Текст книги "Понять другого (сборник)"
Автор книги: Игорь Росоховатский
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Одну за другой я вставлял кассеты с образцами в камеру ИСЭУ, и луч менял цвет – иногда резко, иногда – почти неощутимо. Но всякий раз, когда в исследуемом веществе была частица органики, ИСЭУ четко различал ее. Бледно-серый или желто-серый луч тотчас окрашивался в зеленые, синие или красные тона.
Я исследовал различные клеточные структуры и компоненты, составлял сложнейшую классификацию и теперь пытался упростить ее. Вставил в кассету пробирку с кристаллизованным вирусом. В таком виде вирус мог находиться столетиями почти в любой среде, возможно, даже в космическом пространстве, включенный в метеоритное вещество.
Я вставил новую кассету в ИСЭУ – и возник темно-серый с голубым оттенком луч. По моей классификации, он свидетельствовал, что исследуется неживое вещество с элементами органики. Затем, вынув кассету, я воздействовал на вирус кислотными остатками и поместил пробирку в термостат. Применил стимуляцию электротоков, чтобы подстегнуть процесс декристаллизации.
И когда я поместил ту же кассету после обработки в камеру ИСЭУ, произошло чудо – на экране появился зеленый с розовыми подцветками луч – луч жизни.
ИСЭУ подтвердил, что вирус – единственное из существ – мог быть живым и неживым в зависимости от фазы развития. Наконец-то у меня появилось необходимое свидетельство, ключик к сейфу жизни, представитель – одновременно – живой и неживой природы.
Теперь, после серии опытов, я мог сказать профессору с полной уверенностью, что гипотеза о происхождении вируса, как бывшего клеточного компонента, ложна; что вирус и другие живые структуры, некие существа-вещества, – возникли до появления клетки; что они были одним из звеньев в мостике перехода от неживого к живому. Я вспомнил огромные массы водорослей, объединившиеся в «чудовище», в некую живую комету, и нашел для них место в своей классификации. Это было еще одним подтверждением ее правильности. Значит, разделение условно? В том числе Главное разделение? Значит, и такие резкие переходы в организации вещества, как те, которые называют смертью, не являются «роковой чертой» – необратимостью. В природе они обратимы как свет и темнота, как звук и тишина. Это просто переходы от одной структуры к другой, от одного состояния к другому. Уравнение получалось огромным, состоящим из многих тысяч величин, но его можно было сокращать за счет повторяющихся частей. И внезапно я вспомнил поэтическую фразу и мельком подумал, что язык поэзии бывает таким же точным, как язык математики. Фраза звучала так:
«Жизнь начинается с отрицания смерти
И утверждается, утверждая себя».
Об этом же говорила и начальная часть уравнения.
Следующая его часть описывала окончание поэтической фразы:
«Смерть начинается отрицанием жизни
И, отрицая все, отрицает себя…»
Теперь предстояла еще одна проверка – на этот раз весьма болезненная, ибо она должна была подтвердить или опровергнуть мои догадки о тайне моего происхождения. Но, может быть, не стоит ее предпринимать? Может быть, не нужно лишних мучений? Ведь после перехода черты пути назад не останется. Многие ценности для меня изменятся, явления поменяют акценты. Я не смогу остаться прежним, сохранить прежние отношения с дорогими мне людьми. Многое изменится в моем мире, в моей личной Вселенной, которая мне, как и каждому существу, кажется неизмеримо важней, чем настоящая единая Вселенная, в которой живем все мы. Кажется… Только кажется… Но если я разрушу ее…
И все же… Я выкрутил два винта и вытащил направляющую втулку из камеры ИСЭУ. Теперь камера стала намного больше. И тогда уже без колебаний я вставил в нее собственный палец и второй рукой нажал на кнопку пуска.
На экране индикатора возник сложнейший луч – серый с многочисленными желтыми и черными переходами. И все же – сомнений не оставалось – это не был луч живого…
На складе, куда Суслик позволил мне заходить после того, как я починил вышедший из строя аппарат, пылилось немало деталей, которые мне пригодились для нового миниатюрного ИСЭУ. В его конструкцию я ввел изменения и теперь мог – участок за участком – обследовать весь организм. Так я узнал немало любопытного о себе и понял смысл и значение обрывков фраз и даже недомолвок, сопровождавших меня со дня появления на свет, или – как принято говорить у людей – со дня рождения.
Одновременно я составлял математическое описание вирусной частицы. Для этого пришлось провести дополнительные опыты. Я составил три формулы частицы: полную – в белковой оболочке; частичную – для «невидимой» фазы вируса, когда он существует в клетке только как «чертеж»; измененную – для кристаллизованной частицы. Я наткнулся на удивительную закономерность – во всех трех формулах соблюдались одни и те же взаимоотношения частей, хотя в первом случае, как «утверждал» луч ИСЭУ, вирус был живым, а в третьем – неживым. Некоторые участки формул повторялись полностью. Эти закономерности я отразил в уравнении. Некоторые части его были мне хорошо знакомы по тем уравнениям, которые я составлял раньше. И хотя тогда я еще не мог знать, какое значение в моих поисках займет это уравнение, мной почему-то овладело состояние напряженного ожидания. Это было проявлением удивительнейшей интуиции…
Я несколько раз обращался к профессору с просьбами о посещении импунов. Всякий раз он переносил визит к ним «на завтра».
Однажды, проходя по коридору лабораторного корпуса, я услышал из-за одной двери знакомый голос. Мгновением позже проанализировав сигналы, я определил, что это голос импуна Тагира.
Я попытался открыть дверь обычным способом, поднеся руку к индикаторной щели и произнеся слова пароля, но ничего не добился. Дверь была усилена специальной прокладкой, и поэтому мне было плохо видно сквозь нее. Силуэты людей и очертания предметов расплывались. Показалось – кто-то лежит на кушетке, кто-то над ним склонился. Я постучал в дверь. Тотчас в верхней ее части засветился квадратик – это включилась телекамера. Теперь меня видели изнутри – на телеэкране. Открылась переговорная решетка, и я услышал голос профессора:
– Что вам угодно, док?
– У вас находится Тагир: Хочу повидаться с ним. Вы обещали, – напомнил я.
– Здесь нет никакого Тагира, дорогуша. Вы что-то напутали, голубчик.
«Он может не знать имени», – подумал я и уточнил:
– Импун, Тагир.
– Никакого импуна, – стоял он на своем. – Если бы я не был так занят, то позволил бы вам самим, дорогуша, убедиться. Потерпите немного, я освобожусь – и мы навестим ваших импунов.
– Отпустите! – послышался умоляющий голос-стон за дверью. Несомненно, это был голос Тагира.
Я сильнее застучал в дверь.
– Док, не мешайте опыту.
Я уже успел заметить, что чуть ниже переговорной решетки, там, где прокладки не было, имелось как бы прозрачное _для моего взгляда_ оконце. Я заглянул в него и увидел Суслика и еще какого-то незнакомого мне человека. Они стояли у операционного стола под рефлектором. Незнакомец подавал Суслику скальпель. А на столе, привязанный к нему ремнями, лежал Тагир. Он порывался встать, но ремни удерживали его.
– Вы солгали мне! – закричал я. – Это – Тагир! Что вы делаете с ним?
– Я уже говорил вам, дорогуша, что вы ошиблись, – отвечал Суслик, не подозревая, что я вижу его сквозь дверь.
Она затрещала под моим нажимом, и они оба испуганно встрепенулись.
– Ладно, – профессор, снимая перчатку, подошел к двери и поднес руку к опознающему устройству.
Дверь ушла в стену.
Я поспешил к Тагиру.
– Только не прикасайтесь к нему! – предупредил профессор.
– Что с ним?
– Заболел. Необходима срочная операция.
Голос его был ласков, он пытался скрыть свои истинные чувства. Но я воспринял смесь ярости, страха, насмешки. Особенно меня удивила скрытая насмешка. Что она означает?
– Великий Дог, возьми меня отсюда, – простонал Тагир.
– Ему необходима срочная операция, – напомнил Суслик.
Я повел взглядом на приборы. Работали далеко не все.
– Без наркоза?
– Под местным.
– По какому поводу операция?
– Опухоль в правом легком, дорогуша.
– У него нет опухоли в правом легком.
– Можно подумать, голубчик, что у вас имеется рентгеновский аппарат.
– У него нет опухоли. Вы лжете, – сказал я, расстегивая ремни, удерживающие Тагира на столе.
Суслик и его помощник пытались мне помешать. Пришлось легонько оттолкнуть их. Профессор отлетел в одну сторону, его помощник – в другую. Суслик, видимо, ушибся, в его голосе прибавилось ярости, но прозвучал и стон:
– Я вам все объясню.
– Сначала выслушаю импуна. Говори, Тагир.
– Не верь им. Великий Дог. Обещали много платить. Ничего не Платили. Кормили сытно. Но нам было тесно, нечем дышать. Хижина маленькая – нас много. Кололи Наруи толстой иглой – он заболел. Унесли его, сказали – вылечат. Он не вернулся. Потом кололи Суэна. Тоже заболел. Взяли – он пропал. Потом – Усаина. Не вернулся. Теперь – меня. Нехорошие, злые боги…
– Что может понимать дикарь, – пренебрежительно перебил его профессор. – Среди них начиналась эпидемия. Пришлось срочно лечить.
– Естественный материал для чистых опытов? Так вы это называете? – напомнил я.
Опираясь на мою руку, Тагир с трудом встал со стола.
– Пойдем к твоим братьям. Вместе с ними уйдем отсюда, – предложил я.
– Дверь! – воскликнул Тагир.
Я обернулся. Дверь бесшумно скользнула на свое место, а за ней исчезли Суслик и его помощник. Тагир с ужасом смотрел на нее.
– Не волнуйся, Тагир, дверь – не преграда, – сказал я и подумал: преграда совсем не там, бедный мой дружок, вовсе не там, где ты ее видишь. Преграда – в моих установках, в Программе, созданной Михаилом Дмитриевичем. Он давал мне читать много книг. Но об атом в них ничего не было. Он давал мне читать только определенные книги в соответствии с программой обучения. Почему? Это знал только он. Вызывать его по мыслепроводу до Импульса-Вызова он запретил.
– Пойдем! – сказал я Тагиру, первым подошел к двери и нажал на нее.
Дверь выгнулась, затрещала. Где-то раздались звонки, включилась сирена. Я увеличил усилие – и выломал дверь. За ней в коридоре уже суетились несколько охранников с автоматами в руках, профессор. Ник.
– Перестаньте бузить, док, – умоляюще сказал Ник. Он выглядел не так, как всегда. Не осталось даже намека на уверенность и хладнокровие. Автомат дрожал в его руках. Он не хотел стрелять в меня.
– Я вам все объясню, дорогуша, и вы поймете, ибо вы – истинный ученый, – зачастил Суслик.
– Уже слышал: эпидемия, вы хотели их спасти, – отрезал я, не скрывая иронии.
– Нет, вам я скажу правду, голубчик…
Я посмотрел в бегающие глаза-бусинки, заглянул в мозг. Трудно было проанализировать светящиеся ручейки импульсов. Суслик лихорадочно искал приемлемое решение, затрачивая на это всю энергию своих аккумуляторов.
– Немедленно отведите Тагира к другим импунам.
Тагир весь сжался, и я повернулся к нему:
– Они не посмеют сделать тебе плохо. Скоро увидимся.
Ник стал так, чтобы прикрыть меня от охранников.
– Я сам прослежу, дорогуша, чтобы Тагира отвели к его соплеменникам, не беспокойтесь. А затем приду к вам, и мы объяснимся начистоту…
Суслик широким жестом, как обходительный хозяин, пригласил Тагира пройти в другой корпус.
– Я провожу вас, док, – предложил Ник.
Мы пошли вместе. Охранники провожали нас напряженными взглядами. Я отлично помнил о деле, которое нужно завершить, прежде чем покинуть лабораторию.
– Обстоятельства могут сломить любого человека, док, – проговорил Ник.
– Мне нужно в лабораторию, – сказал я.
Он пожал плечами, говоря этим жестом: поступайте как вам угодно. И быстро, понимая, что времени у нас мало, попытался образумить меня:
– Напрасно ввязываетесь в это дело, док. Никому ничем не поможете, а себя загубите. Они уже вызвали Кэпа. Это самый страшный человек, которого я встречал, хотя… тоже несчастный. Когда-то стремился в науку. О нем говорили: редкий талант. Выдавали векселя. Но таланта не оказалось. Ни крупицы. А он уже привык к надеждам, которые на него возлагались. Его стали травить – за все, в чем ошиблись, в чем завидовали. Кончилось тем, что он озлился на весь мир, а особенно на тех, кому, как он считает, незаслуженно повезло родиться с «искрой божьей». Ну и ненависть у него, я вам доложу, док, – он непроизвольно поежился, – холодная, расчетливая. Он умеет ждать своего часа, как змея в укрытии. А вас он считает талантливым везунчиком. И потому мой вам совет, док, исчезните с его пути. Лучше всего уходите сами сейчас же.
Как ни странно. Ник совершенно искренне беспокоился обо мне. Половинки рассеченной брови плясали – каждая сама по себе.
– Послушайте меня, док, уходите. Когда приедет Кэп, будет уже поздно. Он сделает вас «материалом для опытов»… Ну, если не хотите уходить один, я помогу вам связаться с импунами. Уходите с ними, а?
– Почему вы хотите спасти меня?
– Это мое дело, док. Считайте, что вы мне кого-то напомнили…
Я увидел, как изменилась пляска импульсов на сером веществе мозга, они замигали чаще в зрительных отделах, на мгновение там появилось и потухло изображение лица, похожего на лицо Ника, но более молодое.
Если бы он знал, бедняга, как мы с ним не схожи! Впрочем, не больше, чем с остальными… Но если бы он узнал? Стал бы волноваться и переживать за меня?
– Решайтесь, док.
– Уже решил, дружище.
Он удивленно и внимательно посмотрел на меня, оглянулся, быстро сунул руку в карман и протянул мне маленький пистолет:
– Возьмите хоть это, док.
– Не нужно.
– Это нужно всем. Да, да, док, к сожалению. В таком мире мы живем. Это нужнее, чем хлеб и вода, потому что с его помощью можно отнять или защитить и хлеб, и воду. Я много думаю над этим, но выхода нет. Вы очень добрый человек, док, но вы никому не поможете без этого…
Он горько улыбнулся и добавил:
– Впрочем, и с этим не поможете. Но, может быть, хоть защитите себя или дороже продадите свою жизнь. Одним словом, берите.
Он почти насильно сунул мне в руку пистолет и, сказав: «Я подежурю здесь», остался в коридоре.
В лаборатории я достал из стенного шкафа-термостата несколько запаянных ампул с различными бактериальными культурами. Проверил их своим карманным ИСЭУ, записал показания в общее уравнение. Нет, я не удивился, увидев уже знакомое начало… Я торжествовал победу своей мысли, своей догадки. Но не рано ли? Нужно уточнить данные еще на десятках уровней. От результатов зависит так много для меня, для Михаила Дмитриевича, для Ника, для импунов – для всех людей, которые захотят узнать правду о себе и своем мире…
Я рассматривал пистолет и думал над словами Ника. Действительно ли вот этот блестящий металлический предмет имеет такую власть над людьми? Оружие, придуманное и созданное, чтобы отразить врагов, становится фетишем и бумерангом? Впрочем, сколько творений человеческих постигла подобная участь. Так бумеранг стал одним из символов человеческой цивилизации – ее замыслов и свершений.
Оружие, как утверждает Ник, опора власти, поэтому оно – само по себе – получило особую власть над теми, кому служит. Оно – глазастое безразличное чудовище – внушает страх перед смертью, таящейся в нем. А этот страх – один из важнейших рычагов эволюции, который человек научился использовать в борьбе против себе подобного.
Я повернул пистолет, и черный зрачок завораживающе глянул на меня. Возникло какое-то сложное чувство. Я проанализировал его. Смесь омерзения, осуждения, любопытства… Страха не было… Почему?
Я не мог сразу ответить на этот вопрос, и любопытство выступило на первый план. Стал анализировать дальше, вычислять, сравнивать. Где-то в дальних уголках подсознания жила уверенность, что пистолет мне не страшен. Она была настолько сильной, что я определил ее как абсолютную. Как она попала туда? Вместе с Программой? Что-то вроде модели врожденного инстинкта? Это вы заложили ее, учитель?
Ясно вижу, как ваши губы брезгливо поджимаются при виде пистолета. Вам-то пришлось бы его опасаться. Он может оборвать вашу жизнь. Но, зная вас, не могу представить себе, чтобы этот черный зрачок заставил вас поступить так, как угодно тому, кто его направляет. В любой ситуации вы Поступили бы так, будто его и вовсе нет, – обычная застенчивая улыбка блуждала бы по вашему лицу, неспешны и слегка неуклюжи были бы движения. Разве что разок-другой недоуменно пожали бы плечами… Может быть, страх смерти для того и существует, чтобы, перешагивая через него, разумные существа научились добывать наибольшую свободу из всех мыслимых…
Я передернул ствол, послал патрон из магазина в патронник. Вытянул левую руку и прицелился в нее. Указательный палец правой руки лег на спусковой крючок и плавно нажал.
Грянул выстрел – и в дверь затарабанил Ник.
Я открыл ему.
– Вы живы, док?
– Мертвый не открыл бы вам.
Он отпрянул:
– У вас в глазах отчаянье, док. Господи, такое страшное отчаянье. Что случилось?
– Ничего особенного, дружище. Проводил опыт.
– В кого вы стреляли?
Он заметил разбитый экран осциллографа, перевел дух. Бедняга, он так испугался за меня. Я почувствовал доброе щемящее чувство к этому человеку, вынужденному против воли творить зло.
– Забыли поставить на предохранитель? Запомните, док, с оружием шутки плохи.
– Плохи, – подтвердил я и ласково положил руку ему на плечо, давая порцию дополнительной энергии. – Но за меня можете не беспокоиться…
Он внимательно посмотрел мне в глаза. Захотелось рассказать ему о своем открытии. Но этого делать не следовало. Все, что я мог позволить себе, это добавить к сказанному:
– …во всяком случае, в этом отношении.
Он смотрел на меня непонимающим взглядом.
– В конце концов. Дорогуша, прежде всего – наука. Надеюсь, и вы разделяете эту очевидную истину нашего века, – цедя, смакуя каждое слово, проговорил Суслик, и его глаза-буравчики утратили острый блеск, посветлели, стали мягкими и задумчивыми.
Жаль было разбивать его иллюзии. Но промолчать я не мог. А вдруг он чего-то не понимает и мне удастся рассеять его заблуждение?
– Это не истина, а только утверждение, – сказал я, Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.
– Не истина? – воскликнул он. – Но что же выше науки, что является, по-вашему, большей ценностью?
– Многое. Например, жизнь людей… – сказал я твердо, ибо эти слова Михаила Дмитриевича уже неоднократно проверил на личном опыте. Я даже помнил, как учитель это сказал, соглашаясь с отменой своих опытов из-за опасности загрязнения озера.
А ведь передо мной сейчас тоже ученый. Но насколько же разительна разница…
– Я с радостью пожертвую своей, если только понадобится, – быстро проговорил Суслик.
– Верю вам. Но вы не имеете права жертвовать жизнью других.
– Без достижений науки их было бы гораздо меньше, а существование их оказалось бы гораздо хуже. Голод и болезни…
– Верно, – сказал я. – Для этого и существует наука…
– Расскажу вам о себе – может быть, вы поймете, – раздраженно проговорил он. – Родился в семье мелкого чиновника. Жили в бедности, перебивались кое-как. Другим, таким же как мы, иногда везло: продвигались по службе, получали наследство… Но и тогда, пожалуй, никто из них не смог бы внятно ответить на вопрос: зачем он живет? Чтобы наплодить себе подобных унылых жителей планеты, которые тоже не смогут ответить на этот вопрос? До какого-то класса я рос, как все мои сверстники: дрался, дружил, боялся учителей. Иногда спрашивал себя: зачем вся эта жизнь и как долго будет она продолжаться? Однажды у нас появился новый учитель. А надо вам сказать, что у меня были кое-какие способности к точным наукам, выделявшие меня из середнячков…
Он запнулся, подозрительно посмотрел на меня и совсем по-мальчишески предупредил:
– Не подумайте, что я хвастаю.
– И в мыслях не было, – поспешил успокоить его я, но, видимо, это мне не вполне удалось.
– Ну так вот, новый учитель и промыл мне мозги. Он спросил: предпочитаешь истлеть, как эти посредственности? Предпочитаешь оставить после себя лишь двух-трех балбесов, которые будут продолжать ту же бессмыслицу? Или хочешь узнать нечто, неизвестное пока никому другому? Хочешь узнать высшую истину, доступную разве что богу? И смысл всего сущего откроется тебе…
Ноздри его крупного нервного носа раздувались, на щеках вспыхнул склеротический румянец, лицо как бы удлинилось и стало значительней.
– Вы уже догадались, что я ответил ему? Да, да. И никогда, слышите, никогда я не жалел об этом своем решении, даже погибая в джунглях Амазонки, даже блуждая в джунглях жесточайших противоречий, когда казалось, что все мои искания и жертвы были напрасны. И тогда, понимаете, и тогда…
У меня возникло подозрение:
– Там, в джунглях Амазонки, вы встретились с Кэпом? Он спас вас?
– Кэп? Этот наемник, жалкий садист, бедный завистник? Да за кого вы меня принимаете, хотел бы я знать? А я, старый дурень, разоткровенничался перед вами, как еще не откровенничал ни с кем другим. Сам не знаю, что со мной стряслось. Вот осел! Да вы и не слушали, вы думали о чем-то другом. О чем же?
– О вас, – поспешил успокоить его я. – О вас и о науке.
Впрочем, я думал еще и о парадоксах, которыми наполнена человеческая жизнь… Мальчик из бедной семьи. Первый ученик в школе, потом – в университете. Добрый малый, наивно-беззащитный. Презирающий наемников и садистов. Беззаветно любящий науку. И вот не ненависть и не зависть, а именно эта любовь к науке – беззаветная, не знающая границ… Достаточно было поставить ее «превыше всего», сделать из науки некоего идола, выпестовать ложную истину и возвести ее в принцип… Действительно, «такая малость» – и он уподобился вирусу, в РНК которого переставили несколько атомов. Как он тогда сказал: «…Два-три крохотных кирпичика – и он из мирного полуголодного обывателя превратился в преуспевающего убийцу, способного за считанные дни уничтожить миллионы людей». Но так ли уж крохотны эти «кирпичики», если на них строится весь фундамент? Вот о чем мне надо поразмыслить… Тогда я не мог знать, что вскоре придется лично убедиться, на что способны «два-три кирпичика»…
– А импуны? Ваши принципы разрешают ставить опыты над ними?
– Не стану отрицать очевидного, – сказал профессор. – Да, мы проводим опыты с человеческим материалом. Но разве есть иной путь? Миллионы людей погибают от болезней. А чтобы научиться излечивать, необходимы опыты и материал для них. В некоторых случаях – только человеческий. Ничего не поделаешь, дорогуша, как говорили римляне – третьего не дано. Опыты на животных здесь не годятся. Так не гуманно ли загубить нескольких, чтобы спасти тысячи?..
– Или сотни, чтобы спасти миллионы?
– А хотя бы и так! – подтвердил он запальчиво. – К тому же это дикари, их жизнь ничего не стоит. Для общества она почти бесполезна.
– Кто может определить? Вы?
– Взял бы на себя такую смелость.
– Вспомните об открытиях древних мудрецов. А ведь они, с вашей точки зрения, тоже дикари. Они не знали даже телефона…
– Вы красный?
Я пожал плечами. На этом можно было прекратить разговор, но любопытство не давало мне покоя: неужели этот ученый не может понять простых вещей?
– Кто бы я ни был, но есть ведь язык фактов.
Я приглашал его на дискуссию, но он не принял моего вызова.
– Вы красный, – сказал он убежденно и таким тоном, как будто это определение было сильней фактов.
– Ну что ж, поставим точку. Мне пора к импунам. Ваш вербовщик обманул их. Обещал большие заработки и легкую работу. А обманывать очень нехорошо. Или вы и это подвергаете сомнению?
Он пристально посмотрел на меня, отвел взгляд и пробормотал:
– Странно… Красные не такие наивные…
– Мне пора, – напомнил я, слегка отталкивая его, так как он загораживал дверь.
Он шел за мной по коридору, продолжая говорить, увещевать. Он не хотел считаться ни с фактами, ни с логикой, как жестко запрограммированная система. Видимо, он верил в то, в чем пытался убедить меня, прежде всего – в свое неоспоримое превосходство над импунами и в право распоряжаться их судьбой. Я удивлялся, почему он не зовет охранников и не пытается меня задержать. Оказалось, что я недостаточно знаю его…
Радость импунов при виде меня невозможно передать словами. Сначала они распластались на полу, бормоча благодарственные молитвы, пытались коснуться моей обуви, одежды. Они смеялись и плакали, обнимали Тагира, который удостоился моего покровительства.
– Собирайтесь, уходим отсюда, – сказал я им.
Они даже не спрашивали, каким образом я уведу их, не думали о толстых стенах, о закрытых дверях, об охранниках, – их вера в меня была сильнее всяких сомнений.
Очень скоро нехитрый скарб был уложен. И тут в коридоре, там, где оставались Суслик и двое охранников, постоянно дежуривших у комнаты импунов, послышался громкий шум, возгласы. В дверях показался Коротышка. За ним стояли Кэп, Ник, многочисленные охранники. Бряцало оружие.
– Хэлло, док, – сказал Кэп. – Рад видеть вас живым и бодрым. Я не ошибся: вы – везунчик!
Я вспомнил страшный смысл этого слова в его устах.
– Зачем вы прибыли? – спросил я и прочел ответ в его мозгу.
– Нет, – ответил я на его невысказанное предложение. – Вы не сумеете обмануть меня. И не пытайтесь. Придется вам уезжать с теми, с кем приехали.
Он отпрянул, вид его говорил о крайней степени удивления. Но сразу овладел собой. Из-за его спины Ник делал мне знаки, умоляя быть осторожным.
– Мне очень жаль, док, но вы становитесь на пути науки, – медленно проговорил Кэп. Он даже позволил себе сложить губы в улыбку. – А перевоспитывать вас поздновато. Мне бы, конечно, хотелось поговорить с вами в иной обстановке…
– Я ведь предупреждал, что больше вам меня не обмануть, – перебил его я.
Импуны сбились в кучу за моей спиной. Сейчас они представляли как бы единый пульсирующий, «интенсивно излучающий организм – с едиными чувствами.
Кэп тяжело вздохнул, кивнул Коротышке, и тот поднял автомат на уровень моей груди, говоря:
– Видит бог, мне очень не хочется дырявить вашу шкуру, док. Но приказ есть приказ.
И тут вперед, отведя автомат Коротышки и заслоняя меня, пробился Ник. Он попросил:
– Не спешите на тот свет, док, – и заговорщицки подмигнул мне. – Ради бога, док, будьте благоразумны.
Он надеялся, что нужно только выиграть время – и он сумеет помочь мне и импунам уйти отсюда.
– Ну как, поговорим? – спросил Кэп.
Яростно-веселые, уже затуманенные жаждой крови глаза Коротышки выжидающе смотрели на меня. Он, бедняга, помнил, что я вылечил его в джунглях, но ничего не мог поделать со своей природой, с больным участком в левом полушарии мозга Конечно, болезнь могла бы не разгореться, не будь для этого надлежащих условий. Интересно бы узнать стал ли он маньяком-садистом лишь в отряде Кэпа или пришел туда уже «готовеньким». Скорее всего он еще в детстве отбирал у сверстников школьные завтраки или деньги на завтраки, следуя примеру пьяницы-отца, избивающего домочадцев. Из многих инстинктов, с которыми он появился на свет, стимулировались далеко не лучшие…
– Жду ответа, док.
Я отрицательно покачал головой и волевым усилием включил дополнительную защитную оболочку, образуя щит для импунов.
– Ну что же, пусть каждый идет своим путем в ад, – улыбаясь, сказал Кэп в кивнул Коротышке.
– Не стреляй, опасно! – предупредил я и протянул руку, чтобы выхватить у него автомат.
Но Коротышка уже успел нажать на спусковой крючок, целясь в мою руку. Тут же он взвыл от боли. Его плечо окрасилось кровью – туда попала отброшенная защитным полем пуля.
Кэп отшатнулся к стене. Темные очки слетели с переносицы, и я увидел его глаза. Светлые, холодные, они глядели с ножевым прищуром из-под надбровных дуг, как из-под двух козырьков.
– Вы не дослушали меня. Стрелять опасно для вас самих, – пояснил я, наблюдая, как кровь отливает от щек Кэпа, как его лицо становится похожим на гипсовую маску. Но больше меня занимала причудливая игра нервных импульсов в его мозгу, пути их распространения, возникающие связи между клетками и узлами.
Бедняга, если бы он знал правду о своих умственных способностях! Ошибались те, кто считал его бездарным. И он сам в конце концов ошибся, поверив им. Кстати, у него должно быть мощное воображение. Если бы он только не растрачивал его на выдумку ловушек для ближних, на устройство всяких пакостей для тех, кому завидовал, то мог бы многого достичь.
Мне пришлось поломать несколько дверей, в том числе и две бронированных, прежде чем мы выбрались с территории исследовательского центра. Много раз в нас стреляли. Возможно, кто-то из стрелявших был убит собственной пулей, но этого я предотвратить не мог, а моих предостережений они не слушали…
