чуть улыбнулся и слабой рукой благословил лихо опустошенную стопку.

– Лейда Карловна! Обедать! Я голоден! Напитайте меня скорее! – и Франк легким шагом отправился в кабинет звонить на кафедру, в департамент и княгине Урусовой о заключении профессора.

* * *

Через три дня Путиловскому позволили вставать, а еще через неделю разрешили пешие прогулки на свежем воздухе. В первую из них он дошел по Гороховой до певзнеровской аптеки. Старик Певзнер встретил его с распростертыми объятиями и провел в кабинет. Вначале принес свои соболезнования, потом велел подать чаю и восточных сладостей, до которых был большой любитель. «Вот чем питались наши праотцы в Палестине!$1 – говаривал он, поглощая шербет и рахат–лукум.

– Исидор Вениаминович, – откушав чаю, в лоб спросил его Путиловский. – Вы действительно не признали Викентьева или боитесь его мести?

– Честно? – тоже в лоб спросил Певзнер.

Путиловский улыбнулся: старик был неисправим.

– Честно.

– Я не боюсь! Если признаться, я после сорока пяти перестал бояться. До сорока пяти боялся всего, а сейчас ничего и никого не боюсь. Что мне этот Викентьев? Ну отсидит, выйдет и зарежет меня. Так все равно на Страшном суде не отвертится. Я вот что вам скажу, вы меня поймете: когда его привели напротив меня, это был не тот человек, которого я знал и который работал на меня. Глаза другие, улыбка другая, лицо другое… Ия подумал – вдруг я ошибаюсь? А ведь сказано в Писании: не возводи напраслину на другого! Вот чего я побоялся – грех на душу взять! А этот Викентьев, Лжевикентьев – да тьфу на него!

– Что случилось? Вы так неожиданно храбры, – подивился Путиловский. – С Иосифом что‑то произошло?

Певзнер таинственно оглянулся.

– Откуда вы знаете?

– Да уж рассказывайте все, – и Путиловский пригубил второй стакан, чтобы дать время Певзнеру разговориться.

Аптекарь еще раз оглянулся, заглянул за дверь – не подслушивает ли кто – и достал из‑за пазухи настолько зачитанное письмо, что посторонний никак не смог бы разобрать там ни строчки.

Сам Певзнер, водрузив на нос пенсне и на сей раз не жалуясь на слабое зрение, стал произносить его, по всей видимости, наизусть.

– «Дорогой отец!$1 – и он поднял вверх сухой палец. – Дорогой! Теперь я у него дорогой! «Обстоятельства моей немецкой жизни внезапно резко изменились. Более я не могу продолжать учебу в Германии и в Европе вообще. Поэтому я принял решение выехать в Америку. Но прежде я должен несколько месяцев провести в Париже! обучаясь у братьев Люмьер всем тонкостям синематографа. Я решил посвятить себя искусству, в детстве ведь я недурно рисовал и играл на скрипке». Недурно! Мальчик скромничает! Из Киева в наше местечко приезжал профессор послушать игру Иосифа! Такие шли слухи!

– И что же? – Путиловский нацелился на аппетитный кусочек лимонного лукума.

– В жизни, говорит, ничего подобного не слышал! Иосиф всегда был нежным мальчиком, с артистической душой! – Утерев скупую отцовскую слезу, Певзнер продолжил: – «Прошу тебя незамедлительно выслать мне на проезд и проживание в Париже две тысячи рублей. Думаю, при экономии этого должно хватить и на билет до Америки». Вот так!

– И как же вы поступили? – спросил Путиловский, уверенный, что Певзнер–младший был обманут в своих ожиданиях.

– Я выслал три тысячи! Мало ли что там в Париже? Я сам был молодой, помню, первый раз приехал в Одессу, так мне пришлось телеграфировать домой, чтобы прислали. Что та Одесса и где тот Париж?!

Путиловскому тоже мучительно захотелось в Париж. Но грехи пока еще не пускали.

– Поздравляю вас. Рад, что у Иосифа все наладилось.

И он стал прощаться. Певзнер внимательно посмотрел ему в лицо и, видимо, прочел там нечто важное для себя.

– Скажите, Павел Нестерович, только честно!

– Честно! – улыбнулся Путиловский.

– Что произошло с Иосифом, вы приложили к этому свою руку?

– А вы как думаете?

– Думаю – да!

– Вы умный человек. Надеюсь, Иосиф достойный сын своего отца.

Путиловский надел шляпу.

– Если что у вас случится… извините, я не хотел! У вас уже случилось…

– Ничего.

– Помните, Певзнер всегда к вашим услугам! – и аптекарь театрально прижал руку к сердцу.

– Буду рад обратиться к вам.

Окрепшей походкой Путиловский покинул аптеку, послужившую началом всех его теперешних бед, и направил стопы к департаменту. Как там поживают его верные сослуживцы?

* * *

Сослуживцы не тужили: Берг рьяно обучал Медянникова древней игре в шахматы. Евграфий Петрович давно уже с любопытством присматривался к прелестным фигуркам, но характер не позволял просить кого‑либо объяснить правила игры. Однажды он даже купил пособие «Как в несколько дней научиться прекрасно играть в шахматы», потратил два рубля, но не научился, а только приобрел страх перед фигурой коня. Каким макаром ходит эта чертова раскоряка, понять из описания он не смог.

После взрывной виктории Берг в его глазах сильно вырос, и Медянников решил унизиться малой просьбой. И сейчас уже совершенно самостоятельно, играя белыми, сделал первый ход е2 – е4. Берг задумался, на что Евграфий Петрович стал отпускать ехидные реплики – ему казалось, что Карлыч поставлен им в весьма затруднительное положение: пешек‑то восемь, и попробуй выбери из них самую достойную! Проблема выбора всегда была для Медянникова непреодолимой.

Но Господь в своей неизреченной милости спас Берга от поражения. Дверь отворилась, и в комнату собственной персоной вошел Павел Нестерович. Шахматы были благополучно забыты, начались дружеские объятия и поцелуи, после чего утомленный Путиловский сел в свое кресло и потребовал самой последней информации.

Информация техническая была блестяще доложена Бергом – с таблицами, углами, директориями выстрелов и восстановлением полной картины взрывов. Розыскная же информация блеском не страдала. Турчин–Добржанский от всего открещивался и уповал на милость судьи, которого не могли вдохновить чертежи Берга. Фотография настоящего Викентьева, которая лежала на столе Путиловского и могла служить неопровержимой уликой, пропала самым таинственным образом. Ситуация была тупиковой, улик явно недоставало, и Медянников виновато понурил голову.

Чтобы развеять печаль, Путиловский пригласил всех в свой кабинет – отметить его первый, хотя бы и не рабочий приход на работу. После многих дней одиночества ему не хотелось оставаться одному.

В кабинете пахло бумагами – проветривать было некому, и Путиловский распахнул окно целиком. Скоро весна, уже припекает солнце, начнет таять снег… Он достал из шкафа расхожую бутылку коньяка, три рюмки и налил всем по полной, а себе плеснул символически – профессор не рекомендовал.

Выпили. Его внимание привлекла нераспечатанная почта. В департамент очень редко приходили именные письма, но на сей раз на столе лежал адресованный лично ему плотный коричневый конверт без обратного адреса.

– Я не стал вскрывать, – пояснил Медянников в ответ на безмолвный вопрос начальника. – Личное. Не дозволено.

– Правильно.

Путиловскому вдруг стало любопытно. Для вскрытия почты он держал у себя одно из вещественных доказательств – старинный стилет испанской работы, которым высокородный отпрыск Уваровых заколол своего папеньку, отказавшего чаду в денежном вспомоществовании при поступлении в один из гвардейских полков. Подозрение в убийстве пало на учителя дочери, имевшего несчастье влюбиться в дочь и взявшего на себя все.

Дело было поручено Путиловскому, он быстро запутал доморощенного Ромео в показаниях, тот поведал правду, и высокородного грешника в тот же час признали невменяемым. Общество встало на сторону отцеубийцы. А стилет от греха подальше забыли в полиции.

Из конверта на стол вначале выпала фотография, затем газетная вырезка. Медянников деликатно вытянул шею, пытаясь рассмотреть выпавшее.

Путиловский аккуратно разложил перед собой две составные части письма, внимательно осмотрел и молча протянул Медянникову и Бергу фотографию, идентичную той, которая исчезла из его кабинета.

На ней был изображен чистый лицом Викентьев–Турчин. Его портрет перечеркивала крупная надпись: «Вы даже не знали, чем это обернется для вас!»

– Пришло из Польши.

Путиловский подошел к открытому окну и жадно вдохнул свежий воздух. Голова приятно закружилась.

– Максимовская? – радостно догадался Медянников.

– Да.

– Ну скаженная баба! Это же она ему физию кислотой разделала! Держись, гаденыш! Поздравляю, Павел Нестерович. Сработало!

– Но поздно. Я, пожалуй, пройдусь…

Однако планам его не суждено было сбыться.

В кабинет постучался посыльный:

– Ваше благородие, директор департамента приглашает вас к себе в кабинет.

– Ишь, уже донесли, – пробурчал недовольно Медянников. – Пошли, Иван Карлович, твой ход!

Зволянский встретил Путиловского у дверей – высокая честь! – и проводил к креслу.

– Павел Нестерович, я приношу вам соболезнование по поводу утраты вами невесты.

– Благодарю вас.

– Что бы вы ответили на предложение организовать и возглавить в Охранном отделении группу, чьей задачей было бы расследование и, главное, предупреждение террористических актов? Как против царствующих особ, власти, так и против частных лиц. Вы все эти взрывные дела знаете не понаслышке, вам и карты в руки. Министр прочитал вашу записку и одобрил мою идею рекомендовать вашу кандидатуру. Ратаев тоже в восторге от вас.

Путиловский огорчился успеху своей же записки и восторгу драматурга Ратаева.

– Разрешите подумать. У меня были иные планы на карьеру.

– Да–да! Я знаю, вас ждут на кафедре! И это замечательно. Но сами видите, какие дела разворачиваются… В общем, отдохните, подумайте. Вы куда собрались на отдых?

Путиловский не думал ни об отдыхе, ни о работе. Но тут черт дернул его за язык и он ляпнул, не подумав:

– Хочу в Ниццу съездить, – и сам подивился этому странному желанию.

Лицо Зволянского, как и у всех россиян при мысли о Франции, приняло глуповато–радостное выражение. (У французов при мысли о России подобное возникало навряд ли.)

– О! как я вам завидую! Ницца, Монте–Карло… Монмартр, Елисейские поля…

И путешественник был отпущен с наказом уже сейчас думать о будущей группе.

* * *

На кладбище было пусто, тихо и печально. Путиловский и Франк зашли в церковь, заказали панихиду по рабе Божьей Нине и теперь уже шли от могилы к выходу.

До этого Франк деликатно оставил друга наедине с Ниной и долго ждал его у дальних склепов, рассматривая могилы примечательные и известные, дивясь короткой жизни одних и длинному веку других усопших. Себе он отмерял длинный век, справедливо полагая: у Бога надо просить много.

Путиловский был задумчив и на вопросы Франка отвечал невпопад или не отвечал вовсе.

При выходе на Невский проспект мимо них пробежала веселая стайка студентов и курсисток. Полненькая задорная курсистка декламировала на ходу Некрасова:

– За идеалы, за любовь иди и гибни безупречно! Умрешь недаром – дело прочно, когда под ним струится кровь!

Высокий студент–путеец, не в силах сдержать радость, предложил разделить ее Путиловскому и Франку.

– Господа! Господа! Вы слышали, господа? Последняя новость! Сегодня стреляли в министра Боголепова! Террор, господа! Ура!

Путиловский застыл на месте, лицо его побелело, он быстро снял перчатку и влепил студенту пощечину.

– Вы безнравственный человек! – прокричал он ему в лицо, трясясь от внутреннего гнева.

– Как вы смеете?! – Налетевшая курицей поклонница Некрасова не могла осознать происходящего. – Боголепов студентов в армию отдал!

– И ч–ч‑что? – заикаясь, исступленно кричал Путиловский. – Эт–т‑то повод убивать ч–ч-человека? Это п–п-повод?!

– А, г–г-государево око! – презрительно передразнил Путиловского студент. – Долг за мной! Мы еще встретимся! История нас рассудит!

– Господа! Господа! Бросьте их! – слились в хоре свежие молодые голоса. – Идемте в актовый! На митинг! Да здравствует террор!

Путиловский прислонился к Франку и неожиданно и для Франка, и для самого себя начал плакать, вначале тихо, потом слезы полились не останавливаясь.

Он плакал впервые за много лет, впервые со дня гибели Нины, он плакал по ее загубленной жизни, по их несостоявшейся любви, по их неродившимся детям и своей неудачной жизни. Он плакал по совершенно незнакомому ему министру просвещения и по человеку, стрелявшему в министра. Испуганный Франк гладил его по плечу.

– Пьеро, успокойся, успокойся. Это дурачки, они еще совсем молодые…

Видя, что дело серьезно, быстро махнул извозчику и увез Путиловского домой, куда тут же был зван профессор.

Профессор осмотрел лежащего на диване Пьеро.

– Ничего удивительного, – пробормотал он себе под нос. – Сильное нервное истощение.

И прописал лечение бездельем и виноградом. Лучше всего французским.

* * *

В московском «Обществе вспомоществования лицам интеллигентных профессий» в самом разгаре шло заседание редколлегии одноименного журнала. Выступал молодой, но уже солидный инженер Всеобщей электрической компании Евгений Филиппович Азеф. Речь шла о программном выпуске журнала, посвященного методам интеллигентной борьбы за свои права.

Выступающий, дав краткий исторический обзор всего спектра политической и экономической борьбы интеллигентов за свои и в особенности за чужие права, подробно остановился на индивидуальном терроре, начав с классического убиения Цезаря и закончив совсем свежим случаем расправы над жандармским урядником города Коломны, известным своими жестокими методами подавления бунтов на местном базаре при помощи одного лишь кнута. Урядника, как и Цезаря, возмущенные сограждане зарезали кинжалом.

– Главное в любой борьбе – это террор! Любыми способами и средствами! Не останавливаясь ни перед какими жертвами!

Вышедший было вон секретарь Общества вновь просочился через дверь, на цыпочках подошел к оратору и таинственно припал губами к его уху, нашептывая чрезвычайную тайну. Лицо посвящаемого озарилось радостью.

– Господа! – вскричал он. – Само время подтверждает правильность моих тезисов! Только что по телеграфу пришло сообщение: в Петербурге убит министр просвещения, губитель студентов Боголепов. Ну, кажется, террор начался! Ура, господа!

Тут же все прокричали «Ура!» неизвестному благодетелю и защитнику униженных, была образована комиссия по сбору средств в пользу пострадавших при волнениях и послана телеграмма Максиму Горькому, только что прославившему российскую литературу новой песней «О Буревестнике». Графу Льву Николаевичу Толстому, как стороннику непротивления злу насилием, в телеграмме отказали.

* * *

До отправления поезда «Санкт–Петербург – Париж» оставалось всего ничего, и провожающие дружной стайкой толпились у входа в купейный вагон первого класса. Все вещи были тщательно проверены Лейдой Карловной и разложены по полочкам педантичным Бергом.

Евграфий Петрович озаботился о надлежащем обслуживании Павла Нестеровича в пути, о чем вдумчиво побеседовал с проводником вагона и получил полные гарантии требуемого.

Франк оторвал от сердца две бутылки отличного коньяка и теперь горевал об этом: кто же дарит едущему в Тулу самовар? Но главный сюрприз, шепнул он на ухо Пьеро, ждет его впереди.

Раздался третий звонок, пропел рожок начальника поезда, и все, как актеры в старом спектакле, начали исправно играть свои вокзальные роли. Путиловский, стоя у окна, помахивал на прощанье рукой. Лейда Карловна всплакнула в кружевной платочек, Берг отдал честь, Медянников показал кулак проводнику, а Франк стал делать совсем непонятные знаки, указывая на соседнее купе.

Берг по–мальчишески побежал за поездом, но вспомнил об офицерском достоинстве и отстал. Путиловский повесил пальто в шкаф и уперся лбом в приятно холодящее зеркальное стекло. За стеклом проплыл Обводный канал, потом какие‑то убогие строения, поля, подводы… Россия… Впереди был целый месяц одиночества и печали. Вчера он отправил два письма: одно на кафедру с отказом от должности приват–доцента, второе в департамент с согласием.

Чей‑то знакомый голос защебетал за стенкой. Путиловский, еще не веря своим ушам, прислушался. Нет–нет, только не это! Но в дверь неумолимо постучали, и на пороге возникла фигурка маленькой княгини Анны Урусовой.

– Добрый вечер, Пьеро! Мы с тобой соседи. Ты не рад?

Он задал себе тот же самый вопрос и не получил ответа.

– Ан–н-на, – чуть заикаясь, проговорил Путиловский. – М–м-мне необходимо п–п-п–побыть одному. Ты не об–б-бижайся…

– Я не обижаюсь, – не обиделась маленькая княгиня. – Ты только знай: я рядом.

Одинокое путешествие в Ниццу началось…

Анонс

«ИМПЕРИЯ ПОД УДАРОМ»!

Следователь Путиловский против Боевой организации эсеров!

«СИНИЙ КОНВЕРТ»

Авантюрно–приключенческий детектив

После упоительного путешествия по югу Франции в обществе княгини Анны следователь Путиловский со свежими силами включается в борьбу с террором. Его новый противник – Григорий Гершуни. Созданная им боевая организация, цель которой – сеять смерть на высшем уровне, намечает следующие жертвы. Среди них – обер–прокурор Синода, генерал–губернатор Санкт–Петербурга, министр внутренних дел Российской империи. Предотвратить преступления Путиловскому помогают его верные соратники: тонкий знаток преступных душ Медянников, блестящий артиллерийский поручик Берг – и Мириам, прелестный информатор с чарующим голосом и большими черными глазами…

(Продолжение следует…)