Текст книги "Помоги мне..."
Автор книги: Игорь Матвеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Через пять минут двое санитаров уложили его на носилки и понесли к выходу, возле которого стояли две санитарные машины.
26
Рядом с его кроватью была тумбочка, на которой стояли бутылка минеральной воды и стакан. Тут же лежала пачка бумажных платков. Возле тумбочки возвышалась стойка капельницы. К ней была прикреплена бутылочка, из которой в вену его руки по тонкой пластиковой трубочке бежала прозрачная жидкость.
Дверь палаты открылась.
На пороге стоял офицер лет сорока в форме, поверх которой был накинут на плечи белый халат. За его спиной Николай увидел молодого человека в штатском.
Оба прошли в комнату. Офицер подвинул к кровати Здановича стул и сел, открыв на коленях синюю папку-скоросшиватель. Молодой человек остался стоять.
– Уэлл... – проговорил, дружелюбно улыбаясь, офицер, и его спутник тут же перевел:
– Итак...
После чего офицер заговорил очень быстро, и молодой человек, чуть наклонившись к кровати, затрещал как пулемет:
– Меня зовут Ричард Тейлор, я подполковник службы безопасности Соединенных Штатов Америки. Как вы себя чувствовает?
– Лучше, – произнес Зданович, потому что понимал: такположено отвечать на подобные вопросы. На самом деле лучше ему не стало: кружилась голова, и белый плафон на потолке выписывал восьмерки, пока он не закрывал глаза, какая-то жгущая боль заполняла желудок, стоило ему поесть, он уже давно не мог дышать полной грудью, как будто его легкие высохли и съежились, руки дрожали, как у алкоголика. Несколько раз он пытался садиться, подперев спину подушкой, и листать журналы, принесенные улыбчивой медсестрой, но через пять минут голова клонилась, наливаясь тяжестью, и он сползал вниз. Три раза его осматривал доктор, говорил что-то медсестре на своем раскатистом американском и та кивала; понять что-либо по их лицам было невозможно, а переводчика не было.
Подполковник продолжал говорить.
– Хочу задать вам несколько вопросы, – бойко переводил его спутник, чуть-чуть путая падежи. – Чистая формальность. Прежде всего, мне хотелось бы знать ваше имя, год рождения, национальность.
– Николай Зданович, тысяча девятьсот шестидесятый, белорус.
На лбу офицера сбежались морщинки, демонстрируя процесс припоминания.
– А, Беларус, Чернобль... – он усмехнулся и записал что-то на листе бумаги.
– Насколько я понимает, вас были захвачены в плен афганскими моджахед. Где вы работали в Афганистане, была ли у вас разрешение на пребывание в стране и все необходимые формальности?
– Я не был захвачен в плен афганскими моджахедами, – возразил Зданович. – Я был захвачен в плен пакистанскими террористами. И я не работал в Афганистане. Я работал в Пакистане и был похищен там.
Переводчик перевел, и офицер удивленно и недоверчиво уставился на Николая.
– Как же вы оказались на территория Афганистана?
– Вероятно, меня переправили.
Переводчик чуть запнулся и переспросил, раздельно повторив незнакомое ему слово:
– Пере-пра-вили —это как?
– Ну, перевезли.
– А как же граница?
Зданович вспомнил слова Махмуда.
– Граница здесь – понятие относительное.
Молодой человек перевел, и Тейлор поинтересовался:
– Почему вы сказали – «вероятно»?
– Потому что я был без сознания.
– Хорошо. Где вы работали в Пакистане?
– В Лахоре. Там находится офис компании, которая занимается проектированием плотины «Калабах». Компания называется «Хайдро-пауэр инжиниринг».
Подполковник аккуратным почерком записал название компании.
– Один?
– Что – один? – не понял Зданович.
– Работали один?
– Нас было трое. Двое из России, и я один – из Беларуси.
– Можете назвать фамилии ваших коллег?
– Зимин и Волошко.
Тейлор записал фамилии.
– При каких обстоятельствах вас были похищены?
– Наш автомобиль перехватили по дороге на работу. Водителя застрелили, нас продержали до ночи в каком-то доме, а потом вывезли, по-видимому, в Вазиристан. Посадили в погреб деревенского дома. Названия деревни я, естественно, не знаю. Вместе с нами сидел и один голландец.
Полковник поднял голову и с интересом взглянул на собеседника.
– Как его звали?
– Саймон.
– А фамилия?
– Не помню. Что-то там вроде ван ден Лангена или ван ден Лингена... честное слово, не помню. Мы звали его просто Саймон.
– Какой требования двигал террорист?
– Если я правильно помню, один миллион долларов за наше освобождение.
Тейлор задал очередной вопрос. Переводчик, некоторое время копался в памяти, видимо, нечасто встречаясь с подобной лексикой, потом немного неуверенно выдал:
– Ваша э... религия исповедания? Испо... ведывания?
Уже потом, анализируя разговор с офицером, Зданович понял, что вопрос был задан не случайно. Среди моджахедов Талибана, взятых американцами в плен во время боевых действий в Афганистане, оказались и воевавшие на стороне врага европейцы, принявшие ислам, и даже американец. «Уж не считают ли они меня одним из таких?» – подумал он.
– Я атеист. Ну, неверующий, – добавил он, не будучи уверенным, что переводчик понял.
Подполковник сделал последнюю пометку в своей папке.
– Ну что ж, я думаю, для начала достаточно, господин э... Зданович. Мы постараемся проверить вашу информацию по своим каналам. Наверное, нам придется прийти еще раз. Чистая формальность. Не возражаете, господин Зданович? – Тейлор дружески улыбнулся и встал.
– Не возражаю, – ответил Николай, подумав, что даже если бы он и возражал, вряд ли это имело бы для подполковника какое-то значение.
27
– Разрешите, господин генерал?
– Входите, подполковник, входите.
Бригадный генерал Моррис Леви поднял голову от бумаг и взглянул на Тейлора. Воротник рубашки Леви был расстегнут, и в открывавшемся треугольнике виднелась шея и часть груди, заросшей густыми черными волосами. По этим дремучим «зарослям» бежала массивная золотая цепочка, на которой был укреплен маленький зазубренный кусочек металла. Леви был ранен во время первой войны в Персидском заливе, и осколок иракской гранаты, извлеченный хирургами из его тела после тяжелой операции, остался у него как амулет.
– Садитесь, Ричард, и рассказывайте. Что там насчет этого загадочного заложника?
Тейлор сел и, раскрыв папку, начал докладывать:
– Мы связались с компанией «Хайдро-пауэр инжиниринг», находящейся в Лахоре. Они подтверждают, что трое их сотрудников из России, работавших по контракту, действительно были похищены в конце февраля террористической группой. Ответственность взял на себя некий «Фронт освобождения Пакистана»...
– «Фронт освобождения Палестины», «Фронт освобождения Пакистана»... У этих психов никакой фантазии, – хмыкнул Леви. – Ни в методах, ни в названиях.
– Три недели местонахождение русских было неизвестно, – продолжал Тейлор. – Затем в компанию сообщили о том, что при попытке освобождения заложников они были убиты. Все трое. Останки были отправлены в Россию.
Леви взял из стоявшей на столе коробки большую сигару, аккуратно обрезал конец. Потянулся за зажигалкой, и осколок на цепочке глухо звякнул о столешницу.
– Что же получается, Ричард? Один из погибших воскрес?
– Выходит, что так, господин генерал.
– Как он сам объясняет это?
– Говорит, что за минуту до атаки пакистанского спецназа его, этого Здановича, якобы вывели в туалет. Спецназовцы бросили во двор дымовые шашки, и ему и его, так сказать, конвоиру удалось скрыться. Так что он, якобы, остался жив, а за его труп приняли останки еще одного пленника, некоего голландца по имени Саймон, который тоже сидел с ними. Якобысидел.
– Может, так и было? – Леви, разгоняя сигарный дым рукой, пристально взглянул на подполковника. – Фамилию этого Саймона он назвал?
– В том-то и дело, что нет, господин генерал. Говорит, забыл. Кстати, пакистанские власти проводили тщательное расследование этого инцидента. Никакого четвертого не было. Останки, как они уверяют, были идентифицированы. Более того, в бумагах, найденных у террористов, оказались и ксерокопии паспортов этих троих. Троих,а не четверых.
Тейлор достал из папки вырезку из какой-то газеты на английском языке и протянул Леви.
– Это из «Нейшн» за 24 марта, господин генерал.
Материал был почти на половину полосы. Заголовок кричал: «Успешный рейд спецназа: террористы уничтожены!». Здесь же было несколько снимков: некий старший офицерский чин, вероятно, ответственный за проведение операции, выложенное на траве оружие, трупы террористов.
– Ну, а в плен кого-то из террористов взяли? Может, они что показали?
– Никак нет, господин генерал. Их тоже было трое, двоих убили, третий покончил с собой. Была еще женщина, которая, видимо, готовила им пищу. Она тоже погибла в перестрелке.
Тейлор замолк.
– Что-нибудь еще? – поинтересовался Леви, наблюдая за тем, как медленно растворяется над столом кольцо ароматного дыма.
– Мы выяснили также, какая российская организация направляла этих троих в Пакистан. Она называется «Гидромонтаж», находится в Москве. Мы запросили их по электронной почте. Они подтвердили, что консультанты Зимин, Волошко и Зданович, работавшие в Лахоре, были убиты.
– Но зачем этому человеку выдавать себя за Здановича?
– Понятия не имею, господин генерал. Главное: если он – это не он, то есть не Зданович, откуда он может знать его биографические данные? Мы запросили МИД Беларуси, те в свою очередь – свое МВД, и нам ответили, что Николай Зданович, 1960 года рождения, действительно проживал в Республике Беларусь, в Минске. Его вдова... гм... или все-таки жена? в настоящее время продолжает жить по тому же адресу. Сын в Канаде.
– Может, этот лже-Зданович и настоящий Зданович были когда-то знакомы? Вместе работали, например? Или он видел газету с сообщением о гибели заложников и зачем-то решил присвоить себе фамилию одного из них? Наверняка же пресса немало писала об этом!
– А знаете что, господин генерал? Мы можем гадать до бесконечности. Мы можем провести самое тщательное расследование и выяснить, действительно ли он бывший заложник или на самом деле пособник этого Абдулхамида, но вопрос в другом: стоит ли? Уже с первой встречи этот Зданович произвел на меня впечатление больного человека. Я бы сказал, оченьбольного. Это не ранение, именно болезнь. Я беседовал с нашим врачом. Доктор Гарри-сон говорит, что анализы только подтверждают... впрочем, взгляните сами на его диагноз.
Полковник достал несколько листов бумаги, рентгеновские снимки и положил на стол.
Генерал Леви бегло просмотрел написанное, потом отодвинул в сторону.
– Ничего не понимаю в этих медицинских терминах. Лучше расскажите мне своими словами, Ричард.
– Если коротко, этот пациент умирает. Ему сделали томографию, рентген, некоторые анализы и оказалось, что у него скоротечная форма рака, причем болезнь прогрессирует, метастазы пошли в желудок и правое легкое. Доктор Гаррисон считает, что этому Здановичу осталось жить несколько недель. Медицина, как говорится, здесь бессильна, можно поддержать организм некоторое время, уменьшить страдания обезболивающими препаратами, но не более. В таких условиях, как мне кажется, не имеет смысла работать в этом направлении дальше. Что бы мы ни выяснили, это уже все равно. Если он пособник моджахедов, до суда он не доживет. Если же он действительно был заложником, лучше передать его русским.
– Почему не белорусам?
– Посольства Беларуси в Афганистане нет. А Беларусь, как и Россия, – член Содружества Независимых Государств, так что они смогут договориться.
Моррис Леви некоторое время сидел молча, задумчиво созерцая конец наполовину сгоревшей сигары. Наконец он заговорил:
– Наверное, вы правы, Ричард. Мы можем задержать его у себя до выяснения всех обстоятельств, но если он умрет, пресса поднимет большой шум: вот, мол, в каких условиях содержатся у американцев военнопленные. Сколько грязи уже вылили на нас из-за Гуантанамо[13]! Если он и правда окажется заложником, скандал будет еще больше. С другой стороны, если мы передадим его русским, то создадим нашим вооруженным силам, да и стране в целом, так сказать, благоприятное паблисити[14]: освобождение заложника, томившегося в талибском плену, и все такое. Свяжитесь с русским посольством, Ричард.
– Слушаюсь, господин генерал, – произнес Тейлор, поднимаясь.
28
После военной операции американцев в Афганистане и разгрома талибов посольства многих стран были закрыты: в стране воцарился настоящий бардак. Основной задачей дипломатов стало выжить – не попасть под шальную пулю во время перестрелки соперничающих группировок, не быть взорванным в собственном автомобиле или похищенным с целью выкупа по дороге на работу. Хотя ситуация постепенно улучшалась, дипломаты не спешили возвращаться в разоренную страну. Некоторые дип-миссии держали лишь минимальное количество сотрудников. К их числу относилось и посольство Российской Федерации.
Посол Владимир Захарченко, сидя за столом своего маленького, с обшарпанными стенами кабинета, уныло размышлял о том, что его работа, работа кадрового дипломата с двадцатилетним стажем, давно превратилась в имитацию кипучей деятельности: дутые отчеты в Москву и пустые, формальные переговоры со своими немногочисленными коллегами из других посольств. Даже поездки представителей комитета по розыску пропавших во время афганской войны советских солдат – и те прекратились полностью.
Лишь изредка, раз в квартал, а то и полгода, из Москвы прилетал самолет МЧС с гуманитарной помощью. Тогда Захарченко начинал хоть в какой-то степени ощущать собственную полезность: надо было организовать встречу самолета, выгрузку груза, передачу его соответствующим афганским службам. Впрочем, выяснить, попадало ли все, что предназначалось голодающему населению страны, по назначению, было все равно невозможно. Очередной рейс МЧС ожидался в ближайшее время.
Зазвонил телефон. Посол снял трубку.
– Слушаю.
– Здравствуйте, – произнес мужской голос с акцентом. – Меня зовут Лес Гарви, я лейтенант армии США. Немного знаю русский, так что иногда меня используют как переводчика.
– Посол Владимир Захарченко, – представился в свою очередь он. – Чем могу быть полезен?
– Господин Захарченко, – продолжал американец. – Я звоню по поручению подполковника Тейлора из служба безопасности. Некоторое время назад, при проведении операции против вооруженной афганской группировки на востоке страны нами был освобожден русский заложник, некто э... Зданович. Он утверждает, что был похищен около месяца назад в Пакистане, где работал по контракту, затем тайно перепра... э... перевезен в Афганистан. Сейчас он находится в нашем военном госпитале. Вы можете забрать этого человека в любое время.
– В госпитале? Он что, ранен?
– Скорее, болен, господин посол.
– Гм... господин Гарви, дело в том, что у нас при посольстве нет медицинского стационара.
– Э... простите, господин посол, нет чего?
– Ну, помещения, специального помещения, где мы могли бы содержать больного. Вы, наверное, знаете, сейчас во многих посольствах работает минимум сотрудников. К тому же у нас здесь только терапевт, знаете, молодой и не очень опытный. Поэтому я вижу здесь определенные трудности...
– Одна минуту, – произнес лейтенант. В трубке было слышно, как он переговаривался с кем-то, вероятно, из начальства.
Захарченко ждал, рассеянно вычерчивая шариковой ручкой на листе бумаги круги и квадраты. Где-то недалеко от дипломатического квартала раздалась короткая автоматная очередь, потом несколько одиночных выстрелов. Он поморщился: без стрельбы в Кабуле не обходилось ни дня. Воистину, страна, проклятая Аллахом! Или все-таки все началось в декабре семьдесят девятого[15]?
– Алло, господин посол? – возобновил разговор Гарви. – Мы можем держать у себя этого человека несколько дней. Как это по-русски – время терпит. Но, разумеется, не бесконечно. К тому же подумайте сами, как это может выглядеть со стороны: русские не хотят скорее возвернуть... э... возвратить на родину своего гражданина.
«Он прав, черт его побери! – подумал Захарченко. – Оставить бывшего заложника у американцев – плохо, привезти сюда – не лучше, здесь никаких условий для содержания больного. Вот ситуация!»
Он вспомнил про очередной самолет МЧС из Москвы. Пожалуй, это выход. Больного можно будет отправить с эмчеэсовцами, надо будет только перезвонить в Москву и узнать точную дату их прилета.
– Господин Харви, мы заберем этого человека. Как вы сказали его фамилия? Зданович? – посол записал фамилию на листке бумаги. – В самое ближайшее время. Дайте мне номер вашего телефона, я перезвоню вам. От имени Посольства Российской Федерации в Афганистане позвольте выразить вам благодарность за заботу о нашем соотечественнике, попавшем в беду.
– Не стоит благодарности, господин посол. Вы, конечно, поступили бы так же, – сказал лейтенант и продиктовал свой телефон.
Захарченко уже хотел положить трубку, когда его собеседник произнес еще одну фразу, вызвавшую у него некоторое недоумение.
– Разумеется, если хотите, вы можете проверить этого человека по своим каналам. До свиданья, господин посол. Ждем вашего звонка.
Проверить этого человека...Черт возьми, что он имел в виду?
Посол набрал номер внутреннего телефона и произнес:
– Сережа, зайди на минутку.
29
Странно, но подполковник больше не пришел. Зато давешний переводчик спустя пару дней навестил его и, растянув губы в вежливой улыбке, объявил:
– Ну, господин Зданович, вашим э... зломучениям приходит конец. Мы связались с российским посольством, и посол выразил готовность забрать вас. Рады?
– Рад, – заверил Николай. – Послушайте, извините, не знаю вашего имени...
– Лес. Лес Гарви, – с готовностью сообщил молодой человек.
– Послушайте, господин Гарви, что со мной? Что говорит доктор?
Лейтенант приблизился к кровати и, все так же улыбаясь, проговорил:
– О, ничего серьезного. Доктор говорит, что ваше состояние объясняется длительным нахождание... э... нахождение в неблагоприятные условия. Подвал, плохое питание, неподвижность – ну, в общем, такое. Все можно поправить правильное лечение и время. Вы, насколько я известно, уже встаете с вашей кровать, да?
Да. Это было единственным, чего ему удалось достичь за последние несколько дней. Он понимал, что рано или поздно американцы известят российское посольство, и встанет вопрос о его отправке в Россию. Он не может, просто не может предстать перед Аллой разбитым и немощным, как древний старик!
Стискивая зубы, он поднимался и, опираясь на плечо медсестры, медленно преодолевал несколько шагов до туалетной комнаты, чувствуя, как раскачивается под ногами покрытый салатовым линолеумом пол. После такой «прогулки» Николай чувствовал себя так, словно преодолел бегом несколько километров: бешено колотилось сердце, дрожали ноги и руки, тело покрывалось испариной.
– Так что, готовьтесь, – не получив ответа на свое «да?», проговорил Гарви и скрылся за дверью.
Готовиться? Как готовиться? Он всегда готов – как пионер из советских времен. Неужели он увидит свою Аллу?
Он вспомнил их последнюю ночь вместе...
30
Она вспомнила их последнюю ночь вместе.
Накануне Алла видела верстку подготовленного «Арт-плюсом» поэтического альманаха – того самого, которому она и была обязана своим знакомством с Ником.
– Когда ты вернешься, ваш сборник уже выйдет! – попыталась обрадовать она его.
– Какой сборник? Ах, да, конечно, – рассеянно проговорил он и добавил: – Такие вещи обычно никто не читает – кроме самих авторов.
– А ябуду, – шепнула Алла, щекоча его ухо теплыми губами. – Буду читать твои стихи. И вообще, если бы не он, мы бы никогда не узнали друг друга...
В ответ он слегка сжал ее руку.
Ник был нежен. И грустен. Как будто предчувствовал, что они больше не увидятся. Или действительно предчувствовал?
Он взял гитару и начал петь:
И вот он наступил, он наступил —
Последний день, печальный день...
И дальше жить мне не хватает сил —
В печальный день, в печальный день.
Я говорю с тобой в последний раз,
В печальный день, в печальный день,
Не будет больше ничего у нас,
Последний день, печальный день...
Ник сочинил эту песню давно и однажды уже пел ее, но сейчас ей показалось, что она написана именно для этого дня – их последнего дня вместе.
Он не взял ее, как обычно, жестко и напористо, а овладел ею робко, как подросток. Он не рвал на куски ее тело, не колол жесткой щетиной ее щеку, напротив, был тщательно выбрит, нежно целовал ее лоб, глаза, плечи, грудь. Он шептал ей только одно слово: «Аллочка... Аллочка... Аллочка». А других было и не надо, потому что в одном умещалось все: тепло, любовь, горечь последней встречи.
Она заплакала – беззвучно, незаметно, как ей казалось. Но он почувствовал губами мокрую соленую щеку.
«Почему... почему ты плачешь?» – «Знаешь... если бы только... я встретила тебя раньше. Все могло... все могло бы быть по-другому...» – «Как – по-другому?» – «Ты подарил бы... мне ребенка... сына... маленького Ника...» – «Почему у тебя нет детей? Ты никогда не рассказывала.» – «Не рассказываю, потому что это очень больно...» – «Ладно, не рассказывай.» – «Нет, ничего... я была беременна, ехала на машине... сбила женщину, она умерла... у меня произошел выкидыш... врачи сказали, что больше никогда...» – «Нет, неправда, ты еще... молодая, честное слово, Алла, молодая... дети еще будут, наверняка будут... когда я вернусь, мы...»
Они говорили долго, как будто хотели наговориться «про запас» – на те долгие месяцы, когда они не будут вместе.
Ник нажал подсветку часов. Было двадцать минут первого.
– Давай спать, – проговорил он. – Завтра рано вставать.
Неожиданно в наступившей тишине прозвучал высокий печальный звук, заставивший ее вздрогнуть.
– Что это?
Он опустил руку, нащупал гитару, лежавшую рядом с кроватью.
– Струна лопнула.
«Недобрый знак, – подумала она. – Как будто...» – Она заставила себя не продолжать эту мысль.
Потом они заснули, Ник – на спине, Алла – уткнувшись лицом в изгиб его худой руки.
Утром он выпил чашку кофе, вызвал такси. Застегнул все «молнии» на уже полностью упакованной сумке и остановился у двери, не зная, что сказать, когда все сказано.
Она – тоже.
– Так мало берешь с собой? Всего одну сумку?
– Нищему одеться – только подпоясаться, – усмехнулся он.
– А она?Ты простился с ней?
– Вчера утром. Для неея уехал вчера. Или даже еще раньше. До свиданья, Алла.
Он наклонился, поцеловал ее в губы. И ушел...
31
Перед ним стоял, опираясь на палку, высокий, очень худой мужчина. Его кожа носила землистый оттенок, как у людей, долго не видевших солнечного света. Глаза блестели нездоровым блеском, и темно-синие круги под ними лишь усиливали это впечатление. На нем была американская военная куртка, брюки с многочисленными карманами, армейские ботинки.
– Николай Зданович.
– Владимир Захарченко, посол.
Они пожали друг другу руки. Рука бывшего заложника была вялой и слабой. На лбу блестели капельки пота. «Похоже, ему трудно стоять», – подумал Захарченко.
– Садитесь, господин Зданович, – предложил он.
Тот сел, вытер лоб. Пальцы, сжимавшие носовой платок, мелко дрожали.
– Вам нехорошо?
– Нет, нет, – заверил Зданович. – Все в порядке. Дайте попить, пожалуйста.
Посол налил в стакан минеральной воды, подвинул мужчине.
– Спасибо.
Острый, выступающий на тонкой шее кадык, дернулся несколько раз.
– Я думаю, вам надо отдохнуть, – проговорил Захарченко. Он хотел задать Здановичу несколько предварительных вопросов, но мужчина выглядел так плохо, что посол решил отложить разговор. – У нас есть гостевая комната, правда, гости к нам давно не ездят – обстановка в стране не та. Полежите пару часиков, потом поговорим. Сейчас я вызову нашего врача, он проводит. Это на втором этаже.
Он набрал какой-то номер, и через минуту на пороге появился молодой человек лет двадцати пяти.
– Познакомьтесь, Сергей Латышев, врач посольства.
– Николай Зданович, – мужчина с заметным усилием приподнялся и пожал протянутую руку.
– Сережа, проводи, пожалуйста. Дай там белье, полотенце и все такое. Пусть наш э... гость отдохнет немного.
Когда за ними закрылась дверь, Захарченко задумался.
Что же все-таки имел в виду этот лейтенант Гарви, когда сказал, что нам стоит проверить бывшего заложника по своим каналам? Зачем? Какие подозрения он мог вызвать у них?
Посол включил компьютер и «кликнул» по иконке «Интернет эксплорер».
32
– «Вот вам первое заданье: в три пятнадцать возле бани...»
– Э... не понял, Павел Семенович. Возле какой бани?
Главный редактор еженедельника «Зеркало новостей» Павел Сухоруков рассмеялся и с укоризной заметил:
– Это же Высоцкий! Эх ты, стажер!
Виктор Шилов, выпускник факультета журналистики МГУ, недоуменно пожал плечами:
– Откуда я могу знать, Павел Семенович? Он уже умер, когда я родился!
– Хорошо хоть не спросил, кто такой Высоцкий, – насмешливо заметил редактор.
Он чуть подвинул на столе календарь, поправил коврик с компьютерной мышью и назидательно проговорил:
– Пушкин, Витя, тоже умер. И Тургенев с Достоевским. Но их же ты знаешь!
Шилов промолчал.
– Ну, ладно, – уже серьезным тоном продолжал Сухоруков. – Короче, вот тебе редакционное задание. Летишь в Афганистан. Послезавтра.
– К-куда?..
– Да ты, парень, еще и глуховат! Боже, с кем приходится работать! В Афганистан. Сделаешь репортаж об эмчеэсовцах, которые повезут туда гуманитарную помощь. На полосу, от силы на полосу с четвертью. Пойдет на следующей неделе. Если, конечно, напишешь, как надо.
Шилов сглотнул. Хотел что-то возразить, но редактор продолжал:
– Если сделаешь хороший материал, зарекомендуешь себя – возьмем в штат.
– Послушайте, Павел Семенович, кто же меня...
Сухоруков самодовольно рассмеялся:
– Это, Витя, уже не твоя забота. Я обо всем договорился. Послезавтра ты должен быть на «Раменском» в девять утра. Спросишь Сашу Агапова, он все устроит. Это, кстати, мой двоюродный брат. Ясно?
Шилов переступил с ноги на ногу, лихорадочно соображая, какой повод придумать, чтобы отказаться, но редактор, очевидно, понял, что творится в голове молодого человека.
– Да не сцы ты, елы-палы, Витек! Тебя же никто не заставляет брать интервью у недобитых моджахедов или участвовать в ночных рейдах коалиционных войск! Прилетите, разгрузитесь – и назад. Ну, может, переночуете одну ночь. Убедил?
– Ладно, – выдавил Шилов. – Я пойду?
– Иди, родной, иди, – насмешливо проговорил Сухоруков. – Можешь отдыхать до послезавтра. И не опоздай к самолету.
33
Она долго смотрела на его фотографию.
Это был единственный его снимок: Ник на диване с гитарой. А вместе они так ни разу и не снялись, ведь для этого надо было бы просить кого-то третьего, а им не хотелось пускать в свои отношения посторонних.
Когда он уезжал, она хотела подарить ему свою фотографию, но он не взял. «Но почему?» – Алла собиралась даже чуть-чуть обидеться. «Мне будет больно, – ответил он. – Видеть тебя – и сознавать, что я не могу обнять тебя, приласкать, поцеловать...» – «Хоть напишешь? Или позвонишь?» – жалобно спросила она. «Нет, – отрезал он. Посмотрел на ее печальное лицо, мягко пояснил: – Когда я уеду, тебя не станет, Аллочка. Для меняне станет. Не будет ничего – ни наших дней и ночей, ни наших разговоров, ни песен, которые я пел для тебя». Через секунду дрогнувшим голосом добавил: «Иначе... я не выдержу там».
Она поняла это потом, когда его не стало.
Это и правда больно – смотреть на любимого человека, зная, что тебе теперь принадлежит лишь его снимок! Это и правда невыносимо – жить с воспоминаниями о самом светлом, но таком коротком кусочке жизни, который судьба подарила ей, и понимать, что он не повторится – никогда!
Но Алла знала, что все равно не уберет фотографию Ника.
Почему слово «горе» употребляется только в единственном числе? Сколько разных горейили горьможет произойти с человеком за его недолгую жизнь! Хотя, конечно, понятие «горе» меняется с возрастом. Когда Алле было четыре года, папин друг, вернувшийся из заграничной командировки, подарил ей большую яркую кружку с Микки-Маусом. Алла так полюбила забавного диснеевского мышонка, что никому никогда не позволяла ни пить из этой кружки, ни даже мыть ее, а мама отвела ей в шкафчике для посуды отдельную полку. А потом кружку нечаянно разбила бабушка, и, несмотря на все папины старания, склеить мышонка не удалось. Алла рыдала целую неделю. Ей казалось, что это страшное горе ей никогда не пережить. После этого осколки очень долго лежали среди ее игрушек, бережно помещенные в картонную коробку. «А вдруг?..» – думала она, по-детски надеясь на какое-то чудо.
Она подросла, пошла в школу, и та первая боль забылась. Потом произошло второе горе: в седьмом классе она влюбилась в мальчика из восьмого. Как водится, первая любовь осталась безответной: объект Аллиных вздыханий даже не замечал ее. И опять ей показалось, что пережить это невозможно. Оказалось, возможно.
Когда она стала взрослой, ей открылось, что бывает другое горе: глубже, страшнее, невыносимее.
Приговор врачей после того ДТП. Предательство мужа. Гибель Ника.
Если бы только было можно, она отдала бы сейчас тысячу кружек с Микки-Маусом за одну минуту с Ником. Или сто своих бывших мужей.
С тех пор, как она получила электронное письмо из Пакистана, время остановилось. То есть, если посмотреть на часы или календарь, оно, конечно, шло, но остановилось ее личноевремя – на той самой минуте, когда компьютерный гений Сергей Васильев принес ей ту дискету. День проходил за днем, а время стояло – и часто даже отбегало назад, в те дни и ночи, когда они с Ником, пусть и в воспоминаниях, были вместе. Алла изредка слушала по телевизору последние известия, и умом понимала, что в мире что-то происходит – какие-то конфликты и международные конференции, визиты куда-то официальных лиц и авиакатастрофы, – но сердцем жила в прошлом, в том промежутке из нескольких месяцев их отношений с Ником. На работе еще ладно, это было не так заметно, но в пустой квартире время застывало густой и вязкой желеобразной массой, Алла барахталась в нем, как в болоте, и только сон спасал ее. Но на следующий день все начиналось сначала. Даже когда она делала макияж, это тоже напоминало ей о Нике: оставаясь у нее на ночь, он по утрам любил наблюдать, как она наводит на лице «марафет» перед уходом на работу, и глаза его были полны нежности и желания. Часто он не выдерживал, подходил к ней и начинал целовать ее шею, плечи, губы, разрушая только что наведенную красоту, а она слабо протестовала: «Ник, я же опоздаю!..».
Алла все чаще задавала себе вопрос: зачем жить дальше? Ради чего или кого?
И окружающие заметили перемену: она стала невпопад отвечать на вопросы, невпопад улыбаться – да и улыбка выходила такой же бледной, какой была теперь она сама, она возвращала плохо вычитанные тексты, и замредактора был вынужден сделать ей не одно замечание. Она ловила на себе встревоженные и вопросительные взгляды коллег, Валентины, но объяснить им ничего не могла: услышав про застывшее на месте время, ей, может, вслух и не посоветовали бы обратиться к психиатру, но подумали бы об этом точно.
