Текст книги "Кто убил президента Кеннеди?"

Автор книги: Игорь Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

10. РУБИ В СУББОТУ, 23 НОЯБРЯ 1963

Ночь с пятницы на субботу

Эта ночь представляется загадочной во многих отношениях.

Не подлежит сомнению, что около 2.00 ночи Руби таки оказался на радиостанции и провел там около получаса. Не подлежит сомнению, что около четырех часов он был в редакции газеты Таймс-Гералд под предлогом помещения там объявления. Около шести часов утра его могли видеть в почтовом отделении и в кафе, в отеле Сауфленд (снова поблизости от полицейского управления).

Остается неясным, что он делал в промежутках между этими событиями. Его собственные показания представляют собой отчаянные попытки затянуть зияющие дыры: между 2.30 и 4.00, затем между 4.30 и 6.00.

Первую дыру он не мог объяснить на допросах в ФБР. Готовя хронологию своих действий вместе с командой адвокатов, он просто отправлял себя прямиком с радиостанции в редакцию газеты, относя это примерно к 2.30. Лишь много позже, когда стало ясно, что газетчики в один голос называют 4.00 как время его визита, явилось объяснение: он провел пропавшие полтора часа, сидя в машине с одной танцовщицей из своего клуба и ее приятелем, полицейским. А не говорил об этом потому, что не хотел выдавать их незаконную связь.

Снова ложь. И Гарри Олсен, и Кэй Колеман были свободны от брачных уз к тому времени. В декабре Олсен, под давлением начальства, уволился из полиции, Кэй оставила работу в «Карусели», оба поспешно уехали в Калифорнию, где и поженились. Комиссия Уоррена отыскала их в Лос-Анджелесе лишь в августе 1964. Оба подтвердили факт встречи с Руби в гараже ночью с пятницы на субботу. Олсен сказал, что разговор длился часа два-три; Кэй – что около часа. Содержание разговора? Тоже описали no-разному. Главное же, что Кэй несколько раз подчеркнула, что они старались избегать Руби и что в тот день они оба решили, что она уходит из «Карусели» немедленно. Довольно странно при этом окликать вечером проезжающего мимо хозяина. (Между прочим, смотритель гаража, в котором состоялась эта затянувшаяся встреча, заявил, что Руби не проезжал, а шел по улице пешком.)

Еще два примечательных эпизода всплывают в показаниях этих свидетелей. 7 декабря 1963 Гарри Олсен попадает в тяжелейшую автомобильную аварию: сломана нога, ключица, несколько ребер. Его невеста Кэй не остается ухаживать за ним, а тут же уезжает в Оклахома-сити, «чтобы подзаработать денег к Рождеству». Но о судьбе этих двоих и о роли Гарри Олсена подробнее будет рассказано во Второй части, в главе 17.

Заплаты на вторую дыру (от 4.30 до 6.00) выглядят еще менее убедительными. Руби заявляет, что из редакции он вернулся домой, разбудил Сенатора и с возмущением рассказал ему, что видел большой плакат, призывающий к отставке верховного судьи Уоррена. Тут же он позвонил в клуб, поднял с постели бедолагу Ларри Крауфорда, велел ему взять полароидную камеру и быть готовым. Втроем они приехали к месту расположения плаката, сделали снимки, после чего заезжали в почтовое отделение, где пытались по номеру почтового ящика, указанному на плакате, выяснить у клерка, что за негодяй занимается такими делами. По свидетельству Сенатора, Руби заявил, что, должно быть, «за всем этим стоит общество Берча или коммунистическая партия, или комбинация того и другого».

Снимки злополучного плаката действительно были сделаны, и Руби всем их показывал на следующий день. Но он также позвонил своему приятелю на радиостанцию и спросил, кто такой Эрл Уоррен.

Сама нелепость этого последнего алиби показывает, что человеку было уже не до продумывания деталей. Еще в редакции Таймс-Геральд (в 4.00) он был весел, потешал газетчиков, показывая упражнения на гимнастической доске, которую он в то время всюду рекламировал. (Куда девалась грусть о погибшем президенте!) Но после этого никто уже не видел его смеющимся. Что-то произошло этой ночью, что вышибло из него всю веселость. Что-то произошло, чему свидетелем, возможно, был Ларри Кpayфорд и что заставило его наутро бежать из Далласа без оглядки аж до самого Мичигана. Но что?

Чем ближе мы подходим к важным, узловым моментам ДЕЙСТВИЙ Руби в эти дни, тем меньше остается свидетелей, готовых дать ясные, непротиворечивые показания. Словно густое облако наплывает на картину – исчезают линии, глохнут звуки. Все, что у нас остается, это психологический анализ той лжи, которую подсовывает сам преступник.

В данном случае предлог – срочно сфотографировать посреди ночи политический плакат, поднять ради этого с постели двух людей, которым с самого начала была отведена роль поставщиков алиби, – самой своей неубедительностью показывает: Руби был вне себя от страха. И наиболее правдоподобное объяснение этого страха: он созвонился в очередной раз с главарями заговора, и те объяснили ему, как важно было уничтожить Освальда, насколько велика его вина, а также, что уже отправлена вспомогательная команда, которой поручено уничтожить Освальда, а заодно и самого незадачливого владельца кабаре. Только теперь он понял, что ему придется ликвидировать Освальда любой ценой, а это значит, что шанса улизнуть у него не будет. Поэтому все его действия подпадут под самое пристальное расследование и ему даже придется объяснять, где и зачем он болтался в ночь с пятницы на субботу.

Бесплодная охота днем

Действия и перемещения Руби в субботу 23 ноября также оставляют большие куски времени незаполненными. Посреди зыбкого болота дезинформации и умолчаний есть лишь несколько твердых островков.

От 1.00 до 1.30 несколько человек видели его в баре Солс-Турф в центре Далласа. Там он показывал всем фотографии плаката против судьи Уоррена, ввязывался в горячие обсуждения происшедшего, но собеседники так и не могли понять, на кого он нападает и кого защищает.

Около 3.00 он вертелся у места убийства Кеннеди, где также находилась тюрьма графства, куда Освальда должны были перевезти в 4.00. Там его видели и разговаривали с ним двое полицейских и журналист.

Около 5.30 он разговаривал со знакомым на углу Коммерс и Броудер.

Руби решительно отрицает, что заходил в этот день в здание полицейского управления. Сестра Ева невпопад называет разные отрезки времени, которые он якобы провел у нее. Нет смысла снова пункт за пунктом ловить этих двоих на вранье и противоречиях, даже невзирая на то, что Комиссия Уоррена приняла их версию. Неопровержимые показания как минимум пяти свидетелей подтверждают, что Руби почти всю оставшуюся часть дня провел именно там. Он опять совался ко всем с сэндвичами, опять навязывал свои услуги журналистам, предлагая свести их с разными чинами полиции и прокуратуры. Даже находясь на улице, он время от времени подбегал к фургону телевизионщиков, отодвигал занавеску и пытался разглядеть на экране внутреннего монитора, что происходило на третьем этаже. Некоторое время спустя телемеханики могли увидеть «проныру» (так они прозвали Руби) на своем экране уже у кабинета окружного прокурора внутри здания.

Неудивительно, что все эти показания поступали только от журналистов. Какой же полицейский мог сознаться, что он видел будущего убийцу Освальда а коридоре накануне и не потребовал от него объяснений, что он там делал? И все же один нашелся: шеф полиции Джесси Карри. «Неопровержимо установлено, – заявил он тринадцать лет спустя, – что Руби появился в полицейском управлении днем в пятница и провел там много времени, начиная с… дня убийства президента и кончая воскресеньем, корда он застрелил Освальда».

Перевозка Освальда, объявленная на 4.00, снова была отложена. Капитан Фриц продолжал допрос задержанного, хотя ему уже стало ясно, что тот не сознается ни в убийстве президента, ни в убийстве полицейского Типпита. Только в 8.15 шеф Карри вышел в коридор.

Журналисты обступили его так тесно, что одному не осталось ничего иного, как пристроить блокнот на правой лопатке начальника полиции. Было официально объявлено, что перевозка состоится на следующий день в 10 утра.

Вечером в субботу

Только после этого усталый Руби смог вернуться домой, придти в себя после дня бесплодной охоты. Его «большая дичь», которая была так близко накануне, сегодня не появилась ни разу. Но что могли означать эти бесконечные допросы Освальда в здании полицейского управления? Только то, что задержанный говорил.

Нет, откладывать больше было нельзя. Завтра – последний день. Проникнуть в управление не составит труда. За два дня он так там примелькался, что никому не придет в голову остановить его. Оставалось обдумать другое: как планировать защиту на суде? Как представить присяжным свой акт непредумышленным убийством, совершенным в порыве благородного гнева? Избежать ареста и суда – на это надежды уже не оставалось.

В это время (примерно в 9.30) и раздался звонок Маленькой Линн. Взбешенный Руби обругал последними словами танцовщицу, посмевшую в такой день попросить причитавшуюся ей зарплату, и велел ждать в клубе. Потом вернулся к своим лихорадочным размышлениям.

Вряд ли он был один в этот момент. И вряд ли Сенатор, который (по его показаниям) вернулся лишь к 10.30, мог ему помочь. Для обдумывания дел судебных нужен был специалист. А уж кто мог быть вернее и изобретательнее, чем прожженный Том Ховард, его адвокат? И кто мог быть более заинтересован в том, чтобы его постоянный клиент превратился из владельца захудалого притона в убийцу с мировой славой, вынес бы и его вместе с собой под юпитеры и под золотой дождь громкого процесса? Судя по тому, как вовремя Том Ховард появился на следующий день у места драмы (за минуту!), он принимал участие в планировании.

Позднее Руби сознался, что идею сострадания к миссис Кеннеди и ее детям подсунул ему Том Ховард. Думается, и повод отправиться назавтра в город был изобретен им же. Вряд ли Руби мог додуматься до такого самостоятельно. Только опытный адвокат, знающий, как смягчать сердца присяжных, мог так быстро подхватить и развить потенциальные возможности, таившиеся в неожиданном звонке Маленькой Линн. Именно поэтому ей час спустя были даны инструкции как бы перенести свою просьбу о деньгах на завтра и позвонить утром. Почему деньги не были даны тут же? Почему не сказать механику гаража, из которого она звонила, чтобы ссудил ей не 5, а 25 долларов? Неважно, никто об этом не спросит. Главное выстроить сюжет – заботливый антрепренер спешит на помощь своей танцовщице, не имея ничего худого на уме.

После того, как сценарий был состряпан, начинается град последних звонков. В 10.44 – Ральфу Полю из квартиры сестры Евы. Ему же из «Карусели» – в 11.18, в 11.36 и в 11.47. Оттуда же он несколько раз пытался дозвониться своему приятелю Бреку Уоллу в Гальвестон. Любопытно, что именно в тот момент, когда Уолл добрался до Гальвестона из Далласа и Руби дозвонился ему, туда же прибыл вместе с двумя вооруженными приятелями и некто Дэвид Ферри – подручный босса ново-орлеанской мафии, имевший связи с Освальдом в Новом Орлеане за два месяца до этого. Наконец, в какой-то момент – пятнадцатиминутный разговор все с тем же Лоуренсом Мейерсом, все еще находящимся в Кабана-мотеле. Неизвестно, о чем они говорили, но Мейерс счел благоразумным покинуть Даллас на первую половину воскресенья и отправиться за 60 миль в городок Шерман поиграть в гольф.

Отдача последних распоряжений затянулась за полночь. Руби не забывает даже заскочить в Николс-гараж и вернуть дежурному механику пять долларов, которые тот по его распоряжению только что ссудил Маленькой Линн. Ведь неизвестно, когда еще владелец «Карусели» сможет вернуться к своей налаженной привычной жизни.

Вернуться ему было не суждено.

11. РАССЛЕДОВАНИЕ

По отношению к Далласской полиции у меня всегда было чувство, что они будут врать нам обо всем, что может поставить их в неловкое положение или бросить тень на них. Никакого сомнения в этом.

Берт Гриффин. (В интервью, данном Зеву Кантору}

Проникновение Руби в гараж подробно разобрано выше, в главах 4 и 5. Теперь пришло время рассмотреть, кто, как и по каким мотивам пытался исказить реальную картину случившегося.

От момента ареста в 11.21 до примерно 12.00 три детектива находились вместе с Руби почти неотлучно: Арчер, Кларди, Макмиллан. Они присутствовали при обыске в тюрьме, перебрасывались с задержанным замечаниями. В 12.00, по поручению шефа полиции Карри, сержант Дин привел агента Секретной службы Соррелса, который задал Руби несколько элементарных вопросов (имя? происхождение? род занятий? мотивы?) и ушел, чтобы доложить о случившемся своему начальству в Вашингтоне. Дин тоже ушел почти одновременно с Соррелем.

В 12.40 появился агент ФБР Рэй Холл. Он вел допрос задержанного до 3.15. Был короткий промежуток (с 1.56 до 2.02), когда Руби позволили встретиться с адвокатом Томом Ховардом. В 3.15 его отвели на допрос к капитану Фрицу.

Шеф Карри приказал всем своим подчиненным описать случившееся, не сверяясь друг с другом, и подать ему отчеты в тот же день. Ни один из трех детективов не включил в свой отчет упоминания о том, что Руби был спрошен о способе проникновения в гараж. Только сержант Дин в отчете, написанном два дня спустя, заявил, что он спросил Руби об этом в присутствии агента Соррелса и получил ответ: спустился через северный въезд.

Соррелс был изумлен. Ни в памяти его, ни в заметках, которые он делал по ходу разговора, такой вопрос (весьма немаловажный) не сохранился. Однако и три детектива с запозданием почти в неделю стали утверждать, что вопрос был задан и Руби ответил на него.

В других обстоятельствах было бы логично допустить, что четверо правы, а один ошибается. Здесь же слишком настойчиво выпирает тот факт, что этот один не отвечал за безопасность Освальда, а те четверо проворонили убийцу. Мало того. Час спустя после ухода Дина и Соррелса агент ФБР Холл задал задержанному тот же вопрос. Руби заявил, что вошел со стороны Мэйн-стрит и отказался вдаваться в подробности (через въезд в гараж? или через двери в главный вестибюль?). Казалось бы, детективы, честно выполняющие свой долг должны были бы вмешаться тут и заявить агенту правительственного учреждения, что час назад задержанный назвал северный въезд местом входа. Ни один из них не открыл рта.

Лишь после короткой встречи с адвокатом Томом Ховардом в 2 часа Руби узнал, как ему следует отвечать на этот вопрос. Впервые он попытался пустить в ход подброшенную ему версию в разговоре с капитаном Фрицем в 3.15. На что капитан Фриц заявил ему:

– Не мог ты войти через северный въезд. Там один полицейский стоял наверху, другой внизу.

Капитан ошибался – внизу постового не было. Но Руби не мог этого знать. Чувствуя, что версия, подброшенная ему, еще слишком сыра, Руби в дальнейшем отказался отвечать на вопрос о входе. В течение месяца он упрямо держался этой политики на множестве допросов. «Это составная часть моей защиты на суде, и я не хочу раскрывать ее до времени», – говорил он. Лишь месяц спустя, после долгой подготовки с командой своих адвокатов, отвечая агентам ФБР на допросе 25 декабря, он вернулся к своей легенде. Но и тут, как было указано выше на странице 27, продемонстрировал неважное знание урока. (Не знал, сколько человек было в машине Пирса, в какую сторону она поехала, сколько человек стояло у входа.)

С первого же дня версию входа через северный въезд усиленно развивала пресса. Откуда же она взяла ее? Одни журналисты ссылались на сержанта Дина, который заявил им через несколько минут после убийства, что сам видел Руби, спускающимся по въезду к толпе внизу. (Дин впоследствии отчаянно отрицал это, говорил, что журналисты исказили его заявление.) Другим ее подсовывал адвокат Том Ховард. Журналист О'Лири показал, что Ховард рассказал им о входе через северный въезд чуть не в первый день со всеми подробностями: телеграфное отделение, 25-долларовый перевод, проходит мимо двух заболтавшихся полицейских.

Окончательную отделку версия получила в викенд 30 ноября – 1 декабря, когда все заинтересованные имели возможность обдумать и обсудить детали. Начиная с 1 декабря показания шестерых полицейских (Кларди, Макмиллан, Арчер, Дин, Ньюман, Крой) делают крутой поворот, после которого вход через северный въезд принимается как непреложная истина полицией, ФБР, судом и впоследствии – Комиссией Уоррена.

Примечательно, что этот вердикт по сути объявлял полицейского Вона, охранявшего северный въезд, виновным в непростительной небрежности. Казалось бы, такой проступок должен был повлечь самые тяжелые последствия. Однако этот якобы главный виновник случившегося не получил даже выговора. Правда, коэффициент надежности Вона (показатель, оценивающий исполнительность полицейских) был снижен с 90 до 86. Но когда он, не чувствуя за собой никакой вины (см. выше, стр. 26), пошел выяснять в чем дело, ему объяснили, что снижение проведено по другой причине, а именно: за полтора часа до выстрела Руби он впустил в гараж механика Тома Кэбота.

Механик этот был на жалованьи у городского управления, постоянно обслуживал машины в гараже. Он подъехал к въезду в полицейской машине, объяснил Вону, который его отлично знал, что ему нужно переговорить с сержантом Дином, и через три минуты уехал. За что же тут наказывать? Скорее всего таким полувзысканием за полувину полицейское начальство хотело показать, что проступок не прошел незамеченным. На самом же деле оно тем самым лишь молчаливо признало, что само не верило в версию входа через северный въезд, а поддерживало ее лишь для защиты чести мундира.

Много любопытного содержится в показаниях телережиссера Джимми Тернера – начальника тех двух операторов, которые в последний момент привезли камеру с третьего этажа и, затесавшись между которыми, Руби проник в гараж. Отвечая на вопросы следователя Комиссии Уоррена, Тернер заявил, что видел Руби спускающимся по северному въезду секунд за 30 до выстрела. Но, описывая внешность виденного им человека, он упомянул пальто и огромную, бросающуюся в глаза шляпу, какие носят на среднем Западе.

Миллионы телезрителей во всей Америке знали, что Руби в момент убийства был одет в темный костюм и обычную шляпу с узкими полями. Снимок момента убийства был воспроизведен в тысячах книг, газет и журналов. За четыре месяца (Тернер давал показания в марте 1964-го) этот снимок должен был попасться на глаза каждому взрослому американцу, не говоря уже о свидетеле, которому предстояло давать показания. Следователь Хуберт, помогая, спрашивает:

– Шляпа с узкими полями?

– Нет, – твердо отвечает свидетель. – С широкими. И человек выглядел гораздо крупнее, чем Руби, каким я его увидел на суде.

Спрашивается: зачем Тернеру понадобилось давать заведомо неправильное описание внешности убийцы? Если он действительно видел кого-то в пальто и техасской шляпе (журналист Хуффакер был одет так и стоял неподалеку), он должен был бы признать, что этот человек не мог быть мистером Руби и. его первое впечатление было ошибочным. Если же он решил врать ради выгораживания своих операторов; ему ничего не стоило сделать вранье гладким и описать внешность Руби, как она запечатлелась на знаменитой фотографии.

Я вижу здесь лишь одно возможное объяснение: он хотел дать следователям знак, что показания его ложны и даются под угрозами. Формально выполняя требование заговорщиков подтвердить вход через северный въезд, он нашел способ – либо под давлением совести, либо из страха наказания за лжесвидетельство – дискредитировать собственный рассказ.

Так или иначе, эта явная ложь ставит под сомнение и его заверения в том, что он был третьим у телекамеры в момент ее продвижения через двойные двери (см. выше, стр. 42). Тем более, что и здесь он путается: не помнит, кто из двух операторов был в середине, кто слева (сам он, якобы, подошел к камере справа); невнятно объясняет, в какой момент он достиг движущейся камеры – до или после ее прохождения через двойные двери.

Несмотря на то, что версия проникновения убийцы через северный въезд совместными усилиями полиции, прессы и адвокатов Руби была утверждена в правах, действия отдельных полицейских многим официальным и неофициальным исследователям казались весьма подозрительными. То, что некоторые из них лгали, не оставляло сомнений. Вопрос был только в том, лгали они для сокрытия своего ротозейства или для сокрытия своего соучастия в заговоре.

Очень подозрительно вел себя старинный приятель Руби, полицейский Уильям Гаррисон. Перед перевозкой Освальда он оставил своих сослуживцев и один спустился в подвальную раздевалку якобы для того, чтобы купить в автомате сигар. На телевизионной ленте Руби виден перед самой атакой стоящим за спиной Гаррисона. На суд он не был приглашен ни обвинением, ни защитой – видимо, не казался надежным свидетелем. На допрос в Комиссию Уоррена явился (один из немногих свидетелей) с адвокатом. Испытание на детекторе лжи провалил.

Отвечая на вопросы лейтенанта Ревилла неделю спустя после совершенного им убийства, Руби потерял самообладание только один раз: когда его спросили о Гаррисоне. Он обозвал лейтенанта кровопийцей, который будет только рад, если сослуживец потеряет работу.

И все же справедливо задать себе вопрос: если бы, покупая сигары, Гаррисон столкнулся с Руби или наткнулся бы на него раньше, на третьем этаже, или узнал его в гараже за две минуты до вывода Освальда, – сознался бы он в этом после того, что произошло? И, утаив факт встречи, не нервничал бы точно так же, как он нервничал во время допроса в Комиссии? Недаром приведенный им адвокат в конце допроса включается в разговор с уточняющими вопросами, смысл которых: «Мистер Гаррисон, вы знали, что благодаря принятым мерам безопасности никто из посторонних не мог проникнуть в гараж и, если бы вы увидели постороннего, вы были бы крайне удивлены?» – «Безусловно», – отвечает Гаррисон.

Лейтенант Батлер тоже находился в гараже в момент убийства Освальда. Журналист Вальдо показал, что обычно очень спокойный и выдержанный лейтенант за несколько минут до выстрела был непохож на себя: губы его дрожали, он постоянно озирался, говорил невпопад. Тринадцать лет спустя в разговоре с Зевом Кантором Батлер признал, что он сильно нервничал в тот момент, но объяснил это тем, что его тревожила плохая подготовка к перевозке задержанного.

Кантор с трудом сумел отыскать 69-летного полицейского, ушедшего на пенсию и живущего в деревенской глуши.

Его телефон не числился в справочнике; на почтовом ящике не было имени. Вокруг двора – ограда, калитка – на замке; стая собак внутри своим злобным видом подтверждала серьезность предупредительной таблички снаружи. Отыскать его адрес мне удалось только через налоговое управление… Местоположение дома на дороге номер 2 указал почтальон.

У Батлера были основания, превращать свой дом в крепость. Его специальностью была борьба с организованной преступностью, и он слишком хорошо знал методы и нравы этих людей. Одним из членов синдиката, отправленным им в свое время за решетку, был приятель и сообщник Руби, Поль Роуланд Джонс. Выше, на страницах 44–45, рассказано, как Джонс пытался подкупить новоизбранного шерифа Гутри. Дополнительная деталь: с предложением взятки преступники обратились к шерифу не через кого-то из его помощников, а через лейтенанта полиции Батлера, которого хорошо знали.

Замешанность Руби в той старинной истории (1946—47) стала предметом напряженной дискуссии и при первом расследовании (Комиссия Уоррена), и при втором (Комитет Стокса). Гутри заявил, что при переговорах именно Руби упоминался много раз как человек, который будет заведовать рестораном, прикрывающим деятельность мафии. Два репортера уголовной хроники тоже подтвердили, что слышали об этом. Причем, один – от самого Батлера. Сам Батлер, Джонс и Руби категорически отрицали эту связь. На сохранившихся записях подслушанных переговоров имя Руби не упоминается. Проблема, однако, состоит в том, что качество записей не позволяет слышать многие куски, а две пластинки из 22 вообще отсутствуют. Где же хранились эти записи? Выясняется, что дома у лейтенанта Батлера.

Опять встает вопрос: кому верить? Шерифу Гутри, который отказался от взятки в 150 тысяч долларов и чьи показания подтверждены двумя репортерами; или лейтенанту Батлеру, который был избран синдикатом в качестве посредника для предложения о взятке, который так плохо хранил записи переговоров, показания которого подтверждены только показаниями уголовных преступников и который был вне себя от страха за минуту до вывода Освальда в гараж? И Комиссия Уоррена, и Комитет Стокса пришли к заключению, что Гутри ошибался и Руби не был вовлечен в попытку чикагской мафии захватить Даллас. Непонятно при этом, как же ему удалось обосноваться там и уже в первые месяцы приобрести такое влияние, что он смог вызволить сестру из тюрьмы.

Когда случаются большие катастрофы, которые, казалось, легко можно было предотвратить, у людей невольно начинают шевелиться мысли о сознательной замешанности представителей власти. Огромный японский флот двигался в направлении Перл-Харбора одиннадцать дней и не был обнаружен американской разведкой. Поднявшиеся с авианосцев бомбардировщики летели до цели два часа и тоже не были вовремя замечены ни патрульными американскими судами, ни патрульными самолетами. Да и патрулировал ли кто-то в те утренние воскресные часы? То, что японская армада могла подкрасться незамеченной, кажется настолько невероятным, что недавно возникли теории, утверждающие, будто Рузвельт получил сообщение от такого-то разведывательного самолета, но нарочно скрыл его, чтобы дать японцам нанести удар и сделать войну неизбежной.

Я не удивлюсь, если возникнут теории, объясняющие гибель двухсот морских пехотинцев, взорванных в казармах в Бейруте осенью 1983 года, намеренной небрежностью командиров: они, мол, знали о возможности атаки и специально не приняли мер, чтобы получить повод остаться в Ливане. И найдутся люди, которые поверят этому бреду.

Да, действительно, все эти несчастья несложно было предотвратить. Командующий военно-морскими силами в Перл-Харборе должен был приказать, чтобы хотя бы треть личного состава оставалась на боевых постах у зенитных орудий и в кабинах истребителей даже в часы утренней молитвы по воскресеньям. Шеф полиции Карри мог бы распорядиться очистить помещение управления от журналистов на время нахождения там Освальда. Командир морской пехоты в Бейруте имел все основания (особенно после взрыва американского посольства за несколько месяцев, до этого) окружить казармы рвом и разрешить солдатам держать автоматы заряженными и стрелять по подозрительным машинам, не реагирующим на предупреждения.

Но сохранили бы все эти командиры свои посты, если бы они решились на столь «крутые» меры? Весьма сомнительно. Под давлением возмущенного общественного мнения они очень скоро были бы смещены. Они знали, что проявить решительность гораздо опаснее, чем допустить катастрофу. Во всяком случае, и командир морской пехоты в Бейруте, и шеф далласской полиции Карри были оставлены на своих постах несмотря на случившееся.

Если иметь все это в виду, то станет ясно, что Руби не было никакой нужды вступать в заговор с полицейскими. Ему вполне довольно было иметь их приятелями. Он болтался у них на глазах по коридорам управления в пятницу, болтался и в субботу. С чего мы должны думать, что кому-то из них пришло бы в голову остановить его в воскресенье и потребовать объяснений? Он был свой.

При всем вышесказанном, остается один полицейский, в поведении которого цепь подозрительных действий выглядит трудно объяснимой простым желанием покрыть свои оплошности. Сержант Дин, по его словам, вернулся в Даллас в пятницу 22-го ноября, почти одновременно с приездом президента. Он якобы охотился на оленей на юге Техаса. Следователь не спросил его, и он не стал объяснять, зачем он вернулся из увлекательной поездки, когда у него было еще два свободных дня – пятница и суббота.

На службу он пришел в воскресенье в 7 утра. Ему было поручено обеспечить проверку и охрану гаража, и впоследствии он дал довольно сбивчивые показания о двери, ведшей из гаража в соседнее здание. Вскоре после того, как схваченного Руби отправили наверх в камеру предварительного заключения, он тоже поднимается на третий этаж. Зачем? Сержант не мог внятно ответить и на этот вопрос.

Больше того: примерно час спустя, не получив на то никакого специального приказа, он мчится в Паркландскую больницу, куда был отвезен смертельно раненый Освальд. Там он заговаривает с матерью убитого, заходит вместе с ней освидетельствовать тело. Все это проделывается якобы под воздействием необъяснимого порыва.

Письменные доклады Дина о случившемся тоже изобилуют трудно объяснимыми противоречиями. Если собрать воедино все его изворачивания, картина складывается такая: он сказал радио– и тележурналистам сразу после выстрела, что видел Руби спускающимся по северному въезду, а лейтенанту Пирсу около 2.30 – что Руби назвал северный въезд местом своего входа в разговоре с ним, сержантом Дином. От своего заявления журналистам он отрекся, но что было делать с лейтенантом Пирсом, который помнил сказанные ему слова? Дину нужно было любой ценой доказать, что его разговор с Руби о месте входа действительно имел место. Но единственное время, когда это могло произойти – те десять-пятнадцать минут, что он был в камере Руби вместе с агентом Секретной службы Соррелсом. Соррелс с уверенностью заявлял, что при нем вопрос не был задан. Таким образом, становится ясно, что Дин распространял версию северного въезда еще до того, как он физически мог узнать о ней. То есть он знал заранее (от самого Руби, от Тома Ховарда или от кого-то другого), что такая версия будет распространяться. Следовательно, был в заговоре.

Правда, одно обстоятельство заслуживает внимания: во время суда показания Дина были самым мощным оружием обвинения, доказывавшего преднамеренность убийства, и, по мнению многих, привели к смертному приговору. Трудно представить, что он посмел бы так уверенно топить сообщника и не бояться, что тот в отчаянии выдаст его. С другой стороны, именно показания Дина о высказываниях Руби, сделанных до того, как задержанный был предупрежден о возможности использования их на суде против него, послужили защите зацепкой и позволили добиться пересмотра дела, назначенного судом в 1966 году. Похоже, Руби не держал зла на сержанта – из камеры смертника он послал Дину экземпляр Отчета комиссии Уоррена с дарственной надписью.

Есть и такая возможность: участие Дина в заговоре (если таковое имело место) не было известно Руби, сержант был связан с центральными фигурами самостоятельно. Учитывая то, что профессиональные убийцы имеют обычно запасные, подстраховочные варианты, его необъяснимая поездка в больницу вслед за раненым Освальдом приобретает зловещий оттенок. Так же, как и всплывшая позднее информация: в 1958 году Дина видели обедающим с главарем Далласской мафии, Джозефом Сивелло, как раз после того, как тот вернулся со съезда руководителей синдиката в Апалачине.