Текст книги "Помоги мне..."
Автор книги: Игорь Матвеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Мусса, устроившись впереди, щелкнул кнутом, и повозка тронулась. В черном небе зажигались одна за другой звезды. «Они какие-то не такие, – подумал Николай, – эти пакистанские звезды. Они не подмигивают тебе временами, как старому знакомому. Они холодные, равнодушные – чужие. Впрочем, здесь все чужое: погода, люди, сама жизнь...»
Повозку трясло на ухабах, и звезды плясали перед глазами. Тянуло запахом гари, может, с того пожарища, которое оставили после себя спецназовцы? Мысли о событиях последних часов пошли по третьему или четвертому кругу. Кто из троих остался жив? Или погибли все? Он слышал взрывы, не один – несколько. Или все же они спасены и рассказали, что с ними был четвертый? Нет, пожалуй, этого не случилось: Мусса слишком спокоен и уверен.
Куда они едут? А впрочем, какая разница? Ясно, что не в российское посольство. Когда пленников было четверо, перевозить такую группу было затруднительно. Теперь он остался один, и пакможет до бесконечности таскать его с места на место, перепрятывая, как вещь, то в одном тайнике, то в другом, пока эта «вещь» жива и, по его, Муссы, соображениям, существует хоть малая вероятность получить за нее какие-то деньги. Даже в Чечне похищенных людей не находят годами, что уж говорить о стране, куда «Аэрофлот» не отважился организовать регулярные рейсы? А потом...закопает где-нибудь, как сдохшую собаку, не испытывая не то что угрызений, но даже малейшего укола совести.
Незаметно он задремал. Из уголка его полуоткрытого рта вытекла и побежала по щеке тонкая струйка крови.
13
Так началась их странная дружба. Нет, дружба не то слово. Отношения...Постепенно Алла узнала о нем если не все, то очень многое. Во времена Союза Ник, получив профессию геолога, немало ездил по стране, хорошо зарабатывал. Построил двухкомнатный кооператив в Минске, купил машину. Женился. Писал какие-то рассказы, юморески, некоторые публиковали. Играл на гитаре, сочинял песни и однажды показал Алле пожелтевшую вырезку из республиканской газеты с рецензией на свое выступление на фестивале бардовской песни.
С распадом Союза наступили трудные времена. Командировки на Камчатку и в Сибирь прекратились, а работы в Беларуси по его специальности не было. Какое-то время доживали на сбережения. Потом стало не хватать. Хорошо еще, что единственный сын выучился на программиста, как оказалось, вполне приличного, и после полутора лет бесцветного и безденежного существования в каком-то умирающем КБ уехал в Канаду – да так и сидел там безвылазно, не выражая ни малейшего желания вернуться на родину. Звонил он все реже, и Николай начал понимать, что эти звонки объясняются лишь сыновним «долгом», но никак не искренним интересом к их проблемам.
Потом дала трещину и семейная жизнь. Жена не то чтобы ушла – отдалилась. Точнее сказать, еще большеотдалилась. Он вдруг с опозданием осознал, что уже много лет их физическая близость держалась лишь на его энтузиазме, и он, этот энтузиазм, постепенно иссяк. Воспоминания о любви первых лет казались эпизодами из прочитанной мелодрамы о чувствах других людей.
Он шел на любую, даже одноразовую работу – грузчиком, складским рабочим, ночным сторожем: мужская гордость не позволяла Нику жить на зарплату супруги, учительницы химии, хотя временами этого все же не удавалось избежать. Иногда писал за деньги курсовую по геологии, но это случалось чрезвычайно редко: идти в геологи в наше время никто не рвался. Машина ржавела в гараже: денег на ремонт и бензин не было. Да и ездить на ней больше не тянуло.
Однажды ему ненадолго удалось устроиться в организацию под названием «Промбурводы», которая оказывала населению, помимо прочих, и услуги по бурению скважин для колодцев.
– Представляешь, я, геолог, исходивший весь Дальний Восток, сверлил в земле дырки на дачных участках! – с горечью бросил он как-то, рассказывая ей о своих мытарствах.
Вот тогда, по его признанию, стихи пошли «косяком». Иногда Алла просила почитать его что-нибудь или спеть под гитару, оставшуюся у нее после мужа: ноутбук Николай забрал, а вот про гитару как-то забыл. Ник брал инструмент с поцарапанной декой, на которой едва просматривались со стершихся переводных картинок смазливые лица каких-то девиц, откидывался на спинку дивана, закрывал глаза и начинал петь:
По привычке ты живешь,
по привычке ешь и пьешь,
По привычке спать ложишься,
по привычке ты встаешь...
Она видела: он поет о себе. Этими песнями он рисовал автопортрет, они как рентгеном высвечивали его чувства. И опять она не переставала удивляться, как могут сочетаться в нем два совершенно разных человека? Тот, что грубо овладевал ею в постели, совершенно ничем не походил на этого, тосковавшего в песнях. А мажорных песен у него почти не было.
Спев пять – шесть песен, он объявлял: «Концерт окончен» и откладывал гитару. И словно разозлившись на себя за сентиментальность, властно привлекал к себе Аллу, которая все еще не могла отойти после его грустных песен. Она ощущала, как его тело, минуту назад такое мягкое и податливое, становилось напряженным, как сжатая пружина. Они съезжали с дивана и занимались любовью прямо на полу, даже не погасив свет. Девицы с гитары с завистью поглядывали на Аллу.
Он был ненасытен, и она не могла не удивляться поведению его супруги: неужели она могла так мучить человека, которого – вроде бы – любила? Разве не видела его состояния? В конце концов, неужели не могла подыгратьему? Неужели не понимала, что для мужчины этокуда важнее, чем для женщины? А впрочем, всю жизнь подыгрывать невозможно. Нет физического влечения – не прикупишь.
Он вообще мог заниматься с ней любовью где угодно: в ванной комнате, на кухне, в кресле. «Дорвался до бесплатного», – с грубоватой откровенностью признавался он, но она не обижалась. Может, в ней с самого начала подспудно таилось это желание стать беззащитной жертвой, добычей мужчины-охотника, таилась распутная страсть, которую она тщательно скрывала не только от мужа, но и от самой себя?
Как-то в один из таких пикантных моментов зазвонил телефон. Алла и Ник лежали на ковре. Накрытая его горячим нетерпеливым телом, она как-то смогла дотянуться до аппарата, стоявшего на журнальном столике, прежде чем Ник смог помешать ей.
– Слу... слушаю, – проговорила она, поперхнувшись на коротком неровном выдохе.
– Ты че там, стометровку только что пробежала? – послышался голос Светки, старой подруги, с которой они периодически перезванивались.
– Э... фитнесом занимаюсь. Для здоровья, – ляпнула Алла первое, что пришло в голову.
– Ой, извини, подруга, тогда я позже, – проговорила Светка и положила трубку.
Ник и Алла расхохотались и долго смеялись, не в силах продолжать начатое.После этого во время их близости он всегда выдергивал телефонный шнур из розетки.
Однажды он сказал:
– Знаешь, Алла, я больше не смогу написать ни строчки.
– Почему?
– Потому что я счастлив...
14
Гробы прибыли на подмосковный аэродром «Раменское» в десять утра.
Грузовой «Ил» с надписью «МЧС России», только что прилетевший из Исламабада, разворачивался на взлетной полосе. Спецрейс вполне мог и не состояться: все-таки масштабы произошедшего были не те. Когда менеджер по кадрам «Гидромонтажа» Синельников позвонил в МЧС и обратился к замминистра с просьбой о выделении самолета, тот с некоторым раздражением ответил:
– Ну, братцы мои, примите, конечно, соболезнования и все такое, но это все-таки не Спитак[5] и не начало войны в Ираке, чтобы гонять самолет за несколько тысяч километров!
Неожиданная поддержка пришла в лице белорусского МИДа, обратившегося лично к российскому министру по чрезвычайным ситуациям. Самолет был выделен.
Стояло хмурое дождливое утро. На взлетной полосе, подняв воротники плащей, курили несколько человек. Женщина лет сорока пяти в светло-коричневой кожаной куртке, такого же цвета шерстяной юбке и черных туфлях на невысоком каблуке комкала в руках носовой платок, время от времени прикладывая его к носу и покрасневшим глазам. Чуть поодаль виднелись два микроавтобуса, бортовой «ЗИЛ» с белорусскими номерами и автопогрузчик.
– Сыну сообщили? – тихо спросил женщину стоявший рядом средних лет чиновник с «дипломатом». Это был второй секретарь белорусского посольства в Москве Снитич.
Женщина кивнула. Смяла платок и сунула в сумочку.
– Звонила. Он не сможет прилететь. Да и все равно не успел бы на похороны.
Грузовой люк самолета начал медленно опускаться. Шофер погрузчика в синем рабочем комбинезоне бросил на бетон недокуренную сигарету, включил зажигание и направил свою машину к «Илу». В «брюхе» самолета копошились люди в синих куртках с надписями «МЧС»: они сопровождали скорбный груз из Пакистана.
Через десять минут три цинковых гроба, заключенных в деревянные ящики, стояли на бетонной полосе.
Снитич тронул женщину за плечо, проговорил: «Оставайтесь здесь, я сейчас» и пошел к гробам.
«Пакистанские власти сообщили, что останки обгорели и сильно повреждены взрывами, но все равно их принадлежность установлена. Скорее всего, вешают лапшу на уши. В подобных случаях для идентификации погибших необходим анализ ДНК, а это за два дня не делается. А если тел внутри вообще нет? Гм... который из гробов забирать? Или – теперь все равно?» – размышлял он.
Вопрос отпал сам собой: на каждом из ящиков мелом была выведена фамилия погибшего: « Volosko », « Zdanovich », « Zimin ».
– Василий!
Снитич сделал рукой знак водителю «ЗИЛа», вопросительно смотревшего на него из кабины. Тот кивнул и завел мотор.
Николай Зданович, или то, что от него осталось, готовился совершить свою последнюю поездку на родину.
15
«Форд» затормозил так резко, что Зданович врезался лбом в ветровое стекло.
Прямо перед микроавтобусом поперек дороги возник невесть откуда взявшийся огромный грузовик, кузов и кабина которого по азиатской традиции были украшены восточными пейзажами, рисунками красавиц, цветов и сердец. Зимин как-то пошутил, что такие машины – прямо картинные галереи на колесах.
Шаббаз, высунувшись из кабины, уже хотел обругать неумелого водителя, как вдруг из дома, напротив которого произошла их незапланированная остановка, выскочил человек в черной маске с прорезями для глаз. В руке у него был пистолет. В следующий миг в дверном проеме показался второй, с «Калашниковым» наизготовку. Он тоже был в маске.
Шаббаз с побелевшим лицом рванул рычаг коробки передач, переключая ее на задний ход, но в следующий миг грохнул выстрел, и голова водителя взорвалась кровавым месивом из осколков черепа и брызг мозга.
Двое или трое прохожих, услышав выстрел, испуганно вжались в стену дома. Еще один упал на землю, прикрывая голову руками. Налетчик с пистолетом рванул дверцу, и тело водителя выпало на пыльную дорогу. Секунду спустя бандит был уже за рулем. Другой нападавший, обежав микроавтобус, откатил назад дверь и, ткнув автоматом в пытавшегося подняться Волоху, заорал по-русски:
– Сидет! Сидет, тваю мат!
Все произошло буквально в течение десяти секунд.
В первые минуты Зданович никак не мог поверить в реальность происходящего. Маска и яростно горящие под ней глаза налетчика, пистолет в его руке, стекло, забрызганное кровью Шаббаза, – все это казалось ему атрибутами дешевого кинобоевика, даже не американского, а российского производства. Не хватало только взрыва бутафорской гранаты и разноцветного дыма. Он даже не мог сказать себе, что испугался, и не сделал ни малейшей попытки открыть дверцу и выскочить из машины.
Грузовик, перегородивший им путь, медленно подался вперед, уступая дорогу, и «форд», как норовистый жеребец, прыгнул с места. Послышался глухой хруст костей: микроавтобус переехал задним колесом труп водителя.
Сидевший за рулем, умело лавируя в потоке утренних машин, повел «форд» вдоль городского канала в направлении Пенджабского университета, потом свернул в какой-то переулок. С четверть часа они петляли в узких пыльных улочках и, наконец, остановились у неприметного дома в глухом тупике.
Очевидно, их ждали.
На пороге дома стоял тот самый бородач, привлекший несколько дней назад внимание Николая. На нем была замызганная куртка защитного цвета, один из карманов которой оттопыривался, вероятно, от лежащего там пистолета.
Водитель вылез из микроавтобуса, сорвал с себя маску и вытер ею вспотевшее лицо. Ему было лет пятьдесят, у него была короткая седая бородка, по правой стороне лица тянулся кривой шрам. Он бросил несколько слов стоявшему на пороге, и оба скрылись в доме.
Второй пак,сидевший в салоне «форда», проговорил: «Выходы, быстра» и откатил дверь микроавтобуса. Волоха и Зимин, ошеломленные, так и не осознавшие еще до конца, что с ними произошло, один за другим вылезли из машины. Полминуты спустя к ним присоединился и Зданович. Он потирал лоб и морщился от боли.
Второй террорист, оглядевшись по сторонам, ткнул стволом автомата в сторону дома.
– Туда!
Они вошли в полутемное помещение. В центре его имелся грубо сколоченный стол, за которым уже сидел бородач. Перед ним стояла бутылка минеральной воды, несколько одноразовых стаканчиков, лежали какие-то бумаги. Второй пак,тот, что вел «форд», внимательно просматривал тупик из окна. На стенах висело несколько плакатов. На одном был изображен Ясир Арафат в своем неизменном черно-белом платке, на другом – бело-зеленый пакистанский флаг с полумесяцем и звездой, перечеркнутый наискось красной надписью на урду.
– Меня зовут Мусса. Я здэс одын говору по-русски, – объявил вошедший следом за ними пакс «Калашниковым», тоже снимая маску. – Это, – он кивнул в сторону бородача, – гаспадын Камар Хан, председатель местный э... как эта?.. ячэйка «Фронт освобождения Пакистан». Он, между прочим, несколько год назад входил в личный охрана Усама бен Ладен. А тот – Закир.
Паквозле окна с шутовским видом приложил руку к сердцу и поклонился.
Бородач начал властно говорить, и Мусса подобострастно замер. Выслушав продолжительную речь «председателя», он перевел:
– Мы бойцы «Фронт освобождения Пакистан» – настоящий патриот наша страна. Мы не бегает по улицам с лозунгами типа: «Хамарэ дэш, хамарэ тан, Пакистан, Пакистан»[6], мы делает дело. Вас похитили с двумя цэлами. Первый: в знак протэст, что русский поддерживать амерыканский сабака, каторый убивает наши братья в Ирак. Второй: мы хочит получат за вас выкуп, каторый будет отправлен наши братья в Ирак. Мы брат ответственность за этот похищение. Мы предлагат ваш Путин сваи условия – адин миллион доллар. Если нэт, вы все будэт убит. Вечером мы перевезем вас в другой место. Не пытайтесь э... освобода... освобожду... убэгат, любой... э... каждый будэт убит.
Волоха хотел что-то сказать резкое, но, поймав предостерегающий взгляд Зимина, сдержался. Глядя на грязные коричневые стены комнаты и трех вооруженных террористов, Зданович думал, что «дешевый кинобоевик» начинает обретать реальные черты.
Камар Хан вновь что-то сказал.
– Документы, дэнги, все, что ест в карманы и сумка, положит на стол, – перевел Мусса. – Сыгарэты можэт оставит.
Волоха вытащил из кармана пиджака паспорт, пачку пакистанских рупий, ручку, носовой платок, расческу. Его примеру последовал Зданович, потом Зимин. У того оказалась еще и неиспользованная телефонная карточка. Мусса сунул ее себе в карман и ухмыльнулся:
– Тебе пока не панадабица.
Камар Хан внимательно прочитал разрешение на алкоголь, которое Зимин так и не выложил из «дипломата» после получения февральской дозы выпивки, и хмыкнул. Заглядывавший через его спину Мусса насмешливо прокомментировал:
– Вы, русский, пить многа водка. Оттого и глупый такой, ха-ха.
«Насчет «глупый» – прав, сволочь, – со злостью подумал Зданович. – Что мне стоило поделиться своими подозрениями с Зиминым и Волохой? Так нет, боялся насмешек! Теперь вот вляпались – и не в дерьмо, а во что-то в сто раз хуже».
Бегло пролистав документы Волошко и Зимина, бородач задержался на паспорте Николая. Долго разглядывал темно-синюю обложку, шевелил губами, читая надписи на английском языке. Спросил что-то у Муссы. Тот отрицательно покачал головой и обратился к Здановичу.
– Ты – какой страна?
– Беларусь.
– Русский?
– Белорус.
– Какой бело-рус? Рус, что ли? Русский?
– Придурок, твою мать, говорят же ему – белорус, – пробормотал Волоха, и Мусса злобно заорал:
– Ты, еще раз скажи «прыдурак» – и я отрежу твой поганый язык!
– Извини, он погорячился, – проговорил Зимин, бросив на Волоху испепеляющий взгляд. – Больше не будет. Извини.
– Ладно, – буркнул Мусса. – Вы нам нужын живой, а то бы... Я много ваш русский бил в Афганистане во время война. Я знаю тоже узбек, тажык, кыргыз. Они многа воевал в Афгане. Беларус – такой страна нэ знаю.
– Ну, считай русский, – примирительно произнес Зимин. – Какая разница?
Мусса что-то сказал Камар Хану, и «председатель» кивнул.
– Щас сидет в тот комната, – пакткнул пальцем в сторону внутренней двери. – Не шумет, не кричат. Если кричат – мы затыкат ваш поганый глотка грязный тряпка! Все ясна?
Так начался первый день их трехнедельного кошмара.
16
На похороны пришло десятка полтора человек.
Алла терпеливо ожидала в стороне, наполовину скрывшись за огромным памятником из черного мрамора, поставленным какому-то местному «авторитету». Стоящие у большого ящика, – она почему-то не могла назвать это «гробом», – какие-то люди, видимо соседи, говорили о покойном красивые слова. До нее долетали обрывки фраз: «всегда помогал... никогда не отказывал... вежливый, здоровался...»
То, что она не видела Ника мертвым, в открытом гробу, давало ей некую безумную надежду. Что, если они все напутали и хоронят какого-то другого человека, а он на самом деле остался жив? Сколько таких случаев было во время афганской войны! А в Отечественную, когда приходила похоронка на человека, который все же сумел перехитрить смерть? Но тогда зачем она вообще пришла сюда, зачем решила просить ту папку?
Говорили недолго.
– Еще кто-нибудь хочет сказать? – спросил тучный пожилой мужчина в сером, не очень умело поглаженном костюме. «Вдовец, но общественник, – подумала Алла. – Из соседнего подъезда. На таких держатся все многоквартирные дома. Субботники, воскресники, сбор подписей против строительства гаража или автостоянки...»
Повисла пауза. Все уже было сказано. Умершего очень будет недоставать им всем. До окончания поминок.
Восемь здоровых мужчин с большими усилиями спустили на толстых веревках тяжелый гроб в свежевырытую могилу. Потом каждый бросил по горсти земли, последней – вдова, полная женщина в темном, немодного покроя платье, черном платке. Наталья Алексеевна Зданович, учительница химии, или «химица», как беззлобно называл супругу Ник. Ее поддерживал под локоть парень лет двадцати пяти. Сын? Вряд ли: он в Канаде, не успел бы добраться. Племянник? Впрочем, какая разница?
Через десять минут над могилой вырос холмик земли, утонувший в цветах и венках с траурными лентами. «Николаю Здановичу от соседей...», «Память от жены и сына...»По дорожкам кладбища люди потянулись к ожидавшим их двум ветхим «пазикам».
Алла вышла из-за памятника и направилась к женщине.
– Простите...
Та подняла на нее удивленные и какие-то бесцветные глаза.
– Меня зовут Алла. Алла Максакова. Может быть, Ник... то есть Николай Владимирович говорил ...
– Так это вы? – сухо произнесла женщина. – То-то я думаю, где он стал пропадать? Вот, значит, к кому он бегал...
Она окинула Аллу изучающим взглядом, потом недоуменно хмыкнула: увиденное, вероятно, не произвело на нее особого впечатления.
– Ну и что вы хотите?
– Ничего... вернее, понимаете, Николай... Владимирович писал стихи... у него осталась папка...
Произнося эту фразу, Алла почему-то испытала чувство ни с чем не сравнимого унижения и с опозданием пожалела, что вообще затеяла все это.
– Понимаю, – оборвала женщина, – вам нужна папка с его стихами. Надо же, какую романтическую натуру встретил Николай на старости лет! Ну да, конечно, родство душ и все такое! Куда мне, училке химии, до поэтов! А то, что он не работал много лет и жил на мою зарплату, этот ваш поэт, вы знаете? На гитаре бренчать, конечно, легче! А сколько получает учитель в средней школе, вам известно?
– Но... но он просто не мог найти работу по своей специальности, – возразила Алла, с досадой отметив, что ввязывается в бессмысленную дискуссию. – Потому он и уехал в Пакистан. Если бы...
Господи, да как они могли прожить вместе столько лет?! Это же обыкновенная выпускница педфака, отдававшего в те времена предпочтение абитуриентам из сельской местности! Она же неинтересна, как старые обои на стене! Несомненно, закончила вуз то ли на крепкую тройку, то ли на слабую четверку, да и то из-за зубрежки, а не за счет своих способностей! Так бы и гнила в деревенской школе, если бы Ник не перетащил ее в Минск. И что он нашел в ней? Вот уж действительно любовь зла!
Наверное, эти мысли ясно читались на ее лице, потому что Зданович смотрела на нее уже с нескрываемым отвращением.
– Тетя Наташа, пойдемте, – молодой человек потянул женщину за руку, неприветливо глядя на Аллу.
– Так что насчет?..
– В общем так: не дам я вам никаких стихов! – отрезала вдова.
– Но... ведь вам они не нужны.
– Не нужны. Но и вы ничего не получите!
Осуществив свою маленькую месть, Наталья Зданович гордо расправила плечи и, стряхнув руку племянника, зашагала по дорожке кладбища.
17
Когда повозка, наконец, остановилась, горизонт уже тронули первые лучи восходящего солнца.
Проснувшись от резкого толчка, Николай какое-то время не мог сообразить, где находится, и бессмысленно смотрел в светлеющее небо. Потом события предыдущего дня стали фрагментами возникать в его мозгу, как изображение на фотобумаге, брошенной в ванночку с проявителем: Мусса, выводящий его во двор, дымовые шашки, атака спецназа, бегство...
Зданович вытер рот грязной тряпкой, служившей ему платком, и вдруг обнаружил, что она потемнела. Кровь? Раньше этого не было. Он уже много дней чувствовал слабость, разбитость во всем теле, боль в груди... Но крови не было. У него начала идти горлом кровь, что это может значить? Что-то с легкими? Или с желудком? Или все вместе?
Он услышал невдалеке негромкий разговор. Схватился за борт повозки, приподнялся и увидел ветхие беспорядочно разбросанные домики у подножия перерезанных расщелинами и трещинами гор – еще более бедные и убогие, чем в той деревне, где их держали прежде. Распряженный осел щипал невдалеке клочки редкой высохшей травы. Где-то протяжно и низко замычал буйвол.
Мусса стоял в группе вооруженных бородачей, опоясанных патронташами и пулеметными лентами.
– Эй, русский, вставай! – голос пака,несмотря на бессонную ночь, был на удивление бодрым.
Николай сунул окровавленную тряпку за пазуху, осторожно перелез через борт и опустил ноги на каменистую землю. Колени дрожали, и он чувствовал, что стоит ему отпустить край повозки – ноги его подогнутся, и он упадет.
Пакинасмешливо и с какой-то брезгливостью рассматривали его. Сволочи! Как ему не хотелось показать перед ними свою слабость! Один произнес что-то вполголоса, и все расхохотались.
– Он говорыт, хорошо, что сычас нэт ветра! – с издевкой перевел Мусса. – А то тебя унесло бы в горы!
Стиснув зубы, Зданович проглотил насмешку.
– Ну, поды суда! – повелительно прикрикнул пак,и Зданович, напрягшись, оторвался от повозки.
Сделал шаг, другой...
Земля предательски колыхалась перед глазами, словно он стоял на начинающих раскачиваться качелях. Третий шаг оказался последним: Николай покачнулся и, вскинув руки, словно хотел ухватиться за что-то, что удержало бы его от падения, рухнул на землю.
18
Ее мир, который она едва смогла склеить после той катастрофы, вновь дал трещину.
Примерно через три месяца после их встречи в кафе «Лилия» он объявил:
– Я уезжаю.
Она не спросила «куда?», она спросила «когда?». Она поняла, что он действительно уезжает, и уговорить его не удастся.
– Недели через три. Позвонил своему бывшему однокурснику в Москву, – глухо проговорил он. – Так, по старой памяти. Оказалось, он работает сейчас в «Гидромонтаже». От них там периодически ездят в загранку. Правда, страны не ахти какие – Азия, Ближний Восток, зато «бабки» очень даже неплохие. Мне здесь такие и не снились. Впрочем, – грустно усмехнулся он, – «бабки» мне не снятся уже много лет. Так вот: им нужен сейчас на новый проект плотины в Пакистане геолог и специалист по строительным материалам. Виза, авиабилет, проживание – все за счет фирмы.
– А ты не можешь?.. Ну, здесь, у нас?
– Не могу! – оборвал он. – И ты прекрасно знаешь, что никогда не смогу! Не с моей специальностью! Сколько лет уже болтаюсь, как дерьмо в проруби! Мартин Иден[7] хренов!
Ее глаза наполнились слезами. Он привлек ее к себе, погладил по волосам и уже мягче продолжал:
– Аллочка, это ненадолго. Всего полгода. Зато я смогу отдать Наталье все, что она тратила на меня в последние годы. И на учебу сына. Знаешь, на учительскую зарплату тоже особо не разживешься.
– Но там же – опасно?
Ник пожал плечами.
– В таких случаях обычно говорят, что и здесь кирпич может на голову свалиться. Глупо, конечно, но это правда. Там хоть за риск платят большие деньги.
И вдруг она задала тот самый вопрос, который хотела, но не решалась задать эти два последних месяца. Нет, не так: она не боялась задатьвопрос, она боялась услышать отрицательный ответ. «Совсем как в старой песне Ободзинского, – подумалось ей, – «А я боюсь услышать «нет».
– Ник, а ты хотел бы переехать ко мне? Жить со мной? Всегда-всегда?
Это по-детски наивное «всегда-всегда»вырвалось у нее нечаянно. Как у юной потерявшей голову влюбленной девчонки.
– Хотел бы, но не могу.
Странно: он не сказал «нет», но ей не стало от этого легче. Она высвободилась из его объятий, подошла к окну. Светлая зимняя картинка за стеклом как-то потускнела.
– Почему?
Его ответ поразил Аллу.
– Потому что мне жалко ее. Наталью.
– Но ведь ты сам говорил, что у вас...
– Говорил. И готов повторить: да, у нас больше ничего нет. И все же... мне жаль ее. Понимай, как хочешь.
«Всегда-всегда»не будет. Никогда. Зачем только она спросила? Тогда бы еще оставалась какая-то надежда. А теперь – все. Он будет любить ее, Аллу. Но всегда возвращаться к той.
– Ты хочешь вернуть ей деньги. Возвращают только чужим людям, Ник. Вы с ней чужие.
– Я же сказал: понимай, как хочешь. Но я не оставлю ее.
Она молчала. Долго. Он так и будет ее приходящим мужчиной, даже когда остается у нее ночевать. Она думала, что он уже принадлежит только ей, а она, оказывается, всегда будет делить его с другой женщиной. Но Алла знала, что бросить его у нее не хватит сил.
Ник тихо подошел сзади и взял ее за плечи. Наклонился, так что его щетина уколола ее щеку. Прошептал на ухо:
– Но я не оставлю и тебя.
В этот вечер они занимались любовью очень долго. И нежно...
Она опять с удивлением обнаружила, что неистовый дикарь мог быть нежным.
19
Около восьми вечера, когда уже стемнело, за окном раздался шум мотора. Потом послышались негромкие голоса и странный звук, похожий на звон пустых бутылок, как будто кто-то выгружал на землю ящики со стеклотарой.
– Или у меня начинаются галлюцинации, или выпить привезли, – съехидничал Волоха.
– Полные бутылки так не гремят, – заметил Зимин.
Минут через пять в комнату заглянул Мусса.
– Эта... скора поедэм. А щас – в туалэт, па аднаму. Астановка нэ будэт.
Никакого туалета не было. Они по очереди справили малую нужду прямо под пальмой в углу небольшого, заросшего травой дворика.
Потом всем троим связали руки за спиной.
– Мэра предосторожност, – пояснил пак. —Пошли!
– Пожрать бы хоть дали, – проворчал Волоха.
Их вывели на улицу. У дома стоял красный фургон с надписью «Кока-кола»и эмблемой всемирно известной фирмы. Створки задней двери были открыты. Внутри, вдоль стен фургона, стояли один на другом серые пластмассовые ящики с пустыми бутылками. Между ними оставалось достаточно свободного места, и план похитителей немедленно стал ясен. Пленников должны были втиснуть в узкое пространство между ящиками, после чего, вероятно, заставить оставшееся свободное место другими ящиками, стоящими на земле возле машины, скрыв всех троих от посторонних взглядов.
– Предупрэждаю: кагда поедэм, не кричат, не дэлат глупост, – проговорил Мусса и повторил свою утреннюю угрозу: – Если шумет – мы затыкат ваш глотка грязный тряпка! Полезай туда!
Он поддержал Зимина под локоть – тот влез первым, потом помог Волохе и Здановичу. Все трое сели, подтянув колени и касаясь друг друга плечами. Неудобней всех было долговязому Николаю: ребра ящиков врезались ему в лопатки, а острые колени почти уперлись в грудь. Его товарищи, оба невысокого роста, сумели разместиться как-то более компактно.
Мусса заставил оставшимися ящиками свободное пространство, после чего створки фургона закрылись. Щелкнул замок.
Автомобиль тронулся.
– «Он сказал: «Поехали!» —процитировал Волоха.
Когда фургон встряхивало на неровностях дороги, пустые бутылки начинали негромко позванивать. В тесном замкнутом пространстве скоро стало душно, и Зданович почувствовал, что по его спине побежали струйки пота. От пыли щекотало в носу.
– Я не понимаю только одного, – вполголоса начал Зимин. – Они же сильно рискуют. На что надеются? Нас уже наверняка ищут, Чима же всю полицию на уши поставит...
– Как видишь, пока не поставил, – заметил Волоха.
– Сволочи, – безо всякого перехода продолжал Зимин. – Я же без курева и часу не протяну.
– А ты считай, что тебе достался вагон для некурящих, – сострил Волоха.
Дальше ехали молча.
Из них троих курил лишь Зимин, причем ему часто не хватало на день и полутора пачек; по его вздохам Зданович и Волоха могли догадываться, как тяжело он переносит эту поездку. Впрочем, он мог вздыхать не только по этой причине.
Прошло около часа. По времени фургон уже наверняка выехал из Лахора. Если их только не возили кругами, запутывая следы.
По ровному дыханию Волохи Зданович догадался, что тот заснул. Николай подумал, что поспать действительно было бы неплохо – силы им еще понадобятся. Но сон не шел. Вспомнилось равнодушное Натальино: «Ну, наконец», когда он, позвонив в Москву, узнал, что пакистанская виза в паспорте уже проставлена, и какое-то безысходное выражение в глазах Аллы. Наверное, она до последнего надеялась, что его командировка сорвется. А может – чувствовала, что они больше не встретятся?
Николай скрипнул зубами от злости. Нет, это не те мысли, это называется пораженческие настроения.Все будет хорошо, вмешается российское посольство, и они будут освобождены. Вмешается? Будут?
Вообще, эти пакидействительно здорово рисковали. Если бы полиция остановила машину с тремя связанными иностранцами... Ага, если бы... Он понял, что просто успокаивает себя. Нет, их похитители вовсе не самоубийцы, и если они решились на такое дерзкое, средь бела дня, похищение – значит, на что-то рассчитывают. Ну кто мог подумать, что в самой Москве, на Дубровке, террористы захватят целый концертный зал с тысячей человек? Что уж говорить о дикой стране, где, несмотря на все эти показушные антитеррористические операции, террорист едет на террористе и террористом же погоняет?!
