Текст книги "Последняя коммуна"
Автор книги: Игорь Кожухов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Тесть, разволновавшись, рассказывать больше ничего не стал. Взяв с него обещание закончить рассказ, как только приеду к нему проведать в больницу, и подсобив доскакать до туалета, а потом в комнату, сам тоже ушёл спать. Представив себе, что испытала юная женщина, когда на неё навалилась стопроцентная смерть, ощутил на затылке дрожь от страха:
«Неужели это возможно пережить?»
* * *
Рано утром я завёз тестя в приёмный покой и вручил ему сотовый телефон жены.
– Это – связь. Ты здесь надолго, а мы постоянно быть около тебя не можем. Поэтому по вечерам, допустим, в восемь вечера, будем созваниваться, а, как возможно, я заезжать буду. Всё, не грусти и слушай врачей!
Я быстро вышел из больницы, а тесть, сразу став ребёнком, махал мне, прощаясь, через большие окна приёмного покоя…
На работе часто вспоминал историю, услышанную вчера от тестя и отвлекался, что очень злило. Решил, что в первый же выходной поеду в больницу и дослушаю рассказ, а с другой стороны, уже думал, что нужно всё же съездить в деревню, к самому деду Коле. Что его вдруг так забеспокоило, если он просит о помощи почти незнакомого человека?
… Вечером звонил в больницу. Бедного тестя трудно узнать, больница полностью его поглотила. Жалуется, что даже окна открывать нельзя (и это в конце марта, когда он уже на ночь дома почти не топит) – вокруг старички и инвалиды. Нос, говорит, ничего не чует совсем, хотя в тайге запах лося
чувствует за километр. И нога вдруг заболела, и шум постоянный, и в туалете тошно до слёз. Еле успокоил, обещая завтра заехать. Уже перед сном он звонил сам и сообщил, что назавтра назначена операция.
– Так что, пока ноги не бей. Как приду в себя после наркоза, позвоню – прибежишь. Я этот аппарат уже совсем освоил – полезная вещь, жалко, в тайге такого нет пока, очень бы удобно было… – Он ещё хотел много сказать, но я сообщил ему, что разговор идёт за деньги, и он моментально отключился…
* * *
Операцию ему сделали в четверг. В пятницу заехать к нему не смогли, а на субботу у меня дежурство ночное на работе – за отгул. Но жена, сходив с сыном к нему в больницу, сообщила, что он ждёт меня с нетерпением. В воскресенье, ближе к обеду, собрался к нему и я. Тесть уже лежал в общей палате на большой медицинской кровати около окна. Нога, задранная тонким тросом немного вверх, была веерообразно протыкана тонкими железными стрелами, соединёнными в круг.
Увидев меня, он попытался улыбнуться, но это плохо получилось, и на глазах неожиданно заблестели слёзы.
– Видал, какое колесо прилепили? Я думал, там загипсуют чего, замотнут, пускай побольше… А тут они меня вообще привязали к койке, – он с обидой откинулся на приподнятую спинку кровати и замолчал.
Я сел рядом на стул, положив ему на столик гостинцы, собранные женой. Тесть посмотрел на это с иронией, заметя:
– Есть тоже не буду! Я же вставать не могу, понимаешь или нет? Неужели такой глупый?
Я, действительно, не понимая, пошутил:
– А ты лёжа ешь, стоя совсем не обязательно…
– Да? А в туалет потом как? Ползком? Мне же тоже лёжа придётся, вон как соседям, – он кивнул головой в сторону лежащих в гипсах больных, – а девчонки-санитарки совсем молоденькие, охота им на всё это моё смотреть…
Я, сообразив, о чём он говорит и, как мог, понимая, как это, действительно, для него болезненно, успокоил.
– Это работа у них такая, здесь ничего не попишешь… да и, наверно, мужчины есть тут, санитары. С ними-то проще.
Он немного успокоился и я, поговорив о всяких глупостях, попросил его
досказать о деде Коле.
– Что? Интересно? – тесть вдруг заговорил о нём как-то зло или, скорее, не по-доброму, – А интересного-то мало. Загробил девку и – всё. Она враз, буквально в месяцы из девчонки превратилась во взрослую женщину, нелюдимую и одинокую. Буквально, словно в схимну какую вступила… Теперь только увидишь её, как по ограде промелькнёт в чёрном, им к тому времени заготконтора дом построила как лучшим охотникам, и нету её опять целый день. И в магазин только он приходил всегда, большой и угрюмый, брал сразу много муки, соли, сахара, консервы какой и по мелочам там чего. В два мешка слаживал, между собой их связывал и – хлоп на плечо, словно баба коромысло с ведёрками, и прёт домой. И опять нету их неделя-две на глазах у людей. Во как! А жизнь-то в деревне в то время ох и весёлая была! Люди радостно жили, трудно, но радостно! И не голодно уже было, и совхоз у нас организовали чуть позже. Дичь, правда, дальше угнали в тайгу, но и без этого хватало, кто хотел и умел работать.
Тесть замолчал и, наверное, решил что-нибудь повспоминать про себя, но я, раскусив его, опередил.
– Дак чем всё кончилось у них-то? Дальше как стало?
– Что у них, да у них? Так и жили скрытно и не поймёшь как. Батя мой, я, да мать наша свой дом около их усадьбы построили, и поэтому они постоянно на виду у меня были. И вот однажды, мне уже лет восемнадцать было, смотрю, тётя Оля беременна – ну, пузо у неё большое. Это притом, что после первого ребёночка, уже лет десять, может, одиннадцать прошло. Не могли ведь! А тут она одёжу чёрную сняла и расцвела прям как-то, и здороваться стала через ограду. И Николай как-то стал нас замечать и даже заговорил раз со мной. Я от неожиданности чуть с брички не упал, но удержался и ответил. И постепенно стали мы общаться с соседями… Не так чтобы в гости, а через забор: здравствуйте, как дела, то да сё. И тётя Оля даже иногда смеяться стала, а хозяин бросил охоту и в совхоз на пилораму устроился. Вот и всё, и зажили как люди. Оказывается, что они и так могли, только терпели долго… – тесть замолчал и, кашлянув, попросил воды. Я открыл ему бутылку минералки, разочарованно протянул.
– Ну, а где же здесь тайна? Всё встало на свои места. Просто люди отчаялись в ожидании ребёнка, вот и вся недолга…
Тут зашла санитарка и выгнала меня, сославшись на то, что надо больным делать процедуры и перевязки. Собрав всякие коробочки из-под закусок, я уже выходил из палаты, как хитрый тесть негромко воскликнул:
– Ну, это ещё не конец совсем… По правде, это только начало, самое-то главное впереди. Давай, как будет время, заходи – дорасскажу уж самое интересное в этой истории.
– Вот ведь лис хитрый, – понял я тестя, – видит, что некогда совсем, но правильно вопрос ставит. В любом случае придётся прийти: теперь уже история не отпустит…
* * *
Неделя пролетела незаметно. В пятницу вечером, распариваясь в ванной, я вдруг подумал о времени:
«Вот интересно, если убрать из жизни все календари, численники, всякие там ежедневники, исключить упоминание о днях на телевидении, радио и т. д., то сможет ли человек контролировать прожитые даже самим годы? Ну, вот вчера ведь вышел утром на работу – понедельник, работаю, что-то догоняю, что-то или кого-то жду, разговариваю с людьми. Но, что бы ни делал, все дни, за малым запоминающимся исключением, сливаются в один. И если этого, особенного, исключительного нет, то вся неделя сливается в один день! И ведь именно потому детство кажется долгим, что каждый момент отличен от другого – с другими мыслями, с другим настроем. А ты с каждым часом прогрессируешь, растёшь, запоминаешь почти все моменты и действия и, складывая потом это во времени, получаешь длинный, насыщенный и отличный от других, день… Ну, а во второй половине жизни занимаешься, в основном, чем-то давно знакомым, рутинным, не требующим никакого напряжения – ни физических сил, ни моральных, ни слишком интеллектуальных… И всё идёт на самотёк, как вода в тихой равнинной реке… Неприятные мысли поразили своей неизбежной действительностью. А может, это город? Ведь я же знаю, что вдали от цивилизации человек постоянно вынужден самой жизнью бороться за своё существование. Конечно, где-то меньше, где-то больше. Но в основе своей жизнь села и деревни – это борьба, а борьба – это жизнь! Но ведь и здесь я борюсь за своё благополучие, немного по-иному, но суть та же!.. Эх, доработаю до пенсии, начну читать больше, может, ездить в неизвестные страны, а может, книгу напишу… Посмотрим…»
* * *
Тесть меня встретил обиженный.
– Среди недели что? Совсем нет времени навестить? Хоть ненадолго. Я уже совсем прокис – и телом, и мыслями. Только и делаю, что в окошко гляжу, дак и то хорошего мало…
– А что так? – я распаковал переданные женой медицинские салфетки и обтёр раздевшегося и помогавшего мне с нетерпением тестя.
– Да то! Всю жизнь бежал, а вот стоило остановиться, так стал опять о ней же, о жизни и думать. Ведь получается, и я не очень, слава Богу, живу, если сын мой от первой бабы совсем забыл, что я ему отец. Грустно и немного обидно… – Тесть с усилием, старательно приподнимался на руках, чтобы я достал салфеткой места, куда он сам дотянуться не мог.
Я не показал вида, что удивился, хотя совершенно не знал об этом. Не зная, что сказать, сказал первое, что пришло на ум:
– Может, нужно встретиться с ним, поговорить? Кстати, я даже не знал об этом. Это секрет? И где он живёт? В вашей деревне?
Тесть надел чистую футболку, укрылся по пояс простынёй и, сложив руки на живот, ответил:
– Нет, в соседней деревне с матерью, моей, понимаешь, первой женой. Я на ней за сорок дней до армии женился. А через год, уже в армии, письмо от неё получил, что меня они с сыном не любят и что теперь замуж она выходит по любви. Я даже не поехал к ним после армии – запретила строго-настрого. Только в сельский совет зашёл, печать в паспорт поставить, что разведён и – всё. И заново всё начал, с чистого листа.
– Ну, а что тебя мучает? По-моему, сделал всё, как она захотела. И сын, наверное, тебя не знает. Тот мужик – ему отец!
Тесть посмотрел на меня и грустно ответил:
– Я тоже так думаю, только вот здесь, – он приложил здоровую пятерню к груди, – всё чаще ноет. Больно! – он немного помолчал, – эх, чичас бы настоячки на берёзовых почках, с духом леса берёзового или на кедровых орешках – с духом тайги! То и другое допускаю, когда душа скулит…
Он немного помолчал и снова заговорил, понимая, что я жду именно продолжения рассказа о деде Коле!
– Родила она, Ольга, дочь. Я-то в армии был, но мать писала, что сосед от счастья, словно и не ходит уже – летает! Всё сам делает, вроде как даже сам бельё стирает. – Тесть снова помолчал для убедительности, посмотрел на часы, в окно и, разгладив простыню на животе, продолжил:
– Лет сколько-то можно пропустить. Я шибко за ними не следил, да и своих дел – завались, да ещё в чужие лезть… Пришёл из армии, женился, дочь родилась. Родители мои уехали на Родину к матери, на хутор под Краснодаром. Я дом наш выправил, кой-что переделал в нём под себя, и стали жить-поживать с твоей тёщей и с дочей. Иногда только жена про соседей рассказывала: всё больше про дядю Колю, да про дочь его – Алёнушку. Дескать, любит он её больше своей жизни и дал зарок, что она ни в чём отказа знать не будет. И чтобы она ни захотела, любую глупость или, наоборот, что серьёзное – кровь из носа, он для неё делает или достаёт. А живём-то, сам видел где, со всех сторон до цивилизации – только на вертолёте. Тем более, в то время. Но он её баловал – это точно. Ну, и что скажешь? Вот и я говорю, нельзя так. И стала она уже годам к пятнадцати прямо цаца, королевна – не меньше. Огорода не знает, корову не умеет, хозяйство презирает. И запросы растут! А тут начало девяностых: что там в Москве творится – не понятно, а здесь совхозы разваливаются, кто чё говорит. По телевизору одно, по жизни другое. Ну, а мы далеко от власти большой, и хотя почти всё прекратило работать – тайга – кормилица осталась. Вот все мы, кто жить хотел, в неё и нырнули. А дед-то, уже сам не в силах тайгой плотно жить, так он стал у себя богатых охотников привечать. Приедут такие на здоровых машинах, толстомордые и наглые. Он с ними – на иностранные снегоходы, если зима, или на джипе, если лето, и показывает, где, по его наблюдениям, зверь нужный есть. За это ему и платили, причём, очень хорошо. Ну, через это и беда самая большая произошла в его жизни…
Я немного растерянно перебил тестя:
– Ну, вот смотри, опять беда. Что ещё-то может случиться? Он уж и так через всё прошёл.
Тесть, не выдавая своих чувств, повысив голос, договорил:
– Всё, да не всё. С одним из таких хозяев жизни его любимая дочь, его последняя надежда, его сказка-Алёнушка и убежала! Убежала, не подумав ни о нём, ни о матери, ни о чём больше…
Тесть замолчал, и в палате стало тихо, словно все спали, причём, затаив
дыхание. Я понял, что, наверное, все ждут продолжения, какое-то объяснение или хотя бы предположение. Но тесть, теперь уже точно, закончил:
– И с тех пор никто ничего о ней не знает! Через скоко-то лет умерла от тоски Ольга, не дождавшись известий от дочери, сам дед Коля-Комель ещё живёт и, наверное, ждёт. – И, обращаясь к своим соседям по палате, тесть пообещал: – Лежать нам здесь ещё долго, так вот Игорю дед приглашение передал. Наверное, хочет ему что-то рассказать про это дело. Давайте попросим его, если дед расскажет ему свою тайну, чтобы он ею с нами поделился.
Больные в палате зашумели ободряюще и просяще, и я согласился: если повезёт – поделюсь. А ехать я назначил себе на следующую неделю – надо же и тёщу проведать, она уже волнуется, наверное…
* * *
На машине я, конечно, не рискнул. И понятно не потому, что боялся весенних метелей, а наоборот, тёплых дней. Набитая за зиму дорога, в январе спокойно держащая всю технику, после первых тёплых весенних дней становится настоящей ловушкой для машин, глотая их по самые окна! И вырваться самому нет никакой возможности: снег, как масло. Так же и с людьми. Зная все эти нюансы весны, я опять обратился к Лёхе, который, обрадованный встречей, конечно, не отказал. И уже часа в два я зашёл в дом, обрадовав до слёз тёщу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
