Текст книги "Очерки судебного медика. Опыты эксгумаций"

Автор книги: Игорь Гриньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

«…Родственники убитого, несмотря на предупреждения работников Целинного РОВД и прокуратуры о необходимости производства судебно-медицинского исследования трупа Хунарикова Мухида, самовольно вывезли труп на место своего жительства в село Алхазуров Урус-Мартановского района Чечено-Ингушской АССР, где произвели захоронение.

Для установления непосредственной причины смерти Хунарикова Мухида, направления раневого канала, установления вещественных следов выстрела (наличие дроби, пыжей, ободков осаднения и т. д.), наличия других телесных повреждений, определения группы крови для производства сравнительных биологических исследований, необходимо производство судебно-медицинской экспертизы…»

В постановлении предписывалось произвести эксгумацию трупа потерпевшего, копии его были направлены начальнику Целинного РОВД Калмыцкой АССР для выделения работников милиции за соблюдением порядка при эксгумации и начальнику Урус-Мартановского района ЧИАССР.

Учитывая сложность дела, будучи осведомленным о положении дел в Чечено-Ингушетии, руководство прокуратуры республики поручило вести следствие помощнику прокурора Октябрьского района Бадаеву Александру Большаевичу, человеку с большим житейским и юридическим опытом, знакомому не понаслышке с менталитетом и обычаями горских народов, который отличался скрупулезностью и чувством ответственности за порученное дело.

И он приступил к нему без суеты и спешки, тщательно составив план мероприятий по разным направлениям. Прежде всего, Александр Большаевич приехал к нам в Бюро и подробно изложил мне предварительные следственные данные, так как Иван Максимович Кирюхин определил, что на эксгумацию в Грозный поеду я; уровень практической и теоретической подготовки, в том числе и для производства судебно-медицинских экспертиз медико-криминалистического характера, вполне позволяли мне заняться этим делом. Кроме того, я был сравнительно молод, мобилен и имел вкус к экспертной работе, особенно к неординарным случаям. Поездка в Чечню представлялась мне увлекательным путешествием, позволяющим прервать на какое-то время ежедневную будничную рутину; о предстоящих сложностях я, конечно, не только догадывался, но и знал наверняка, но о реальном риске не имел ни малейшего представления.

Краткая фабула самого уголовного дела была такова. Это произошло в конце сакмана – массового окота овец. Что такое сакман, жителям Калмыкии объяснять не надо. При советской власти, на рубеже 80-х – 90-х годов, поголовье овец всех форм собственности (общественное и личное), по данным Госкомстата, составляло в республике 3 миллиона 100 тысяч, а после окота и отбивки достигало 5 миллионов. Чтобы справиться с уходом за молодняком, в село на период окотной кампании в помощь животноводам направлялись сакманщики – студенты вузов и техникумов, учащиеся училищ и даже школьники. Они распределялись по фермам и чабанским стоянкам, ухаживали за маленькими ягнятами. На животноводческой стоянке старшего чабана Хунарикова, кроме основных работников (в основном, родственников из Чечни и «бомжей», пасших скот), в качестве сакманщиц работали молодые девушки – студентки Элистинского педагогического училища.

22 апреля, накануне трагедии, на чабанскую точку к столичным барышням из центральной усадьбы совхоза с визитом пожаловали трое местных молодых людей. И вот извечный женский вопрос стал яблоком раздора между этими ребятами и работниками стоянки, в основном, чеченцами. Хозяин стоянки прекратил назревающий скандал. «Наши», сильно обиженные, как им показалось, не очень радушным приемом, ретировались, пригрозив при этом, что еще вернутся.

Приехав на центральную усадьбу совхоза (12 километров до стоянки Хунарикова), они поделились нанесенной обидой со старшими товарищами, и к вечеру следующего дня группа «возмездия» числом около 15 человек, очень интернациональная по составу (калмыки, русские и даже один татарин), на грузовике, тракторе и двух легковых автомашинах двинулась в путь. Огнестрельное оружие – дробовик имелся только у некоего Сангинова, остальные были вооружены различными подручными средствами.

На чабанской стоянке возникло опасное противостояние: два ряда разгоряченных предстоящей схваткой людей, у части которых на руках имелись ружья, разделенные некоторым расстоянием, готовы были начать побоище. Видя, что дело принимает серьезный оборот, хозяин стоянки произвел выстрел из ружья в воздух, пытаясь остановить противоборствующие стороны. Но события уже развивались по своей особой логике, мало зависящей от воли и сознания участников инцидента. В это же время племянник хозяина, 22-летний Хунариков Мухид, выстрелил из охотничьего ружья под ноги нападавшим, при этом ранив одного из них в ногу. Рассеявшийся дробовой снаряд взметнул сноп пыли, одна дробинка, срикошетив, на излете угодила в колено этому парню, застряв неглубоко под кожей и не причинив ему особого вреда. Одновременно Сангинов из своего охотничьего ИЖ-27 прицельно (по версии следствия) выстрелил в Хунарикова, сразив последнего наповал. Скверный трагический исход мгновенно отрезвил дерущихся; наши земляки быстренько погрузились в свой транспорт и покинули «поле брани».

Исходя из изложенного Бадаевым А. Б., предстояла интересная (да простит меня читатель за подобную формулировку) работа: нужно было экспертным путем закрепить (или опровергнуть) версию следствия – определить дистанцию выстрела, что при ранении осыпью дроби, а не пулей, сделать вполне реально; установить направление раневого канала и вероятную позу Хунарикова в момент получения огнестрельного ранения; определить траекторию выстрела, что было достаточно важно (дело в том, что Сангинов во время допросов дал показания, что выстрел произошел случайно, когда он поднимал упавшее на землю ружье).

Дело оставалось за малым – исследовать эксгумированный труп потерпевшего Хунарикова М. Многоопытный Александр Большаевич начал кропотливую работу по организации эксгумации. Для этого ему потребовалось ровно 3 месяца, но действовал он наверняка. Для начала Бадаев пытался получить согласие у священнослужителей и родственников, как проживающих в Калмыкии, так и находящихся в Чечне. Кроме того, он связался с Саидом Магомедовичем Пашаевым – сотрудником Республиканской прокуратуры ЧИАССР, который на месте также много сделал, чтобы эксгумация состоялась. Саид Пашаев, выходец из Чечено-Ингушетии, около 10 лет проработал в следственном отделе Республиканской прокуратуры Калмыкии и лишь незадолго до описываемых событий перебрался в Грозный, поэтому с удовольствием готов был оказать услугу бывшим товарищам по службе. О его дальнейшей роли в самом Грозном будет сказано ниже.

Как ни странно, первая препона была не со стороны служителей культа, а со стороны родственников погибшего. Оказалось, что на совете старейшин тейпа было принято решение о кровной мести убийце. Разумные доводы о том, что он содержится под охраной в СИЗО, оказались на первых порах бесполезны. Ответ звучал так: «Мы достанем его и в тюрьме»…

Впервые с фактом кровной мести я столкнулся по службе, уже работая в Бюро СМЭ. Тогда в Калмыкии было совершено преступление, жертвой которого оказался чеченец. Исполнить акт кровной мести было поручено старшему брату потерпевшего, действующему майору Советской армии, служившему где-то в средней полосе России. Он специально подал в отставку, уволился со службы и прибыл в нашу республику для исполнения своей миссии. Убить обидчика ему не удалось, тот получил тяжелую черепно-мозговую травму (пуля скользнула по голове, повредив кости свода черепа, но, не задев непосредственно головной мозг). Бывший майор был задержан и предстал перед судом. Тогда этот случай произвел на меня сильное впечатление; мне и в голову не приходило, что родовые традиции могут оказаться сильнее, чем воинская присяга и убеждения коммуниста (еще один миф, вдолбленный в наше «сумеречное» сознание пропагандой – наивность, граничащая по сегодняшним меркам со скудоумием); майор, разумеется, был членом коммунистической партии Советского Союза…

Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. Достаточное число неосведомленных людей связывают кровную месть с чисто мусульманской (в данном случае – горской кавказской) традицией, расценивая ее как признак дикости и варварства. Между тем, это далеко не так; вернее, не совсем так.

Институт кровной мести имеет древнюю историю; он существовал практически у всех народов (а кое-где существует и до сих пор), у которых преобладали родоплеменные отношения, а государственные структуры или еще не были сформированы, или не были развиты в достаточной мере. Не смотря на различия в формах осуществления и способах мести, свойственных разным народам, общим является убеждение в том, что без мести нет вечного покоя убитому. Кровная месть основана на архаической мифологии крови, на представлении о непрерывном ее течении в жилах наследников, что дает повод для мести им. Вот почему объектами актов мести мог быть не только обидчик, но и все его родичи, связанные единством кровного происхождения. Ранние формы кровной мести строились на принципе возмездия за злодеяния не отдельной личности, но роду, сообществу, основанному на кровном единстве.

На этом же принципе основывалась месть в ветхозаветные времена. Так, Симеон и Левий, сыновья Иакова, безусловно, обязаны были кровно мстить за насилие, учиненное над их сестрой Диной («Бытие»).

«…И на третий день… …два сына Иакова, Симеон и Левий, братья Динины, взяв каждый свой меч, и смело напали на город, и умертвили весь мужской пол;

И самого Еммора (отца насильника) и Сихема, сына его, убили мечом; и взяли Дину из дома Сихемонова и вышли;

Сыновья Иакова пришли к убитым, и разграбили город за то, что обесчестили сестру их;

И все богатство их, и всех детей их, и жен их взяли в плен, и разграбили все, что было в домах…»

Бог делает своим Закон Возмездия: «Глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу».

Однако Каину, убившему своего брата Авеля, Бог избирает более изощренную кару; не лишает жизни, а проклинает, сделав вечным скитальцем и изгнанником (что хуже физической смерти). И чтобы продлить мучения, Бог пророчествует:

«…И сказал ему Господь, за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его…» («Бытие»).

Но наступает момент, когда это генетическое наследство (кровная месть) становится враждебной самой жизни, так как в силу вступает закон больших чисел, начиная с которого мертвые уже не могут быть принципиально освобождены исполнением закона кровной мести. Ибо нет больше живых.

В священной истории перелом в отношении к кровной мести за насилие и обиду приходит с «Новым Заветом», который прекращает кровавые жертвоприношения древнеиудейского культа и отменяет предписания закона, относящегося к кровной мести, так как в новом христианском учении речь идет о крови «непорочной», крови «драгоценной» («Первое соборное послание святого апостола Петра»), пролитой во искупление людей.

Широко была распространена кровная месть у древнегерманских племен (а также у древних кельтов и славян); она занимала у них едва ли не первое место среди всех других человеческих чувств благодаря традиции и соответствующему воспитанию. Старинные хроники и рыцарские романы раннего германского средневековья изобилуют сценами насилия и жестокостей, совершаемых из мести.

Подтверждением сказанному является так называемая «Салическая правда» (правильнее – «Салический закон» – Lex Salica, римское название – «Варварские правды» или «Германские правды») – записанный свод законов, регламентирующий практически все стороны жизни: собственность, брак, сделки, кровную месть, убийство и увечье, судебную власть и судебный процесс. Время возникновение «Салической правды» – конец V века н. э., то есть этап появления раннефеодальных государств на местах расселения франков на завоеванных землях с переходом завоевателей к оседлости.

Это был период, когда кровная месть уже становилась пережитком, находясь в явном противоречии с государством. С переходом к оседлому образу жизни, с усовершенствованием оружия, с распадом старых родовых коллективов она стала особенно страшной и анахроничной. «Салическая правда» хоть и ограничивает, но вовсе не запрещает кровную месть (правильнее будет сказать, что она не поощряет ее, заменяя часто пролитие крови выкупом за причиненный вред). Если преступник настолько беден и настолько безроден, что не может собрать денег для своего выкупа, «он должен уплатить своей жизнью». Она запретна во всех без исключения случаях, когда на убийство не было умысла, а, стало быть, и вражды. Где нет вражды, там достаточно возмещения ущерба. Наряду с этим запрещается кровная месть за ранение, а затем – обычай убивать лучшего в роду. «Салическая правда» подробно определяет, какая сумма подлежит выплате за тот или иной вид ущерба. Убийство свободного франка искупалось уплатой 200 солидов (за эти деньги можно было приобрести не менее 100 быков); за убийство мальчика и свободной женщины, которая может рожать, выкуп (вергельд – «цена человека») повышался в три раза.

Затем функции самосуда постепенно переходят в руки государства, его судебной власти.

Из сказанного выше следует, что кровная месть не является специфическим феноменом мусульманского мира и не свидетельствует о его духовной ущербности, как о том любят разглагольствовать некоторые «знатоки».

И сегодня в просвещенной, кичащейся цивилизацией Европе можно наблюдать рецидивы кровной мести: на Сицилии и Корсике (христианское население), в Албании (мусульмане).

У горских народов Северного Кавказа и в соответствии с адатами – нормами обычного права доисламского периода, и по законам шариата совсем не обязательно надлежало убивать обидчика; существовала система гибких штрафов, обидчик мог быть изгнан из селения навечно или на четко определенный срок и т. д.

Полагаю, что короткий исторический экскурс достаточен, чтобы вернуться к теме нашего повествования.

Наконец подготовительные работы и все согласования были закончены, и 19 июля 1990 года оперативно-следственная группа в составе следователя, пом. прокурора Октябрьского района КАССР А. Бадаева, судебно-медицинского эксперта БСМЭ И. Гринькова, оперативного работника Целинного РОВД В. Сангаджиева и водителя В. Македонского на отремонтированной специально для командировки «шестерке» двинулась в путь по маршруту Элиста – Комсомольский – Артезиан – Грозный.

На голове Александра Большаевича красовалась круглая шапочка из тонкого серого войлока, какие обычно носят горцы. Это почему-то вселяло уверенность; наш командир был мобилизован как внутренне, так и внешне. Дорога от Яшкуля до Артезиана в те годы меньше всего напоминала немецкие автобаны; единственная основная грунтовка состояла из рытвин и глубоких колей, прорытых мощными колесами большегрузных автомашин – «КамАЗов». Поэтому даже в хорошую погоду для того, чтобы преодолеть на «легковушке» эти 200 км, требовалось от 3 до 6 часов. А в распутицу для этого мог потребоваться целый световой день (да и то безо всякой гарантии в благополучном исходе), с риском увязнуть по самое днище; тогда оставалось ждать спасения – гусеничного трактора. Впрочем, случалось, что и эти мирные родственники танков безнадежно застревали в непролазной грязи.

Поэтому вдоль основной «трассы», словно паутина, змеились десятки (а может, и больше) объездных путей, накатанных водителями прямо по целине. Крайне низкая скорость автомашин на этом участке вводила в искус неустойчивое сознание некоторых наших сограждан. В одно время под Артезианом орудовала преступная шайка, снимавшая подчистую грузы с застрявших или едва передвигавшихся грузовиков, направлявшихся из Калмыкии в Дагестан…

Без происшествий миновав этот тернистый участок дороги (не считая плотного слоя мелкодисперсной пыли, осевшей на наших лицах и одежде и противно скрипевшей на зубах), мы вышли на хорошую асфальтированную трассу и буквально через несколько минут двигались уже по территории Дагестана.

Дозаправившись в Кизляре, через какое-то время мы пересекли административную границу Чечено-Ингушетии. В первом попавшемся селении решено было пообедать. В прокуренном помещении хинкальной посетители вели себя по-свойски: сандалии или домашние шлепанцы на босу ногу, трикотажные, пузырящиеся на коленях спортивные брюки, затрапезные несвежие майки – таков был основной наряд завсегдатаев заведения. Они пили водку и пиво, играли в карты и в нарды, о чем-то разговаривали. При нашем появлении воцарилась гнетущая тишина, которая, если честно, сильно подействовала на нервы. Десятки глаз изучающе и не очень дружелюбно разглядывали наши физиономии. Кто-то отлучился на улицу, возможно, чтобы проверить номера нашей машины. Складывалось такое впечатление, что все мужское трудоспособное население собралось в этом придорожном «шалмане»; не было только детей, подростков и пожилых людей. Как бы там ни было, но наш обед прошел без происшествий, никто не подходил к нашему столику с желанием познакомиться или выяснить цель маршрута; но, тем не менее, чувство легкого беспокойства засело где-то в глубине подсознания…

В Грозном, в прокуратуре ЧИАССР, нас уже ожидал Саид Магомедович Пашаев, невысокого роста, в очках, скромный и немногословный. С этой минуты он буквально взял нас под свою опеку. Для нас был забронирован 4-местный номер в гостинице «Колос», что рядом с колхозным рынком, местом бойким и многолюдным. Саид все заранее продумал и сделал так, чтобы члены группы находились постоянно вместе и под его контролем. Местными «страшилками» он нас не пугал; не исключаю, что лишь А. Бадаев, как руководитель, был посвящен в некоторые особенности текущего момента. Пашаев только однажды довольно твердо и настоятельно попросил, чтобы мы не выходили в город поодиночке и с наступлением ночи.

Он появлялся в нашем номере ранним утром, когда мы еще находились в постелях, терпеливо ждал окончания туалета и вел завтракать. Затем он следовал за нами неотступно, словно тень. Когда Саид успевал делать свою непосредственную работу – для меня осталось загадкой. Вечером, после совместного ужина в ресторане, он поднимался к нам в номер, и они с Бадаевым обсуждали планы на завтрашний день. Посидев минут 5-10 и пожелав всем доброй ночи, Саид покидал нас. Вначале я принимал это за проявление чисто кавказского гостеприимства, но спустя время понял, что он чувствовал персональную ответственность за нашу безопасность.

А, между тем в дневном Грозном внешне ничто не предвещало грядущих событий. Почти 900-тысячный город внешне жил своей обыкновенной жизнью: партийные и государственные учреждения работали в обычном режиме; по дорогам катил поток легковых машин, среди которых часто попадались «иномарки»; на базаре шла шумная торговля фруктами, овощами и зеленью; полки магазинов, как и по всему Союзу, являли собой жалкое зрелище, зато на прилавках многочисленных кооперативных киосков громоздился традиционный набор «колониальных» товаров; винные лавки и пивные были полны народу, и туда беспрепятственно заходили советские офицеры по окончании службы; на перекрестках группировались люди в папахах и кепках (обрывки бесед не проливали свет на содержание разговоров – надо было знать чеченский); молодежь волочилась за проходившими одинокими девушками, причем только за славянками, и делалось это исключительно дерзко и напористо; по вечерам в ресторанах трудно было отыскать свободный столик, и в отличие от провинциального Карачаевска 8-летней давности в столичных ресторанах можно было увидеть чеченок или ингушек в компании друзей, а их головные платки выглядели скорее деталью кокетливого декора от кутюр, но отнюдь не исполнением предписаний шариата. Но этому угару эмансипации не суждено было длиться долго; через пару лет господин Удугов, строгий ревнитель исламских ценностей, заготовит для всех чеченских женщин паранджу.

Отношение простых чеченцев к людям не титульной нации (в частности к солдатам) было в целом доброжелательным, об этом я могу судить по моему прошлому личному опыту. В 1975 году, по окончании 5-го курса Астраханского медицинского института, мы перед сдачей государственного экзамена по военному делу проходили 2-месячные, так называемые «офицерские сборы» на базе танкового учебного полка, дислоцировавшегося близ п. Шали. Нам, курсантам, выдали со складов обмундирование старого образца, видимо, залежавшееся в каптерках с послевоенных лет. Неудобные, обручеобразные фуражки, постоянно сползающие на уши; гимнастерки, стоящие колом, с высоким воротничком-стойкой, подпоясанные жестким ремнем; широченные галифе; грубая кирза, в голенищах которой наши тощие голени напоминали палец, вставленный в стакан. Одним словом, пародия на защитника Отечества! Самым полезным предметом амуниции считалась алюминиевая фляжка для воды, обтянутая сукном, куда мы наливали водку, купленную в магазине военного городка. Продавщица, пышнотелая платиновая блондинка неопределенного возраста, очень натурально изображала возмущение, но, убедившись, что поблизости нет офицеров, удалялась в подсобку, где и происходила замена одной жидкости на другую.

В «самоволке», блуждая по улицам Шали, часто можно было услышать из-за забора:

«Солдат, подожди», – и радушный хозяин высыпал в подол гимнастерки полное ведро яблок или ягод.

– Кушай на здоровье!

У каждого из них кто-то где-нибудь служил «срочную» в армии: в России ли, в других республиках Союза. Так было…

Вечером 20 июля в нашем гостиничном номере состоялось подобие совета в Филях. Все формальности были выполнены, и на 4 утра была назначена эксгумация. За нами должны были заехать. Как обычно в подобных случаях, не обошлось без условий, на непременном соблюдении которых настаивала потерпевшая сторона. Первое, что исследовать труп надлежало не на кладбище, а в морге Бюро СМЭ ЧИАССР, меня устраивало во всех отношениях. Чем копаться в антисанитарных условиях в грязи, лучше сделать это в специально оборудованном для подобных целей помещении. Второе, что при исследовании трупа обязательно должен присутствовать эксперт-чеченец (видимо, для контроля), тоже не слишком задевало мое профессиональное самолюбие. Ну, не доверяют нам здешние жители, полагают, очевидно, что при огнестрельной травме «чужие» эксперты зарегистрируют смерть от инфаркта миокарда. Не вешаться же теперь из-за этого!

Ровно в назначенный час раздался стук, и в дверном проеме обозначилась колоритная фигура «человека из Палермо» (тип босса мафии в дурном кинематографическом варианте). Темная шляпа с круглыми твердыми полями, такого же цвета добротный костюм, на внушительном носу черные очки, холеное мясистое лицо с надменно-непроницаемой маской, аккуратно подбритые небольшие усы, перстень на безымянном пальце, скупые жесты и подчеркнутая немногословность. Крутой man, как выразились бы сейчас!

Во дворе стоял новенький черный «ГАЗ-24», поблескивающий никелированными деталями. Устроившись на мягких кожаных креслах (роскошь по тем временам), мы мягко зашуршали шинами по асфальту. За всю дорогу наш сопровождающий так и не проронил ни звука, его «сицилийский» профиль, подсвеченный красноватыми лампочками приборной доски, имел какой-то зловещий, почти люциферовский вид.

В предрассветном тумане на Алхазуровском кладбище все уже были наготове, ждали только появления оперативно-следственной группы, без которой процессуально производство эксгумации невозможно. Молодые парни в войлочных шапочках и мягких сыромятных чувяках, надетых на толстые домашние носки, очень быстро и осторожно извлекли тело из вырытой могилы и переместили его в автофургон. Бадаев едва успевал заполнять протокол.

Когда кавалькада из трех машин добралась до грозненского морга, солнце поднялось довольно высоко и начало припекать. Был субботний день, и в морге, кроме младшего и среднего персонала, находился лишь эксперт Ахметханов Руслан Адуевич, специально приглашенный родственниками убитого для осуществления «независимого контроля». Он сразу расположил меня к себе, когда деликатно произнес:

– Коллега! Я не буду Вам мешать. Сам не люблю, когда у меня стоят за спиной. Делайте все, что сочтете нужным. Когда закончите, я выйду на крыльцо и скажу родственникам, что все было сделано по всем правилам.

И добавил:

– Если нужна будет помощь, зовите меня без стеснения.

С этими словами он ушел в глубь секционного зала и погрузился в бумаги, грудой лежащие на столе…

Дабы не шокировать читателя описанием того, что находилось на моем секционном столе, и когда-то было живым человеком, я вынужден опустить некоторые не слишком эстетические детали и подробности. Но должен заметить, что полуразложившийся труп оказался куда более «сохранным», чем я предполагал; видимо, разница в климатических условиях и составе почвы сыграла свою «положительную» роль.

На фоне гнилостно измененных кожных покровов были четко различимы небольшие отверстия правильной округлой формы диаметром от 0,2 до 0,3 см, в количестве свыше 30 штук, рассеянные на левой передней и боковой поверхностях грудной клетки, а также в области левого подреберья. Они располагались на участке неправильной овальной формы размером 30 х 16 см. Расстояние между отдельными ранами составляло от 0,5 см до 4 см с максимальной кучностью чуть выше левой реберной дуги. Все раны были идентичны по форме, размерам и другим признакам (они имели дефект ткани в центре и визуально относительно ровные края с наличием кольцевидных кровоизлияний более темного цвета).

Не вызывало никакого сомнения, что диагноз – «ранение осыпью дроби» очевиден. Тем более, что не все раны оказались проникающими в плевральные и брюшную полости; в проекции грудинной кости под кожей прощупывалось плотное шаровидное образование, которое после извлечения из разреза оказалось слегка деформированной, округлой дробинкой светло-серого цвета, диаметром 0,3 см.

При внутреннем исследовании были выявлены множественные (сквозные и слепые) повреждения внутренних органов: сердца, правого легкого, левого купола диафрагмы, печени, желудка и др. В концевых отделах раневых каналов, имеющих прямолинейный характер, находилась дробь, аналогичная извлеченной из грудины. Доказательством прижизненности огнестрельного ранения служили остатки крови в виде загустевшей красноватой массы, скопившейся в правой плевральной полости.

Но не все укладывалось в версию одного выстрела. На задневнутренней поверхности левого предплечья, почти у локтевого сустава, были обнаружены три округлые ранки диаметром 0,3 см с типичными признаками входных огнестрельных повреждений. Ранения были слепыми, короткие прямолинейные раневые каналы располагались подкожно, кнутри от локтевого сустава и, не задевая его, точнее, кости сустава (сама суставная сумка оказалась частично поврежденной), и при опущенной вниз руке имели направление снизу вверх. В конце этих каналов находилась дробь такого же диаметра.

Таким образом, мы имели разное направление раневых каналов в теле (почти горизонтальное) и в левой руке, что требовало устранения и объяснения возникшего противоречия. Для достижения единого направления раневых каналов в теле и левой руке положение ее на трупе изменялось при различных углах сгибания в локтевом и плечевом суставах и при отведении ее от туловища. Совпадение направлений раневых каналов было достигнуто при следующем положении руки: левый локтевой сустав согнут под углом около 90 градусов, левое плечо отведено от туловища под углом около 30 градусов и слегка выдвинуто вперед. Это как раз поза стреляющего из ружья человека, левая рука которого удерживает ложе оружия. А как нам было известно из следственных данных, Хунариков в момент ранения или за несколько секунд до него сам стрелял из ружья. Теперь все стало на свои места…

Я сидел в ординаторской, заполняя врачебное свидетельство о смерти, когда туда вошел Руслан Ахметханов. В руке у него была 5-литровая пластиковая канистра с домашним вином. Не надо доказывать, что ничто так не сближает двух мужчин, как совместная работа, совместная трапеза и совместная выпивка. У 58-летнего Руслана было изможденное, нервическое лицо, на котором, как два агата, блистали грустные до боли глаза. Мы разговорились.

– Я очень благодарен своей профессии, – говорил Руслан, – объездил, бывая на семинарах, совещаниях и курсах повышения квалификации, весь Союз, лично знаком со всеми корифеями нашей науки; многие из них были моими учителями. Да и сам я кое-что умею. Мне осталось 2 года до пенсии, в первый же день напишу заявление об увольнении. Я так устал.

Усталость его, на мой взгляд, не была связана с физической немощью. Несмотря на худую, хрупкую фигуру, он не производил впечатления ветхого старца; руки его были жилистые и сильные. Причина могла быть только одна – тот нестерпимый моральный прессинг, который испытывали судебные медики со стороны богословов, откровенных бандитов, высокого начальства и остальных «добропорядочных» граждан, усиливающийся с каждым годом.

– Такого раньше не было, – печально продолжал Руслан.

– К уговорам, угрозам и «рекомендациям» высших чинов мы давно привыкли. Но когда уголовные дела в милиции, прокуратуре и судах стали продаваться и покупаться на корню, руки опускаются. Если экспертиза «мешает» делу, на нее просто никто не обращает внимания. Мы делаем здесь никому не нужную работу. Выйду на пенсию, займусь виноградником, буду давить вино.

И он с откровенной завистью посмотрел на меня, 38-летнего, обладавшего «роскошью» делать дело как надо, без какого-то давления со стороны.

О его дальнейшей судьбе я узнал гораздо позже от Саида Пашаева. Не желавший иметь ничего общего с новым дудаевским режимом Руслан уже в начале 1-й чеченской кампании уехал в Подмосковье, где получил должность заведующего одним из районных Бюро судебно-медицинской экспертизы. Таким образом, он не оторвался от любимой работы и не стал по ту сторону «баррикад» в грядущих событиях.

Трагична судьба тогдашнего начальника БСМЭ ЧИАССР Филимендикова, рафинированного, всегда уверенного в себе мужчины, манерами и безукоризненными костюмами напоминавшего английского денди. Изгнанный с должности, лишенный работы и квартиры, надломленный морально, находящийся на грани нервного и психического срыва, прошедший все круги унижений, он, наконец, нашел «отдохновение» в должности рядового эксперта в одном из областных Бюро СМЭ РФ. Мир, как говорится, не без добрых людей.