Текст книги "Тысячелетний воин Ярополк (СИ)"

Автор книги: Игорь Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ярополк. Ярополк. Ярополк, – шептал лес моё имя бесчисленной листвой.

Я оглянулся на пожарище и шагнул во тьму.

Я шагнул во тьму на целую тысячу лет.

Глава 3. Пробуждение

Это был тяжёлый сон, странный и долгий, оставляющий после себя ощущение бесконечного кошмара, из которого нельзя вырваться. Кошмар о многих смертях и бесконечной ночи, разгоняемой только блеклым сиянием тонкого кольца чёрного навьего солнца.

Сейчас же, ощущая резь в глазах от ярчайшего света, пробивающегося сквозь веки, и слушая приглушённые голоса, я вспоминал этот сон.

Мне приснилось, что я убил княжича. Снилось, как он висел на суку, наколотый, подобно туше свежепойманной дичи на крюке. Снилось, как я снимал с княжича кожу, и он вопил до того самого мига, пока я не начал вырывать зубами его печень. Странно, что он был жив, ведь я видел, как кочевники снимают кожу с пленных, дальше руки или ноги никто не выдерживал, умирал от боли.

Мне снилось, как я, стоя пред огромным, тысячелетним дубом, сияющим золотым огнём, отрывал головы у попавшихся на пути степняков, я просто складывал их в рядок связанными, а потом наступал на спины и дёргал. И сам не знал, откуда силищи столько, да и не любопытно сие было. Есть сила, значит, так надобно. Помню крик одного из них: «Урус, не нада! Пожалюста!». Я же рвал и приговаривал: «Сие есть мой лес».

Мне снилось, как люди в странных одёжах громыхали колдовскими палками, источающими дым и огонь, пытаясь напугать меня. Они кричали на незнакомом языке нечто похожее на: «Гардез ле ордре де комбат! Тирез сур се демон!» А вскоре молили о пощаде и сыпали проклятиями, ибо я выходил из зимней тьмы леса на свет костра и утаскивал их одного за другим, не обращая внимания на грохочущее оружие, и там, во тьме, убивал.

Мне снилась большая громыхающая телега, похожая на обитый серым железом гуляй-город. Воины, сторожившие её, тоже гортанно кричали перед смертью и показывали в мою сторону пальцами. «Бринг шнеле ум дизен фадамте шайзе!»

К горлу подкатил ком тошноты, но не было сил шевельнуться. Даже открыть глаза не получалось.

Слушая странные голоса, я пытался отогнать от себя этот дурной сон, ибо при всей нелюбви к княжичу не мог такого сделать. Вызвать на оружный поединок или же кулачный бой мог, а выпотрошить вот так, как зайца… нет, не мог. И пленных я никогда не пытал. Но во сне лес шептал о жертвах, и я преподносил ему их.

– Под Воронежем нашли, – бубнил меж тем голос, снова врываясь в сон. – Он поисковика в муравейник лицом ткнул, и всё спрашивал, по чьему наущению тот его преследует. Всё спрашивал, не из челядей ли тот некого Ратибора. Если бы не Иван Семёныч, то без жертв бы не обошлось.

– Да уж, – отозвался второй голос, – сломать челюсть матерому боевому магу, это ещё умудриться надо.

Сон не хотел отпускать, затягивая в свои глубины, и говорящие пропали в небытии, а я, как и прежде бродил по лесу, не разбирая дороги. «Ярополк, будь мой», – нежно шептала лесная чаща, и я, не смея противиться её зову, да потеряв счёт времени, с безразличием наблюдал за копошащейся во мраке лесной нечистью, моими назваными братьями и сёстрами. И сам я был тварью, не принадлежащей ни миру живых, ни миру мёртвых. Как чудище лихое питался сырой дичью и лежал в берлоге под выворотнем вековечной сосны, родившейся, выросшей и умершей на моих глазах.

«Ты мой суженый», – мягко шептала листвой и хвоей роща, лаская ростками папоротников и мягким мхом. День сменялся днём, год сменялся годом, век сменялся веком. Лишь стареющая чащоба, шёпот лесных обитателей и мельчающее чёрное солнце.

Солнце. В какой-то миг оно вспыхнуло нестерпимо и замерло совсем близко, подобно ярчайшей лучине, зажжённой в избе. Но свет был холодным, неживым.

– Егор Олегович, – ворвался в мой сон голос, слышанный раньше.

Хотя, не сильно-то я и слушал голоса тех, кого предстояло убить.

– Да, – ответил тому ещё один.

– Что нам с ним делать? – этот был полон беспокойства, словно поймали медведя живьём и не знали, что с ним делать.

– Пусть сначала в чувство придёт. Самые базовые знания современного языка я ему вложил и вшил в его биополе интерактивный справочник, но он без практики – пустое место.

– А получится? Это же экспериментальная технология, ну, крепить служебных фантомов к простым людям.

– Вот и посмотрим.

Я лежал и слушал. Почему-то для меня это было очень-очень важно. Да, важно, но сон не хотел отпускать, подсовывая вместо яви свои образы.

Голоса стали приглушёнными и далёкими, как гомон летящего на юг птичьего косяка, а яркий свет, режущий глаза, превратился в горсть углей на ладонях. Они пылали столь сильно, что были белыми. Даже в кузнечном горниле не имелось столь жаркого пламени. Но в то же время оно не обжигало моих рук. И с этим огнём в дланях я стоял на присыпанной снегом поляне и смотрел на вырванные из мрака сонные берёзы, на нахохлившиеся в ожидании весны ели, на замершую в недоумении нечисть, на розовые от крови сугробы. А передо мной была хозяйка этого леса, нагая, бесконечно прекрасная и печальная. Дева сняла с головы венок из подснежников, глянула на меня глазами, пылающими чистейшей зеленью, и подошла ближе. Она возложила мне на голову сей венок, обняла и прошептала на самое ухо: «Твоё проклятие сна беспробудного исполнено, Ярополк. Тебе пора проснуться. Тебе пора к людям. Иди и искупи свои грехи до конца. Иди, но не забывай нас».

Дева подарила долгий, пахнущий можжевельником и полный бескрайней горечи поцелуй, а затем сделала шаг назад и кивком показала мне за спину. Я опустил глаза на сжатые в ладонях угли, а потом обернулся. На краю поляны стояла полуземлянка с приоткрытой дверью. Из всех её щелей бил такой же яркий свет, что источали угли в моих руках. А угли вдруг вспыхнули сильнее молнии в ночную грозу и погасли, став горстью серебряных монет и заморскими висюльками. Я посильнее сжал своё сокровище, выпрямился и решительно шагнул на свет землянки.

Мягкая сила заставила меня пройти внутрь, где ходили две безликие тени. Одна тень, молодая, худая, сутулая, с большими, как у совы глазами, сидела на скамье за столом и перебирала грамоты, а вторая, средних лет, невысокая, со светлой головой, источающая немалую чародейскую мощь, ходила по землянке и пила горячий травяной отвар из баклажки.

Первого звали Никита, а второго – Егор Олегович.

Сила заставила меня лечь на большую лавку, мягкую, укрытую белоснежной простыней. Сила заставила закрыть глаза и не шевелиться. А потом сила выдернула из сна.

– Вот блин, – произнёс беспокойный голос первого человека, Никиты. – Он же совсем дремучий. Радиоуглеродный анализ вещей позволяет датировать примерно десятый век. Как раз в это время крещение Руси происходило.

– Ну, всякое бывает, – с ухмылкой ответил Егор Олегович.

Раздалось шуршание, словно кто сухие древесные листы мял.

– Значит, состояние тела отличное, – снова пробормотал он. – Состояние вещей, кроме ювелирных украшений – крайне неудовлетворительное.

– Нежить? – переспросил первый, хотелось обозвать его дьяком.

– В том-то и дело, что нет, – ответил тот, кого звали Егором Олеговичем. – Человек. На нём проклятий висело, как блох на бродячей собаке. И ведь не снимешь разом, за одно потянешь, другие неизвестно, как себя поведут. Я вычленил классическое проклятье берсеркера, хорошо известное ещё с неолита. Чары завязаны на уровень адреналина, так что я поднял порог срабатывания, насколько возможно. Это позволит избежать активации в обыденности, а то он устроит бойню в метро в час пик. Потом на нём тоже хорошо знакомое любому чародею проклятие спящей царевны.

– Хороша же царевна, – усмехнулся Никита, и мне страсть как захотелось приоткрыть один глаз и взглянуть на неведомых собеседников, но сил не было и приходилось лежать смирно, аки свернувшийся клубком ёж.

– Никита, не смешно. Я сам в первый раз вижу, чтоб такое к мужикам применяли, обычно красных девиц проклинали.

– Он около тысячи лет в состоянии сомнамбулы провёл, не сошёл ли с ума?

– Не знаю. Для него это время могло просто выпасть из восприятия. Если так, то его словно на паузу поставили. Но если проклятие было по венгерскому типу, то да, крыша давно уже не на месте, – огрызнулся Егор Олегович. – В любом случае, оно свершённое и дважды не сработает. Остальные проклятия я не смог идентифицировать.

Чужое слово «индетипировати» сперва выпало из общего понимания, а потом стрелой вонзилось в голову. Идентифицировать – познавать, вот что оно значило.

– Может, определить его в ваш потусторонний батальон? А то вон какой здоровяк. Метр восемьдесят пять и косая сажень в плечах. Не Илья Муромец, но всё же.

– Никит, – со вздохом произнёс Егор Олегович, – Муромец был на пять сантиметров пониже, хотя и потяжелее немного, так что, если бы они с Ильёй пересеклись, ещё неизвестно, кто победил бы. Это сейчас акселератов много. Тогда же его габариты были просто выдающимся.

Я лежал и слушал. Не след сейчас встревать. Пусть думают, что сплю. Говорили они странной речью, но слова я неведомым чудом понимал. Лишь изредка они запаздывали в мою голову, словно невидимый толмач водил пальцем по бересте, ища каракули, а потом всё же находил и шептал на ухо.

– А батальон из эксперимента стал регулярным подразделением. Требования ужесточились. Поэтому без дополнительной проверки не могу. Пусть обвыкнется сперва. Ты его Вась Васю покажи.

Рядом что-то зажужжало, как сердитый майский хрущ, и Егор Олегович начал говорить, обращаясь к ещё одному собеседнику.

– Подполковник Соснов, слушаю. Да. Да. Нет. Сейчас буду.

Он зашуршал одеждой и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Было слышно, как едва заметно скрипнули петли.

Оставшийся в одиночестве дьяк, а чутьё подсказывало, что это именно дьяк, зашуршал листами, как до этого Егор Олегович, но делал сие долго. Очень долго. Потом начало что-то мягко и быстро стучать и щёлкать. Словно малая птаха по коре дерева клювом.

– Сохранить как, – пробормотал под конец дьяк, – русич минус десять. Интер.

Он ещё раз стукнул и тяжело вздохнул. Что-то загудело и зашуршало теми же листами.

– Как мне звать-то тебя? – снова вздохнул мужчина, взяв что-то со стола и отхлебнув.

– Ярополк, – непослушным после длительного молчания басом произнёс я и открыл глаза.

Яркий неживой свет лился с потолка, словно через слюду или бычий пузырь, заливая небольшую клеть. Стены были белыми и чистыми. Окна отсутствовали. В одном углу стоял большой белый короб с дверцей. Никита действительно оказался молодым парнем, одетым в белую длиннополую рубаху, из-под которой виднелась ещё одна, светло-серая. На ногах синие льняные штаны и кожаные обувки. А то, что казалось совиными глазами, было на поверку стёклышками, вдетыми в опущенный на уши и нос ободок. Через сей хитрый предмет и поглядел на меня Никита.

Парень сразу схватил со стола небольшое чёрное зеркальце и, ткнув в него пальцем, приложил к уху.

– Егор Олегович, он очнулся. Что значит, сам? Да нафиг мне страховка, если он мне голову оторвёт? Ладно, я понял.

Никита тоскливо вздохнул, поджал губы, а потом положил говорящее зеркальце на стол рядом с небольшим, ярко сияющим витражом. Цветными стёклышками меня не удивить, видел в Царьграде. А ещё на столе я увидел горсть своих монет и висюльки, не иначе, покуда спал, взяли.

– Ну, здравствуй, – произнёс парень, – меня зовут Никита.

Я кивнул и облизал пересохшие губы.

– Ты проспал тысячу лет, – продолжил мой собеседник, явно не зная, что говорить и спрашивать.

– Воды, – произнёс я, а потом сел.

И только сейчас заметил, что одет в белую рубаху, похожую на ту, что была поверх одёжи у Никиты. А под ней лишь голое тело.

Парень быстро встал, подошёл к белому коробу, открыл дверцу и достал оттуда хрустальный сосуд с узким горлышком. Никита открутил крышку и протянул сосуд. Вещь оказалась действительно сосудом, но не из хрусталя, а из чего-то податливого, словно слюда. И оно было холодным, аки вешний ручей.

Я вмиг опорожнил его и только после этого смог говорить.

– Тысяча лет.

Это не казалось шуткой. И сны не были просто снами. Я вспомнил видение с хозяйкой леса. «Твоё проклятие исполнено, Ярополк. Тебе пора к людям. Иди, но не забывай нас».

– Тысяча лет, – повторил я.

Перед глазами промелькнули лица матушки и сестёр. За это время все они давно умерли, и хотелось надеяться, что прожили они долгую и счастливую жизнь, а род наш не прервался. Я с грустью вздохнул. Через тысячу лет никто не сможет даже сказать, что с ними сталось. Но ежели поглядеть с другого боку, то и князь, который мог захотеть мстить за сына, давно почил в небытии, да и сами мои прегрешения стёрты из людской памяти.

– Тысяча лет.

Я поглядел на витраж Никиты, на котором ровные строчки незнакомых буковок сами собой сменились зелёным-зелёным лугом под синевой чистейшего неба; на говорящее зеркальце; на белый короб-ледник со слюдяными горшочками; на ярко сияющий потолок. Всё новое, и далее чудес может быть только больше. Новый мир. Новая жизнь.

Я резко встал, отчего Никита испуганно подался назад.

– Не боись, не ударю, – произнёс я и взял со стола своё сокровище. – Тысяча лет. Хочу всё увидеть своими глазами.

– Тебе пока нельзя, – пробубнил парень, – нужно тебя показать психологам, провести медосмотр и ликбез. Приёмная комиссия по соцадаптации нечисти…

– Я что, нечисть, что ли? – прорычал я, поняв только это слово, и парень заозирался, словно ища путь к отступлению.

Но если сны мои правдивы, то действительно нечисть, но этот… Егор Олегович который… он сказал, что я человек. И я должен оставаться человеком. Не хочу быть снова дикой тварью.

– Нет, но, – Никита снова схватил зеркальце и начал разговор, быстро тараторя, – Егор Олегович, он уйти хочет... Но ведь протокол... Ладно, сейчас скину Вась Васю.

Я, шатаясь на непослушных, словно с похмелья, ногах, подошёл к коробу-леднику и потянул за дверцу, как это делал мой собеседник. И стоило прикоснуться, как прямо в ухо зашептал невидимый толмач.

«Холодильник – сие есть исполненная ремесленниками вещь, сие есть нужен для охлаждения и заморозки яств и пития, дабы уберечь их от гнили и тлена».

Я замер и медленно обернулся. Кроме меня и Никиты в тереме никого не было. Но я явственно слышал голос над самым ухом. Неужто, домовой чудит.

– Кто здесь? Покажись!

Парень тоже обернулся в недоумении, а потом усмехнулся.

– Что зубы скалишь? – огрызнулся я, а Никита поперхнулся, поправил стекляшку у себя на носу и ответил.

– Проведи ладонью сверху вниз и произнеси «включить визуализацию».

Я поджал губы, и всё так же с опаской оглядывая терем, сделал, как велел Никита. Стоило произнести последнее слово, как рядом со мной вспыхнула яркая точка, быстро превратившаяся в небольшого старика с густой шевелюрой и пышной белой бородой. Тот был одет в белую рубаху, подпоясанную обычной пеньковой верёвкой с разлохмаченными концами, и серые порты, заправленные в чёрные сапоги с подвёрнутыми голенищами. Но самым примечательным было то, что старичок вышел размером с ладонь и держал книгу величиной с половину своего роста. Старец молча глядел на меня серыми глазами, нахмурив густые белые брови.

– Кто это?

– Тебе попроще или расписать исходный код?

– Ты не шутку́й.

– Это рукотворный фантом-переводчик. Он тебе помогать будет.

Я молча пялился на толмача, а потом внутри проснулось забытое чувство озорства. Оно тёплыми волнами поднялось от сердца, заставив губы расползтись в улыбке. Прожив тысячу лет среди нечисти, я не боялся оную, но никто из живущих вне времени никогда не служил мне. Пусть и в долгом кошмарном дурмане проклятого сна, но они были мне назваными братьями и сёстрами, а тут настоящий холоп.

Я быстро шагнул к столу Никиты, отодвинув испугавшегося парня, и притронулся к небольшому белому коробу с торчащими из большой щели белыми ровными листами аккуратно подрезанной бересты. Наверное, бересты.

– Что это?

– Принтер, сиречь выполненная ремесленниками вещь, надобная для нанесения на бумагу букв и рисунков, – тут же отозвался подплывший по воздуху ко мне толмач.

– А это? – спросил я, прикоснувшись к витражу.

– Монитор, сиречь выполненная ремесленниками вещь, предназначенная для показа букв, рисунков и прочего цифрового контента, генерируемого приложениями.

– Чего? – переспросил я, не поняв и половины сказанного.

– Это пока только пробная версия, – виновато пробубнил Никита, – он постоянно обновляться будет.

Я прикусил губу и оглядел терем в поиск ещё чего-то необычного, чтоб вести спрос с толмача, но вместо этого глаза наткнулись на стоящего у двери человека с большой котомкой в руках. Он был пухлым и при этом очень бледным. Серебристые, словно седые, волосы коротко стрижены. Губы синие, как у мертвеца, а на носу висел обод, похожий на тот, что носил Никита, только вместо выпуклых стёклышек в нём была широкая фигурно резная жёлтая слюдяшка.

– Очки горнолыжные… – начал толмач, перехватив мой взгляд, но я шикнул, и старичок сразу смолк.

И вправду холоп учёный.

– Вась Вась, заходи, – раздался сзади радостный голос Никиты.

– Не Вась Вась, а Василий Василич, – с некой напускной важностью произнёс вошедший и улыбнулся.

Блеснули острые клыки. Сие есть не человек.

Глава 4. Вась Вась

В повисшей тишине я глядел на ухмыляющегося нелюдя, а он, в свою очередь, не отводил взора от меня, держа в руках какой-то свёрток. Даже не видя его клыков, я чуял в нём некое сродство с живущими вне времени. Как чуял, что дьяк Никита – простой смертный. Воистину сказки правду глаголят, когда твари лесные стоят на краю своих владений и молвят, мол, чую, русским духом пахнет. Наверное, я мог быть подобен псу, идущему верхним чутьём за зверем.

И это читалось в глазах Вась Вася, сокрытых за цветными слюдяшками. Он вздохнул, сделал несколько шагов и положил свёрток на лавку поверх покрывала.

– Я тут шмоток немного прикупил. Должны быть впору, – произнёс он, а потом начал выкладывать вещи из необычной ткани. – Чуть позже возьмём что-то поприличнее, но это надо на месте мерить.

– Ты его как гопника одеть в треники решил? – вмешался Никита, сидя, поджав ноги, на своём месте.

– А ты думал, я его вот так вот, по СМС снаряжу? – огрызнулся Вась Вась. – Ты же только ростовку скинул. К тому же я на мели сейчас. Сам знаешь.

– Ну да, – согласился дьяк.

Я же молча глядел то на одного, то на другого, решив пока пойти на поводу этих двоих. Даже по холодильному сундуку и живому витражу можно судить, что мир очень сильно изменился, и потому нужно сперва разобраться, что к чему. А потом можно и в странствие податься, в тот же Царьград, к слову, можно и шеи свернуть этим двоим.

– Знаю, – ухмыльнулся Никита, и поглядел в чёрное зеркальце, которое пискнуло, как крохотный лягушонок, и засияло ярким узором. – В общий чат скинули, что Перуницы гонят какого-то неведомого шмакозябра по Алому проспекту в сторону автовокзала. Они сейчас в пати с Тролобоями. Монстра в ловушку загонят. Там уже и пресса прибыла, и полиция оцепление выставила. Скорую на всякий случай вызвали.

– Без меня, сука, – процедил Василий, нервно помяв свёрток в руках, – Нужно срочно набирать группу, а то всех клиентов растеряю.

Нелюдь поднял на меня глаза, прикусил губу, а потом глянул на дьяка.

– Они в онлайн транслируют?

– Угу.

– Высвети.

Никита повернулся на своём стуле и щёлкнул пальцами по доске с буквицами, потом повёл ладонью небольшой полукруг по столешнице. «Клавиатура», «манипулятор мышь», – услужливо прошептал крохотный толмач, а я вздохнул. Нет от него проку. Самому нужно грамоту вести, что есть что.

Тем временем, большой витраж ожил. На нём, словно с высоты птичьего полёта, отобразился дивный город. Дома уходили вверх, как дозорные башни, и иные даже царапали облака. По серой гладкой дороге, среди странных разноцветных больших жуков, бежала огромная чёрная тварь, перебирая десятками коротких, но очень проворных коленчатых ног. Она была похожа на многоножку-кивсяка, разве что размеры сродни длинному амбару.

– Здоровый, как трамвай, – пробурчал Никита, словно прочитав мои мысли, хотя, что такое «травай», я не знал, но, видимо, что-то большое.

– За него столько бабла отвалят, что можно месяц на охоту не ходить, – пробурчал Василий, глядя на это зрелище исподлобья. – И опять без меня.

– Ну, ещё бы, – усмехнулся дьяк, – банкам проще выдать награду за монстра, чем страховку платить всем, у кого тачки помяты.

Многоножка, уподобившись тарану, влетела в небольшое здание, выбив дорогущие стёкла, и превратив в кучу хлама саму избу.

– Во, что я и говорил. Был ларёк с шаурмой, и нет его, – усмехнулся Никита.

Тем временем, картинка на витраже сменилась. Теперь она показывала то, что мог видеть некий человек, бегущий по городу. В нашу избу сразу ворвались неведомо откуда взявшиеся девичьи голоса, суетливо кричащие что-то друг другу. Я глядел на всё это словно заворожённый. Большие жуки оказались с дверцами, стёклами и колёсами. Дома оказались ещё выше, чем я думал, а дорога ровнее. Всюду яркие вывески, от которых запомненный мной Царьград теперь казался просто пыльной деревней. Везде мраморная плитка, огромные стёкла с невероятно большими зеркалами, позолота и натёртое до блеска железо. Роскошь города поражала.

– Соколи́на! – орал неведомый звонкий голос, перемешанный с тяжёлым дыханием. – Этого урода калаш не берёт!

Следом раздался треск, словно громадный дятел лупил по исполинскому дубу. Та-та-та!

– Семь шестьдесят два тоже нуль! – отозвался другой звонкий девичий голос, также смешанный с быстрыми вдохами и выдохами. На витраже мелькнуло нечто ярко-красное, на двух колёсах, громко ревущее. А в его седле всадник с больши́м блестящим шлемом. – Я попробую в упор! – перекрикивая рёв чудесной вещи, проглаголила третья девушка.

Было видно, как двуколесник, неведомо как не падающий набок, замедлился, поравнявшись с головой твари, и всадник, хотя вернее будет сказать, всадница вскинула руку. Что-то быстро-быстро затрещало, и чудище утробно загудело, как болото порой гудит, а потом начало сворачивать право.

– Есть! Я его по центру держать буду!

Они гнали тварь вперёд, и даже дурному было понятно, что там его ждала засада. Но всё же я не мог оторвать взора. А когда витраж снова показал всё с высоты, затаил дыхание. Чудище приближалось к мосту, столь огромному, что я даже представить себе не мог. А возле моста на пути создания стояли одетые в странную броню воины. Один из них вскинул большое полое полено, и то вдруг изрыгнуло пламя. В многоножку попало огненное жало, грохотнув яркой вспышкой. Тварь остановилась и встала на дыбы, шевеля жвалами.

Ещё один воин вдруг поднял ладонь, и с руки сорвалась белая молния, поразив голову чудища. Существо начало неуклюже разворачиваться, с громким скрежетом подмяв под себя несколько колёсных жуков.

– Добиваем! – кричали голоса из витража.

Сверкали молнии, громыхали неведомые погремушки, и вскоре создание упало на серую дорогу, заливая ту потоками зелёной крови. А я глядел и не мог оторваться, и даже не сразу понял, что Вась Вась мне вопрос задал.

– Ты как к вампирам относишься? – произнёс он, потирая кончиком пальца нос.

– Чего?

– Ну, упырей сильно недолюбливаешь?

Я открыл рот, чтоб обозвать этих существ выродками бытия, но вспомнил, как сам снимал кожу с людей.

– Никак.

– Вот и ладненько, – с кивком ответил Вась Вась. – Работать у меня будешь?

– Кем?

– Ну, ловцом всякой нечисти.

Я поглядел на витраж, где яркая картинка города сменилась белой грамотой с чёрными буквицами. В голове зароились мысли. Что я мог в этом безумном мире? Ратоборствовать? Не думаю. Вон они чем воюют, я даже не видел сего оружия никогда. Торговать? Не думаю, что знаю справедливую цену даже обычному хлебу. Даже в Царьграде меня купцы несколько раз обманывали, а тут и подавно облапошат, аки младенца. Лес валить? Зерно растить? Не по мне это, батрачить. Зато чудищ разных бить можно. Раз сам чудище, то и с другими справлюсь.

– Пойду, – кивнул я, а потом махнул рукой, решаясь окончательно, словно в омут с головой прыгая. – А чего ж не пойти. Токмо я сам хочу во всём уразуметь смысл и толк.

– Замечательно, – произнёс Василий, – сам так сам.

Он сунул мне какую-то серую тряпицу, вынутую из свёртка. Я принял вещицу и покрутил в руках. Больше всего она походила на очень короткие порты.

«Сие есть трусы, – тут же подсказал толмач, прошептав на ухо, – сие есть исподнее».

Исподнее так исподнее. Я растянул тряпицу, а потом скинул с себя длинную белую рубаху, оставшись нагишом. А чего стесняться-то? Здесь баб нет, чтоб они визжали и разбегались, боясь за свою честь.

Исподнее я надел быстро, но при этом сразу удостоился насмешки со стороны Вась Вася.

– Угу, сам. Ты их задом наперёд одел и шиворот-навыворот. Блин, не был бы я в том дерьме, что сейчас, даже не думал бы тебя взять. С тобой геморроя будет больше, чем с иным троллем.

Я поднял взгляд на Василия. Упырь он везде упырь, но сейчас в словах этого умертвия сквозило то же, что и в речах Ратибора, убитого мной. Нехорошо так просквозило. Захотелось взять этого толстяка за горло и прижать к стене.

– Ну да ладно, – продолжил Вась Вась, – мы сделаем из тебя человека.

Он достал из свёртка синюю, как чистое небо, рубаху и приложил к моей груди, привередливо рассматривая, впору ли одёжа будет. А я уставился ему в глаза, скрытые за жёлтой слюдяшкой. И покуда глядел, наваждение стаяло, как утренний туман. Глаза у него не как у убиенного княжича, а скорее, как у ключника княжеского. Тот тоже всё ворчал и ворчал, но приди к нему с просьбой, последнее отдаст. Хотя поворчит знатно, проклиная всё на свете. А пьяный, так вовсе любил на сеновале улечься, уставиться в небо и рассказывать байки, то как он к девкам в баню ужа запустил, да то, как из степняцкого плена бежал. Помню, ляжем мы с соседскими мальчишками рядом с ним, а он долго и похабно про Царьград рассказывал, мол, девок что за сиськи, что промеж ног за серебрушку щупать можно. Или как он лошадь полосатую видел, мол, из Ягипта привезли. От самого хмельным разило, а мы, раскрыв рты, слушали до самой ночи, а ещё и спорили, что не бывает полосатых лошадей. Ключник тоже молвил, что до утра пытался отмыть краску, но не отмыл и проспорил целый золотой, а его ещё и на смех подняли. Может, потому после смерти Жданы и батюшки я и подался в Царьград, что запали мне в голову те сказки.

Я улыбнулся. Сможется с Василием службу нести. Стерпится. Но про всё новое сам буду узнавать. Чай, не дурная моя голова.

«Футболка», – прошептал толмач, когда я взял рубаху в руки.

«Штаны, носки, кроссовки», – перечислил крохотный дух всё, надетое мной.

– А большое ли жалование? – спросил я, потянувшись.

Ткань была добротная, тонкая. Такую ткань ни в Новгороде, ни в Царьграде на торжищах не видел. Разве что шёлк похож, но он всё же другой. И сколь стоить может, думать страшно.

– Тихо! Порвёшь! – повысил голос Василий, когда я развёл руки в стороны и сделал глубокий вдох. – Тоже мне, Конан-варвар нашёлся.

– А он и так Конан-варвар, – произнёс молчавший Никита. – Десятый век.

– Я Ярополк, – тихо прорычал, не зная, почему меня каким-то Конаном величают.

– Ну, мне что Егору Олеговичу сказать? – спросил дьяк, – брать будешь? А если нет, мне его в центр социализации сдавать придётся.

Я поглядел на Никиту, который сейчас говорил обо мне, словно о невольнике на рынке. Тем более о жаловании Вась Вась промолчал. Ну, даже если невольник, сбежать успею. Не впервой.

Упырь отошёл на несколько шагов, вытянул в мою сторону руку со стиснутым кулаком и оттопырил большой палец. После он закрыл один глаз и стал глядеть так, словно мерку снимал.

– Да беру, беру, – согласился он. – Пойдём.

Пухлый упырь с серебристыми волосами развернулся на пятках и направился к двери. Я оглядел напоследок белую клеть, в которой пришёл в себя, и последовал за ним.

– Халат оставь! Он казённый! – прокричал Никита, а я глянул на него и с улыбкой покачал головой, перехватив белую рубаху поудобнее.

– Не отдам.

Дьяк скривил рожу, словно кислого съел, а я засмеялся и пошёл по длинному межклетью, в котором было много разных дверей, и в конце начал подниматься по ступеням. Мне не зря приснилось, что пребывал в землянке. Мы действительно были под землёй, а над нами возвышался весь огромный дом.

Лестница кончилась, на выходе нас смерил взглядом стражник в странной одёже с тёмными и светлыми пятнами, а потом мы оказались под открытым небом. Это был двор, огороженный высоким рыжим забором. Не частоколом, а сложенным из ровненьких кирпичей.

Я поглядел под ноги. Вместо земли мы стояли на чём-то сером и настолько сильно утоптанном, что двор ровненький, аки скатерть. И если виденные на мониторе-витраже дороги столь же ровны, то пожелание «скатертью дорога» сбылось спустя тысячелетие. По такому пути можно день идти и усталости не приключится. А ещё во дворе стояли те железные жуки с колёсами.

«Автомобиль, – прошептал толмач на ухо, – сие есть повозка крытая. Пользует горючую жижу для питания и движения. Жижа зовётся бензином. Использование тягловых животных исключено».

Я почесал в затылке. Как же это, без животины и едет? Да ещё и жижу горючую ест.

– Не стой столбом, – пробурчал Вась Вась, и подошёл к одной из повозок, зелёной, как болотина.

Он достал из портов ключ с чёрной висюлькой, а потом что-то сделал, и телега дважды громко пикнула, аки птица певчая в кустах. Василий открыл дверцу и похлопал по железу, как по шкуре животины.

– Это мой Барсик. Уазик-буханка. Неприхотливая машинка, хоть и ест бензина много. Ну, залезай.

Сам он прыгнул слева, схватившись за чёрное колесо и сунув ключ куда-то вниз. Барсик чихнул разок, словно большой пёс, а потом заурчал, как рысь. Стоило, наверное, удивиться, но я уже не мог. Я просто устал. И проклятия, и тысяча потерянных лет навалились в один миг, лишив остатков сил и способности удивляться. Рассудок отказался принимать всё происходящее, ну телега с огненным нутром, ну дома до неба. Ну этот… толмач услужливо подсказал слово «асфальт». Всё равно.

Я увидел такую же дверцу слева и залез в неё, усевшись на обитом кожей стуле. Но стоило сесть, как толмач начал без умолку трещать слова невпопад.

«Рулевое колесо, приборная панель, спидометр, тахометр, педаль сцепления, педаль тормоза…»

– Хватит! – закричал я, схватившись ладонями за голову. – Умолкни!

Толмач и в самом деле смолк, а Василий с тоской поглядел на меня, а потом Барсик зарычал громче и покатился к воротам, которые начали открываться сами собой. Я даже этому не удивился. Рассудок подсунул одно единственное слово – колдовство. А раз так, то потом разберёмся.

– Я ведь не всегда вампиром был, – начал Вась Вась, как-то заговорщически, и этим снова напомнил ключника, заставив улыбнуться и опустить руки. – Я в Петрограде жил. Был репортёром на небольшом канале. Жена, две дочки. А потом сунулся, куда не следовало, покусали. Как очнулся, уже поздно было процедуру девампиризации проводить. Жена поплакала, а потом предложила уехать подальше. Вот я в Сибирь и подался. Я ведь почти всё, что зарабатываю, семье отправляю. С девочками моими постоянно связь держу, но я болен, и потому лучше не рисковать.