Текст книги "Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла."

Автор книги: Игорь Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Глава пятая

Через несколько дней состоялся консилиум медицинских светил. Главный врач присел возле его койки:

– Вы сегодня молодцом…

Жос напряжённо заглянул ему в глаза:

– Профессор… У меня нет ни матери, ни отца… Вообще нет близких родственников… Скажите мне то, что должны были бы им сказать…

– Вот те раз!.. Все эти дни к вам настоящее паломничество!.. Хоть костылём отбивайся… И все кричат, что они самые ваши близкие!

Жос просиял:

– Наверно, друзья с работы… Может быть, мои студенты… Доктор, если б вы знали…

– Знаю! – перебил врач. – И ещё эта девочка… Как её бишь… кажется, Надя… А назвалась вашей сестрой!.. Все просит, чтоб разрешил ей дежурить у вашей койки, помогать сёстрам, предлагает свою кровь.

– Милая, милая Надя… Профессор, ну пожалуйста!.. Ну разрешите ей приходить, когда сможет: это самый родной мне человечек!

– Надо подумать; я не забыл: при первом её появлении вы потеряли сознание…

Жос взмолился:

– Профессор, дорогой… Это случайно… Двинулся неловко и от боли…

– Ладно, ладно, посмотрим, как вы себя поведёте, когда…

– Она придёт?!

– Да уж непременно! Я же сказал: от ваших «родственников» отбоя нет.

Главный врач встал. Стерильно-крахмальный, с морщинками у глаз и желтоватым цветом лица, с табачным налётом в седеющих усах. Жос задержал его:

– Но вы не ответили мне, профессор…

– Гм… могу сказать пока одно: радуйтесь вместе с нами!

К четырём часам солнце, будто специально подгадав, кинуло косые лучи из-под туч в окно палаты, золотисто осветив белую дверь. Жос задумал, что Надя появится вскоре после четырех, и все смотрел на дверь, а когда обе её половинки озарились солнцем, его даже в жар бросило от сладкого предчувствия, что Надя вот уже здесь где-то, совсем близко. Ему представилось, как Надя входит в вестибюль… Подходит к гардеробщице, называет себя, женщина ей выдаёт белый халат… Завязывая поясок на ходу, Надя поднимается торопливо по ступеням лестницы… Идёт по коридору… Подходит… Открывает дверь… И тут он чуть не закричал: дверь открылась, и появилась Надя!.. Озарённая солнцем, с букетиком роз…

Как ни ждал он, такое сказочное появление буквально ошеломило его. Он захлопал глазами, в висках застучали молоточки. Сестра, увидев, как изменился он в лице, потянулась к его руке. Жос прошептал умоляюще:

– Только не надо колоть! Я сейчас, я сейчас справлюсь… Сейчас, сейчас…

Надя наклонилась, взволнованная, тщетно пряча в глазах страх и боль за него. Поцеловала.

Сестра тихо вышла.

– Если б ты знала, что сейчас со мной было…

– Да что же такое? – испугалась она.

– Чуть опять не потерял сознание, увидев тебя! – прошептал он, вкладывая в эти слова всю свою нежность.

– Да ведь ты ждал меня?!

– Более того, внушил себе: «Вот ты открываешь Дверь!» И в этот миг ты вошла, будто возникнув из солнечных лучей; меня чуть кондратий не хватил! – Он не отрывал от неё восторженных глаз.

– Ты меня пугаешь, милый… Я и сама чуть не Умерла со страха, когда ты вдруг потерял сознание…

– Прости меня. Я заставил тебя страдать!

– О чём ты говоришь?.. Это ли страдания в сравнении с твоими?..

Надя отвела глаза. Он догадался, что она подумала о том, что ему ещё предстоит. Захотелось её утешить:

– Поцелуй меня. Клянусь, мне сегодня лучше.

Надя наклонилась над ним, и он, почувствовав на своих щеках её слезы, поспешил сказать почти весело:

– Ты принесла мне розы!.. Спасибо, девочка! Спасибо, родная!..

– Совсем как те, что ты мне приносил, когда я болела. У меня тогда сразу пошло дело на поправку, помнишь?

– Эти лучше!

– Тем скорее ты будешь поправляться! – встрепенулась она. – Позволь, я поставлю их в бутылку из-под молока.

Надя подошла к раковине налить воды, и он залюбовался её движениями.

Как же было ему не помнить? Он все прекрасно помнил.

Надя вдруг совершенно просветлела:

– Но, кроме исключительного врачебного отношения, ведь ещё и ты навещал меня, и у моей койки в такой же бутылке ежедневно появлялись свежие розы… А на столе в центре палаты красовались те, что ты принёс накануне: они уже принадлежали всем женщинам палаты.

А потом, в один особенно памятный день, – Надя, прильнув, тихонько рассмеялась, – я попросила маму: «Принеси мне, пожалуйста, маленькое зеркальце и ту, заветную коробочку „Фиджи“…

Вошёл доктор. Внимательно глядя на Жоса, спросил Надю:

– Вы не утомили больного?

Жос заторопился:

– Что вы, доктор! Ещё немного Наденька побудет – и я пойду в пляс!

– Уж будто, – не улыбнувшись, врач взял его руку. – Тогда примите, пожалуйста, небольшую делегацию от многих желающих вас навестить… Только чур: почувствуете себя худо – сразу дайте мне знать. – Врач записал что-то в блокнот.

– Я побуду в коридоре, – сказала Надя, двинувшись к двери.

– Ты ведь вернёшься, правда? – умоляюще глядел на неё Жос.

– Непременно, милый!.. Только бы мне разрешили подольше побыть возле тебя. – Она сделала ободряющий знак рукой и вышла.

– Какая удивительная девочка! – проговорил доктор, вставая. – Итак, не утомляйтесь.

В этот момент в проёме двери показался начальник института Стужев, за ним секретарь парткома Лавров.

– Можно к вам, Георгий Васильевич? – Стужев, старательно пряча беспокойство за теплотой глаз, всматривался в лицо Тамарина. Жос поприветствовал слабой рукой, приглашая:

– Пожалуйста, Валентин Сергеевич!.. Пётр Андреевич! Проходите, присаживайтесь…

Здороваясь, Стужев и Лавров все ещё пытливо и обеспокоенно вглядывались в Жоса, будто не вполне узнавая его.

– Верно, Валентин Сергеевич, я уж больно плох на вид? – попробовал улыбнуться Жос.

– Напротив! Нахожу вас молодцом… Очевидно, и Пётр Андреевич разделит это мнение? – Стужев взглянул на Лаврова. Тот заулыбался широко и бесхитростно:

– Да ведь что сказать?.. Выглядишь ты, Георгий Васильевич, конечно, похуже, чем мы привыкли тебя видеть… Но если тебя побрить, стащить с головы бинты – уверен: опять станешь первым парнем на нашем большаке!

Стужев и Лавров рассмеялись, видя, что им удалось ободрить Тамарина. Жос не сводил с них глаз.

– Я думаю, Валентин Сергеевич, – Лавров посмотрел выразительно на Стужева, – мы можем заверить Георгия Васильевича, что будем всячески помогать врачам в их стараниях вернуть его как можно скорее в строй!..

– Вне всякого сомнения!.. С главным врачом у нас установилась непосредственная связь.

Жос уважительно относился к начальнику института. Сам Стужев в своё время принимал его на работу. И потом, хотя и трудились они, как говорится, «на разных уровнях», между ними никогда не пробегала чёрная кошка. Жос достаточно хорошо знал Стужева как интеллигентного, выдержанного руководителя высокого ранга, отличного специалиста авиационного дела и к тому же тонкого дипломата, поэтому, вглядываясь сейчас в Валентина Сергеевича, мучительно стремился постигнуть причину запрятанной в нём обеспокоенности и даже боли.

Лавров отвлёк его от этих мыслей:

– Позволь, дорогой, передать тебе этот свёрточек. В нём всё необходимое на первый случай для быстрейшего восстановления сил: и икорка, и ещё кой-какие деликатесы, и фрукты… И коньячок отменный!.. Это уж если врачи разрешат по нескольку капель, коль найдут полезным. Так-то вот!

Жос поблагодарил растроганно, попросил передать самое сердечное спасибо всем, кто проявляет о нём заботу… И тут наступило молчание. Было заметно, что Стужев намерен говорить ещё о чём-то важном, но никак не решается. Наконец он сказал:

– Георгий Васильевич… Мне самому это крайне неприятно, но, как председатель аварийной комиссии, я должен кое о чём вас спросить…

– Пожалуйста, Валентин Сергеевич.

– По единодушному мнению очевидцев, вы сперва выполнили сами каскад фигур, чтобы показать в воздухе манёвренность самолёта, затем, как и предусматривалось заданием, передали управление Гречишниковой…

– Так оно и было.

– Она стала выполнять сложные акробатические фигуры, причём, как уверяют, с большим азартом, и в какой-то момент вывела самолёт на предельную перегрузку…

– Да, все это так.

– Не могли б вы пояснить, почему вы не воспрепятствовали этому?

– Сложность ситуации оказалась в том, что Гречишникова – не ученица, а рекордсменка Союза по высшему пилотажу, лидер нашей сборной перед международными соревнованиями. Я разрешил чемпионке делать любые фигуры – ведь самолёт специально создавался для воздушной акробатики, – и вскоре понял, что ей ужасно хочется, чтобы я её одёрнул, и тогда бы она могла заявить: лётчик-испытатель сам не уверен в самолёте, а следовательно, самолёт не отвечает требованиям как рекордный… Но кто мог думать, что она так дёрнет ручку?..

– Дёрнула?

– Да ещё как!.. Я это понял по тому, как меня мгновенно скрючило огромной перегрузкой, и тут же услышал треск…

– А потом?

– Выхватил управление, но удержать самолёт уже не представлялось возможным: он падал, медленно вращаясь… Я выключил двигатель, сбросил фонарь и приказал ей прыгать. Но пришлось много раз крикнуть, и уже была мысль, что так и упадём вместе, не покинув кабины… И вдруг она отбросила с плеч ремни и перевалилась за борт… Для меня осталось слишком мало высоты.

Стужев долго смотрел в глаза Тамарину, очевидно, думая: сказать – не сказать?.. Потом решился:

– Вы, Георгий Васильевич, мужественный человек… Не стану от вас таить: вам, наверно, неизвестно, что Вера Гречишникова так и не воспользовалась парашютом.

– Как?! Вера погибла?! – закричал Жос. – Не может быть! – и почувствовал во всём теле озноб.

Стужев сказал:

– Парашют исправен, как установила экспертиза. Можно было предположить, что, покидая самолёт, Вера ударилась головой о хвостовое оперение, но и этого не было… Она погибла от удара о землю.

Потрясённый, Жос пробормотал чуть слышно:

– Какое ужасное несчастье!

В палате воцарилась гнетущая тишина. Каждому из троих, очевидно, жутким стоп-кадром представился последний миг падения Веры. Потом Лавров, мотнув головой, спросил, ни к кому не обращаясь:

– Может, она всё ещё была в шоковом состоянии от перегрузки?..

– Да ведь она выпрыгнула, – возразил Стужев.

– Выпрыгнуть-то выпрыгнула, но далеко не сразу!

Жос шевельнулся:

– Да, она словно была в забытьи… или и вовсе не хотела прыгать… И сделала это неохотно, когда я уже заорал на неё: «Прыгай!» Она разбилась, разбилась!.. Это ужасно!

Вошёл встревоженный врач. Стужев и Лавров встали. Жоса лихорадило.

* * *

Два последующих дня состояние Тамарина было тяжёлым, у него держалась высокая температура, и к нему никого не допускали, даже Надю. А она приходила в госпиталь каждый день, умоляла врачей, плакала, горячо убеждала, что её появление у койки больного непременно воодушевит его, придаст ему бодрость, но главный врач дал разрешение только на третий день к вечеру.

Когда Надя впорхнула в его палату – сколько радости было для них обоих! Это поймёт лишь тот, кто хоть раз в жизни был горячо любим и сам любил беззаветно.

– Милый, любимый мой! – Надя прильнула к Жосу. – Ну вот мы и снова вместе!

– Радость моя!.. Мне было худо, я уж думал – ты больше не придёшь…

– Это они меня не пускали… У, злодеи! – Надя незлобно взглянула на дверь. – Я знаю, твоё руководство тебя чем-то тогда потрясло. Они и сами ужасно расстроились – это видно было по их лицам, когда они вышли от тебя… А главный врач потом два дня метал громы и молнии, срывая зло на мне.

– Но сегодня ты опять здесь!

Жос потянулся к Наде ослабевшей рукой. Она схватила на лету его руку и поцеловала.

– Спасибо тебе, родная, – прошептал он.

– Я знаю, они сказали тебе что-то ужасное… Такое, чего сами испугались потом.

– Они не виноваты… Это так…

– Сейчас не думай об этом, не говори мне ничего… Забудь все тяжкое… Когда-нибудь, если захочешь, скажешь… А нет – и не надо.

– Найденок мой!.. Умница! Сколько в тебе чуткости, тепла!

– Не надо, милый… Давай лучше вспоминать что-нибудь счастливое из нашей жизни… Давай?..

Он улыбался ей, но в блеске его воспалённых глаз Надя видела и теплоту любви к себе, и залёгшую глубоко печаль. Она порывисто поцеловала его и, отпрянув, озарилась радостным воодушевлением:

– Давай вспоминать… Знаешь о чём?

– О чём?

– О поездке в Ленинград… Боже мой, как я была тогда счастлива!

– А я как! – Он сжал её руку. – Скажу тебе, как на исповеди… Я не святой и знал девушек до тебя, но никогда меня не оставляло чувство одиночества. А тут появилась ты, и одиночество моё пропало.

– И моё тоже! – подхватила Надя. – Порознь будто нас не стало – теперь были мы .

– Именно, мы !.. Удивительно окрылённые!.. Но тут уж стоило тебе оставить меня на день, – усмехнулся Жос, – и я начинал себя чувствовать так неприкаянно, как может, вероятно, чувствовать себя птица, лишённая крыльев… Каково же мне теперь здесь без тебя!

– А я стану прилетать к тебе через форточку, коль они вздумают меня не пускать! – Надя деловито оглядела окно. Жос следил за её взглядом не без умиления.

– Прилетать?

– Ну да!.. Как Маргарита к Мастеру…

– Я вижу, мои мечты о махолёте проникли и тебе в сердце… Ты как Карлсон: лучший в мире лекарь!

– Вот! – подхватила Надя, будто не заметив его улыбки. – А они мне не верили!.. Но… Давай же повспоминаем наши счастливые мгновения…

– Увы. Их было так немного.

– Выбрось из головы все печали и верь свято: они будут, они ведь в нас…

«Вот останусь калекой – кому я буду нужен?!» – подумал он, а вслух спросил:

– Что же тебе запомнилось?

– Все, все!.. С момента, когда ты встретил меня на вокзале… Это ль не счастливые мгновенья?! И потом: сколько их было в поездке в Петергоф, Ораниенбаум…

– С удивительным гидом-таксистом.

– Да… Как подарок нам даже погода выдалась на редкость. Воздух был напоён утренней свежестью, настоян ароматами трав и цветов после ночного дождя… И пенье птиц…

– И далёкое кукование…

– И мы брели в обнимку по аллеям Верхнего парка…

– И лицо твоё озарялось оранжевыми вспышками лучей, продиравшихся сквозь листву…

– И твоё тоже, милый!.. И ты помог мне перелезть через чугунную решётку у Китайского дворца, когда служительница открыла ставни и ушла…

– И мы, как дети, притиснули к стёклам носы и восторгались роскошью екатерининских парадных залов, благо они были прекрасно освещены солнцем.

– И это мгновение застряло в памяти цепче, чем если бы мы обежали все залы с экскурсией!

– Потому что мы созорничали, как дети…

Надя рассмеялась:

– Даже вздумали поцеловаться, глядя на Амура и Психею!

– И как это вывело из себя старуху! Это была ведьма. Она превратилась в ворону и каркала, пока мы шли к павильону Катальной горки, когда я хотел тебя обнять.

– Вот как!.. Ну разве это не сказочное путешествие?

Они ещё о многом вспомнили из своей замечательной поездки и закончили на том, как к исходу второго дня, не чувствуя под собой ног, счастливые, сидели на скамейке в Павловском парке перед павильоном «Трех граций» и ели мороженое, а день клонился к закату, и, хотя на горизонте не было видно туч, Наде почему-то вдруг взгрустнулось.

– Уж больно я счастлива была в те наши сорок восемь часов!.. – сказала Надя, опустив глаза, – я со страхом подумала, что такое великое счастье так просто людям не даётся, что нам предстоит за него тяжёлая расплата…

Жос грустно улыбнулся:

– …Предчувствие тебя не обмануло… А главный врач меня утешил: радуйся, сокол, что не сыграл в ящик!.. Но каково соколу лежать с подрезанными крылышками?..

– О, господи! – Надя закрыла лицо руками, пряча слезы. – Над нами будто висел рок!.. Но как, как это могло случиться?.. Ты же говорил, какой это был прекрасный самолёт!..

Жос взял её руку, поднёс к губам.

– Рассказать?..

Надя кивнула, смахнув платочком слезы.

И Жос рассказал о трагическом полёте.

Надя слушала с полными ужаса глазами, и видно было, что она слышит и вой самолёта, и леденящий душу треск ломающегося крыла, и его, Жоса, отчаянные крики: «Прыгай!.. Прыгай!.. Прыгай, ведьма!..» И наконец, спасительный хлопок купола над ним, за какие-то мгновения до того, как он мог превратиться в мешок с костями… Он смолк, а она всё ещё со страхом смотрела на него и, словно бы боясь закричать, зажимала себе рот. Так они просидели несколько минут, и в палате было тихо, как в склепе, а Надя все зажимала себе рот, и глаза её были полны боли за него. Потом Надя спросила так, что он скорее догадался о смысле вопроса по движению её губ.

– Но что же тебя так потрясло в разговоре с начальством?..

– Надюша… Я узнал самое ужасное… Вера почему-то не захотела раскрыть парашют и упала в ста метрах от меня. Но меня увезли в госпиталь, а её в морг…

Надя, наверно, слышала о гибели Веры; во всяком случае, последние слова Жоса она восприняла спокойно и даже заметила холодно:

– Да, в твоих глазах печаль… хоть ты знаешь, что из-за Вериного вероломства ты был на волоске от того, чтобы лечь в могилу с ней рядом!

– Ну уж нет, – Жос мрачно усмехнулся, – меня похоронили бы отдельно!..

Надя зыркнула остро:

– Это, конечно, «утешает».

Он сделал вид, что не заметил иронии.

– Но и нынешнее горизонтальное состояние…

– …о чём ты, любимый!.. – прервала его Надя.

Они опять надолго замолчали. Уже смеркалось, вошла сестра, зажгла свет, сунула Тамарину под мышку градусник и, не взглянув на Надю, вышла.

– Что-то ты совсем притихла, – сказал наконец Жос. – Уж я жалею, что все это рассказал тебе.

И тут Надя как бы вдруг прозрела от осенившей её догадки. В её зрачках замерцали искорки, и на лице даже появился румянец.

– Господи! – воскликнула она. – До чего ж вы, мужчины, недогадливы, когда дело касается тонких психологических нюансов человеческих отношений!.. Да ведь Вера до безумия была влюблена в тебя!.. Да, да!.. А ты, конечно, и не догадывался об этом… Она знала, что не может понравиться тебе, и в гордыне таилась… И, несомненно, очень долго страдала… Когда же вы оказались с ней в воздухе, ею овладело отчаянное желание покорить тебя своим мастерством, утвердить над тобой своё преимущество чемпионки… И если б ты похвалил её или, пусть шутливо, признал себя покорённым, наконец, отнял бы у неё управление, чтобы прекратить её безумства в воздухе, – она, торжествуя, наверное, смирилась бы, ну, может быть, сказала бы тебе что-нибудь обидное…

Но ты выдержал характер, и это привело её в такое бешенство, что она сломала самолёт… И не хотела прыгать, желая, может быть, тебя унизить тем, что вынудит выпрыгнуть первым… Но и тут ты не поддался!.. И тогда она решила выброситься только ради того, чтобы спасти тебя!.. Злость и всю ненависть к тебе в последний миг покорила любовь!

Жос вытаращил глаза и глядел на Надю, будто не совсем узнавая, изумляясь и тому, что она говорила, и той удивительной вере в неоспоримость своих доводов, которая сияла в её глазах. Он продолжал все так же пялиться на неё, хотя она уже смолкла и тихо разглядывала его.

– Ну что же ты молчишь? – спросила она, не вытерпев.

– Не знаю, что и сказать… Как это ни чудовищно, но очень похоже на истину!.. Никогда бы и мысли не допустил, что женщина способна сознательно пойти на такие жуткие действия…

В этот момент в палату вошли врач и сестра, и Надя встала, чтобы проститься.

– Приду завтра, – сказала она, поцеловав его на прощание. – Мне кажется, после этого разговора тебе будет спокойней.

– Может быть, может быть… – неотрывно глядел он ей вслед. Надя обернулась у двери:

– Буду думать о тебе, чтоб тебе стало лучше…

– Спасибо, девочка… Приходи же, буду ждать тебя!.. Постой… О чём я хотел попросить тебя… Не могла бы ты заглянуть к моим студентам?.. Они ведь тебя любят по-прежнему… Узнай, пожалуйста, как…

– О, господи, я совершенно потеряла голову!.. Да ведь они все эти дни толклись здесь, внизу, не имея возможности к тебе попасть… Я обязательно загляну к ним завтра и попрошу, чтоб кто-нибудь из них навестил тебя. Поправляйся, любимый!

Стремнин узнал о катастрофе Тамарина только на третий день.

Сергей и Хасан продолжали работать у Крымова на Южной точке. Выполнив с утра очередной полёт на подцепку аналога «Икс» к носителю, они вместе с Майковым присели у коттеджа, чтобы перекурить, и тут к ним подошёл прилетевший из центра инженер и ошарашил страшным известием и о гибели Гречишниковой, и о том, что Жос Тамарин в госпитале и врачи борются за его жизнь.

Сергей тут же побежал к Крымову проситься навестить друга, но улететь в Москву ему удалось только через два дня.

Он примчался в госпиталь прямо из аэропорта уже под вечер, и тут, в вестибюле, встретился с Надей Красновской. Только что облачившись в белый халат, она разглядывала себя в зеркале, но, заметив отражение Сергея, воскликнула:

– Стремнин?.. Серёжа?..

– Батюшки, Наденька?.. Вы ли это?

– Я самая… Что, невозможно узнать?..

– Ну нет!.. Я просто-напросто одурел от работы… Здравствуйте!.. Как хорошо, что мы встретились прежде, чем мне к нему подняться… Умоляю, как он?.. Есть ли надежда?.. Что говорят врачи?

Надя смотрела на него светло.

– Сейчас уже получше, Серёжа… Главная опасность позади.

Сергей не сразу решился спросить:

– Что… весь изломан?

– Нет… У него компрессионный перелом позвоночника.

– Но это же ужасно!

– Не так ужасно, как думали вначале… Было опасение, что повреждён спинной мозг. Потребовалась срочная операция, в ходе которой установили, что спинной мозг цел, но зажаты нервные волокна… Их удалось высвободить.

– Ходить-то он… будет? – робко спросил Сергей.

– Врачи надеются вернуть ему полную работоспособность… Но потребуется длительное лечение, на менее полугода. Шутка сказать: сплющивание позвонков поясничной зоны, сжатие межпозвоночных хрящей!..

– Вы когда у него были?

– Утром забегала… Вчера была… Все эти дни.

– Спасибо вам!.. От всех нас, его друзей, лётчиков и инженеров!

– О чём вы! – грустно улыбнулась Надя.

– О, вы не знаете, как порадовали меня!.. Бежал и трясся!

– Да, сейчас ему лучше.. А был в кошмарном состоянии!.. И ещё было худо, когда узнал о гибели Веры…

– А я ведь толком ничего не знаю, – сказал Сергей.

– Он вам потом расскажет… Но лучше разговора не затевать.

– Понятно… А как лечат?

– Лежит на вытяжении… Ну и уколы, уколы… А в общем держится молодцом!.. Идёмте же к нему, идёмте!.. То-то будет радости, когда вас увидит!

* * *

Надя вошла первой, Сергей остался за дверью. Но она тут же вышла и пригласила его, шепнув:

– Температура 37, 5!

Когда Сергей вошёл, Жос вскрикнул хрипло:

– Кто пришёл!.. Серёжка Стремнин!.. Друг настоящий! Подойди скорей, дай тебя обнять!

Сергей склонился к нему, у обоих на глаза навернулись слезы. Надя отошла к окну и будто этого не заметила.

Некоторое время они молча разглядывали друг друга.

– С юга?

– Час назад прилетел.

– Закончили работу?

– Где там!

– А как же?..

– Отпросился к тебе на денёк.

– Ну ты молоток!

– Крымов – молоток: все понимает!

– Но дело-то как же?

– Вот Крымов и сказал мне: «Может ли быть дело важней, чем внимание к другу в минуту для него трудную?!»

Жос растроганно смотрел на Сергея. Глаза его радостно светились.

– Загорел-то как!.. Надя! – сказал он. – Подойди к нам. У нас от тебя секретов нет… Серёж, вот кто мой ангел-хранитель!.. Наденька появилась здесь, и я ожил!..

Надя присела на краешек стула.

Жос спросил Сергея:

– Эксцессов не было?

– Был один страшный случай… Хасана на наборе высоты потерял!.. Вот исстрадался-то за него!..

Жос покачал головой, вмиг посерьёзнев.

– Да как же это?!

– Он включил тумблер разблокировки, а кнопка отцепки тут сама собой и сработала… Оказалась с дефектом, замкнулась… Высоты у нас к этому моменту было более двух с половиной тысяч метров. Я почувствовал по машине, как аналог с Хасаном на борту вдруг полетел вниз. Но Хасан не растерялся, сумел запустить двигатель, вывести его на рабочие обороты, пока, можно сказать, падал к земле… А в его распоряжении было всего 45 секунд!.. Мы-то его ищем в воздухе на парашюте, считая, что у него был единственный выход: катапультироваться!.. А он, глядим, уже сел, катится по бетонке!.. Вот радости-то было!

– Да ведь это подвиг! – прошептал Жос.

– Вот и решено ходатайствовать о награждении его орденом.

– Представляю, что ты пережил за эти секунды!.. Случись с Хасаном беда, и тут бы все свалили на тебя… Нашлись бы в институте субъекты, которые припомнили бы всю историю подцепки в воздухе!

– Естественно. Но ты послушай, что потом было… Сел Хасан. Порадовались, поудивлялись и спросили его: почему он отцепился?.. «А я и не отцеплялся, – убеждает он, – кнопку не трогал, только повернул тумблер». Стали пробовать на земле, действуя так, как у него было в воздухе: висит аналог окаянный, не открывается замок!.. Ну, сотню раз проделали – не отцепляется, висит!.. На Хасана уже все смотрят как на враля… И тут осенило Майкова прокрутить штифт кнопки, и только он её тронул, как замок открылся!.. (До этого никто как-то и не подумал о возможном дефекте в кнопке.) Крымов даже счёл необходимым извиниться перед Хасаном, сказав, что и он погрешил против него в мыслях… Такие вот у нас дела. Но Наде об этом слушать неинтересно…

– Наоборот, я уже настолько покорена вашим волшебным ремеслом, что, кажется, сама скоро стану летать!.. Это ль не парадокс?! – встрепенулась Надя. – Казалось бы, потрясённая тем, что случилось с Жосом, я должна возненавидеть само слово летание !.. Ан, нет!.. Оно кажется ещё пленительней.

Сергей заметил, как влюблённо смотрит на неё Жос. А Жос сказал:

– Надя уже обещала прилетать сюда через форточку, если в случае чего её не будут ко мне пускать.

– Но это будет, возможно, позже, когда ты испытаешь свой махолёт, – сказал Сергей без тени улыбки.

– Ой ли, Серёжа!.. Не пришлось бы тебя просить его испытать… Видишь, как меня тянут, испытывая на разрыв…

– Да ты что, Жос!.. Это из косметических соображений: хотят сделать тебя ещё выше, ещё стройней!

– Это б ничего, – грустно улыбнулся Жос, – я люблю играть в баскетбол… Только вот из всех костюмов вырасту…

– Ладно вам, шутники! – вмешалась Надя. – Жос, расскажи Серёже о своих ребятах-студентах!..

– Они у тебя были?

– Вчера… Ребята меня порадовали. Не опустили крылья!

– Ну вот! Я убеждён, у тебя скоро здесь заработает филиал студенческого бюро!

Надя подхватила:

– Такие, как Жос, и на растяжении не могут лежать без дела!

– Спасибо, дорогие! – Жос просветлел. – А мне вот вспомнился наш праздник избрания Наденьки Королевой июня!.. Что за чудный был вечер!

Надя рассмеялась:

– А потом, помните, как мы весело возвращались по Брестской и Серёжа решил с помощью незабудок узнать имя своей суженой. И как мы увидели на углу толстую-претолстую мороженщицу…

– …и купили у неё эскимо, – подхватил Сергей, – а когда стал расплачиваться, зажав в руке незабудки, тут и спросил вкрадчиво: «Любезная, как ваше имя?..» И услышал вдруг львиный рык: «Абдурахман!.. Вай, вай, вай, что за молодёжь?!»

Все трое расхохотались. Представилось, как припустились бежать переулком, не в силах сдержаться от смеха.

Вошедший врач вернул их к действительности.

– О, я вижу, дело совсем пошло на поправку!.. – окинул всех серьёзно. – Ну-те-с!.. Давайте-ка померим давление…

Сергей пожал Жосу руку, нехотя поднимаясь:

– Ну, выздоравливай!.. Буду о тебе думать!

– Я тем паче: у меня для этого теперь времени навалом! – Жос глядел на Сергея преданно.

Надя встала проводить Сергея. У двери он обернулся:

– Ну будь!..

Жос кивнул:

– И ты!.. Спасибо, что согрел… Привет Хасану, Майкову, всем, кто меня помнит!

– Они скоро будут у тебя сами, как только закончим там, на юге, дело. И я с ними!.. Счастья тебе и любви!

Жос приветливо помахал ему.