Текст книги "Рассказы серого ворона"

Автор книги: Игорь Мелик-Фарамазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

А это хороший алабай? Цвет какой … Давай, в машину, обратно совсем близко, и без всяких котов.

Встреча.

Зафар давно хотел приобрести щенка, да всё как-то случай не подворачивался. Для двора соседи советовали завести местную чабанскую собаку. Жил во дворе кобелёк-дворняга, да отчего-то сдох, заболел, наверное, а пастушьи собаки, говорят, неприхотливы и выносливы.

Случай подвернулся, на ташкентском базаре Зафар купил двух полуторамесячных щенков – однопомётников. В начале восьмидесятых еще можно было купить отличного алабайчика за пять-восемь рублей, по цене одной-двух бутылок водки. Никогда раньше горожанин не видел таких щенков, малыши были крупные, большеголовые, мордастые, широкогрудые, и с толстыми лапами. Второй щенок был куплен только по причине бросовой цены. Зафар решил спросить у знающего соседа, какой из двух братьев лучше, чтобы оставить его себе, а другого решил подарить родственникам. Вечером малышей привезли в Самарканд. Знающий сосед уважил, пришёл утром, хотя и спешил на работу, острым ножом срезал щенкам ушки, затем пристроил кричащего от боли кобелька на пне, и кухонным топориком отрубил хвост, ту же процедуру перенёс и его однопомётник. Зафар и сам заторопился на работу, не хотел слышать непрерывного громкого плача и криков собак. Вечером, войдя во двор, он огорчился: на земле лежал мёртвый бело-чёрный щенок. Не мудрено, вон, сколько крови. Но ничего, на все воля Аллаха. Зато чёрный, с белыми мордой и грудкой, белым галстуком и белыми лапками щенок, был жив, хотя и выглядел неважно. Ничего, у жены Наргиз душа добрая, она его покормит и больной поправится. Через несколько дней пастушонок действительно поправился, ещё через неделю ушки зажили, но малыш огрызался, если пятилетний сын Зафара дотрагивался до них.

Щенка назвали Алтай. Правду говорили знающие люди, кобелёк рос как бы сам по себе, хлопот не доставлял. Поначалу Наргиз готовила для него еду, потом собаку кормили отходами со стола, да иногда хозяин прихватывал остатки еды со своей работы. Съеденный кусок хлеба Алтай отрабатывал честно, с возраста шести-семи месяцев охранял двор, и к трём годам вошёл в полную силу, став рослым и крупным алабаем. С появлением собаки никто посторонний и незваный во двор не входил, хозяева уже давно привыкли к этому. Зафару льстило восхищение людей, с опаской и страхом разглядывавших его охранника. Людей удивляла физическая форма дворового пса: откуда у мало двигающегося алабая такая мускулатура?

Незаметно прошли пять лет. Семья давно привыкла к надёжности собаки, это было как нечто само-собой разумеющееся. Алтай был как символ надёжности, мощи и здоровья, кто и что может его одолеть?

Как то Наргиз заметила, что у пса пропал аппетит, и стал он какой– то понурый. Ничего, сам поправится, наверное, его кто-то сглазил. Но собака не поправлялась. Кобель ел всё меньше и выглядел больным. Зафар привёл ветеринара. Лекарства не помогли. Алтай почти ничего не ел, исхудал до неузнаваемости и еле волочил ноги. Нехорошо, если собака умрёт во дворе дома. Жаль, но что поделать, все равно, Алтай не жилец. Зафар с помощью соседа легко погрузил больную исхудавшую собаку в багажник своего “жигулёнка”. До болезни пёс весил больше восьмидесяти килограммов, а теперь, наверное, чуть больше половины своего обычного веса. Первый раз в жизни Алтай покидал территорию двора, обессиленный, он не реагировал на то, что его укладывают в тесном, душном, вонючем багажнике. В дороге Зафар как – то успокаивал и обманывал себя тем, что оставит собаку на подъезде к урочищу Аман-Кутан, в городе июньская жара, а там, в предгорье, свежий воздух и нужные травы, там, наверное, алабай сам поправится. На самом деле он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как хозяин избавляется от умирающего пса. Но не закапывать же его живьём? Свернув с дороги, Зафар по просёлочной каменистой дороге около километра проехал в гору. Место было совершенно безлюдное, выгружать собаку из багажника было несподручно, костлявый Алтай неловко выпал из машины на тропу, с трудом повернулся и лёг. Как теперь проехать? Нужно подать назад и развернуться, а сзади лежит алабай, впереди камни. Хозяин пытался заставить встать больную собаку, кричал, топал ногами, но умирающий пёс не реагировал. Как – то так получилось, Зафар поднял сухую палку, хотел крикнуть и ударить ею о землю, сбоку от головы Алтая, чтобы тот встал и освободил тропу, он не хотел этого, но пёс повернул голову и … удар пришёлся по глазу собаки. Алтай дёрнулся, попытался встать и не смог, прямо смотрел в глаза человека спокойным безразличным взглядом. Ушибленный глаз его был кроваво-красным.

Зафар обезумел, потерял голову, схватил собаку обеими руками за шкуру на шее и волоком стащил с дороги, разворачивая “жигулёнок”, он не хотел опять увидеть равнодушные глаза своего пса.

Дома пришлось сказать жене и детям, что Алтай ушёл в лес, в ореховую рощу, там ему будет хорошо. Наргиз поняла: муж говорит неправду, но спрашивать о собаке не стала, ведь Зафар и так был расстроен.

Весной самаркандцы любят выезжать на отдых в предгорья, в Агалык, Мирон-Куль и в урочище Аман-Кутан. Аман-Кутан очень живописное место, не случайно здесь было несколько пионерских лагерей. Горный лес, ручьи с хрустальной водой, ореховые рощи и чистейший воздух, делают его великолепным местом отдыха. Через несколько дней привезут детей в пионерские лагеря, тогда тут уже не отдохнёшь, маринка из горной речки будет выловлена, тюльпаны и маки сорваны, кеклики и соловьи разогнаны, горные лук и чеснок съедены – детские здравницы расположены в лучших местах для пикников и маёвок.

Младшего ребёнка оставили бабушке, и Зафар с семьёй поехал в Аман-Кутан. Машину с позволения сторожа оставили в начале территории лагеря, а сами расположились дальше, на полянке. Всё было замечательно, и после обеда Наргиз с дочкой заснули на курпачах у дастархана. Вдруг мальчишка увидел, как недалеко сел на сухую ветку большой филин, совсем невысоко. Пошли посмотреть на птицу. Филин сидел совсем близко, людей не боялся и не улетал.

– Слуга Шайтана – некстати подумал Зафар. Неожиданно из-за почти отвесной стороны каменистого холма вышел крупный высокий бродячий пёс серой масти и с облезлыми боками. Ушей и хвоста у серого не было, но это было и всё его сходство с пастушьей собакой. Серый смотрел в сторону людей уверенно и свободно. Метрах в двадцати, в стороне, вдруг забеспокоилась привязанная за длинную верёвку коза. Взгляд жёлтых немигающих глаз бродяги остановился на ней.

– Ах ты…

Далековато. В полную силу брошенный камень ударил о каменную площадку у ног желтоглазого, рикошетом отлетел и … попал в бок другой собаке. Неожиданно вышедший из-за поворота у отвесной стены холма, пёс не отреагировал на удар камнем. Он молча и неподвижно стоял позади серого. Теперь Зафар понял, что натворил, никогда в жизни он не испытывал такого страха… третий, четвёртый, пятый… двенадцатый… Из – за поворота узкой тропы одна за другой выходили на каменную площадку бродячие собаки. Сын стоял рядом, чуть позади.

– Не бойся, стой возле меня. Смотри, не беги! Руку дай!

Вся территория у ручья загромождена громадными валунами и камнями, сзади, метрах в семидесяти, спала Наргиз с ребёнком, слева открытая площадка, справа орешины, на которые можно влезть, они недалеко, но добраться до них можно перепрыгивая с камня на камень, а бежать нельзя. А как же жена и дочь?

Ещё две собаки вышли на площадку и присоединились к стае. Непривычным и жутким было то, что бродяги не издавали ни единого звука и не двигались, и, находясь на возвышении, молча изучали пространство перед собой.

С воплем упав на бок, коза задёргала задними ногами, запутавшимися в верёвке. Вся стая набросилась на неё одновременно. Пол минуты визга, рычания, грызни, и от козы не осталось ничего, совершенно ничего. Несколько собак, ухватив по куску мяса, отбежали подальше, опасаясь сородичей, поедали пищу в безопасном месте, остальные жрали добычу здесь же. Хрипя и давясь, ублюдки заглатывали такие куски мяса, шкуры и костей, какие могли проглотить. Кровавого пятна на земле не осталось: бродяги его слизали. Желтоглазый прошёл несколько метров вниз, к ручью. Хлебая воду, он в упор смотрел на людей спокойным уверенным взглядом. Зафару стало не по себе. Сзади окликнула проснувшаяся от шума жена, страх туманом окутал сознание, только ручей и площадка больших камней разделяли людей и собак. Серый пошёл через ручей и вся стая двинулась за ним. Уже не контролируя себя, Зафар резко нагнулся и поднял с земли два больших камня, но желтоглазый вожак на это не отреагировал. Он отреагировал на другое: с левой стороны, пересекая полянку громадными прыжками, размашистой рысью, к ним, как на пружинах, нёсся громадный чёрно – белый пёс. Еще секунду назад испытывавший ужас от приближающегося волкоподобного метиса и его стаи, Зафар был напуган ещё больше: серый вожак и его бродяги выглядели тщедушными и ничтожными в сравнении с чёрно – белой громадиной, с движениями ловкого кота и телосложением бычка. Серый оскалился и крутанулся на месте, всю стаю ударило невидимой волной. Чёрно – белый с полного маха оттолкнулся от валуна, покрыл в прыжке расстояние половины ширины ручья и, обрушившись сверху, сбив вожака с лап, тут же высоко поднял желтоглазого, держа его за шею в своей пасти, и подняв фонтан брызг, дважды резко мотнул головой из стороны в сторону. Голова и лапы вожака безжизненно болтались, смерть его была быстрой. Пёстрый палач бросил труп в ручей и сделал несколько прыжков к стае. С визгом и грызнёй, мешая друг – другу, бродяги бежали по узкой каменистой тропе назад, за холм, туда, откуда пришли, на площадке у ручья их ждала смерть. Богатырь в чёрной блестящей шубке, с белой грудью и белыми носочками, отряхнулся, выгнул спину и потянулся, ошкрябав грунт толстыми когтями сильных передних лап.

– Алтай? Алтай!!

Зафар заторопился к собаке, но ближе трёх шагов алабай к себе не подпустил, грозное рычание и недружелюбный взгляд остановили бывшего хозяина.

– Алтай… Наргиз!… Принеси колбасу!

Алабай не взял еду из рук женщины. Она бросила кусок перед ним, но собака не обнюхала пищу. Алтай отошёл в сторону и смотрел на гору. На серпантине появились небольшие, на удивление ловкие и прыткие коровы, с козьей ловкостью вереницей передвигавшиеся по узкой тропе. Спустившись с горы, бурёнки уже не спеша шли вниз, к воротам лагеря. Алтай пошёл за стадом. Вслед за коровами с холма ловко спускался старик. Несмотря на преклонный возраст, седобородый шёл по кратчайшему пути, не желая обходить трудные участки по серпантинам. На пастухе были выгоревшая старая тюбетейка и такой же заношенный чапан с целой коллекцией заплат.

Поздоровались.

Зафар не сдержался: – это моя собака!

– Ий – е! – усмехнулся старик. Забирайте его, если он Ваш.

Пастух сложил ладони рупором, крикнул, и выжидающе смотрел в сторону ушедшего стада. Лёгкой, свободной размашистой рысью, в гору, бежал Алтай. Бегать собаке явно доставляло удовольствие, это было от избытка сил, волкодав казался гораздо сильнее, чем раньше, чем год назад. Алтай подошёл к людям и улёгся у ног хозяина.

– Можете – забирайте его, не можете – не заводите этот разговор. Собака того, кто его лечил, спас и кормил. До свидания.

Сделав несколько шагов в сторону ворот, старик увидел на земле кусок колбасы.

– Это умная собака, не берёт еду у чужих и не даёт чужим трогать себя. Он сам знает, кто его хозяин.

Седобородый бодро зашагал вниз. У самых ворот Алтай оставил его и побежал за стадом, идущим в кишлак. Его не интересовали люди с колбасой. Нужно работать, помогать хозяину и охранять ушедших вперёд коров. Дело не ждёт!

О хищниках и калеках.

Хотя тогда и была первая половина восьмидесятых, как тогда говорили, “везде Советская власть”, но мой спутник Кенис еще раз напомнил о том, чтобы я ни во что не вмешивался и не уходил без него далеко. Был он лет на двадцать меня старше, и правильно я сделал, что взял в провожатые в Казахстан этого бывалого одноглазого казаха. Здесь его многие знали. Кенис заявил, что владельца интересующего нас кобеля он знает лично, главное, чтобы собака мне понравилась, тогда можно будет договариваться о вязке.

– Это ты смотришь, как уши стоят, зубов сколько, нос какой, цвет какой. Нашим казахам это не нужно. Если собака хорошо дерётся, то какая разница, есть ли у него маленькие зубки после клыков, вперёд или вбок у неё уши направлены? Направление ушей мешает победить? Нет? Один узбек, большой человек, привёз папу и маму этого алабая из Туркмении, а щенка подарил нашему казаху, тоже большому начальнику. Мой друг, у которого сейчас живёт собака, не хозяин, просто алабай живёт у него. Хозяина просить о случке мы не можем, но если тебе собака понравится, то мы договоримся с тем человеком, у которого она живёт. Раньше тоже все знали, что это хороший кобель, но после того, как он взял волка, считается здесь самым лучшим.

– А волк большой был? Сколько весил?

– Волк небольшой был. Алабай больше весит, но это волк! А собаке ещё и двух лет нет. Через год – два любого волка возьмёт.

Кенису не понравились вопросы о размерах хищника. Он не видел схватку «азиата» с волком, но принялся в который раз рассказывать, как серому наперерез бросился матёрый взрослый чабанский пёс, и худой волк зарезал его, а подоспевший двухлетка задушил серого убийцу. На нём самом даже царапины не было!

– Этого алабая здесь все знают, сегодня люди увидят, как он убьёт волка. Вот увидишь, как он его убьёт.

На ровную квадратную арену причудливо растрескавшейся земли, покрытую хрустящей корочкой и белыми соляными пятнами, со сторонами около пятнадцати метров, огороженную ржавой арматурной решёткой, вышел “конферансье”. Окружавшая арену толпа, состоявшая из мужчин, детей, и даже парочки старух с большими белыми тюрбанами на головах, возгласами и воплями одобрила речь селянина. Это был первый акт.

На арену вынесли большого жёлтого степного кота. Умельцы из четырёх нетолстых палок соорудили квадратную раму, в центр поместили кота, три его лапы были крепко привязаны к разным углам, только одна задняя окровавленная перебитая конечность оставалась свободной.

– В капкан попал – пояснил мой провожатый – Здесь их очень не любят. Даже большие собаки не могут с ними справиться. Коты прыгают вверх и сверху бьют собаку когтями по глазам. У меня у самого пёс так ослеп. Они снизу цепляются когтями к животам овец и, откусывая соски вымени, пьют кровь с молоком. Один кот, прежде чем напиться молока с кровью, портит семь – десять овец. Вымя гниёт, и если чабан не увидит, что овца ранена, то она умрёт.

– Да что за хрень? Как может кот выпить молоко семи – десяти овец? Он не лопнет? Может быть, некоторые из них так и делают, но я не думаю, что все коты…

Кенис обиделся:

– Здесь тебе не Самарканд. С нашими так не разговаривай.

“Конферансье” поднял раму, держа кота вниз головой. Публика ликовала. В широко раскрытых глазах кота были только дикая ненависть и злоба, ни намёка на страх и боль. Это обозлило толпу ещё больше. Да уж, степных котов здесь не любили.

Приговорённого положили на землю, мордой кверху, и не спеша, под одобрительные вопли толпы, одну за другой отрубали остро заточенной штыковой лопатой все четыре конечности. Начали с задней перебитой лапы. Сложно описать поведение кота. Ни одной секунды он не показал слабости, прямо смотрел в лицо палачу широко раскрытыми желтыми глазами, полными жгучей ненависти и злобы.

Во втором акте предстоял бой между волком и собакой. На пустую арену, на длинном шесте с верёвочной петлёй на конце, выволокли волка. Теперь только я понял, почему никто не сомневался в победе собаки. Это притравка, пёс должен был просто убить хищника. Волк выглядел чуть лучше четвертованного кота. Серый передвигался с трудом, с помощью передних конечностей, задние лапы, искривлённые до крайности, почти не служили ему, к тому же волк был горбат и истощён.

– Кенис! Зачем убивать волка? К утру он сам сдохнет. Он что, в детстве под грузовик попал? Жертва радиации семипалатинских ядерных взрывов? Такого хищника убил ваш алабай? Как у живой твари конечности могут быть такими зигзагами? Вы где взяли такого?

– Тот волк нормальный был, сильный. А этого щенком охотники нашли в логове. Всем волчатам скрутили ноги проволокой и оставили там. За предъявленные лапы убитого взрослого хищника дают премию, а за ноги волчат премия маленькая. Щенки растут с завязанными проволокой лапами, родители не бросают их, кормят. Волчата становятся почти взрослыми, а сами охотиться не могут, родители продолжают носить им мясо. Когда волчатам будет девять – десять месяцев, придёт тот самый охотник, который связал им ноги, и убьёт калек, а за их лапы он получит премию, как за взрослых хищников. Может быть, удастся выследить и родителей волчат, к тому времени они будут совсем ослаблены, ведь нужно питаться самим и кормить пять – восемь взрослых детей: калеки не могут охотиться и находить себе пищу.

Казах кивнул в сторону арены:

– Этот урод всю жизнь жил с завязанными ногами. Алабай его убьёт, а его лапы сдадут и получат деньги.

– А ваш находчивый охотник – рационализатор понимает, что волки не смогут прокормить взрослый выводок, добычи не хватит, от голода и бессилия они потеряют страх, и вынуждены будут нападать на домашнюю скотину? А потом будут говорить, что волков развелось слишком много и что хищники обнаглели?

На мир Кенис смотрел одним глазом, он не был плохим человеком и воспринимал всё так, как есть, вопросы гуманизма и нравственности не беспокоили сознание приятеля.

– Я тут при чём? Я охотнадзор? У меня баранов нет.

Привезли собаку. Было пять – десять минут, чтобы осмотреть алабая, пока его будут выгуливать перед боем. Волкодав оказался выше всех моих ожиданий, именно как волкодав, а не как алабай. Внешне он был несколько простоват, серой масти, к низу буро-палевые подпалины, белые грудь, конечности и морда. Но как великолепна эта простота! Четырёхпудовая собака двигалась на удивление легко и свободно, создавалось впечатление, будто кобель высоконогий, но грудь его была опущена ниже локтей, излишней сырости сложения не было, «азиат» был костист, с грубым костяком, ещё и из – за этого создавалось впечатление, будто собака худа, общий вид дополняли небольшой подгрудок и подвес. В необычной обстановке пёс был собран и напряжён, к тому же, он наверняка учуял запахи волка и крови казнённого кота – злейших и ненавистных врагов.

Собаку выпустили на ограждённую арену. К восторгу толпы, зрелище обещало быть омерзительным, но волкодав разочаровал публику, никто не ожидал того, что произошло дальше.

Он вышел в ринг, ощущая всю силу мышц и мускулов, эта сила давала лёгкость, прямоту и уверенность в себе. Вышел, легко касаясь земли, и ощущая всю свою мощь. В бою с врагом ярость только усилит его мощь и силу, он вышел победить и убить зло и силу зла, убить волка – убийцу.

Увидев вышедшего на арену алабая, волк – калека судорожно задёргался, неловко поднялся на покалеченных лапах и, приволакивая задние конечности, проковылял несколько шагов в сторону, подальше от собаки. Жалкий, горбатый, с выпирающими рёбрами и позвоночником, волк – заморыш не желал умирать, за свою жизнь инвалид решил драться. Калека приподнял и прислонил заднюю вислозадую часть тела к арматурной решётке и упёрся в неё для устойчивости. У него не было силы и ловкости алабая, не было ничего, кроме желания жить, сильных челюстей и надёжных клыков – кинжалов, превосходящих в размерах собачьи клыки. Жалкий инвалид на глазах стал походить на какое – то подобие хищника.

Волкодав не нашёл в ринге убийцу и смертельного врага. В противоположной стороне, на скрюченных лапах, прислонив обвислый зад к решётке, стоял заморыш, пытающийся изображать из себя волка. Клацая зубами, урод показывал крупные белые клыки осматривающему его «азиату». Пёс был сбит с толку, шерсть на загривке улеглась, напряжение мышц спало. Это враг? Вот это? Кобель ещё раз подошёл к скалившемуся инвалиду и с сомнением оглядел его.

Хищник ждал атаки. Только бы была секунда! Был бы миг! Полоснуть клыками по горлу! Резануть по животу, по бедру, по плечу!

Желая спровоцировать начало поединка, один из зрителей толкнул прислонившегося к решётке калеку сапогом в зад. Волк упал бедром на землю, подвернув в бок искривлённые задние конечности, а широко расставленными передними лапами опёрся о землю.

Это жалкое зрелище окончательно отбило у собаки желание драться. Смущение, брезгливость, сомнение и растерянность были в глазах «азиата». Отойдя несколько шагов в сторону, пёс помочился на решётку. Обрызганные им зрители, стоявшие толпой у ограждения, отпрянули с руганью и проклятиями. Затем волкодав искал выход из ринга. Алабай не желал убивать беспомощного калеку.

Толпа разочарованно галдела.

– Э – э – э, не хочет драться, когда вокруг много людей – прокомментировал ситуацию мой спутник.

– Да нет, Кенис, просто он не хочет быть похожим на ваших охотников. Таких собак я уже встречал, а о таких волчатниках слышу впервые. Все мы такие, какие есть.

Грех.

Намучаюсь я с этой собакой. Зачем я согласился его забрать? Знал же, что намучаюсь, но согласился, уж очень красивый был «азиат». А как было не согласиться, пожалел его, убили бы рыжего. А убил его я сам, взял ещё один грех на душу. Сколько раз зарекался, и опять, вляпался.

Совершенно незнакомая женщина попросила уделить ей десять – пятнадцать минут, где – то она слышала, что я занимаюсь собаками. Через четыре дня она уезжала в Германию, и ей обязательно нужно было отдать своего трёхлетнего кобеля. А куда его девать? Взять его с собой она не могла.

Пристроить собаку – дело обычное. Почему не помочь людям? Я не предполагал, во что мне обойдётся четверть часа общения с этой женщиной, я даже не помню её имени.

Жили будущие германцы в квартире, на первом этаже панельного дома. Как и у многих других самаркандских квартир первых этажей, в задней части дома, прилегающий участок земли пять на пятнадцать метров, огородили арматурной решёткой, и в этот палисадник соорудили выход из лоджии. Снаружи ограждение маскировала ровно подстриженная высокая живая изгородь. Здесь – то и жил трёхлетний рыжий кобель – «среднеазиат». Был он даже не рыжий, а какой – то красивой темно – медной масти. Ограждение палисадника было глухое, калитки не было, выйти на улицу можно было только через квартиру. Хозяева разрешали собаке спать в лоджии, но входить в комнаты не позволяли. Через полустеклянную дверь хозяйка показала мне своего алабая, в это время её сын в палисаднике следил за тем, чтобы Рыжий не подходил к двери, собой загородил проход и отгонял собаку.

Да… намучаюсь я с ним. Злобный, недоверчивый, вон как зыркает, глаз с меня не спускает. Не сомневаюсь, не будь хозяйки и четырнадцатилетнего мальчишки, разнёс бы он дверь, достал бы меня. Но эффектно смотрится, сукин сын… Это я за три дня должен наладить контакт с этим кобелём и подыскать для него вольер? Хорошо, если он начнёт доверять мне через две – три недели. Но для этого нужны будут хозяйка и мальчишка, а их не будет. Но, хорош, собака. Квартира уже продана, не заберу я его, так через два – три дня он станет трупом, его пристрелят, конечно. Зачем новому владельцу такой чёрт в квартире?

– Его что, на злобу натаскивали?

– Нет, никто его не дрессировал. Мы его маленьким взяли, для спокойствия, мужа– то у меня нет, а он к сыну привязался. Сын за ним ухаживает. А как он у нас во дворике поселился, так и дети, и взрослые прохожие, дразнили его, камни кидали. Пока живая изгородь не подросла, было хуже, пинали по ограде, палками дразнили. Чужих он не любит, озлобился. Месяцев до девяти мы с сыном выгуливали его, а потом перестали, уже не могли такого бугая удержать. Его из палисадника больше двух лет не выводили.

Времени совсем мало. Нужно что – то придумывать на ходу. Я попросил мальчишку не мыться до дня отъезда, а потом положить нестиранные трусы и майку в целлофановый пакет и отдать мне. Ещё мальчику нужно было сделать магнитофонную запись, наговорить несколько минут, ласково обращаясь к собаке и повторяя его кличку. До отъезда семьи нужно хотя бы несколько раз по часу общаться с собакой, пытаться наладить с ней контакт. Нужно было показать Рыжему мои дружеские отношения с мальчиком.

Во дворике алабай был посажен на цепь, я садился так, чтобы он не мог до меня достать, рядом, чуть ближе к «азиату», садился на табурет мальчик. Мы беседовали, пили чай, что – то ели, иногда обращались к собаке. Злоба кобеля зашкаливала. Был он в ярости от того, что я нахожусь на его территории, что я, чужой, сижу рядом с его другом, которого он должен защищать, никто и никогда не смел входить в этот дворик.

– Чего зря орешь, не надоело рявкать? Возьмёшь колбаску? Нет? А с пола возьмёшь? Тоже нет? Ну и зря.

Пёс не расслаблялся, ни разу не взглянул на меня без злобы.

Без присутствия мальчика было ещё хуже. Я сидел на табурете, что – то говорил собаке, демонстрируя своё миролюбие, предлагал лакомство, стараясь не смотреть алабаю в глаза, но при любом моём движении, самом незначительном, пёс яростно бросался вперёд.

Не раз я подумывал: что будет со мной, если он сорвётся с цепи? Лучше об этом не думать.

Повезло. Был найден пустующий двор с хорошим вольером. Рыжий со своим хозяином разместились в фургоне моего “Москвича”, и я завёз их во двор нежилого дома. Мальчик запер собаку в вольере. Было оговорено заранее, что с вечера кормить пса не станут. Четверть часа мы стояли у двери – решётки. Теперь Рыжий не бросался на меня, но внимательно, очень внимательно и настороженно, «азиат» вглядывался в наши лица, почувствовав что – то неладное, пытался понять, что происходит.

Мальчик пошёл к выходу со двора, пёс напряжённо смотрел ему в спину.

На следующий день я пришёл проведать бедолагу. Я не собирался его кормить, нужно было пообщаться с собакой, наладить отношения, угостить лакомством. Но теперь я имел дело не просто со злобным кобелём, теперь вся его сущность источала недоверие и ненависть. Ничего, проголодается, захочет кушать, и признает меня. На четвёртый день голодовки я подсунул под дверь – решётку миску с тёплым мясным кормом. Рыжий на миску даже не взглянул.

– Ешь, хватит злиться. Ешь, холодно, так ты заболеешь. Уехали твои хозяева, я тут при чём? Ладно, ты поешь, когда я не буду этого видеть? Да?

Но алабай к корму не подошёл.

Предложенные на следующий день триста граммов колбасы привели собаку в дикую ярость. Роняя из пасти кровавую слюну и алую пену, «азиат», разрывая губы, в бешенстве хватал зубами прутья решётки.

– Ничего, сейчас ты подобреешь! Дурень чёртов, нет твоих хозяев, бросили они тебя!

Отойдя в сторону, я завязал вокруг колена трусы мальчика, майку бросил в вольер. Рыжий обнюхал майку и оторопел. Засуетившись, он шумно обнюхал подставленное колено, раздувал ноздри, смотрел мне в лицо так, как будто видел меня впервые. Впервые в его глазах не было злобы, были надежда и замешательство. Услышав голос хозяина из старенького магнитофона, подсунутого под дверь, пёс тихо заскулил, голос мальчика ласково повторял его кличку. Опустив голову к источнику звука, пленник переминался с лапы на лапу. Запись закончилась. Рыжий шаркнул лапой по магнитофону, но голоса больше не было. Алабай сел, и сидя с высоко поднятой мордой, глядел сквозь меня дикими безумными глазами. Сейчас для него вокруг ничего не существовало, по горлу собаки прошла судорога, затем спазмы в верхней части шеи достигли нижней челюсти. Рыжий закричал низким громким голосом. Это был не вой, он именно закричал в полную силу рвущим душу жутким звуком полным горя, отчаяния и безысходной тоски.

Прошли ещё одни сутки. Он должен поесть. Один раз поест, а дальше всё будет хорошо, он привыкнет. Нужно дать ему долма, перед такой едой никакая собака не устоит. Дома были заказаны голубцы.

В полдень я навестил его, подсунул под решётчатую дверь миску с голубцами и бульоном. В холодном бодрящем воздухе стоял вкусный аромат. Рыжий лежал на полу, положив голову на передние лапы. Пленник был отрешён, еда ему была не нужна, он даже не пошевелился. Что – то я говорил, увещевал его, но стоило мне дотронуться до решётки, как «азиат», издавая злобное клокочущее рычание, не поворачивая головы, переводил на меня взгляд полный презрения и ненависти. Кроме своих хозяев он не хотел никого видеть и, судя по всему, разлуку с ними он связывал со мной. Завтра я рискну, на всякий случай возьму у ребят горловик и дресс рукав, во дворе припрячу корм и выпущу его. Пусть он считает, что корм нашёл сам, что это еда не от меня, может быть, так он поест.

Утро следующего дня пришло морозным и совершенно безветренным, как – то необычно тихо было во дворе. Почему – то мне стало не по себе. Было так тихо, что отчётливо слышалось шуршание снега в воздухе. И странное, ни на что не похожее ощущение, будто вокруг есть ещё кто-то, жуткий и невидимый. Тишину, как будто исчезли звуки мира, несла его холодная сущность, этот кто – то был здесь и, соприкасаясь с одеждой, сыпавшийся снег усиливал единственно оставшийся, странный мистический шуршащий звук. Рыжий лежал в той же позе, положив голову на передние лапы и закрыв глаза. Пар уже не шёл из его ноздрей, снежинки таяли на пока ещё тёплой голове, поза была спокойной, как будто он задремал. Остывающее тело не было обезображено смертью, в последние секунды он не вытянулся в судорогах, а тихо заснул. Я впервые дотронулся до его блестящей медной шерсти, провёл рукой по голове, шее и холке.

Под головой мёртвой собаки я увидел майку мальчика. О ней я забыл. Двое суток Рыжий прятал и оберегал эту тряпку, её умирающий от тоски и голода алабай не был согласен обменять на жизнь и голубцы с бульоном.

Это было единственно оставшееся, что связывало его с той, другой жизнью, с двориком, хозяйкой и мальчиком, с возможностью быть преданным и верным.

Осколок ушедшей эпохи.

– Мне сказали, что Вы любите таких собак. Хотите? Могу продать. Мне ее неделю назад в Бухаре дали. Очень хорошая собака, но моя жена не хочет и не любит её.

Обсыпанные сахаром интонации голоса преподавателя сельхозинститута меня насторожили, что – то здесь не так. Если щенок такой замечательный, то почему он его продаёт?

Пожалуй, я единственный в Самарканде, кто может купить щенка – суку за такую сумму. Местная порода, она не в цене. Если собачка понравится, то я её куплю, но почему у этого преподавателя такая натянутая улыбка, и почему в разговоре он заглядывает в глаза вороватым бегающим взглядом беспризорника, пытаясь угадать мою реакцию? А – а, хочет продать дарёную собаку, или они не хотят содержать суку, здесь все отдают предпочтение кобелям.