Текст книги "Рассказы серого ворона"

Автор книги: Игорь Мелик-Фарамазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Пролог.

Во второй части своей первой книги – “Туркменский алабай и среднеазиатские овчарки”, я разместил девятнадцать рассказов об этих собаках и попросил маркетолога – литератора дать оценку этой работе. Маркетолог посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

– Книгу? Вы написали книгу? Вот сейчас?! Когда ничто ничего не читает? И что Вы хотите? Чтобы я сказал Вам, будут ли ОНИ ее покупать?

Через два дня маркетолог вернул мой труд.

– А хорошая книга. Я с интересом прочел. Любите критиковать? Как ловко Вы обосрали… и европейских кинологов, и российских, и американских, и псевдо защитников животных, и живодеров… Всех!… Но интересно. Я теперь подумываю взять во двор алабая… Да, книга интересная, легко читается, захватывающе, не отпускает читателя, но она для целевой аудитории, для любителей служебных собак, а рассказы мне понравились гораздо больше. Очень интересно. Хорошие рассказы. Вот именно поэтому из этой книги их нужно исключить. Они там ни к чему. Книга не должна быть слишком объемной. Вы к этим рассказам напишите еще тридцать, и потом издайте еще одну книгу. Она будет востребованной. И стиль какой… где то к Чехову близко,… где то напоминает Сетона Томпсона… или Конрада Лоренца… Людям это понравится, обязательно издайте. Увижу эту книгу – куплю.

Я так и поступил – издал вторую книгу. Эти рассказы – результат моих наблюдений и общений с животными, реальные истории и эпизоды из жизни кинолога, в них нет ничего придуманного.

Сложно было придумать название книги. Рассказы о животных? Но это рассказы не только о собаках, и нельзя писать о животных, разделяя их существование от жизни и поведения людей, от нашего отношения к ним. Значит, это рассказы о взаимоотношениях людей, о животных и наших отношениях с ними.

С уважением, автор.

Альфа.

– Иди смотреть, ощенилась Альфа, щенков семеро, прикуривать можно от их морд.

Дядя Миша шутил над ярко – розовыми носами щенков. Альфа моя собака, щенки тоже мои, все мои, я их никому не отдам! У нас во дворе три собаки, а будет десять, это же замечательно!

В свои шесть лет я рассуждал именно так. Это был третий помёт Альфы. Дедушка отгородил собаке укромный угол в сарае, там она и ощенилась. Теперь моим любимым занятием стало подолгу наблюдать за малышами. Особенно я любил смотреть, как они сосут, постанывая от удовольствия и кряхтя, как от тяжёлой работы.

Но что – то пошло не так. Пропал один щенок, теперь их осталось шестеро. Где щенок? Я чувствовал, взрослые говорят неправду: “дедушка кому – то отдал, у собаки того человека нет детей”. Куда мог деться слепой сосунок семи дней от роду? Повзрослев, я стал понимать, что малыша мог убить забежавший в сарай кабанчик, могла унести крыса, когда Альфа отлучалась по своим делам, оставляя своих детей всего на несколько минут. Да мало ли что ещё могло произойти… Но тогда я ничего не хотел понимать, только догадывался, что щенок погиб, и это от меня скрывают. В тот же день Альфа вырыла нору под старым толстым забором из необожжённого кирпича и перенесла туда щенков. Через два дня, рано утром, забор рухнул, нору засыпало землёй и кирпичом. Альфа откопала своих мёртвых детей, всех шестерых, положила трупики здесь же, у норы, очистила, вылизывала, переворачивала, тыкала в тельца носом, пытаясь найти признаки жизни хотя бы у одного из них. Она убедилась, что щенки мертвы, села, и безучастно смотрела в пространство, в никуда, из глаз «азиатки» катились слёзы. Сидя на корточках возле Альфы, я тоже плакал, впервые увидев, как плачет собака. Тогда я не мог знать, что ещё не раз увижу слёзы «азиатов», ещё не раз, даже в зрелом возрасте, сам буду плакать из – за собак. Никогда, даже в детстве и в юности, я не плакал от физической боли. Раны от когтей хищных птиц, ожоги, вывихи, переломы, собачьи покусы и огнестрельные ранения, полученные по живости натуры, огорчали главным: мама узнает и станет плакать, но собачьи слёзы и страдания всегда были для меня потрясением, а большая красивая «азиатка» Альфа осталась в памяти, как самая добрая и заботливая собака.

Гара.

Слух об указе обрастал новыми подробностями, всё более нелепыми и невероятными, но народ Страны Советов уже знал точно: облагаться налогом поштучно будут фруктовые деревья и домашняя скотина, а значит, за ишаков придётся платить. Тратиться на редко используемых копытных никто не хотел. Поздним душным вечером ишачков провели по улицам пыльного городка, из дворов выгоняли других осликов и они присоединялись к общему табуну. Решено было отогнать табун подальше от городка и выпустить на волю, попросту изгнать, избавиться от него. Так и сделали. Никто не обратил внимания на то, что Гара шёл рядом с длинноухими. Годовалый алабай вечерами часто слонялся недалеко от своего двора. Двое парней отогнали две дюжины ишаков подальше от населённого пункта и, возвращаясь ночью, по прохладе, не заметили, как Гара ушёл с табуном, вернее, увязался за невысокой добродушной ослицей – своей приёмной матерью.

История эта произошла в Туркмении, недалеко от Мары, то ли в Тахта – Базаре, то ли в Байрам – Али, позже каждый рассказчик будет утверждать, что произошло это именно в его захолустье, и что он видел и знает об этом больше остальных.

У лучшей в районе суки, рослой, и с хорошим костяком, родилось четверо щенят. Сразу было заметно – щенки богатыри, не зря собаку возили на вязку в кушкинский район, уж очень был хорош тот кобель, здесь таких давно уже не было.

Мать щенков погибла, когда им не было и трёх недель, и сын хозяина, мальчишка -подросток, нашёл малышам кормилицу – ослицу, потерявшую своего детёныша – сосунка. Малышей брали на руки и прикладывали к вымени, но почему– то трое щенков начали болеть и чахнуть, а четвёртый рос как на дрожжах, ослиное молоко явно шло приёмышу впрок. Позже его стали подкармливать, но проголодавшись, щенок прибегал к приёмной матери и требовал молока. К трём месяцам ему уже не нужен был ящик – подставка, чтобы доставать до вымени, малыш становился на задние лапы, передними опирался о внутреннюю часть бедра ослицы, и сосал молоко. Назвали его Гара – чёрный, но чёрным он был не весь, на груди собаки была белая “манишка”, а на передних конечностях белые “гольфы”, белой была и морда с проточиной на лбу. С четырёхмесячного возраста размеры щенка были предметом шуток хозяев и соседей: если так и дальше пойдёт, то алабай перерастёт свою приёмную мать, ведь он до сих пор питается молоком ослицы, ведёт себя так, будто она и в самом деле была его мамой. Гара стал настоящим гигантом, оставалось только гадать, каких размеров он станет к двум – трём годам. Годовалый ослиный выкормыш побил и потрепал всех взрослых соседских кобелей, осмеливавшихся драться с ним, но был послушным и покладистым алабаем. Хозяева уже давно знали особенность его характера: нельзя было не то что бить, но и приближаться с палкой к приёмной матери волкодава. Теперь ослица не привлекалась к работе, но в тягость она то же не была. Ишаки неприхотливы, живут, как бы сами по себе, кормилась она тем, что Бог пошлёт, бродяжничая по городку, а Гара всегда и везде сопровождал свою приёмную мать.

На следующий день люди пытались найти собаку, сопровождавшую табун ишаков, но безуспешно. Со временем такие стада, изгнанные из населённых пунктов, стали редеть, а затем и вовсе исчезли, становясь лёгкой добычей хищников, а табун, сопровождаемый надёжным охранником – алабаем, увеличился за счёт рождённых на воле ишачков. Длинноухие одичали на воле, Гара тоже отвык от людей и стал недоверчив. Алабай сопровождал и охранял табун, не вмешиваясь в выбор маршрута. Иногда копытные встречались с людьми, но волкодав охранял ишаков и от людей, ясно давал понять, что гостям не рад, и готов расправиться с любым нарушителем благополучия стада. Предупреждения алабая были убедительными, не было желающих рискнуть и одеть на собаку ошейник, на контакт с людьми Гара не шел. Но попытки приманить алабая – гиганта были. Это желание подогревали рассказы местных людей о том, как волкодав убил сразу двух хищников из волчьей семьи, вздумавшей охотиться на ослика из его табуна. Геологи рассказывали о большой чёрной собаке с белой грудью, убившей гиену. Неудачную охоту гиены геологи наблюдали “вблизи”, смотрели в бинокль. С их слов, Гара расправился с хищником, как палач с жертвой: он был гораздо крупнее гиены.

Большой двугорбый верблюд отогнал два десятка верблюдиц подальше от юрт, и никого близко не подпускал к гарему. Никто, даже хозяин, не рискнёт подойти к верблюду во время брачного периода, самцы в это время чрезвычайно агрессивны и опасны. Вожак ишаков, с противоположной стороны, слишком близко подвёл табун к территории спятившего от избытка чувств верблюда. Налетевший самец ударом ноги убил первого попавшегося ишака, сбил с ног второго и схватил кричавшего осла большими жёлтыми зубами. Подоспевший Гара вцепился двугорбому сверху в основание морды, и резкими рывками мотал уродливую слюнявую голову из стороны в сторону. Ревущий от боли верблюд сдался, для такой громадины это было позорное поражение. Волкодав бросил ставшего беспомощным психопата, и побежал догонять ушедший табун.

Мало ли в Туркмении алабаев, но местные туркмены и русские геологи не раз пытались получить потомство от Гары: “подсылали” ему течлых сук, но к самкам бродяга относился с подозрением и прогонял их, потомство он так и не дал. Были у охранника табуна и недоброжелатели. В разное время волкодав дважды убивал пастушьих собак, сопровождавших стада овец, вряд ли пастухи простили ему гибель своих помощников.

Четвёртый год алабай охранял свою приёмную мать, никогда не оставлял табун и не отдалялся от него. Годом раньше вожак допустил более серьёзную ошибку, чем вести своих подопечных кормиться в места выпаса овец. Постоянно кочуя в поисках корма, табун ишаков набрёл на бахчу, здесь длинноухие пировали на славу. Гара тоже оценил великолепный вкус дынь – бахарманов. Вкус туркменских дынь запоминается надолго – через день вожак опять привёл сюда табун, гурманы доели остатки урожая и полностью уничтожили бахчу. Память у ишаков хорошая, на следующий год вожак привёл их в это же место, но теперь урожай охраняла собака. На границе территории сторожевой пёс пытался остановить налётчиков, злобно лая взахлёб, бегал из стороны в сторону, пытаясь остановить ишаков выдвинувшихся вперёд, но одно присутствие чёрного великана наводило на него страх. Хозяйский «азиат» не сближался с волкодавом ближе десяти – пятнадцати метров, голос охранника выдавал беспомощность и бессильную злобу. Уважая чужое право на территорию, Гара не пошёл к бахче, но решение принимал не он, а вожак. Волкодав ясно дал понять охраннику, что будет защищать упрямого ишака и весь табун.

Неожиданно Гара услышал негромкий сухой звук выстрела нарезной мелкокалиберной винтовки, и кто – то невидимый ткнул его в грудь. Совсем скоро звук повторился и, вскинув зад кверху, вожак с пулей в бедре кинулся прочь, уводя за собой ишаков. Гара с трудом успевал за табуном, затем всё медленней шел за ушедшими далеко вперёд ишаками, упал, и больше уже не поднялся.

Барон.

– Иди, вон там, посмотри, какой алабай, только близко к клетке не подходи.

Близко не подходи? Мне семь лет, год назад мне повезло играться с двухмесячным львёнком, которого я обожал, а его папа – лев не показался мне таким величественным, каким был этот белый алабай. Что лев? Неопрятный, заспанный, и ещё из пасти вонь мясного перегара. А здесь, в грязной вонючей клетке, царственно развалился короткошерстный собачий Геракл с великолепно развитой рельефной грубой мускулатурой, мощным черепом, широченной тупой мордой и таким же недружелюбным взглядом тёмных глаз, тяжёлым, как и его громадная голова. Царственного великолепия алабая не могли испортить рой чёрных, зелёных и серых мух, облепивших его голову, валявшиеся на полу остатки вонючих сырых говяжьих ног с копытами, испачканными навозом, куски рогатых говяжьих черепов со сгнившими остатками шкур, и грязная, измятая со всех сторон алюминиевая миска.

Сторож – туркмен предостерегающе погрозил пальцем: “Барон нехороши собака. До два год у немисов жил. Немисы Россия ушли, он умирал, неделя кушать не хотел. Потом принесли здесь собака – женщина, алабай стал кушать и не болел. Нехороши собака. Четыре год здесь никого не признаёт. Зимой сто килограмм весит”.

Тогда я не понимал азиатского значения слов “нехорошая собака”, да меня это и не интересовало.

Барон сел, потревожив пол сотни полных энергии чокнутых мух, шумно зевнул и смотрел на меня тяжёлым безразличным взглядом. Я его не интересовал, он и на мух так смотрел.

– На. Кушай.

Семилетний ребёнок просунул руку между прутьями клетки и поднёс к морде собаки кусок лепёшки.

Пёс не реагировал.

– Ну, на! Возьми!

Барон фамильярности не ожидал. Откинув голову назад, дальше от поднесённого к самой морде угощения, алабай осторожно взял лепёшку, и бросив хлеб на пол, лёг… нет, не лёг, а с грохотом свалился на дощатый пол.

Сторож бросил собаке окровавленную талячью ногу. Барон оценивающе, не спеша, оглядел говяжью конечность, взял её между передних лап, и с хрустящим треском перекусил. Зрители были в восхищении, не было заметно, чтобы волкодав применил всю силу, перекусывая деликатес.

– Какой хаш пропал – притворно проворчал дядя. Он еще не раз пожалеет о том, что показал мне эту собаку. На следующий день я просил, требовал, шантажировал и уговаривал отвезти меня к алабаю – гиганту. Еще через день взрослые сдались, – измором и крепости берут.

Прямо под прямыми лучами солнца, сидя на собственной тени, молодой мужчина шумно пил горячий чай на сорокаградусной жаре. Ветеринар был в центре внимания аудитории из нескольких человек, объясняя уже не в первый раз, что бешенство неизлечимо, что это очень опасно, а у этой собаки бешенство, его нужно пристрелить, через два – три дня алабай сдохнет, он должен убедиться, что Барон застрелен.

Близко подходить к собаке мне запретили и постарались посильнее напугать бешенством. Семилетний ребёнок не понимал, что такое вирус, бешенство я представлял себе как пьяного, буйного, дерущегося мужика, который крушит всё вокруг. Дядя что – то сказал старику, и тот понимающе кивнул. Я понял, дядя попросил сторожа присмотреть за мной. Сторож не позволил подойти к клетке ближе нескольких шагов: бешенство.

– Эта хороши дохтур. Книга училь, инистут училь. Умни чалавек. Корова знаит, баран, собака – висё знаит. Барон вичира сумащечи стал. Вода пить не можит. Плохо стал.

Измученный Барон стоял, расставив передние лапы, обессилено свесил голову и время от времени тёр мордой о дощатый пол, широко раскрывая пасть и карябая лапами глотку, судорожно терся щекой о доски. Сидя на корточках, ребёнок увидел кость, застрявшую поперёк нёба собаки. В те секунды, когда сторож отвлёкся, мальчик вошёл в клетку, сунул руку в пасть алабаю, и ухватив кость, застрявшую между двумя рядами зубов поперёк верхней челюсти, дёрнул. Освободившись от мучившего его осколка, Барон пришёл в себя и вволю напился воды.

Теперь старик – туркмен высказал иное мнение об учёности ветеринара: – “ишак, ничего не знает”.

Барон уже не смотрел на меня как на пустое место. Друг поблагодарил: пригнувшись, прижал башкой в грудь в углу клетки. Лишь тогда я полностью осознал: соотношение сил у нас, как у мухи и буйвола, ощущение от прикосновения было такое, как будто на каменную собаку надели шкуру, но слегка ошиблись размером. «Поговорили». От ласк и почёсываний за ушами, Барон обмяк, и ещё раз ткнул в меня башкой. На том и расстались.

Через пол года я привёз другу подарки: кусковой сахар и баночку варенья. Ему было больше пяти лет, а он никогда этого не пробовал. Алабай с руки сладость не взял: не было заинтересовавшего его запаха. Пришлось смочить сахар и сунуть ему за щеку. На лицевой части собаки появилась гримаса удивления, Барон шумно зачмокал, перекатывая кусок в пасти, затем выразительно посмотрел на кулёк: “ещё есть”?

Затем друг угощался свежим хлебом с густым сладким вареньем.

Каждое лето, иногда дважды и трижды в год, я навещал белого великана, угощал его сахаром и остатками блюд со свадебных столов, чистил ему уши и делал уборку в клетке. Мне он был рад, было видно, как при моём появлении меняется мрачное выражение его небольших тёмных глаз. Друзей у него не было, было одиночество, алабай ни с кем не общался. Разлучённый с семьёй, к которой был привязан, пёс стал угрюмым, Барон видел людей равнодушных или боявшихся и опасающихся его, и не встретил человека, который хотел бы стать его другом. Люди смотрели на громадного мощного волкодава, перекусывающего говяжью ногу, со смесью восхищения и страха, как на зверя, боялись его, и никто не пытался приласкать или хотя бы угостить собаку лакомством.

Год мы не виделись, семь лет прошло со времени нашей первой встречи. Я подошёл и взялся за прутья клетки. Алабай поднял тяжёлую голову и негромко зарычал. Не узнал. Это была уже совсем другая собака, как то он… усох. Сгладилась мощная рельефная мускулатура, чуть обвис круп, сблизились задние конечности, появился размёт лап, даже ростом собака казалась ниже, чем была раньше.

Не узнал.

– Барон! Это же я… Ты что? Не узнаёшь? Пустишь к себе?

Барон замер и, не отводя пристального взгляда от моего лица, как будто я мог исчезнуть, зашарил и заскрёб передними лапами об пол, ища точку опоры. Теперь он вставал с трудом, собаку явно подводили задние конечности. Когда – то пёс весил центнер и удивлял пластикой движений, а сейчас он едва ли достигал шестидесяти килограммов, от былого великолепия осталась одна только голова.

Старик головой уткнулся в мой живот, молча и неподвижно стоял так некоторое время, затем не спеша заговорил хрипловатым баритоном. Монолог алабая был коротким, три или четыре фразы, я был уверен, что понял всё, что он сказал.

– Видишь, какой я стал? Клыков уже нет, видеть стал плохо. Раньше я не мёрз зимой, артроз замучил, болят суставы, двигаюсь тяжело, старость не в радость.

Посидели, помолчали.

– До свидания, Барон, ещё увидимся.

Не увиделись. Больше я Барона не видел.

Без комментариев.

Сержант милиции, молодой парень-араб, уговорил съездить к нему домой и посмотреть щенка-алабая. Араб с весёлым задором хвастал, как ловко спёр у кого-то щенка, подманив и погрузив его в милицейский УАЗ. Щенок меня не впечатлил, но войдя во двор, я обмер: в компании с алабайчиком был замечательный киргизский красный тайган месяцев девяти-десяти. Показывать заинтересованность было нельзя, и схитрив, я поинтересовался как можно более равнодушным голосом :

– А это кто такой? Зачем он тебе?

– Не знаю, я их вместе забрал.

– Зачем?

– Не знаю. Тот хозяин плохую собаку не держал бы. Наверное, это хорошая собака.

Через два дня я “случайно” встретился с воришкой.

– Отдай мне того красного. Литр с меня. Он мне нужен для компании пятимесячному щенку. Чтобы вместе бегали и игрались.

– Э – э – э… Толку от него никакого нет. Не лает, не охраняет. Вчера мой папа подвёл его к воротам и дал пинка, выгнал на улицу. Наверное, бегает сейчас где-нибудь в араб-хоне.

– Где он?!! Найди мне его! Сколько ты за него хочешь?!

История эта почти забылась, и как – то приехав в Туркмению на два-три дня, я зашёл в гости к очередной семье родственников. Визит вежливости, нужно было навестить всю родню.

Войдя во двор, я ахнул: какой же красавчик! Буквально час назад родственник привёз из колхоза марыйской области двухмесячного алабайчика. Щенок безупречен, очень перспективный, широкогрудый, большеголовый, мордастый, с широким крупом… А характер какой! Вёл он себя, как барин, не спеша осматривающий своё поместье. Мне бы такого!… Везёт же людям … но попросить щенка я не решился. Неудобно как -то… Если я попрошу красавчика, то родственник просто вынужден будет мне его отдать, ему станет неудобно отказать мне.

– Не замечал, что ты любишь собак…

– Ну, ты же знаешь наших туркмен. Они дали заявку в “Сельхозтехнику”, я им привёз зап. части к машинам и тракторам. Это моя работа, я и так должен был всё это привезти, но они так обрадовались, как будто это подарки от меня лично. Раис и слушать ничего не хотел, усадил за угощение, больше двух часов держал меня за беседой и едой. Оказывается, он послал за этим щенком, мне в подарок, время тянул, пока его привезут. Отказаться и уехать, нельзя было, они бы обиделись.

Ничего не скажешь, классный щенок. Но ничего, всё к лучшему, через год я его увижу, осмотрю, он просто обязан оправдать надежды, потом я получу от него потомство. Только в уверенности, что щенок вырастет в отличную собаку, туркмен– раис будет делать подарок дорогому гостю.

Приехав в Мары через несколько месяцев, я как всегда поселился у дяди, а вечером ноги сами понесли меня к родственникам, у которых жил замечательный алабай.

– А щенок где?

– Какой щенок? А-а… Тот… Сдох. Я же утром на работу рано ухожу, а прихожу поздно. Он на солнце сгорел. Его привязали у курятника, а жара – то какая, там тени нет, и воды забыли поставить. Ещё его клещуки сожрали, их возле курятника много. Куда бы я его сейчас дел, бугая такого? А, правда, что маленькими их кормят четыре раза в день? Да? Ну, тем более. Может быть, его тебе нужно было отдать? Как то неудобно было… Кормить четыре раза… Надо же…

Актёр.

Ба! Какая встреча! В поезде Красноводск – Ташкент я встретил Кургузкина Сергея Георгиевича, профессионального эксперта – кинолога, сотрудника клуба.

Кургузкин удивился бы, узнав, что я считаю его одним из своих учителей, но некоторые сведения о среднеазиатских овчарках я получил от него, а я всегда считал своими учителями людей, которые меня чему – то научили. Все разговоры были о собаках. Как обычно, в дорогу еды взяли больше, чем можно съесть. Жарко, но не пропадать же добру, за беседой пообедали. В купе заглянул проводник – узбек с большим газетным кульком:

– Остатки еды есть? Сейчас будет станция, на перрон придёт большая собака – алабай.

Собаку – алабая мы сами покормим. Проводнику мы ничего не дали, и прихватив остатки трапезы, на остановке вышли из вагона. Дневную жару уже сменил душный вечер. Собаки на перроне не было, и проводник удивлённо посмотрел на часы.

– Ий – е! Опаздывает… Должен прийти.

Вдруг из – за киосков вышел крупный башкастый алабай палево – белой масти, мощный, в холке не менее восьмидесяти сантиметров. Метров с тридцати – тридцати пяти казалось, что кобель двигается как – то странно, собаки так не ходят. Кургузкин первым понял причину этого: “вот мошенник”! Пёс понимал – некоторые люди его боятся, шарахаются в стороны и уступают дорогу, на многолюдном перроне образовался “коридор”. Ему нужно было пройти к центру, к месту кормёжки, пугать людей он не хотел, поэтому прибег к актёрству: крупный массивный алабай шёл странной походкой опереточного полководца, парадным шагом, в такт покачивая головой из стороны в сторону.

– А – а – а, баракалля. Яхши… Пришёл?

Проводник высыпал на асфальт возле урны содержимое газетного кулька. Так же придуриваясь, кобель не спеша выбирал из кучи съестного лакомые кусочки. Выглядел он упитанным, а на бедре было большое грязное маслянистое пятно.

Натура эксперта взяла верх. Сергей Георгиевич оглядел собаку, и присев на корточки, старался увидеть прикус зубов.

– Отмыть бы его, вывести на экспертизу, был бы он украшением любой выставки. Голова красивая, “кирпич”. … Весь правильный.

Содержимое моего пакета должно было заинтересовать собаку больше оставшихся на асфальте кусков лепёшки. Протянув бродяге кусочек колбасы, я предложил взять угощение с руки. Алабай колебался, но лакомство с руки взял. Как было его не приласкать? Рука только коснулась головы собаки…

– Осторожнее! – Кургузкина напугали угрожающее рычание и злобный прямой взгляд. Кобель напрягся, теперь он не шутил, не придуривался, а ясно обозначил границы дозволенного:

– Без фамильярностей, если я ем ваше угощение, то это ещё не говорит о том, что мы друзья.

Опустив голову и стараясь не смотреть бродяге в глаза, я медленно убрал руку с его башки. Заулыбавшись во всю алабайскую харю, кобель тут же опять разыграл из себя балбеса:

– Испугался? А не тяни ко мне руки.

Мы вернулись в вагон. Я был раздосадован.

– Вот, скотина. Напугал, свинья такая.

Проводник усмехнулся:

– Он никому не даёт себя трогать. Тогда бы я сам его увёз. У него есть хозяин. Собака где – то здесь недалеко живёт. Сюда кушать приходит. Дома таких вкусных вещей не дают.

Кургузкин вздохнул с сожалением:

– Шатается здесь… Каким то мазутом испачкан… Скоро у нас выставка, вряд ли там будет хоть один вот такой «азиат». … Вот с-собака! Всех с толку сбил! Минералки– то мы так и не купили! … С этими алабаями…

Рыбак.

Меня заинтриговал рассказ шофёра служебного УАЗа, о необычном геройском алабае тигровой масти. Дядя, сидевший рядом с водителем, был не в настроении, командировки он не любил, и подобные рассказы о собаках его немножко раздражали: баловство всё это.

Пейзаж был обычным для этих мест – до горизонта волнами желтый песок, изредка утыканный высохшей коричнево – серой верблюжьей колючкой и корявым саксаулом, да иногда встречающиеся островки сверкающего на солнце растрескавшегося солончакового грунта, ветром кое-где присыпанного песком. Впереди дрожали и исчезали при приближении миражные марева раскалённого воздуха.

Вдруг дядя резко и отрывисто почти выкрикнул:

– Коты!

Водитель и пассажир мгновенно подняли в машине стёкла. Так быстро, чётко и слаженно, по боевой тревоге, подводники задраивают люки при срочном погружении. Шофёр машинально опустил руку и проверил справа от себя наличие дубинки.

Коты? В ту же секунду жёлтый кот, с глазами горящими злобой, растопырив все четыре когтистые лапы, с диким воплем шмякнулся о ветровое стекло, и не сумев вцепиться, зверь слетел в сторону, ошпарив нас взглядом жгучей ненависти. Еще один прыгнул на ветровое стекло, другой на боковую дверку, а самый ловкий и удачливый, вцепился когтями в брезент нашего УАЗа над головой водителя. Шофёр лихо исполнил зигзаг, подбросил машину на песчаном бархане, и резко затормозив, выбросил кота вперёд.

Я недоумевал:

– Коты не живут стаями и группами, они одиночки. Что это было?

– А я знаю? – огрызнулся дядя: после такой болтанки настроение его ухудшилось.

– А зачем они на машину прыгают?

– А чёрт их знает! Вот ты у них и спроси!

– Ай, убиват нас хочет” – серьёзно сказал водитель.

Я вспомнил рассказы, как до установления Советской Власти, в Бухаре, эмир приказывал к некоторым узникам, сидящим в зинданах, (узкая, глубокая яма) бросать степного жёлтого кота. Терзая узника, кот убивал кого – то за несколько часов, других истязал два – три дня. Старики говорили, что не было случая, чтобы человек, сидящий в зиндане, смог одолеть жёлтого дикаря.

Коты остались позади, и наш водитель вспомнил о прерванном рассказе:

– Ай, эта русски, геолик Степан, он гиена на сетка поймаль, из вертолот. А гиде девать звер? Ай, здес склад большой да, с три сторона кирпични стина, а на вес длина решётка из арматур. Ай, хозяин склад злой биль. Ай, там мрамр биль, толщина два сантиметр, гиена откусивал куски мрамр. Как сухар. Мрамр зачим ломат? Зав. склад злилься, хотиль бистри бой сделить, ему мрамр жалко был, да, он принёс своя алабай. Его собака балшой биль. Ай, его пускали на склад, думили, бой будит, а собака боился, бой не биль, гиена алабаю убивать стал. Ай, Степан не думиль, звер ночью подкоп сделит и убегит, она хорошо копаит.

Прозвучавшее, как диагноз, дядино “идиоты” водителя – туркмена не смутило.

– Вичиром этого привезли, котори ми едим, полосатий. Теперь висе зовут его тигир. Хотели бой смотреть. Ай, бой совсем малиньки биль. Она сразу хватал гиена за шея, крутил она, крутила, боролись, пока звер не умер, потом вси равно не пускал, цели час таскал дохли гиена на склад. Ай, алабай, наверни, думиль: вдруг она не умер?

Дядя Миша покосился на рассказчика, но от комментариев воздержался.

Вечером местные мальчишки о чём-то оживленно говорили с нашим шофёром и, ответив на его вопросы, побежали к берегу Мургаба.

– Пойдём, там он, близко.

Мы немного опоздали. На заросшем камышом глинистом берегу, собралась толпа из двух десятков людей. Было несколько мужчин и мальчишки-подростки, все пришли посмотреть на необычное зрелище.

“Тигр” вытащил на берег громадного сома.

Здесь, на камышовом мелководье, пропадали утки, совсем недавно сом утащил пятимесячного алабая, промышлявшего ловлей лягушек. Всем хотелось, чтобы это был именно тот самый сом, утащивший щенка. Начало схватки собаки с рыбой люди не видели, мальчишки прибежали, когда сом был уже почти беспомощен, на мелководье, алабай продолжал тащить его на берег за хвост. «Рыбаку» помогли, очевидно, борьба была долгой, спина и бока рыбы были серьёзно поранены.

Один из мальчишек принёс деревянный метр, какими пользовались продавцы тканей. Рыбина оказалась длиной почти четыре метра. Я и не подозревал, что сомы могут вырастать до таких размеров. Особенно впечатлила громадная голова, но местные уверяли, что в Мургабе водятся сомы и побольше этого.

Двое подростков загнали передохнувшего после борьбы “тигра” в реку и купали в чистой проточной воде, смывая грязь и тину. Это был самый обычный туркменский алабай, каких десятки можно было найти в этой местности, необычной была масть собаки. «Азиаты» тигровой масти встречаются довольно часто, она бывает разных цветов и оттенков, в основном тёмной тональности, но именно этот кобель окраской до нелепого походил на мультяшного тигра: на насыщенном жёлтом фоне были чёткие симметричные чёрные полосы.

– Билят – выругавшись по-русски, высокий туркмен в рыжих сапогах обошёл улов с обеих сторон, и разочарованно ткнув в бок рыбы ногой, матерно обругал бабушку сома, затем досталось бабушке алабая, ничего не подозревавшего о прошлом бабушки и её интимной связи с хозяином. Такое поведение меня удивило.

– Чего это он?

В местных особенностях дядя разбирался очень хорошо:

– Мясо сома никому не нужно, есть его нельзя. Оно жирное, вонючее, тиной пахнет. Они обрадовались, из кожи больших сомов делают барабаны, но у этого вся шкура испорчена. Этот рыбак собачий, видишь, как постарался, всю рыбу искусал, здесь на барабан ничего не скроишь. Сома, наверное, собакам отдадут. Чёрт его знает, правда или нет, но они говорят, что этот кобель не просто плавает, а ныряет за рыбой, постоянно приносит хороший улов.

Дядя Миша весело выругался:

– Из этих четверых мужиков только один работает, пару раз в неделю приходит в склад, чай там пьёт, он зав. складом. А собака у них рыбачит, кормится сама и им ещё рыбу приносит. Они же матерят алабайскую бабушку: собака должна аккуратно сомов ловить и шкуру не портить! Да-а-а…..